Текст книги "Перегоны. Часть 1"

Автор книги: Евгений Федорин

Слово автора к читателям

 
Чем вас прельстила книга эта
И стоит ли ее прочесть,
Решайте без моих советов:
Я – пересказчик только здесь.
Рассказчик кто? Жил добрый, честный,
Известный всем казак один,
С фамилией в станице веской,
С моей созвучной – Чепурнин.
Противник шутки, глупой, плоской,
Знаток историй, весельчак,
А сверх того – мой друг и тезка,
Что, в общем-то, – хороший знак.
 
 
Твердил он: “Память человека,
Хранящая, что тот постиг,
Есть в сущности библиотека
Пока что не рожденных книг:
Прекрасных повестей, романов,
Стихотворений и поэм…,
Хотя судьбы такой желанной
Не обрести конечно ж всем”.
 
 
Мгновенье жизни сделав веком,
Раскрывшись, как читальный зал,
Он всю свою “библиотеку”
Друзьям в рассказах передал.
Вниманье влёк он каждой фразой,
Наглядно тем являя знак
Умельца устного рассказа.
О, мне б про всё теперь вот так!
Его ведь нет, а я решаюсь
В знак доброй памяти о нем
Оставить людям ту хоть малость
Из слышанного, что осталось
Пока в багажнике моем.
 
 
Переписав запас свой в главы
И место глав определив,
Сперва я в качестве забавы
Всё прочитал друзьям моим.
Поддержка близких, их вниманье
Мой расковали дух совсем,
И понял я, в моем собранье
Ни для кого нет чуждых тем.
 
 
А их-то вышло, между прочим,
Воз, да тележка, да сума!
Смешных и грустных (чуть и очень),
И тех, что – пища для ума.
Простор большой. И я старался,
Чтоб край, где сам я жил и рос,
Таким же близким вам остался,
Как мне в дни радостей и гроз.
 
 
Я не из спорщиков о ритме:
Не повод то сходить с ума.
Была б потребность говорить мне,
Она подскажет все сама.
К тому ж, есть вечное живое,
Чего нельзя ломать, терять.
Я взял ритм тот, что сам собою
Пришел и лег в мою тетрадь.
 
 
А вышло что – анапест, дактиль,
Ямб, амфибрахий ли, хорей? —
Не этим жил я, друг читатель,
А тем, чтоб мысль была верней.
Мчат поезда по перегонам,
В них – люди, книги, хлеб, мазут,
И важен нам не стук вагонов,
А что, куда, зачем везут.
 
 
Что встретит вас в моем “составе”,
Прочтя, узнаете о том —
Что пережили все мы с вами
На жизненном пути крутом.
Так будет пусть хоть чтенье книги
Вам этой плавным, без помех,
Как пенье нот под знаком лиги,
Как у колес по рельсам бег.
И светятся пусть ваши лица
В ответ на искренность мою,
А я отселе все страницы
Рассказчику передаю:
Вообразите, что в станицу
Сам Чепурнин смог возвратиться
Исполнить миссию свою.
 

 
Без зла смотри на мирозданье,
А взглядом разума, добра, любви.
Жизнь – море. Из благих желаний
Построй корабль и по волнам плыви.
 

Рудаки

Пролог

 
“Есть у всего свои начала”, —
Отец мой часто отмечал.
Мне то наказом прозвучало
Искать начала всех начал.
И, многие пути изведав,
Я их нашел. Увы, не раз
То были старые ответы,
Сто крат открытые до нас.
 
 
Но я и в ту был счастлив пору,
Сам находил, а то – не зря:
Родней мне стали степи, горы,
Небес просторы и заря.
О, это здорово, поверьте,
И силы множит во сто крат —
Увидеть все родным на свете,
Знать камень – твой далекий брат.
 
 
Догадка есть: всему начало —
Те скоростных нейтронов два,
Что Бесконечность раскачала,
Лоб в лоб нацелив их сперва.
От них пошли миры созвездий
И обитаемых планет…
 
 
Потом, Вселенную изъездив,
Узнают люди, краше нет
Планеты нашей (зелень – в сини!),
Как знают русские сыны,
Нет ничего милей России,
Её восторженной весны.
Как мы, казацкие потомки,
К тому же, знаем, лучше нет
Родимой нашей Копытовки,
Что, где б ни вился путь наш долгий,
На ней сойдется клином свет.
В нас к ней огонь любви закован,
Она зовет нас, как причал,
Для сердца чувственных законов
Она – начало всех начал.
 
 
И то – не моды крик капризной,
А правды высшей смысл и суть:
Чтоб сыном верным стать Отчизне,
Родной станице нужным будь.
 

Глава первая
Наши начала

Мила нам добра весть

о нашей стороне.

Г. Р. Державин

 
Со стороны юго-востока
В край этот прибыла река,
Где, повернув на север строго,
Про глубину забыв пока,
Текла прямой, широкой лентой.
С версту прямой. А там опять
К востоку шла дугой заметной
В степях раздольных погулять.
 
 
На встречу с голубой подковой
Упрямо с западных степей
Спешил веселый родниковый
В шаг шириной всего ручей.
За вкус воды и нрав игривый,
Пусть той воды в нём сам пустяк,
Его назвали здесь красиво —
Добренька, попросту – Ревчак.
Ревел ли он и впрямь когда-то
Иль Ревчаком шутник нарёк,
Но каждый был не прочь близ хаты
Иметь подобный ручеёк.
 
 
Ревчак в ранг речек не годится,
Но, как и Ея, нес в себе
Немалое в судьбе станицы,
В судьбе всех нас, в моей судьбе.
 
 
Руки художника достоин
Сюжет тех лет: с кнутом в руке,
Мальчишка в шляпе из соломин
Пасет гусей на Ревчаке.
Для детворы Ревчак был грядкой,
Где, как рогоз, и мы росли,
А наши корни – пальцы, пятки —
Не вылезали из земли;
Где дружба “вечная” и драки;
Где мы гуртом то лепим гать,
То ползаем в грязи, как раки,
Чтоб раков в норах добывать…
Теперь случись увидеть глазу
Там затвердевший детский след,
И сердце вздрогнет как-то сразу:
Не мой ли с тех далеких лет?
 
 
Там, где Ревчак впускала Ея,
На побережьях левых двух,
Спал в травах, щедро зеленея,
Нетронутый широкий луг.
Как раз у этой Еи части
В один известный миру час
На счастье нам и на несчастье
Станица наша началась.
Здесь первые и встали хаты,
Ну и, конечно ж, неспроста:
И огород – всегда богатый,
И рядом – выпас для скота.
 
 
Меня к дворам тем, первым, ныне
Влечёт особенно один —
Где жил, почти посередине,
Мой дед Никита Чепурнин.
В числе переселенцев первых
Его был прадед или дед.
Но двор… ведь он донес, наверно,
От тех начал какой-то след?
 
 
Второй и третий хат порядок
Обосновались выше чуть,
И уж вдоль тех и хат, и грядок
Пролег станичный главный путь.
Первоначально до Добреньки
Дорога шла, до Ревчака,
Хоть, впрочем, бравым казаченькам
Что на пути большом река?
А тут – ручей одношаговый.
Вброд ехали, мостили гать,
Но берег правый ревчаковый
Стремились тоже заселять.
И там влеклись все тоже к Ее,
К ее пустынным берегам,
Чтоб жить свободнее, вольнее,
Имея скот и выпас там.
 
 
Но заселялся все ж охотней
Левобережий угол – Кут.
Дворы, сараи, хаты плотно
В ряды выстраивались тут.
У главной улицы станицы,
На самой площади большой
В свой час надежно разместиться
Успела церковь – Храм святой.
 
 
На каждого взгляд мудрый, строгий
Глядеть стал из-под куполов,
Повелевая верить в бога,
Молясь, креститься вновь и вновь:
Под звон к заутрене, к обедне,
К вечерне, по усопшим звон…
Роль веры, в общем, не последней
Была в казаках испокон.
 
 
То общею легло печатью
На быт станичников и труд:
Боязнь греха, боязнь проклятья
Смиряли верующий люд.
Хоть, впрочем-то, не в полной мере:
Ведь жив, твердят, и сатана;
А в ком искус сильней, в ком вера,
Потом увидится сполна.
 
 
В двухстах саженьях от впаденья
Добреньки в Ею, где река,
Омыв станичные владенья,
К востоку сдвинулась слегка,
Открыв пути к целинным землям,
Века дремавшим а рекой,
Лег мост, по-тутошнему – гребля,
Всему свидетель первый мой.
Любой въезжающий в станицу,
С моста поднявшись на бугор,
Знал риск немедленно вломиться
В высокий и глухой забор.
Отселе – влево или вправо,
Дороги прямо дальше нет.
Тут жил и знал за это славу
Ерош Самсон, второй мой дед.
Сейчас про деда – это к слову,
А главной мыслью было тут —
Сказать про мост, про ту основу,
Что всех влекла селиться в Кут,
Ибо дотоле за рекою
Одна таинственность жила.
Казалось: вот, подать рукою,
Но коротка рука была.
 
 
Красна весна – лиха дорога,
И доберись ты в те места,
Где есть земля и даже много,
Но к ней – ни брода, ни моста.
Туда мостили, правда, кладки,
Но то – чтоб двигаться пешком.
А много ли притащишь с грядки
На собственном горбу мешком?
Порой и вброд переходили,
Так то ж с подводою пустой.
А нагрузи – застрянешь в иле
И уж тогда хоть вечность стой.
Да, это точно, про телушку
Тут первый кто-то произнес,
Что стоит за морем полушку,
Да нужен рубль за перевоз.
 
 
И вот встал мост. Он – как дыханье,
Что врач больному возвратил,
Чтоб тот, забыв свои страданья,
Жить стал бы полной мерой сил.
 
 
За площадь с церковью и выше,
За атаманский скотный двор,
Тянулся с видом ветхой крыши
Зеленый сглаженный бугор.
Он – место высшее в станице,
Заметен здесь в округе всей,
И здесь резонно разместиться
Встречать непрошеных гостей.
Здесь, говорили, сам Суворов,
Объездив Еи берега,
Военным всматривался взором
В отроги этого бугра.
 
 
Пока придет пора лихая,
Здесь два стояли ветряка,
Друг другу крыльями махая
Всю жизнь свою издалека.
Хоть зов их был взаимным, частым,
Им не случилось быть вдвоем,
Ведь каждый с каменным упрямством
Стоял на месте на своем.
 

 
Вот так бывает, люди в гости
Всю жизнь свою друзей зовут,
А встретятся лишь на погосте,
Который, кстати, тоже тут,
Сейчас же вслед за ветряками,
Наш вечный дом и вечный двор,
Что звался здесь всегда гробками
И кладбищем с недавних пор,
Незаживающая рана Живущих всех – твоя, моя —
И боль за всех, ушедших рано
В холодный мир небытия.
 
 
Гробками Кут и завершался,
Начало взяв от Еи вод,
И между граней тех свершался
Всех здешних дел круговорот.
Все, в чем с рожденья до могилы
Нуждался смертный, было тут,
По мненью дедов. Тем и жили.
И тем был горд станичный Кут.
 
 
Ну, а всех тех, кто сразу стали
Искать удач за Ревчаком,
Жабинцами именовали,
Хоть жабы тут и ни при чем.
 
 
Намек был явный на лягушек,
Что и нехоженых тех мест
Терзали страшным гвалтом уши
Всем жившим рядом и окрест.
 
 
Различий же, хоть то и странно,
Искать никто не думал в том,
Как между сотским, атаманом,
Меж казаком и казаком,
Меж неимущим и богатым.
Коня ли, десять пар имей,
Мораль одна – тяни до хаты,
Умей вертеться, жить умей.
 
 
А жить по-разному умели,
Все люди разные не зря,
А по достатку – от Емели
До близкой челяди царя.
На скакуна, чекмень, папахи
Иной всю жизнь рубли копил,
Другой серебряные бляхи
И на чепрак еще лепил.
Но все считали, так и надо:
Есть рядовой, есть командир…
Туманил все церковный ладан,
И всех равнял загробный мир.
 
 
Другой резон: раз ты кутивец,
А он жабинец – бей его!
Тут чуть не всякий в драку ринется
Так просто, из-за ничего,
В том видя подвиг настоящий.
Понять же, что всему виной,
Никто не брался, хоть все чаще
Кут на Жабинку шел войной.
Или Жабинка объявляла
Крестовый свой поход на Кут.
И, к сожалению, немало
Кровавых схваток было тут.
 
 
Вот такова она Добренька,
И наперед поди открой,
Что предстоит ей помаленьку
Стать пограничною рекой.
Вставал вопрос о примиреньи,
Но оказался так непрост,
Что не помог его решенью
И вставший на Добреньке мост.
 
 
Открыв тот мост, “Ура!” кричали,
Горилки скопом напились,
А дня грядущего в начале
За мост мальчишки подрались.
Вопрос масштабный, интересный
Предстал пред ними в полный рост:
Да, мост построили совместно,
Но чей же все-таки он, мост?
 
 
Всем-всем, на что ни падал взгляд их,
Обычно кто-нибудь владел:
Мой конь, ваш двор, их палисадник,
Её телега, твой надел.
И небосвод – не исключенье.
Любой малец сказать бы мог:
Где синева, где туч паренье,
Где звезд несметные скопленья,
Известно всем, хозяин – Бог.
 
 
Считалась некогда ничьею
Земля за Еей на восток.
Когда ж в изгибе нижнем Ею
Мост долгожданный пересек,
Враз, прихватив саженьи мерки,
Станица вышла в степь сполна,
И вплоть до речки Кавалерки
Земля была поделена…
 
 
Эх, Кавалерка, Кавалерка!
Рассказ особый о тебе.
Вовек свеченье не померкнет
Твоих зарниц в моей судьбе…
 
 
Теперь вот – мост. А кто хозяин?
Сошлася дюжина ребят
И, взгляд друг в друга злой вонзая,
Острят, куражатся, грозят:
– Мост наш! Нэ трогайтэ пэрыла.
– Дывысь, яки воны швыдки!
Так мост мы вам и подарылы…
– Нэ улыбайтэсь, як цвиткы.
– Вы ж захватылы нашу зэмлю!
– А шо, вы ставылы там пост?
– И йе у вас за Ею грэбля,
На шо ж другый кутивцям мост?
– А цэ уже нэ ваше дило,
Нэхай йих будэ даже тры!
– Тэля вовка ковтнуть хотило…
– А ты получше нис утры.
– Тоби? Утру! Ну шо, злякався?
– Шукав конфэтку. Хочешь? На!
Тут взвизгнул прут, и началася,
Верней, продолжилась война.
Потом вступили в бой постарше,
А к вечеру того же дня
Дошло до сабель, конных маршей
И до картечного огня.
 
 
Потом задиры к пострадавшим
Шли ублажать тех чем-нибудь:
Прими, мол, с извиненьем нашим
И все обиды позабудь.
А если те не забывали,
И попадало дело в суд,
Тогда ответчики искали
“Магический, волшебный” прут,
Которым кто-нибудь когда-то
Спасал лягушку от змеи,
И так пытались от расплаты
В суде прикрыть грехи свои.
А кончилось ничьей хотя бы,
Вновь были стороны круты:
Одни другим кричали: “Жабы!”
И слышали в ответ: “Куты!”
 
 
Горяч народ, да вот, горенье
Куда девать, не находил.
А мост Добреньковский значенье
Свое, однако ж, проявил.
 
 
Шла в рост другая часть станицы.
А не кичился чтобы Кут,
Здесь всем своим обзаводиться
Да вровень с модою начнут.
Вот площадь – первая обновка.
Тут, право ж, есть где погулять,
Блеснуть рубакам джигитовкой
И мастерством барьеры брать.
 
 
Потом на площади на Новой
И церковь встала, словно гриб,
Чтобы внушать не только словом,
Что-де без Бога не смогли б.
За школой в качестве обновки
Пошли больница… и погост,
За ними – мельница-вальцовка
И через Ею Новый мост.
 
 
Боюсь, с рассказа бы такого
Не оказался б кто-то слеп:
Гляди, мол, делалось как много —
Не шибче ль нынешнего темп?
Вот почему для оговорки
Я выбираю здесь момент:
Враз сказки сказывают только,
Срок дел тех был сто с лишним лет.
Порой казалось, время стало
И сам богами проклят труд,
Так много лет Жабинка ждала,
Чтоб школа появилась тут.
 
 
Зато считалось всё здесь новым,
Как старым всё, что Кут имел.
И даже по делам церковным
Такой же шел водораздел:
Вы старой-де, мы новой веры.
Тот спор сам Бог бы не решил,
Ведь каждый, вслух молясь без меры,
Втихую столько же грешил.
 
 
Меж тем, в станице все теснее
Вставали хаты. До поры
Вдоль той широкой части Еи,
Где встали первые дворы.
С годами ж люди все смелее
Шли жить на новые места,
Особенно, когда на Ее
Две гребли встали – два моста.
 
 
Вдоль выходов дорог-проселков
Цепочки потянулись хат,
И едущих станица долго
Могла встречать и провожать.
Шли на Кущевку, Кавалерку,
На Шкуринскую, вдоль реки,
На Уманскую, по Добреньке
Разрозненные хуторки.
 
 
Верстах на двух, где плавно Ея
Свой завершала поворот,
Дворы к ней жались всё плотнее,
Как бы намеренье имея
Шагнуть за речку прямо вброд.
Порядок улиц, их основа
Здесь нарушалися сполна,
Как будто след речной подковы
Был от удара скакуна.
Коня здесь явно надлежало
В огромнейший представить рост,
Но что станицы в том начало,
Детишки верили всерьез.
И про соседей – в том же роде:
Доступней детям мыслить так,
Что шкуринцы все в шкурах ходят,
В кустах кущевцы хороводят,
Все кисляковцы пьют кисляк.
 
 
Одной лишь улицы центральной
Бег был воистину прямой.
Здесь, говорят, первоначально
С Кущевки и до Крыловской
Вести железную дорогу
Намеревались. Только вот
Станица подняла тревогу:
Детей порежет, птицу, скот…
 
 
Строители, увы, молчали
И дело делали свое:
Все дальше трассу размечали
И стали отсыпать её.
Но коль уж доводы иссякли,
Ответ строителям был прост:
Все казаки – в ружье, за сабли
И их прогнали… за семь верст.
 
 
Туда, на станцию, теперь мы
И поспешаем к поездам,
Порою сетуя наверно:
У предков подкачали нервы,
А путь неблизкий мерить нам.
 
 
Но не осудим предков чести:
Здесь город встанет в некий час,
И уж тогда как раз на месте
Вокзал окажется у нас.
Пускай не в прежнем смысле город,
А агро-город, город-сад,
Но будет он и даже скоро
На свой красивый новый лад.
 
 
Еще о том я думать смею.
Здесь будет и речной вокзал.
И совместит названье Ея
В себе фарватер и канал.
Ил вековой на удобренье
Возьмут поля с речного дна,
А родниковых струй теченье
Вернет глубины все сполна.
 
 
В пору жестоких суховеев,
Придя в поля издалека,
Их влагой доброю своею
Напоит досыта река.
По глади водной, словно птицы,
Помчат моторы тут и там —
Или в соседние станицы,
Или к азовским берегам…
 
 
Да, будет так. Клянусь веками
Судьбы всех нас, своей судьбой!
А ошибусь… что ж, бросьте камень
Тогда в могильный холмик мой.
 

Глава вторая
Сидели, говорили…
(Из баек старого Дрючка за век прошедший, XIX-й)

Там чудеса,

там леший бродит…

А. С. Пушкин

 
С каких времен, никто не помнил,
К забору нашему прилег
Увесистый дубовый комель,
Или, по-местному, дрючок.
Такой не привезти в телеге,
Тем более не приволочь.
Но век второй в привычной неге
Он дремлет здесь и день и ночь.
 
 
Сомнений нет, еще задолго
До прибывших сюда людей
Здесь дуб, красавец преогромный,
Стоял одни в округе всей.
Пусть не один, но видно, редки
Деревья эти были тут:
С посадок первой пятилетки
Всего лишь два еще живут.
 
 
Под дуб и дернул, видно, вожжи
Мой предок, прибыв в этот край,
Чтоб рядом с дубом встали позже
И двор, и хата, и сарай.
Пусть древу гордому соседство
Такое было не под стать,
Да у деревьев нету средства,
Чтобы о том протестовать.
 
 
Лет пять ли, десять дуб крепился,
Потом увял, зачах, засох,
Чтобы с годами превратиться
В бескорый этот вот дрючок.
Принявший от сидячих вальсов
И от дождей шлифовок тьму,
Он костью чудища казался,
Неведомого никому.
 
 
По сути ж годы все и числа
Для всех сограждан ближних хат
Дрючок и день и ночь трудился
Как клуб, эстрада и театр.
Все-все людские интересы
На этом лоскутке Земли
Собраньем споров, слухов, песен
Незримо в суть дрючка вошли.
 
 
Всё-всё всегда в себе он слышит,
О всём поведать может он,
Да, жаль, того не перепишет
Пока еще магнитофон.
По счастью, в нас века вложили
Шифр генный, чтобы представлять,
Как здесь сидели, говорили
И сто и больше лет назад.
 
 
А потому присядем рядом,
Представив тот вечерний час,
Когда уже вернулось стадо
И пыль за стадом улеглась…
Когда окрашенные ало
Почти погасли облака
И монотонно зазвучала
Песнь бесконечная сверчка…
 
 
Когда, по счастью, спят лягушки
И попритих собачий лай,
Когда всем детям все подушки
Про сказочный вещают край…
Когда и ветру сладко спится
В уюте тополевых крон —
Так мы проникнем в небылицы
И были дедовских времен.
А их – не счесть: несметны числа!
И было б тысячи ночей
Нам мало, чтобы перечислить
Лишь байки все без мелочей.
 
 
У баек же обыкновенно
Непроторим к истокам путь,
К тому ж, рассказчик непременно
Вас силится с него столкнуть:
– Да, точно знаю, это было,
Хотя, конечно, не со мной.
Так тёща куму говорила,
А слышал то брательник мой…
 
 
Или: “То слышал деверь свата,
А рассказал покойный тесть,
Узнавший от золовки брата.
Что именно всё так и есть”…
И – никогда: “Со мною лично”…
И – никогда: “Я видел сам”…
Или: “Не верите – отлично!
Айда со мной по тем местам!”
 
 
На правду быть во всем похожей —
Вот байки главная печать,
Но чтоб, коль ложь раскрыться может,
Рассказчику не отвечать.
 
 
Так вот и я, себя упрятав
За многократный псевдоним,
Надеюсь, этою преградой
Буду от бед от всех храним.
К тому ж, за всё, что здесь не точно,
Вина моя невелика:
Случайно, значит, не нарочно,
От скрытых ветхостей дрючка.
 

I

 
Но… помолчим. Послушать надо.
И, кажется, да, в добрый час
Притихли мы: в дрючке сверхвнятный
Стал слышен разговор как раз:
– Кто мы? Господские. Помещик
Нас ищет до сих пор кругом.
Взяв нужные лишь очень вещи,
Бежали мы сюда. Тайком.
Благо, скажу, что мужа взяли
В казаки сразу. Так что я
Казачка тоже. Землю дали,
Избушка тоже есть своя.
Боимся лишь: вдруг кто-то встретит
Нас из деревни прежней той…
А вас в глухие степи эти
Толкнула жизнь нуждой какой?
Вы жили ж где-то в Запорожье?
– Бэрить подальши: Буг и Днестр.
– А в Копытовке, тут, давно же?
– Як и вона – вси двадцять лет.
Як замист Сичи возродылось
Там вийско верных козаков,
Наши мужчины враз явылысь,
Шоб в козакы включиться знов.
Та жалко потирялы Грыцю
Протемкина, а вин же був
И гэтман наш. И на гряныцях
То ж вин нам зэмлю там добув.
Жаль грамоту вин схлопотаты
Шось нэ успив на зэмлю ту.
Може, с того-то испытаты
Нам и прыйшлось всю маяту.
Прыйшов указ импэратрыци,
На Черноморье, на Кубань
Шоб нам усим пэрэсэлыться.
Ой, довго нам прыйшолсь крутыться,
Покы сказалы: тут вон стань!
З тых пир куринь наш Копытовскый
И встав над Еею – рикой.
Рядом – Кущёвскый, Кисляковскый…
И Уманскый – подать рукой.
Тилько устроилысь тут славно
За два годочка – жить бы, жить… —
А тут як раз указ дэржавный —
Грузын от пэрсив защитыть.
Пишов и мий в поход пэрсыдскый,
Дарыв нам вични слёзы, грусть.
Сынок тоди ще був при сыськи,
Тэпэр з Европы вон вэрнувсь.
Добылы там Наполиона.
Благо, хоть сыну повэзло:
Живым прыйшов. Лышь ночью стогнэ:
Кровавэ сныться ремесло…
 
 
Ну вот, дрючку уже спасибо
Хотя б за то, что был рассказ,
И с веком прошлым хоть что-либо
Живым теплом связало нас;
Что в час любой вольны теперь мы
Своей истории в глаза
Взглянуть и слышать самых первых
Переселенцев голоса,
На чьём веку – война с французом,
А до и после – не одна
С Ираном, с Турцией война;
Кому Суворов и Кутузов —
Живых сограждан имена;
Кому пришлось, чтоб смог остаться
И впредь в казачестве их род,
Переселенцами скитаться;
Чьим здешним сыновьям – за двадцать,
И их Кавказский ждет поход.
 
 
В пылу торжеств столицы обе,
И бал за балом у господ
В честь воинства, что, в глубь Европы
Победный завершив поход,
Закрыло Бонапарта повесть,
Вернуло европейцам мир.
И – свежая благая новость:
Там юный в свет шагнул кумир,
Поэт-бунтарь. Он смело лиру
Взять мастера рукою смог,
Чтобы воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок.
Грядущий Пушкин, чудной силой
Притянет наших он ребят,
Когда его Руслан с Людмилой
Все сказки прежние затмят.
Пока же люди – им не ново —
Ткут баек ткань из дум своих
[К словцу-словцо, к словечку-слово],
И Пушкин учится у них.
A мы за воскрешенье теней
Былого недрами дрючка
Упоминать везде с почтеньем
Впредь будем имя Старичка.
 

II

 
Вновь помолчим и будем слушать…
Теперь в дрючке идёт рассказ,
Когда-то всем ласкавший уши,
О том, что было-де не раз,
Как при погоде, непогоде,
Смущая видом люд простой,
По полю, саду, огороду
Сам клад блуждает золотой.
Иной раз – в образе коровы,
Коня, козла или быка,
Иной раз – в образе немого,
Без глаз, без носа мужика.
 
 
И ежели удар обрушить
На истукана, то в момент
Со звоном он предстанет тут же
Копною золотых монет.
Тогда спеши собрать монеты,
И, если в жизни честен ты,
Тебе помогут деньги эти
В осуществлении мечты.
 
 
Нечестного пусты старанья:
Клад не разбить его рукам.
А дробный станет, чем был ранее,
Хоть прячь по разным сундукам.
– Ударить зверя-то не жалко,
А человека все ж хитро:
Огрел я раз бродягу палкой,
А то был пьяный кум Петро.
 
 
Тут слышен смех, что к нам донесся
Из далей чуть не в двести лет,
И встрявший в разговор осекся,
Но подключился враз сосед:
– Я расскажу, как рассказала
Про случай дьяконши кума.
Там дьяконша заикой стала,
А дьякон, тот сошел с ума.
 
 
Как было? Дьяконша на Пасху,
Встав по нужде в сверхранний час,
Шмыгнула в сенцы – и, будь ласка,
Баран там “кладовый” как раз.
Перепугалася, понятно
(Ведь неспроста ж в сенях баран!),
с испуга бросилась обратно,
А тот с разбега – на таран.
 
 
Боднул на славу “богомолку”.
Проснулись: дьякон, сыновья…
Чем ни лупили зверя только,
А тот, копытцами звеня,
Спокойно шел и шел куда-то,
Неся в дом явную беду,
И кизяком свежайшим хату
Украсил прямо на ходу.
 
 
Дошел, где падчерица спала,
Воткнул в ее подушку лоб,
А та во сне забормотала,
Ну и рукой барана – хлоп!
И – чудо: с блеском и со звоном
Кругом посыпались в момент
Монет, казалось, миллионы,
И будто вспыхнул молний свет.
 
 
Враз все богатство в диком раже
Семья снесла по сундукам,
А девочка не знала даже,
Что к ней-то клад являлся сам.
Когда ж владельцам пожелалось
Свой золотой проверить клад,
То в сундуках их оказалось:
Где голова, где бок, где зад.
 
 
И – чудо вновь: через мгновенье,
Что там и сям лежало врозь,
Какой-то силой единенья
Друг к другу разом понеслось.
И вот уже опять по хате
Сверхстранный топает баран —
Такой же, как тогда, рогатый
И вновь готовый на таран.
Одно в нем было странно крайне:
Деталь отсутствовала та,
Что у любого есть барана
Под задней частью живота.
 
 
Спустя мгновение, однако,
Все были тем поражены,
Что, как увидел сам же дьякон,
Деталь та – в лифчике жены.
Вперед-назад деталь шныряла,
Ища на волю, видно, ход,
С чего хозяйку для начала
Бросало в холод, в жар и в пот…
 
 
Смущений срок был, впрочем, краток,
Всем стала истина ясна:
Туда, под грудь, монет с десяток
Тайком припрятала она.
Одно лишь тайною осталось
И разрешимою едва ль:
Как вышло так, что ей досталась
Ещё в монетах та деталь?
 

III

 
– Взбрело ж такое человеку,
чтоб православным ехать в Мекку!
У нас в роду случилось так,
Так, что я – турок, не казак.
Да-да, хоть верьте, хоть не верьте,
Решили – нам не отменить —
Прабабка с прадедом пред смертью
Места святые посетить.
Возможно, нагрешили много,
А слышать слышали – твердят:
Тем, кто пройдет святой дорогой,
Грехи все снимутся подряд.
 
 
Пошли. А грешных-то на свете,
Как оказалось, тьма и тьма:
Те в те края идут, те – в эти,
От толп одних сойдешь с ума.
Им надо б – к Иерусалиму.
А ежели к другим примкнуть?..
Вот так-то и увёл их мимо
Чужой паломнический путь.
 
 
Язык чужой не понимая,
Общались только меж собой,
Ну а соседям подражая,
Свершали ритуал любой,
Молитвенные позы, жесты.
Потом и дома по пять раз
Перед иконой рядом вместе
Они свершали свой намаз.
 
 
И как нередко то случалось
В делах запутанных встречать,
Одни им дома удивлялись,
Другие стали подражать.
Мол, как же? Люди были в Мекке,
Там оставляли свой садак,
Теперь любому человеку
Молиться, значит, нужно так…
Новинки, как приманки, липки.
Но кто знать в мире всё бы мог?
И да простит им их ошибки
Один для всех нас в мире Бог.
 

Iv

 
– Вот есть ли Бог, не знаю, право,
Но что есть черти, слово дам.
Хотите, про четей забавы
Я расскажу сегодня вам?
Известно, черт, он – безобразник.
Вот моей бабушки рассказ.
Ещё девчонкой в ночь под праздник
Она пошла на угол раз.
Конечно же, без позволенья,
Без спросу двор оставив свой.
 
 
Идет и слышит, что веселье —
Не впереди, а за спиной.
Значит, решила, почему-то
Сегодня будут там гулять.
Пошла туда. Но что за чудо:
Веселье – за спиной опять.
Тогда решила: видно лучше
Все же идти на угол свой.
А тут под стать ей и попутчик,
На редкость парень боевой.
– Вы на гулянье, Чёрни очи? —
Спросил он. – Что ж, и я – туда.
И ей приятно стало очень,
Исчезли страхи без следа.
 
 
Но по пути вдруг видит дева,
Попутчик стал, как мачта, худ,
А руки-жерди справа, слева
Дорогу пальцами метут.
– Ой, что с тобой? – она спросила,
Упрятав где-то страх в груди.
– Ой, что со мной? “Нечиста сила”
уже подумала, поди?
– Нет, не подумала такого, —
Бодрится девушка и вдруг
Преображенье видит снова,
Ужасный испытав испуг:
 
 
Попутчик растолстел как боров,
А ниже лишь чуточек стал
И все ответы лишь с повторов
Её вопросов начинал:
– Ой, почему такой я толстый?
И страх к тебе пришел опять.
Но ты о том не думай просто,
А лишь о том, чтоб погулять.
 
 
Тут ей открылось, между прочим,
Что и одежд на нём-то нет,
А по земле заметно очень
За ним пролег копытный след.
 
 
Прошли ещё шагов с десяток,
И замечает вдруг она,
Что с головы до самых пяток
На нем шерсть длинная видна.
– Ой, Боже! Дьявольская сила, —
Она сказала, – Боже мой!
И тут же враз перекрестила
Его дрожащею рукой.
Вихрь рядом с нею завертелся,
В нем прокатилось: “Ха-ха-ха”,
И спутник враз куда-то делся.
Лишь ночь вокруг, темна, глуха…
 
 
Куда ж идти? Где двор и хата?
Не приключилась бы беда.
И слышит вдруг: “Гей-гей, девчата!
Идите к нам! Скорей, сюда!”
В ответ: “Постойте, погодите!” —
Девичьи выкрики. И вот
Она встречает в лучшем виде
Девчат знакомых хоровод:
– Куда вы?
– Хлопцы пригласили.
Идем и ты!
Пошла она.
И сразу ж о нечистой силе
Им рассказала всё сполна.
Рассказ её сверх всякой меры
Страх взбудоражил у девчат,
Но зов, что шёл от кавалеров,
Сильней был страха во сто крат.
 
 
Но вот с версту прошли девчата,
В пути не встретив ни души,
И стало как-то страшновато
И жутко им в ночной тиши.
К тому же, прямо на дороге
Пред ними вдруг забор возник —
Так что, куда б ни двинуть ноги,
Их ожидал везде тупик,
 
 
– Вот новость! Не было печали.
Так черта с два и встретим мы!
– Так точно!! – громко прокричали
Им голоса в ответ из тьмы. —
Мы здесь! Нас точно два осталось,
Чтоб проводить до места вас.
Идти же – самая тут малость,
Но не туда, где ограждалось,
А где свободно – вниз как раз.
 
 
Девчатам сразу ясно стало —
В карьер заброшенный их путь,
Но ни одна не испытала
При этом страха ни чуть-чуть.
Пошли. И вот через минуту
Им в уши хлынул мощный хор.
Потом его, проснувшись будто,
Сменил двухрядки перебор.
 
 
Блюдя пристойные манеры,
Без вольностей и без грехов
Их забавляли кавалеры
До третьих самых петухов.
 
 
Забавы так, как и заботы,
Кладут на всех свою печать,
И в хлопцах странное вдруг что-то
Девчата стали замечать:
То все исчезнут враз, как духи,
То все возникнут вдруг опять;
Шепни вопрос куму на ухо —
Все хором станут отвечать.
То вдруг похожими предстанут —
И два, и три, и все подряд —
На всем известных, ладных, статных,
Но уже умерших ребят.
 
 
А самым странным, жутким самым,
Враз вызвавшим смятенье, страх,
Стало чуть видимое пламя
В гортанях хлопцев и в зубах.
 
 
Представьте-ка на самом деле
В глухой ночи такой вот!
Но, к счастью, петухи запели,
И стал светлеть небесный свод.
Исчезла нечисть вся куда-то,
Не стало даже и… девчат.
А моя бабушка, понятно,
Нащупав душу где-то в пятках,
Пустилася домой бежать.
Раз десять хату обежала,
Чтоб внутрь ворваться поскорей,
Но в стенах словно не бывало
Нигде ни окон, ни дверей.
 
 
На случай этот сморят разно,
А я так думаю, как зять:
Нельзя, большущий грех – под праздник
Идти на улицу гулять.
 

V

 
– А я про ведьмины затеи.
Случилось то под Рождество.
Беспалый Петр (их двор у Еи)
Давно хотел свести родство
С приезжей Клавой, гордовичкой.
Мать встала против тех хлопот:
В угоду гарному, мов, лычку
Сгубыть козацкый хочешь род.
И всякий раз, когда дивчина
Ждала Петра в заветный час,
Ему случалася причина
Всё отменить. В какой уж раз!
 
 
То на пути его измажет
Из лужи выскочивший хряк,
То сквозь силки сплошные пряжи
Пройти не может он никак,
То под одёжою на теле
Оса наделает хлопот,
То у ворот, у самой цели,
Дорогу кошка перейдет.
 
 
На этот раз – того страшнее:
Уже шагнул он на крыльцо,
Как кошка прыг ему на шею
И когти длинные – в лицо.
 
 
Схватил он кошку ту, однако
(С трудом, но всё же удалось),
И обрубил в сердцах две лапы —
Такая в нем взыграла злость.
Рубить же оказалось слишком:
Он поутру увидел вдруг —
Мать две завернутых култышки
К груди прижала вместо рук.
 
 
Теперь представлю – сердце стынет.
Такие были вот дела!
Но только так случилось сыну
Узнать, мать ведьмою была.