Текст книги "Час мужества"

Автор книги: Евгений Глущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Глущенко Евгений
Час мужества

Евгений ГЛУЩЕНКО

ЧАС МУЖЕСТВА

Статья

На первую четверть века советской истории пришлись две большие войны – гражданская и Великая Отечественная, – которые вместе с первой мировой стоили нам стольких человеческих потерь, сколько Россия не имела за всю свою тысячелетнюю историю. И немудрено, что памятью о гражданской страна и литература жили два межвоенных десятилетия. Большинство советских писателей старшего поколения сами были ее участниками, а потом в своем творчестве возвращались мыслью к тому героическому времени. Перипетии гражданской войны, ее героев отлично знали те, кто родился в 20-е и 30-е годы, литература о войне сопровождала людей в эти годы в школе, в вузе, на работе. Неизвестно, сколько бы жила память только о победах, поражениях и потерях той далекой гражданской, если бы не заслонила ее другая война, потрясшая наши души многажды сильнее.

В нашем сборнике представлен военный рассказ и очерк советских лет. Это наиболее оперативные литературные жанры, позволившие писателям откликаться на фронтовые события незамедлительно, в ряде случаев сразу же по выходе из боя.

Две войны, о которых идет речь в произведениях сборника, не были похожи ни на одну из войн XVIII – XIX вв., в каких участвовала Россия. Ни в одной из тех войн не решался вопрос о самом существовании страны и государства. В гражданскую решался вопрос: выстоит или погибнет Советская власть; в ходе Великой Отечественной – сохранится ли Советский Союз как самостоятельное государство в его довоенных границах или же от него будет отторгнута его европейская часть, в т. ч. исконная Русь, и будет превращена в колониальную территорию?

Превратить Прибалтийские республики, Украину, Белоруссию и европейскую часть РСФСР в колонии германского рейха – таково было ясно выраженное устремление фашистского руководства. Более того, в своей программной (и погромной!) книге "Майн кампф" Гитлер провозгласил целью нацистов не только завоевание славянских земель, но и почти поголовное уничтожение их населения. В середине 30-х годов в военно-теоретическом журнале фашистской армии было сказано: "Тотальная война означает полное уничтожение побежденного народа и его окончательное и бесповоротное исчезновение с исторической арены". Исходя из этой теоретической посылки, Гиммлер давал подчиненным ему убийцам конкретную директиву: "Немцы должны убивать от трех до четырех миллионов русских в год, чтобы не допустить прироста коренного населения в будущей империи". Имея такую задачу, фашистские армии вторглись на советскую землю ранним утром 22 июня 1941 года.

В 1918 – 1920 гг. для десятков миллионов русских крестьян, десятков тысяч помещиков решался вопрос о том, в чьих руках будет земля – основное достояние тогдашнего российского общества. Этим определялся ожесточенный и кровопролитный характер гражданской войны. В 1941 – 1945 годах для всего советского народа стоял вопрос: победить или погибнуть? Оттого Великая Отечественная война в историю войн вошла как самая страшная, самая жестокая, самая жертвообильная война.

Гражданская война была войной классов, все ее события поэтому несли печать классовой ненависти высочайшего накала. Обоюдная ненависть неимущих и имущих накапливалась веками и наконец получила выход. Запасы ненависти, видимо, были столь велики, что они не могли быть израсходованы в течение трех лет гражданской. Более того, сама война между двумя сегментами российского общества, между согражданами пополнила эти запасы, чем, возможно, объясняется та легкость, с какой Сталину и его окружению удалось развязать так называемую классовую борьбу в 30 – 50-е годы.

Жестокая вражда воюющих сторон поразила воображение советских писателей первого поколения, и они, будучи честными художниками, рассказывали в своих произведениях о великой ненависти врагов, говорящих на одном языке. Этой теме посвящен рассказ Ф. Гладкова "Зеленя". Герой рассказа юный боец красных войск мальчик Тит говорит о себе: "...Я ненавистью сильный... и у меня – революционная идея". Такому же юнцу, как он, Тит рассказывает о своей жизни: "Я в революции уже год. Из дома бежал, школу бросил... У меня отца расстреляли в Харькове... железнодорожника. И я сказал себе: буду их колошматить, как крыс... до конца! И вот этой винтовкой сам застрелил двух белых офицеров. И буду бить... бить их! ...до последнего!" Мальчик действительно одержим "революционной идеей". Ненависть доставляла ему искреннюю радость, та же ненависть укрепила его дух и вытеснила страх даже перед неминуемой смертью.

Красный отряд разбит, Тит вместе с немногими уцелевшими бойцами попадает в плен, ему грозит расстрел. Пленников выстраивают, затем выводят группами на казнь. Приходит очередь Тита: "Черкес стал серым, оскалил зубы и опять замахнулся на него прикладом, но, встретив взгляд Титки, остановился. Должно быть, его поразил и обезоружил взгляд молоденького парня". Перед расстрелом Титу приказывают раздеться, чтобы не испачкать кровью одежду (жадность!) и лечь, но Тит погибает стоя и одетым.

На противоположной стороне, в стане белых, ненависть полыхала с не меньшей силой, подчас заставляя людей терять человеческий облик.

Князь Чугреев из рассказа Вс. Иванова "Долг" становится предводителем отряда прославившегося особой жестокостью. Захваченному ночью комиссару красного карательного подразделения он говорит: "Наконец, чтобы достичь такой ненависти, какая у меня, надо четыре года травить, гонять, улюлюкать на перекрестках, в глаза, в рот харкнуть!" Здесь свои причины для ненависти: лишение власти, богатства, привычного положения в обществе. Аристократ утрачивал сразу многое, по сравнению с ним состоятельный уральский казак Митьша (Вс. Иванов. "Про двух аргамаков") терял куда меньше, но для него это было все. "...Митьша крестами на груди трясет и кричит:

– Царя отдаю, а веру мою не тревожь! Имущество с кыргызами да другими собаками делить не хочу".

В годы гражданской войны особенно ожесточенно защищали свою собственность богатые казаки – будь то на Дону, на Кубани, на Урале. Нежелание "делить имущество" доводило их до свершения люто жестоких поступков. "А вот в Новороссийске, – рассказывает Д. Фурманов в очерке "По каменному грунту", – так недалеко, они (казаки. – Е. Г.) уже наставили виселиц... они подводят пленного к перекладинам, заставляют его надевать на шею веревку и вешаться самому... Бр-р-р... Не одного, не двух – сотнями ведут под перекладины этих несчастных невольных самоубийц. Офицеры крутят усы, хохочут. Изредка плюют в лицо проходящим пленникам – так, как бы невзначай, как бы не разбирая: камень тут или человек. Они уже устали издеваться..." Подумать только: русские офицеры вешают, издеваясь притом над ними, тех самых солдат, с которыми еще год или два назад воевали вместе против общего врага в полях Восточной Пруссии, Польши и Литвы.

Гражданская война расколола общество на два враждебных лагеря. Врагами стали солдат и офицер, еще вчера мокнувшие вместе в сыром окопе в ожидании немецкого наступления, плечом к плечу ходившие в атаку; не знают пощады друг к другу вчерашние школьные товарищи, сидевшие на одной парте (Ф. Гладков. "Зеленя"). Убивает брат брата, оказавшегося в стане врагов: "Через всех казаков проскакал Егор к брату. "Эх, – грит, – Митьша, прощай, изменник. Стыдно мне за тебя и за все семейство наше казацкое! Помирай от моей руки". И вдарил его шашкой" (Вс. Иванов. "Про двух аргамаков").

Ненависть порождает ненависть и снова ненависть, насилие разрастаются, и не видать конца этому. Но в конечном итоге, поскольку это противоречит человеческой природе, люди, если они нормальны, устают от бесконечной вражды и начинают жаждать примирения. Тогда возникает новое мышление. К нему мы пришли сегодня, заново пересмотрев свои отношения с окружающим миром. Неужели люди, говорящие на разных языках и живущие по разные стороны океана, обречены быть врагами? Кто их обрек на это? Такое прозрение приходило (не могло не приходить) и к нашим предшественникам.

О неожиданном озарении, осветившем усталые, остервенившиеся души участников гражданской войны, рассказывает А. Серафимович ("На панском фронте"). Красноармеец, воевавший на Восточном фронте, вспоминает необычайный для войны эпизод: "Казаки резали на спинах наших пленных ремни, выжигали на груди звезду, закапывали живыми. Ну, мы в долгу не оставались. Так и шло". Шел обмен зверствами, пока комиссар не поставил странный для ожесточившихся сердец эксперимент. Взятых в плен бородатых, одичавших от фронтового неустройства и бесконечных убийств казаков, ожидавших расправы, комиссар распорядился вымыть в бане, одеть в чистое белье, а потом встретить оркестром. "А вечером, – продолжает очевидец, устроили им митинг, рассказали, что они нам братья – только глаза им заволокло. Повели в театр кинематограф, концерт устроили". Эксперимент полностью удался, нормальная человечность принесла немедленную пользу: бывшие враги стали надежными бойцами Красной Армии.

Эпизод, несомненно, выдающийся из общего ряда, демонстрирующий гибкость и нестандартность мышления, точнее – новое мышление комиссара. Этот случай не был выдуман автором – он рассказал о нем в очерке, написанном в 1920 году после посещения фронтовой части Красной Армии, что означало реальное существование комиссара-новатора.

Политическим комиссарам Красная Армия в значительной степени была обязана победой в гражданской войне, об их громадном вкладе неоднократно говорил В. И. Ленин. Не могли не заметить исключительно важную роль комиссара и писатели. Кто же были они – эти политкомы, которые сцементировали армию молодой Советской республики и сумели объяснить ее солдатам цели борьбы?

Очерк А. Серафимовича, которым открывается сборник, так и называется "Политком". В самом начале войны писатель встречается с комиссаром, отлично сознающим свою роль и свое предназначение. Это совсем еще молодой человек с "рдеющим румянцем", "крепкий партийный работник из Петрограда". С некоторым удивлением он рассказывает об уважении, которое ему неожиданно для себя удалось завоевать у красноармейцев. "Есть что-то, – говорит политком, – что заставляет их слушаться, помимо боязни: признание моей правоты, что правда на моей стороне. В этом сила политического комиссара... Политком должен на такой недосягаемой высоте стоять, и твердость! ни малейшей уступки!.. И чтоб ни одного пятнышка! Другой может устать, политком – нет. Другой захочет выпить, ...политком – нет. Другой поухаживает за женщиной, политком – нет... И от этого та глубокая почва, на которой вырастают побеги железной дисциплины".

Бескомпромиссная, максималистская программа, причем разработанная для самого себя. И вера! Политком непоколебимо верит, что своим примером может воспитать бойцов, может сделать их другими людьми; он искренне убежден, "что грядет огромное мировое счастье человечества" только нужно разгромить прежде белых, чтобы не стало эксплуататоров, и тогда само собой придет "мировое счастье". Нам, сегодняшним, умудренным трагическим опытом, не пристало смеяться над наивной идеей политкома и тех, кто шел за ним, ведь то была святая страстная вера, и они погибали за нее без тени сомнения, вера вела и привела их к победе.

Пламенеющие великой ненавистью и великой верой они были великой силой; голодные и оборванные, но грозная сила. Напрасно за это, за темноту и бедность презирали их враги-соотечественники – те ничего не поняли, оттого и проиграли Россию. "И наложили рядами офицерские тела – в смешных побрякушках, в блестках, в многоцветных погонах, в лакированных светлых сапожках, изящных френчах, оттопыренных франтоватых галифе", – пишет Д. Фурманов в одном из своих рассказов.

В этой фразе четкое осознание несостоятельности белогвардейских претензий, обреченности дела, которое пытались отстоять фанфароны в "лакированных светлых сапожках". Они не понимали, что побрякушки и блестки, весь этот маскарад разоблачает их, вызывает у босых и голодных бойцов Красной Армии лишь злой смех и укрепляет в собственной правоте: земля не может принадлежать шутам гороховым.

Тема гражданской войны преобладала в советской литературе в межвоенный период. Точно так же во время Великой Отечественной и долгие годы после ее окончания наша литература была неразрывно связана с военной проблематикой.

Рассказы и очерки, написанные в дни войны, отличаются и не могут не отличаться от произведений, созданных в послевоенное время, когда появилась возможность осмыслить и переосмыслить военное прошлое, по-новому оценить поступки людей в чрезвычайных фронтовых обстоятельствах, произвести углубленный, в том числе психологический анализ отгремевших событий.

В условиях военного лихолетья было необходимо максимально повысить сопротивляемость советского общества, доказать советскому человеку, прежде всего бойцу фронта, что он не слабее, не глупее, не ниже, он во всем превосходит фашиста, что правда и справедливость, сила и честь, все высшие, лучшие человеческие достоинства на его стороне и ему нельзя не победить, ибо не победить означает в лучшем случае гибель, а в худшем рабство и не только для него самого, но для всех близких, и прежде всего детей. Эта задача прекрасно заметна в военных рассказах периода Великой Отечественной. Ты мужествен, ты великодушен, ты умен, ты умел – внушают читателю-воину писатели-фронтовики, – твой враг вовсе не так силен, по человеческим качествам он ниже тебя, его непобедимость – репутация дутая, его можно и нужно бить.

Фашисты пришли на советскую землю идеологически подготовленными: им предстояло очистить территорию от "недочеловеков", употребляя любые, в том числе самые жестокие средства. В этом якобы состояла их историческая миссия, в необходимости которой убедил их Гитлер. В 1941 да и в 1942 годах наши войска терпели одно поражение за другим и катастрофически быстро отступали, откатываясь к Кавказу, Волге. Тут уже не оставалось времени для академических опровержений доводов "оппонентов" – нужно было пробуждать ненависть, которая подкрепила и усугубила бы чувство самосохранения как индивида, так и всего общества. Именно в это время, на заре войны, на московских стенах появился плакат "Папа, убей немца!".

Как и двадцать лет назад, красноармейцу необходимо было ненавидеть врага. Если в 1918-м боец Красной Армии шел на фронт, ненавидя "беляка" генетической ненавистью, то в 1941-м такого чувства в отношении вторгшихся в наши пределы немцев у советских солдат не было. Существовал скорее его дефицит. Армия, как и народ, была сбита с толку пактом о ненападении с Германией 1939 года, дополняющими договорами, взаимными визитами советского и германского министров иностранных дел. Еще в начале июня 1941 года флаг со свастикой наши военные не воспринимали, как флаг вражеской державы, и вдруг... Поэтому нужна была срочная перестройка: ведь фашист прошел сквозь Белоруссию и Украину и к осени уже без бинокля разглядывал Москву. В этих условиях требовалось создавать "образ врага".

В 1942 году М. Шолохов пишет рассказ "Наука ненависти", ставший сразу же классическим, а вскоре и хрестоматийным военным рассказом, хотя и он весьма безыскусен и незамысловат по форме: автор добросовестно пересказывает услышанное от собеседника. Рассказ замечателен тем, что показывает эволюцию отношения советских воинов к противнику – от доброжелательного любопытства к священной ненависти, которую не могли не пробудить зверства фашистов. То, что увидел на своем фронтовом пути герой рассказа лейтенант Герасимов, должно было закрепить стойкий гнев советских бойцов, окончательно лишить их довоенного добродушия. "А около Сквиры в овраге, – рассказывал Герасимов, – мы наткнулись на место казни, где мучили захваченных в плен красноармейцев. Прихолилось вам бывать в мясных лавках? Ну, вот так примерно выглядело это место... На ветвях деревьев, росших по оврагу, висели окровавленные туловища, без рук, без ног, со снятой до половины кожей..."

Герасимов побывал в плену, и этот опыт окончательно убедил его в том, что фашисты – бешеные звери, которых необходимо как можно скорее обезвредить – уничтожить без жалости. Летом 1942 года в период нашего катастрофического отступления на юг и к Волге, когда наш фронт фактически распался, советским солдатам необходимо было прочно усвоить науку ненависти, чтобы найти в себе силы остановить врага. Нужны были страшные поражения, тяжкие муки и потери, чтобы русский солдат укрепился в мысли о смертельной вредоносности фашистов.

В рассказе А. Платонова "Дерево Родины" есть такой эпизод: солдат Трофимов душит немца; полузадушенный враг просит:

" – Русс... Русс, прости!

Трофимов отказал:

– Нельзя, вы вредные.

– Русс, пощади! – прошептал немец.

– Теперь уж не смогу прощать тебя, – ответил Трофимов врагу. – Теперь уж не сумею... У меня мать есть, а ты ее сгонишь с земли".

Где-то к концу 1941 года, видимо, для народа наступил момент истины, он ясно осознал ситуацию, о которой так просто и прекрасно сказала Анна Андреевна Ахматова:

Мы знаем, что ныне лежит на весах,

И что совершается ныне:

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Фактически все рассказы сборника повествуют о мужестве в бою – в то время это было единственной гарантией сохранения свободы и независимости как для всего государства, так и для каждого его гражданина. Мужество требовалось от солдата ежедневно, ежечасно, одни были готовы и знали, что в трудный момент мужество их не покинет, другие с удивлением для себя выясняли, что они тоже мужественные люди, хотя в обычной обстановке не были в этом уверены.

Герой рассказа П. Павленко "Григорий Сулухия" раненым попадает в плен, теряет сознание. "Вместе с сознанием, – говорит П. Павленко, – к Григорию вернулось и то настроение, в котором находился он до самого подхода трех немцев, – настроение, полное ярости против самого себя". Сулухия, мужественный человек, не дрожит от страха, не паникует, но яростно негодует на себя за свою неумелость и неудачливость, за то, что позволил врагу захватить себя живым. Допрашивающий требует от пленного бойца сообщить сведения, ценные для фашистского командования:

" – Ты слышишь, о чем я тебя спрашиваю? – сказал немец.

– Конечно, слышу! Что я, глухой, что ли?

– Тогда отвечай!

– Зачем буду отвечать? Мое дело: хочу – говорю, хочу – нет, – ответил Сулухия".

Ответ, исполненный героического достоинства. Сулухия, солдат 26-ти лет, погибает страшной гибелью – его, еще живого, фашисты бросают на догорающий костер и заваливают сверху соломой. Он сгорает, но сохраняет свое право говорить или молчать по собственному желанию, а не по приказу, да еще презираемого им врага.

Истоки мужества младшего лейтенанта Малафеева (П. Павленко. "Путь отваги") обнаружить нелегко. "Это был в самом деле загадочный характер, говорит писатель, – в котором бесстрашие мирно уживалось с подлою нерешительностью, да притом так, что никогда нельзя было сказать, чего в следующий раз будет больше". Он ведет себя чересчур осторожно, даже трусливо в составе группы, но очень отважно, когда действует один, или отвечает за других. Ему, человеку от природы застенчивому и слабохарактерному, нужна ответственность, и тогда он начинает думать, искать выход из трудного положения, так как переложить ответственность не на кого и остается лишь с честью выполнить задачу.

В то военное время писатели прежде всего решали прикладные задачи. Нужно было поддержать морально фронтовиков, терпевших поражения, отступавших, оставлявших противнику свои родные села и города, необходимо было передавать и пропагандировать опыт лучших, надо было прочно внедрить в солдатские головы убежденность в необходимости воевать смело и умело, уверенность, что у храброго бойца больше шансов остаться живым, чем у труса. Храбрый, даже будучи тяжело, казалось бы, смертельно раненным, может вернуться в строй живых, как молоденький офицер из рассказа К. Симонова "Третий адъютант", но трус, дезертирством спасший себе жизнь, выбывает из этого строя.

От солдата Кирилла Журбы (Б. Горбатов. "Дезертир") отказываются мать и невеста – открывают дверь в избу, где он прячется, и говорят: "Берите его!" Его, приговоренного к расстрелу, не жалеет никто – ни у кого нет для него слез, однако он получает шанс оправдаться, искупить вину в бою. Если дезертир сумеет преодолеть свою трусливую натуру, к нему вернутся любовь невесты и матери, уважение односельчан, самоуважение.

Вторая мировая война отличалась от всех предыдущих не только невиданной масштабностью – боевые действия велись на всех океанах, на трех континентах, на многочисленных островах, но и технической оснащенностью. Это была война моторов на земле, на воде и в воздухе, широкое применение получили различные средства связи, в боевую практику вошли многие открытия физики, химии, других наук. Судьбы сражений зависели не только от полководческого умения, численного превосходства войск, но и от вооружения, наконец, от степени профессиональной подготовки персонала, в руках которого оказалась современная техника. В войнах прошлого исход боя зависел от решительных действий пехоты и конницы, во второй мировой решающими факторами стали также поддержка или отсутствие таковой со стороны артиллерии, танков и авиации. В тех войнах успех приносили слаженные действия массы войск, человек тогда был прежде всего составным элементом шеренги, идущей в атаку. Вторая мировая не отменила это правило, но добавила новое: от человека требовалось сплошь и рядом вести свою индивидуальную войну, действовать в одиночку, либо в составе малой группы, нанося при этом противнику значительный урон, что позволило новое мощное оружие. Такое поведение оказалось характерным для разведчика, для летчика-истребителя, для малых экипажей самолетов и танков. И здесь требовалось особое мастерство, которое было не столь уж обязательным для, скажем, солдата с винтовкой, сидящего в окопе.

Писатели военных лет очень хорошо поняли важность боевого мастерства и прославляли его снова и снова. Профессиональной виртуозности посвящены многие произведения сборника, среди них следует выделить очень короткий рассказ Н. Чуковского "Паша Пасынков". Его герой вызывал восхищение тогда, в 43-м, восхищаемся его высочайшим профессионализмом мы и сегодня. После успешного бомбометания пилот одного из бомбардировщиков Паша Пасынков возвращается в Ленинград на сильно поврежденном, практически не управляемом пылающем самолете. Он не может выброситься с парашютом, поскольку в этом случае самолет упадет на дома – необходимо посадить его на Неву. Однако сделать это очень сложно: ведь Нева в черте города протекает под несколькими мостами, а самолет неудержимо снижается, не слушаясь летчика. Но Пасынков оказался пилотом-виртуозом. Он протащил горящий самолет над тремя мостами, с трудом перескакивая каждый, и вонзился в невскую воду как раз перед четвертым, Литейным мостом. Мастерство высокого класса спасло людей, самого летчика, дома, замечательные ленинградские мосты и на минуту, а то и больше, приблизило Победу.

Шла война, но люди не забывали о своих повседневных заботах, тосковали о мирной жизни, и чем дольше продолжалась страда взаимного уничтожения, тем сильнее мечталось о мире, тем деятельнее к нему готовились, нетерпеливо начиная восстановление разрушенного быта порою прямо на передовой, под аккомпанемент уходившей на запад военной грозы. Война прорастала ростками обыденного существования, как это было на хуторе Южном, через который в феврале 1943 года проходил стабилизировавшийся фронт (В. Овечкин. "Упрямый хутор"). Несколько месяцев подряд немцы обстреливали хутор из орудий, бомбили с воздуха и вконец разрушили его люди перебрались жить в погреба. "Днем прятались, – пишет Овечкин, – а с наступлением темноты вылезали, копали огороды, сажали, сеяли у кого что было – картошку, свеклу, кукурузу, просо... Не единожды жителей хутора Южного выселяли в тыл... А спустя некоторое время хуторяне по одному, кучками, с узлами и налегке, возвращались опять домой". Эти упорные люди, пренебрегая опасностью под артобстрелом, вытащили из реки затопленный трактор, готовясь обрабатывать им поля, как только фронт сдвинется с места, потому что устали от войны и не желали терять времени.

Жизнь подтвердила их правоту, ибо если хочешь мира, готовься к нему.

Советские писатели – участники боев создали картину двух великих войн. С течением времени к ней добавляются новые и новые штрихи и детали, и мы все пристальнее вглядываемся в нее, в свое трудное прошлое, и не можем отвести глаз.

Е. Г л у щ е н к о