Текст книги "Чудовище с зелеными глазами"
Автор книги: Евгений Бермонт
Жанр:
Прочий юмор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Евг. Бермонт
Чудовище с зелеными глазами
Чем, чем, а кадрами ревнивцев наше общество до сих пор ещё, к сожалению, хорошо укомплектовано!
Я сам недавно видел в ресторане, как один молодой жгучий брюнет из кинооператоров, приревновав свою жену, разбил солонку, толкнул в грудь официанта и отказался платить по счёту.
Но ведь то молодой жгучий брюнет, да ещё из кинооператоров!
А статистик-экономист Василий Ефимович Царапкин был крошечного роста, кругленький, как дынька, и имел от роду 52 года.
Если он иногда еще вынимал из жилетного кармана гребешок и лихо царапал им розовую лысину, то это был лишь символический жест, так сказать, дань прошлому, некий атавистический признак.
Учреждения, в которых работал Василий Ефимович, носили всё какие-то странные названия. В их наименованиях жил дух отрицания. Так, сначала он служил в Управлении нежилыми помещениями, а потом – в Тресте нерудных ископаемых.
Всё это очень огорчало Анну Геннадьевну, жену Царапкина.
– Ну, что это опять за место, Васенька? – сокрушалась она, узнав о новой службе мужа.
– А что такое? Место – как место. Трест нерудных ископаемых.
– Именно, что нерудных. А каких, спрашивается? Опять «не»!.. Почему твои учреждения сообщают только о том, чем они не занимаются?
– Абсолютно не понимаю, к чему ты придираешься? – обижался экономист-статистик.
– А что тут непонятного? Вот работает же Павел Алексеевич в Брынзотресте. Почему же его трест не называется – Трест неголландского сыра?
Поскольку мы уже коснулись Анны Геннадьевны, следует указать, что если сам Царапкин мало подходил к роли Отелло, то ещё меньше годилась в Дездемоны его супруга.
Казалось бы, как могла ревность – это чудовище с зелеными глазами – заползти в мирное семейство экономиста-статистика, двадцать пять лет наслаждавшегося супружеским покоем? А она заползла!
Жизнь знает трюки более головоломные, чем вся история с платком, придуманная Яго.
Однажды, в ясное летнее утро, Царапкин не пошёл на работу. Накануне у него брали толстым зондом желудочный сок. Эта операция произвела на Василия Ефимовича такое неизгладимое впечатление, что он уже второй день сидел на диване с выпученными глазами.
Ровно в 12 часов раздался слабый, точно боязливый звонок. Экономист-статистик сполз с дивана и потащился в переднюю.
– А я к вам, Василий Ефимович, – раздался чей-то ласковый баритон, и в дверях вырос молодой франт в пиджаке до колен, в жёлтой шляпе с узкими полями и галстуке бабочкой.
В руках у франта был роскошный букет пунцовых роз.
– Заходите, Валентин Павлович, прошу вас, – сказал удивлённый Царапкин, узнав в посетителе знакомого опереточного артиста Ордынина.
В руках у франта был роскошный букет пунцовых роз.
– А где же Анна Геннадьевна? – осведомился гость, входя и протягивая розы. – Я вот ей цветочков принёс.
Услышав это, Василий Ефимович подавился и выпучил глаза, словно ему снова воткнули в пищевод толстый зонд. А выскочившая на шум голосов Анна Геннадьевна даже побледнела от неожиданности. Последние двадцать лет Царапкин носил ей только веники. И даже когда он недавно поехал на дачу к приятелю, то и оттуда привёз не цветы, а сосновые шишки для самовара.
Гость с хозяином вошли в комнату, а хозяйка побежала на кухню и воткнула букет в бидон из-под молока.
Конечно, шикарные красавицы-розы рассчитывали на более изящную тару. Но Анне Геннадьевне было не до изящества, так как она торопливо высчитывала стоимость букета и полученную сумму быстро переводила на молоко.
Кружка молока для Анны Геннадьевны являлась такой же валютной единицей, как доллар для Соединённых Штатов и фунт стерлингов для Британской империи.
Любую покупку она в состоянии была оценить, только переведя её стоимость на соответствующее количество кружек молока.
Пока хозяйка возилась с цветами, хозяин и гость вели довольно смутный разговор.
– Долго я у вас не был, Василий Ефимович, – говорил Ордынин, тщательно рассматривая свои туфли. – Всё думал: «Дай зайду», – да всё боялся не застать. А сегодня был уверен, что вы дома, и зашёл.
– Как же вы были уверены, что я дома, когда в это время я всегда бываю на службе?
– А предчувствие?!. О, предчувствие у тонких художественных натур – это всё.
– Гм-гм, – мрачно хмыкнул Василий Ефимович. – А цветы вы купили до того, что почувствовали, что я дома, или после?
– Конечно, до... То есть я хотел сказать – после... Нет, до того... А впрочем, это не имеет никакого значения...
Душевный покой экономиста-статистика был нарушен. Злобное чудовище мигало зелёными глазами. Этот ранний непонятный визит! Галстук бабочкой! Чертовски дорогие розы!
Прошло три дня, а на четвёртый Василий Ефимович, вернувшись из Треста нерудных ископаемых, увидел на буфете большой шоколадный торт.
– Что это? – спросил он, холодея.
– Торт...
– Вижу, что торт, а не сардинки! Откуда он?
– Ордынин принёс. Правда, милый молодой человек?
– Значит, он опять был здесь, этот твой...
Василий Ефимович задохнулся и не нашёл подходящего слова.
– Ордынин? Был. В двенадцать часов дня заскочил...
– Заскочил! Он заскочил, а вы к нему выскочили. Хороша коза в пятьдесят лет! Довольно стыдно, сударыня!
Царапкин кинулся было в соседнюю комнату, но вернулся и со злобой крикнул:
– Манон Леско!
Анна Геннадьевна ничего не поняла.
А когда назавтра Василий Ефимович увидел в бидоне вместо пунцовых роз высокие белые лилии, он уже никого ни о чём не спрашивал.
Он рычал, топтал ногами лилии и колотил бидоном по плюшевому дивану, выколачивая вековую пыль.
Затем он очутился у одного своего друга и, дрожа от злобы и негодования, придумывал различные варианты мести, один страшнее другого.
Эти африканские страсти ошарашили хладнокровного соседа. Конечно, улики убийственные! Молодой человек ходит с визитами, когда мужа нет дома, и таскает ценные подарки. С какой стати такой шалопай, как Ордынин, будет тратиться?
Вечером любопытный друг уже сидел в тесной уборной Ордынина и, смотря в упор на лоснящееся от грима лицо франта, допрашивал его:
– Вася, скажи честно: ты влюблён в жену Царапкина?
– Я-я-я! – воскликнул артист с тем неподдельным изумлением, которого режиссёр никогда не мог добиться от него на сцене.
– Могу тебе сообщить, что Василий Ефимович ревнует.
– Меня? Он что, окончательно спятил?! – обомлел Ордынин.
– А розы? А торт? А лилии?
Валентин Павлович схватился за голову.
– Пойми же ты, ведь это чудовищно!
– Да, но что же всё-таки произошло?
– Произошло то, что я влюбился в дочь профессора Кругликова. Зое восемнадцать лет, но, клянусь, она...
– ...Самая прекрасная девушка на земном шаре?
– Да. Но отец у неё отсталый старик, который ходит с толстой палкой и не любит артистов. Мы с Зоей познакомились недавно, но дома я у них никогда не появлялся, и вот когда, наконец, по моим точным расчётам, папаша должен был находиться в клинике, я прихожу, звоню....
Ордынин даже побледнел при этом воспоминании.
Старик весьма подозрительно покосился на розы...
– И тебе открывает профессор с толстой палкой в руках?
– Нет, палка стояла в углу... Хорошо, я сразу вспомнил, что на этой же площадке живут Царапкины. Спросил их. Старик весьма подозрительно покосился на розы и не уходил до тех пор, пока Василий Ефимович не открыл мне дверь...
– Ну, а торт?
При упоминании о торте несчастный влюблённый опять схватился за голову и в волнении даже сдернул парик:
– Это был ужасный просчёт. Именно в двенадцать часов дня профессор собирался оперировать моего приятеля, и я даже просил его подольше не поддаваться наркозу. Но только я стал подниматься по лестнице, как услышал позади себя стук палки. Отец! И он нарочно долго возился с ключами у своих дверей, пока я не дозвонился к Царапкиным...
– А лилии?
– С этими лилиями я два часа ходил по тротуару и не решался войти в подъезд. А когда, наконец, вошёл и поднялся на лестницу, то со страху позвонил опять к Царапкиным...
Валентин Павлович швырнул в сторону коробку с гримом и заметался по уборной:
– Мало того, что им столько цветов перетаскал, так ещё скандал!
Да, жизнь, как видите, рождает трюки более головоломные, чем вся история с платком, придуманная Яго.
