Текст книги "И море, и Гомер – всё движется любовью…"

Автор книги: Евгений Голубовский

Праведница

Нарушу сложившуюся традицию.

В этот день, 22 июня, сколько бы ни прошло лет от 1941 года, мы вспоминаем погибших на фронтах Великой Отечественной, выживших в сраженьях, победивших.

И я много писал о воинах. Не о своих родных, не о дяде, погибшем в первый месяц войны, не о втором дяде, тяжело раненом при обороне Москвы, не о двоюродном брате, расписавшемся на Рейхстаге, не об отце…

В те годы, что работал в газетах, не принято было писать о родных, даже о близких знакомых.

И всё же одна тема, одна судьба живет в моем сердце многие годы. Что-то, где-то, как-то писал. Но не так, как хотелось.

И всё время не отпускает чувство вины.

Не воздали по заслугам человеку.

И вот сегодня, 22 июня 2019 года, я хочу напомнить о подвиге …немки.

Да, да. Немки Анны Мюллер.

Начать придется издалека.

Анна Мюллер родилась в последнее десятилетие XIX века в Австро-Венгерской империи. Мюллер – это фамилия по мужу, за которого вышла замуж, с кем в начале XX века переехала в Америку. Дела у молодых пошли хорошо, подняли дом, обзавелись хозяйством, родили двух дочерей – Елену и Жозефину… Много работали, хорошо зарабатывали, но Джозеф, муж Анны, увлекся социалистическими идеями. И когда читал про голод в Советской России, про неурожаи, детдома, принял решение – продать всё имущество, купить на эти деньги трактора и отправиться помогать строить социализм.

В 1924 году Джозеф и Анна осуществили свой план. Определили их в совхоз под Херсоном, трактора, естественно в сельхозтехнику, рулоны ткани на платья детишкам в детдома, но бывшие владельцы давали советы, решено было их отселить в Одессу, чтоб не мешали хозяйствовать…

Так в 1928 году Мюллеров поселили в одноэтажное барачное здание, на Белинского, 6, в две комнатки (туалет во дворе). Описать квартиру могу в деталях. Я многократно в ней бывал с начала шестидесятых годов, приходил сюда к своей подружке Лине Шац (сегодня это известный итальянский и русский поэт и художник Эвелина Шац), тут общался с ее мамой Еленой Осиповной, тетей Жозефиной Осиповной, с бабушкой – Анной Мюллер (мы обращались к ней – Анна Матвеевна).

Так что историю этой семьи знаю не понаслышке.

В предвоенные годы Жози, учившаяся в немецком педине, был такой в Одессе, вышла замуж за сокурсника, немца из Петерсталя, Эдуарда Штефана, а Хелен, учившаяся в художественном училище, вышла замуж за еврея, художника Мануэля Шаца. И в той и другой семье рождается ребёнок. У Штефанов – сын Эдгар, с ним позднее будет вместе учиться, дружить Феликс Кохрихт, у Шацев – дочь Эвелина…

Начинается бесславная советско-финская. Эдуарда Штефана призывают в армию. А Шацы, чтобы продолжить художественное образование едут в Ленинград, поступают в Академию.

После финской вернулся домой Штефан-старший. И имел неосторожность сказать кому-то из знакомых, что вооружение Красной армии далеко от современного. Через несколько дней его арестовывает НКВД.

Так начинается новый этап жизни семьи.

Но ведь есть старая поговорка – беда не приходит одна…

Не знаю, 22 июня 1941 года или ещё через день пришли за Джозефом Мюллером. Дочь Жозефина, беременная вторым ребёнком, пыталась не дать арестовать отца. Забрали и её. Спустя несколько дней в камере преждевременные роды. Младенца, конечно, не спасли.

А в Одессе, на Белинского, 6 оставалась Анна Мюллер с двумя детьми – Линой и Эдгаром.

Эвакуация, родители Мануэля Шаца с огромным трудом получают билеты на пароход «Ленин». Берут с собой Лину.

Анна Матвеевна узнает, что «Ленин» погиб.

Как тут не сойти с ума. Арестован муж. Арестована младшая дочь. Арестован зять. А тут ещё сообщили, что погибла внучка… Но у неё на руках внук, его нужно вырастить.

Лишь после войны она узнает, что семью Шац не смогли поместить на «Ленин» и дали возможность сесть на другой пароход. Лина осталась жива.

А 16 октября в Одессу пришли румыны.

Задумываюсь, что должна была испытывать Анна Мюллер в те часы, в те дни. Ненависть к советской власти? Желание мстить? Оказывается, человек много сложнее, чем можно представить. Своё горе не могло помешать увидеть горе других. А горе было рядом. В их дворе. Начали выгонять в гетто, уничтожать евреев.

Чтобы Вам стала ясна ситуация, я должен точно описать квартиру Мюллеров: небольшой передний двор ведет к крошечному коридору. Слева от него находится большая гостиная, справа – небольшая комнатка и прямо по коридору кухня. Точно так же выглядит квартира соседей Мюллеров. Осенью 1941 года, когда немецко-фашистские и румынские захватчики вошли в Одессу, единственная разница между этими двумя квартирами была только в том, что в квартире Анны Мюллер был небольшой картофельный погреб, в который можно было легко забраться через отверстие в коридоре. У Грицюков – соседей Анны Мюллер такого погреба не было.

Это были не просто соседи, а хорошие друзья. Когда румынские оккупационные власти объявили, что на следующий день всё еврейское население города должно было собраться в определённых пунктах, тогда сын соседей Анны Мюллер – Николай Грицюк сказал, что он бы тоже быстро соорудил погреб, чтоб укрыть в нем свою жену – еврейку.

Без долгих раздумий, Анна Мюллер предложила спрятать Веру Гинзберг-Грицюк в своём погребе. В эту же ночь Вера Гинзберг на два с половиной года исчезла из родительского дома Николая. Для Анны Мюллер – это было началом двух с половиной лет огромного риска, риска, что её постигнет незавидная участь: быть повешенной с табличкой на груди – она прятала еврейку.

Нужно было понять, что делать с внуком…

Нужно было понять, как зарабатывать на хлеб…

Нужно было понять, как выдержать сплетни двора, что у пятидесятилетней Анны завелся молодой хахаль Николай, так часто он стал захаживать к соседке…

Нужно было еженощно, два с половиной года, выносить ведро в дворовую уборную.

Нужно было улыбаться фашистам…

Когда-то, когда я впервые рассказал эту историю заведующему корпунктом Агентства печати новости Иосифу Пикаревичу, он попросил меня написать «рыбу», по которой их корр сделает статью для выходившей в СССР газеты для немцев. И тогда статья вышла. Но, если история спасения Веры была изложена правдиво, то о судьбе семьи невнятно, а точнее – лживо. Не хотели тогда, в 1975 году, признавать, что немцев Одессы преследовали за то, что они немцы. Будь то отец Святослава Рихтера, или рабочий человек Джозеф Мюллер.

Помню, с каким трудом я получил справку в партархиве, что в годы войны Анна Мюллер помогала подпольщикам, что слушала немецкое радио, записывала новости и передавала через Николая.

И всё же я признателен Агентству печати новости, они не только дали на первой странице газеты фото Анны Мюллер, но и сфотографировали Анну и Веру, спасительницу и спасённую.

После 1956 года собирались в этом доме все участники этой истории. Джозеф Мюллер прожил после освобождения недолго. Я его не знал. Но и с Хелен и с Жози дружил, с Эдгаром Штефаном и с Лииой Шац много общался…

Эвелина живет в Милане. Иногда в Москве, в бывшей квартире отца. Её мама похоронена в Италии.

А я, если иногда бываю в Прохоровском сквере, чувствую вину, что нет берёзки в память Анны Мюллер…

Знаю, что Шиндлер спас 1200 человек.

Мэр Черновиц – 20 000 человек.

Анна Мюллер спасла одного человека, ежедневно рискуя жизнью.

Анна Мюллер спасла Веру Гинзберг.

Вот о ней мне было важно напомнить 22 июня.

Доброжелательность как закон

Как и архив свой не вёл, так и фотографии не собирал. Запечатлено мгновенье, но ведь уже живем в следующем. И лишь с возрастом начал ценить получаемые от друзей снимки, где нахожусь в кругу близких людей.

И вот вчера Татьяна Гершберг, жена моего друга Эдика Гершберга (по паспорту он был Илья Моисеевич, но для нас навсегда – Дик, Эдик), разбирая архив мужа, нашла и прислала мне снимок, сделанный, думаю, четверть века назад, у нас в комнате, на Черёмушках, где у книжного шкафа Лера Перлова, я и Муся Винер.

Как видно, первая девочка, которую я увидел, с кем познакомился, была Муся Винер. Моя мама дружила с этой семьёй, ещё с медицинского института. Константин Самсонович Винер, отец Муси, закончив институт, стал паталогоанатомом, его жена Наталья Вениаминовна Бульба стала врачом – лаборантом. Их дочь, Муся родилась на три недели раньше меня, 13 ноября 1936 года. Так что меня знакомили уже со взрослой трехнедельной девицей.

Шутки-шутками, но жили мы до войны на расстоянии квартала – мы на Островидова угол Тираспольской, сейчас там сталинка, Винеры на Тираспольской, 13 – между Островидова и Кузнечной. Так что вначале коляски возили рядом, потом выгуливали нас на Соборке, одни книги нам читали…

Казалось бы, война разбросала, но в 1945-ом, Винеры уже жили у себя в старой квартире, которую им при оккупации в целости и сохранности сберегла их довоенная домработница, ставшая членом семьи.

Конечно, я учился в мужской, 107 школе, Муся (чаще её звали Муха) училась в женской, 3 школе, но внешкольное время обычно проводили вместе.

Сколько раз мы слышали – «жених и невеста, тили-тили-тесто», но не смущало. С тех пор я всегда с уверенностью говорю, что дружба между девочкой и мальчиком возможна, совсем не обязательно при этом заниматься сексом.

Муси, увы, давно нет. И это одна из ран, что саднит.

Мы вместе поступили в Политехнический. Вместе окончили электрофак. Пожалуй, и увлечения были общие. Вместе готовили выставку к дискуссии в Политехническом о новом искусстве. Вместе составили самиздатовский томик Пастернака, отпечатанный в пяти экземплярах, сколько брала «ЭРИКА».

Кстати, у Мусиной тёти, Александры Самсоновны Винер была замечательная библиотека русской поэзии, Пастернак был любимым её поэтом, поэтому в наш самиздатовский сборник мы включили как стихи из «Доктора Живаго», которые я привёз из Москвы, получив в подарок от друзей, так и ранние стихи из коллекции Мусиной тёти.

Но Муся стала инженером, притом хорошим, я же ушёл в сторону, увлёкся литературой, журналистикой.

По распределению она уехала на три года в Мордовию. Как-то, будучи в командировке в Москве, я позволил себе сделать круг и залететь в Саранск, тем более, что мы оба решили, что обязательно должны посмотреть, как создают музей Эрьзи, которого мы оба любили, знали, навещали, пока он жил и работал в подвале в Москве.

Но, конечно, притяжение Одессы было огромным. И Муся, отработав срок, вернулась домой. Сказать, что она любила море – ничего не сказать. Она была неутомимым пловцом. Сказать, что она любила походы…

Трудно было найти в нашем городе более доброжелательного, открытого человека. В её доме вечно кто-то жил. То друзья по турпоходам, то дети друзей, то оставшиеся без приюта мужчины или женщины.

А у Муси семейная история не сложилась. Была влюблена в одного моего друга, но он был женат. А лишь бы с кем-то соединять жизнь ей было не интересно.

Вокруг всегда друзья. И всё было хорошо, пока не обрушилась страшная болезнь. Пришлось ампутировать ногу. Но и тогда она не сдалась… Но это был краткий перерыв в болезни.

Конечно же, в школьные годы я был знаком, дружен с соученицами Муси по 3-ей школе. Чаще всего они бывали втроем – Муха, Лера Перлова и Фая Килимник. И Лера, и Фая жили на той же Кузнечной, что и я.

Сейчас Фая в Израиле, Лера в США, но – живы мы, и это прекрасно.

Лера Перлова, дочь университетского доцента, философа, у них в доме я впервые увидел полное собрание сочинений Плеханова, но главное, его читали, что-то в нём находили, что меня поразило.

Как это часто бывало в те времена Лера вышла замуж за моего соученика по 107-ой Юлика Биндера. И вновь общие интересы, увлечения. Помню, как Юлик из крошечной зарплаты инженера выделял себе деньги на покупку картин у молодых одесских авангардистов…

Трудные были времена. Порой голодные. Уж точно – не свободные.

Но – весело мы тогда жили. И потому, что были молодые. И потому, что это была Одесса, море, доброжелательность друг к другу, как закон нашего круга.

Вот получил фотографию и захотел её оживить. Насколько сумел. А ведь уверен, что среди моих читателей есть те, кто дружил, был знаком с Марией Константиновной Винер, с Валерией Израилевной Перловой, да и со мной.

И о Борисе Нечерде

В шестидесятых-семидесятых годах для меня были два поэта в Одессе, не меньшие, а равные московским шестидесятникам.

На русском писал стихи Юрий Михайлик, на украинском – Борис Нечерда. И с тем, и с другим работал в молодежной газете, дружил.

Сегодня Боре Нечерде, Борису Андреевичу Нечерде исполнилось бы 80 лет.

Исполнилось в реальной жизни только 59. Он умер в в январе 1998 года. Как могли, сокращали ему жизнь КГБ, Союз писателей, обкомы и горкомы.

Диссидент. Иронизирует над святым. Антисоветчик…

А он был поэтом милостью Божьей. Любил Украину больше, чем её официальные заступники. И откуда они выползают во все времена?

И Шевченковскую премию Борису присудили лишь …посмертно.

А стихи живут.

Вот это мне сегодня напомнил Игорь Розов.

Думаю, его поймут, почувствуют и те, кто обычно читает только на русском.

 
«Набуває сили рок.
Тільки й чути: хеві метал.
Перебудем? Дулю з медом! —
імпотенція думок.
Набуває сили рок.
Замість розладів статевих,
спостережено в стратегів
імпотенцію думок.
Набуває сили рок.
До душевного угаву
покалічений «афганець»
довжить милицею крок…
Не в країні Лімпопо
втрата брата і сестри,
а в край1ні Імпопо
з роком – 83.
З перепою спить пророк.
Єрихон не вчує скрипки.
Боже правий, святий, кріпкий,
до кінця спотужни рок!
Ех… потенція думок…».
 

С Днем рождения, Борис Андреевич! Вам бы ещё воевать и воевать…

Человек Мира

Одного и того же человека нередко можно представить совершенно различно.

И чем больше неожиданных граней в человеке, тем он интересней.

Эти простенькие мысли пришли мне, когда решил написать о своем друге, человеке с десятком неожиданных проявлений, уживающихся вместе, дополняющих друг друга.

Сегодня Евгению Деменку пятьдесят лет.

Возраст зрелости? Возраст мудрости? А может, второй, третьей молодости?

Итак, кто же такой Евгений Леонидович Деменок? Кстати, мой соавтор в трёх книгах «Смутная алчба», для которых мы сделали этот двойной портрет, его и публикую с этим эссе.

Евгений Деменок – одессит.

В каждый данный момент жизни он может находиться в Нью Йорке, в Праге, на Кипре, в Черногории… Но, где бы ни был, он ощущает себя одесситом. Не только потому, что родился 5 июля 1969 года в Одессе, но потому, что воспринял дух этого города, стал частью его легенды. Путешествия Юрия Олеши по улицам города – это и его дороги, исхоженные детством…

Евнеий Деменок – вечный студент.

Было такое определение в дореволюционной России. Но я действительно не знаю среди современников другого человека, который так любил бы учиться. У него ЧЕТЫРЕ диплома о высшем образовании. И какие разные – институт инженеров морского флота и юракадемия, инархоз и Киево-Могилянская академия… А диссертацию он хотел писать по философии. Кто знает, может ещё напишет.

Евгнеий Деменок – предприниматель.

Я видел его в деле, когда он был коммерческим директором транснациональной нефтяной компании, когда в его сутках, расписанных по минутам, было 25 часов, иначе всё не успеть. Но в этом я не понимал ничего, а вот в одной из статей, что написал Деменок как-то прочитал:

«Я вспомнил, как в 2002 году в Одессе, на Фонтане сотка земли стоила 4000 долларов. Сумасшедшие деньги. А в 2007 году она уже стоила 40 000 долларов. Вобщем, купив участок в 15 соток, и подождав пять лет, просто лежа на диване, можно было заработать полмиллиона зеленых»

И я подумал, что ведь он мог. Так почему же не сделал? Во-первых, он не умеет лежать без дела на диване. А во-вторых, ему важен процесс работы, реализация планов, риск. Дело, а не накопление как таковое.

Евгений Деменок – сентиментальный человек.

Знаю, что у нас не в чести это определение. И тем ни менее рискую его употребить.

Женя любит детей. Не только своих трёх – Катю, Ваню, Евангелину. Но вообще детей. Когда-то, чуть ли не на первые заработанные деньги он создал детское кафе «Сказка», удивительный мир для малышей.

Да и проза, которую начал писать, во многом была предназначена детям. Не случайно в копилке его наград есть премия имени Корнея Чуковского.

Пожалуй, как и к детям, он относится к старикам… И всё же детей любит больше.

Евгений Деменок – меценат.

Вот уже одиннадцатый год существует при Всемирном клубе одесситов студия «Зелёная лампа». Её основали мы с Деменком. На его средства ежегодно выходит лучшая книга студийцев – то сборник стихов, то книга прозы.

Задуман была ещё одна студия – «Философский пароход», но, увы, не поплыл, философов в нашем городе меньше, чем поэтов.

Думая о культурном туризме в Одессе, Женя инициировал создание мемориальных досок любимому его писателю Юрию Олеше, Кириаку Костанди, Давиду Бурлюку. Сейчас скульптор Александр Князик работает над доской поэту-футуристу Алексею Крученых…

И здесь мы подошли к тому, что:

Евгений Деменок – исследователь культурного процесса в нашем городе.

Ни одна серьезная монография о русском искусстве Серебряного века не может уже обойтись без ссылок на исследования Деменка «Новое о Бурлюках», «Вся Одесса очень велика». Это сборники статей, о ключевых фигурах русского футуризма, это знакомство с огромным архивом Бурлюка, с творческим путем Сони Делоне, с литераторами пражского «Скита поэтов»…

Сейчас для издательства Евгений Деменок работает над книгой в серии ЖЗЛ о Давиде Бурлюке. Только вчера я прочитал 30(!) главу книги и могу утверждать, что это первая научная, достоверная биография человека, который ввел в литературу Маяковского.

Но Евгений Деменок – прозаик, а не только исследователь.

Одним нравятся его афоризмы и максимы. Другим его одесские рассказы из книги «Казус Бени Крика». Я считаю удачей его главы в коллективных романах, написанных студией. Но есть и объективные свидетельства – премия имени Паустовского, включение рассказа в короткий список бабелевской премии.

Евнений Деменок – коллекционер.

И это по любви. Собирает тех, кого любит.

Очень разных художников – Гегамяна и Фрейдина, Гусева и Жалобнюка. Начав изучать Бурлюка, собрал несколько его картин, рисунков.

Представление о коллекции Евгения Деменка можно получить сейчас в Музее современного искусства Одессы, где до 4 августа экспонируется его собрание картин.

Я радуюсь, что Женя увлекся творчеством Олега Соколова. Собрал его миниатюры, артбуки, уже написал статью о поэтическом творчестве Соколова. Кто знает – может один, может мы вместе возьмёмся за книгу о Соколове.

Опыт совместной работы у нас есть. Три года подряд мы интервьюировали одесских художников. Двадцать интервью в год. И вот эти шестьдесят интервью составили три тома «Смутной алчбы» – по сути панораму художественной жизни Одессы.

И это уже Евгений Деменок – просветитель.

Я мог бы ещё представлять Женю как книгочея, как путешественника, как философа.

Мне понравилась как-то его полемическая статья «Делать добро или бороться со злом».

Дилемма не из простых. И очень редко удаётся одному человеку делать то и другое. Приходится выбирать.

Я мог бы представить Евгения Деменка как члена Президентского совета Всемирного клуба одесситов…

Но ведь Евгению Деменку только пятьдесят лет. Последующие пятьдесят, возможно, посвятим его размышлениям о судьбах человечества в целом и одесского человечества, в частности…

Шучу. Мне приятно, что этот юбилей, день рождения дал мне возможность представить своим читателям такого человека.

И внятно сказать, что отношусь к нему с нежностью. И пожелать ему столь же успешно, плодотворно прожить следующие полстолетия.

Писательский архив Розенбойма

Сегодня я введу вас в писательскую кухню.

И повод достойный. 80 лет исполнилось бы Александру Розенбойму.

За три истекшие года издательство «Оптимум» выпустило 6 томов его сочинений, томик интервью с ним, а сейчас, как раз к 80-летию, указатель, тщательно и любовно составленный Сашей Дели.

По сути всё творчество Розенбойма прошло у нас на глазах. Было ясно, что за каждой его статьей, книгой – работа в архиве, десятки часов, проведенных в библиотеках над изучением периодики, встречи с знакомыми его героев.

Но одно дело – представлять, другое погрузиться в его лабораторию, кухню.

Жена Александра Юльевича как-то дала мне одну из папок его архива, в которой его записи, выписки, размышления о Юрии Карловиче Олеше.

Начато дело в 1968 году, последние записи в этой папке относятся к 1990 году.

Когда я впервые просматривал эти бумаги, я искал выписанные стихи Юрия Олеши. В своё время Таня Щурова и я составили до сих пор единственный томик его лирических стихов «Облако». Было желание переиздать, дополнив обнаруженными, поэтому искал их в записях.

А сейчас попробую показать, как работает писатель над книгой, задуманной как «Волшебник из Одессы» (Юрий Олеша).

Все начинается, конечно же, с чтения романа «Зависть», с рассказов, с «Трех толстяков».

На листах выписки из книг:

«Рассёк ЖЕЛТУЮ СКУЛУ яблока».

«Леля достала из кулька абрикос, разорвала МАЛЕНЬКИЕ ЕГО ЯГОДИЦЫ и бросила косточку».

Саша любуется метафорами. Он не раз запишет для себя, что при жизни Олешу величали «король метафор».

А потом начинает складываться мир вокруг Олеши.

Мы все живем в одном городе. Некоторых его собеседников и я знал. Но говорил с ними не о том, не про то…

«Пинский направил меня к Барзошвили».

Думаю, многие мои читатели помнят скульптора, художника Барзошвили, Барзика, как мы его звали. Речь у Розенбойма не о нём, а о его отце.

А Пинский… Пинский в ресторане «Киев» руководил варьете. Он из старых одесских эстрадников. Розенбойм прослеживает их династию, куда входил и дуэт Таген (Таня и Генрих). И я знал эту пару. Они подарили мне свои воспоминания, сшитые в книгу, передарил её я исследователю одесской эстрады журналисту Саше Галясу.

Но при чём тут Олеша?

Оказывается, Пинский и Барзошвили дружили с Александром Джибелли. А тот входил в круг близких знакомых Олеши. Отец Александра Джибелли был крупной фигурой в старой Одессе – секретарь одесской судебной палаты. А сын – бильярдист, игрок, перед войной был метрдотелем в «Лондонской», где жил, приезжая на одесскую киностудию Юрий Карлович.

По вечерам, когда всё утихало, они садились за столик, брали коньяк и вспоминали…

Нашел таки Розенбойм и Барзошвили. И записал стихи, написанные им:

 
«Пред вами вот студент Джибелли,
Пол жизни он провел в борделе,
Пол жизни в карты проиграл,
А на науки он плевал.»
 

Поиски друзей, знакомых… Саша встречается с Татьяной Николаевой и получает стихи, ей посвященные, «Капризница», они не были опубликованы.

Саша получает ответное письмо из Киева от А. В. Лазурской и узнает, что первый рассказ гимназиста Олеши был подписан псевдонимом М. Малиновская (гимназистам не разрешалось публиковаться в прессе). Псевдоним – настоящая фамилия домработницы в доме Олеши, так что гонорар получила она, а Юра накупил всем девочкам сладости, которые и сам очень любил…

А вот запротоколированная Розенбоймом встреча с Валей Орловой и её мужем.

Детали быта. Привычки, чудачества… И новые адреса – братьев Мелисаррато и Вики Койфман… Адрес Степана Гавриловича Ляховского на Греческой.

И вновь беседа. С Ляховским, знавшим Юлу с 1912 года, ходившего на встречи «Зелёной лампы», запомнившим стихи Леонида Ласка:

 
«Ты ритмом Пушкина свой стих ударно меришь,
За это, друг Олеша, я тебя люблю,
Но до тех пор, пока в Катаева ты веришь,
В тебя поверить не могу»
 

Вот какие разборки, доходящие до дуэлей, случались там. Почему-то на нашей «Зелёной лампе» всё тише. «Настоящих буйных мало…».

Помнил Ляховский и фамилии девушек, за кем они тогда ухаживали. Назвал Полину Агушеву, сестёр Нелю и Дашу Зубовых. Зубовы жили в одном доме с Юрой, он на втором, они на первом этаже. И сообщил адрес Даши – на Военном спуске…

Естественно, через пару страниц читаю о встрече Розенбойма с Дарьей Зубовой, ей Олеша посвятил стихи «Письмо из степи».

И вновь содержательная беседа. Бывала Зубова у Олеши в Москве, водил он её на вечер Маяковского. Ностальгически вспоминал Одессу.

Как бы в подтверждение через несколько страниц Розенбойм переписывает в питерской библиотеке имени Салтыкова-Щедрина письмо Юрия Олеши одесской поэтессе Эмилии Немировской, жене поэта Георгия Долинова:

«Милая Милечка! Нужно скорее переезжать в Москву! Довольно Одессы! Но с какой любовью и нежностью я вспоминаю об Одессе – о всем: о коллективе, о Пэоне 4,о, ХЛАМе, об университетских вечерах. Кончилась какая-то чудесная жизнь, молодость, начало поэзии, революция, любовь. Начиналась другая жизнь. Для меня это дырявая, испуганная жизнь…» Вот тебе и король метафор. Уже на всю жизнь запомню эти слова – «дырявая, испуганная жизнь» Как много это говорит о судьбе Олеши. Кстати, в этом же фонда Долинова, Розенбойм выписал поэтическую перекличку Катаева и Олеши, которую мы, готовя книгу «Облако», не знали.

 
Покинув надоевший Харьков,
Чтоб поскорей друзей обнять.
Я мчался тыщу верст отхаркав
И вот – нахаркал здесь в тетрадь.
 

25 окт. 1921 Од. Вал Катаев

 
Прочтя твои стихи с любовью
Скажу я, – истину любя —
От них я скоро харкну кровью,
Иль просто харкну на тебя
 

25 окт. 21 Од Ю. О.

И вновь встречи с друзьями, знакомыми Юрия Карловича. Тут и Екатерина Вырлан, и Николай Акимович… И перписка с Сашей Мелисаррато из Варны. У него сохранился слог: «Прошу принять, Александр Юльевич, заверения в отличном к Вам уважении…»

Но удивила, рассмешила, порадовала меня на последних страницах папки выписка из моей собственной статьи, опубликованной в «Вечерке» от 23.09.1978. У меня она не сохранилась. Сейчас вспоминаю, что попала мне редкая книга Зуева-Инсарова, популярного графолога. Он по почеркам предсказывал будущее. Ряд исследований привел, что сделал прогноз Юрию Олеше, только упоминает.

Вот фрагмент, выписанный Сашей Розенбоймом:

«Несколько лет назад в Одессе отдыхала Ольга Густавовна Олеша, и я поинтересовался, не хранится ли в архиве писателя эта графологическая характеристика.

– Юрий Карлович очень долго носил её в кармане. Зуев-Инсаров предсказал ему долгие годы творческой опустошённости, затем духовный подъём и посмертную славу.

Олешу чрезвычайно впечатлило всё это… Он и сам чувствовал, что жить ему становилось всё труднее и труднее.

Мне кажется, что позднее он уничтожил этот листок бумаги – он давил его, мешал ему».

Александр Юльевич Розенбойм про своих героев – Ильфа и Бабеля, Олешу и Багрицкого знал всё.

Ну может, Ирина Озёрная, которая пишет книгу об Олеше для ЖЗЛ, знает не меньше.