Текст книги "Княжий удел"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

На Афанасия Афонского в Москве появился волк. Огромный, с оскаленной пастью, он ранним утром бегал по улицам и кидался на всех, кто попадался навстречу. Трудно было понять, как оказался он в городе: мосты на ночь поднимали, а ворота закрывали наглухо. Но самое странное – зверь был совершенно без шерсти, и если существует дьявол, то, видно, он имеет такое же обличье. Волка мужики закололи у дворца великого князя и бросили бродячим псам, которые с неистовым воем разодрали труп, оставив на земле только багровые спекшиеся пятна.

Народ перешептывался на базаре, что облик волка принял священник Благовещенского собора, на которого наложили епитимью. Были даже слухи, что его уличили в волховстве, да вот сгинул неделю назад, чтобы сейчас предстать в таком виде.

Другие утверждали, что это сам дьявол, посланный Василием Косым загрызть великого князя. Так это было или иначе, никто точно не знал, но все соглашались: примета скверная, а значит, нужно ждать неприятностей.

Еще в народе говорили, что в Переяславле вода в озере три дня была красного цвета, а молодухи, которые из того озера осмелились пить, обросли бородой.

В Угличе было знамение: появились на небе три огненных столпа. И потому быть большой беде.

Но не знала Русь большей беды, чем та, когда брат идет на брата. Только на время затаился Василий Косой, а сам рассылает подметные грамоты, в которых оскорбляет своего старшего брата и собирает рать в Костроме.

На базарах говорили и о том, что берет он в свои полки не только чернь и мужиков, оторванных от сохи, но и бродячих монахов, которые во множестве шастают по дорогам. А тех, кто не желает идти в его рать, сечет плетью нещадно.

Два месяца длился мир между Василием Васильевичем и Василием Юрьевичем. Как не сразу пробивается на опаленной земле травушка, так и обида между братьями забывается не скоро. А если причиной раздора являются вотчинные земли, тогда еще горше обиды.

Василий Юрьевич вместе с воинством шел в Галич к младшему брату Дмитрию Красному. Сейчас, как никогда, он нуждался в опоре.

Недалеко от города рать остановила застава. Широкобородый десятник в золоченом колонтаре выступил вперед и, преградив дорогу копьем, спросил дерзко:

– Кто таков?! С чем пожаловал?

Рубануть бы охальника мечом от плеча до пояса, чтобы, задрав ноги, повалился на землю, но Василий Косой сумел обуздать гнев и отвечал спокойно:

– Я князь Василий Юрьевич, к брату своему Дмитрию еду.

Десятник не унимался:

– Если в гости едешь, тогда почему рать с собой ведешь? Не велено в город ратников пропускать!

Говорил десятник смело, в голосе чувствовалась твердость, которой стоило подчиниться. Видно, и он был наслышан про опалу Василия Косого. Знал, ослабел Василий Юрьевич и скитается по лесам, подобно загнанному зверю.

– Сообщите брату о моем прибытии.

Десятник колебался лишь мгновение.

– Эй, Миколка, скачи в город к князю, сообщи ему, что Василий Юрьевич в крепость просится.

Миколка боднул русой башкой и с гиканьем погнал рысака в город, подняв на дороге облако пыли.

И часу не прошло, как возвратился он с вестью обратно. На всем скаку остановил коня перед десятником:

– Князь Дмитрий повелел, чтобы Василий Юрьевич с боярами ступал в город. А рать пусть оставит в посадах.

Василий усмехнулся: «Повелел, стало быть. С каких это пор на Руси младшие братья повелевают старшими?» И, повернувшись к тысяцкому, сказал:

– Останешься в посаде. Если я не дам о себе знать к вечеру… посылай за вятичами и спали город. – Глянув хмуро на бояр, князь обронил: – Ну, чего застыли? Поезжайте! Князь видеть нас пожелал.

Дмитрий встретил Василия Косого на красном крыльце и терпеливо дожидался, когда он, преодолевая ступень за ступенькой, поднимется к нему. Возможно, это свидание могло быть другим и сопровождалось бы радостным приветствием, братским похлопыванием по плечу, но слишком далеко развела их вражда. И еще насторожило братьев послание, отправленное московскому князю: «Если Богу неугодно, чтобы княжил отец наш, тебя, Васька, мы сами не хотим!» Если бы не эта грамота, сидел бы Василий Юрьевич на московском столе и оба Дмитрия шли бы к нему с поклоном.

Последняя ступенька отделяла младшего брата от старшего. Остановился Василий Юрьевич, словно раздумывал – а стоит ли подниматься далее? – но, заметив протянутые для приветствия руки, шагнул навстречу.

– Как же мы давно не виделись с тобой, Дмитрий!

Не случайно Дмитрия прозвали Красным. Как и прежде, лицо иконописное, с тонким прямым носом, а большие глаза, что у отрока, наивные. Стоило только увидеть брата, и не стало прежней обиды, рассеялась она, как легкое утреннее облако.

– Держишь на меня обиду?

– Не держу, – отвечал правду Василий и принял на грудь склоненную голову брата.

Горячий комок застрял в горле, на глаза навернулись слезы. Разве всегда они были по разные стороны? Старший брат больше, чем брат, – почти отец! И разве Дмитрий не ощущал на себе братовой опеки? Василий посадил его на коня, он же научил его держать оружие. Неужели он сможет пойти против Васьки Косого?

Дмитрий Красный рос покорным ребенком, кротость была его главной добродетелью. С малолетства он мечтал об иночестве, но властный Юрий на поле брани заставил сына пролить кровь и этим отворотил взор Дмитрия от монашеских келий. Тихому, послушному отроку внушал:

– Ты князь! И род твой должен быть княжеским. Не наша доля преть в затхлых кельях, наша судьба – это война, власть!

Если и стоило ожидать от кого-то угроз, так это от Шемяки. Дерзким рос средний брат, и только отец мог его усмирить.

Василий Юрьевич продолжал:

– Если не держишь на меня обиду, так почему же тогда полки мои у ворот городских томишь?

Смутился Дмитрий на укор и, пропуская Василия в горницу, сказал:

– Чего же это мы, брат, у порога разговаривать будем? Кушанья поначалу отведай, браги крепкой испей. Дорога-то не коротка. Не все так просто, как ты думаешь.

И по этой недоговоренности Василий Юрьевич понял, что Дмитрий Шемяка по-прежнему для Красного старший брат. Крякнул от досады Василий Косой и вошел в горницу.

Когда от хмельного закружилась голова, когда уже помянули отца и матушку, когда тонкая нить, что связывала братьев, стала крепче, чем была раньше, Василий Косой заговорил о главном, для чего явился к брату в Галич:

– Помири меня с Дмитрием, не желаю я в ссоре с ним жить. Чего же нам делить, когда мы сидим в своих уделах? Есть у нас другой враг – Васька Московский! Вот кто последнее наше хочет отобрать!

– Новой брани хочешь, Василий?

– Не брани я хочу, а свое получить, то, что нам от батюшки осталось.

Дмитрий Красный с детства стоял между братьями, так широкая река делит большой лес. Вроде бы течет лениво и дремлет, но, если случится пожар, не пустит его на другой берег. Дмитрий Красный не давал распалиться пожару. Родиться бы ему девкой, слишком мягок и добр он для князя, даже слугу не устыдит, когда тот пробежит мимо, не скинув шапки.

– По себе ли ты шапку меришь, Василий? – мягко возражал младший брат. – Не отдаст московский князь свою вотчину без брани. А мир через войну не построишь.

Был бы Дмитрий добрым монахом, не будь он княжеского рода, наставлял бы братию на путь справедливости и истины, утешал бы больных и сирых. Но княжеские бармы и посох отринули его от простых смертных, возвысили над ними.

Василию Косому подумалось: «Вот ежели случилось бы Дмитрию Красному быть в Москве князем, не отвернулись бы от него бояре».

– Помири меня с Дмитрием Шемякой, прошу тебя! Чего нам делить, если у нас один отец и одна мать. Вместе нам нужно быть. И разве это справедливо уступать двоюродному брату московский стол, а самим по уделам разбегаться?

Хлебосольный стол у Дмитрия Красного. Капуста удалась на славу, ядреный рассол стекал с бороды князя на атласный кафтан.

– Помирю, – просто отвечал Дмитрий Красный. Глаза следили за тонкой струйкой, которая затерялась в складках одежды, оставив на шелковой поверхности влажное пятно.

Не для братской пирушки сошлись под Галичем Дмитрий Шемяка и Василий Косой. Не захрустят косточки от могучих братских объятий. Уныло вокруг. Крикливое воронье, предчувствуя поживу, низко кружилось над полями, едва касаясь крыльями одиноких кустарников.

Пропела призывно труба, а вслед за этим истошный голос завопил:

– Пусть князь Василий едет! Дмитрий Юрьевич ждет!

А с другой стороны задиристо ответили:

– Пусть князь Дмитрий навстречу едет! Василий Юрьевич ждет!

Пропало доверие между братьями так же быстро, как в мартовскую пору стремительными ручьями сходит залежавшийся снег. Пакостно на душе было у обоих оттого, что доверяли боярам больше, чем друг другу.

Переговорили между собой бояре и порешили: князья встретятся посередине между враждующими полками. Здесь и разговор держать.

Князья сходились медленно. Кони втягивали ноздрями незнакомые запахи, помахивали хвостами, пятились назад.

Некоторое время братья молчали, всматриваясь друг в друга: не бесследно для обоих проходит ссора – безжалостно оставляет на лице морщины, серебрит волосы.

– Ты хотел меня видеть… князь? – наконец спросил Дмитрий.

Он с грустью отметил перемену, которая произошла с Василием за последние месяцы. Лицо его похудело и сморщилось. Именно так в осеннюю пору жухнет лист, лишившись живительных соков. Ему очень хотелось назвать Василия братом, но произнести это слово мешало отчуждение, зародившееся в их отношениях давно.

– Хотел… брат, – неожиданная улыбка тронула губы Василия. – Ответь мне, что же нам делить? Ссора только ослабляет нас, вместе мы – сила!

Их связывала не только единая кровь, но и слова матушки, сказанные на смертном одре: «Дети, живите дружно!» Вот так они исполняют родительский наказ!

– Тогда ответь мне, Василий, почему же ты против меня идешь?

– Я не могу идти против своих братьев.

– Разве это не ты, пробыв месяц на московском столе, захотел отобрать наши уделы?

Кони наконец успокоились и щипали розовый клевер. Вороны еще немного покружились над полем и, разочарованные, улетели искать легкую поживу. Хотел Василий возразить Дмитрию, сказать, что на великокняжеском столе может сидеть только один. Величие не терпит соперничества, он должен быть так же одинок, как парящий в небе сокол. Нет места рядом даже ближнему, а значит, только один может быть старшим братом.

Василий Косой попытался слукавить:

– Не мог я поступить по-другому… Престол я занимал по праву старшего брата. Но никогда я не смог бы поднять руку на брата. Веришь ли ты мне?

– Да, – неуверенно согласился Дмитрий.

– Помоги же мне тогда занять великокняжеский стол, Дмитрий, отблагодарю тебя, не обижу!

Как невозможно пройти мимо нищего, сидящего на паперти, чтобы не бросить в раскрытую ладонь мелочь, так немилосердно отказывать в помощи раскаявшемуся брату.

– Как же я помогу тебе, Василий? Московский стол Василий Васильевич занял крепко, и бояре за него. Стоит только ему бросить клич, со всей Руси воины сбегутся.

– У меня к тебе будет только одна просьба… ты с Васькой дружи.

– Дружить? – не понял брата Дмитрий.

– Делай вид, что ты ему верный союзник, а как только он где оступится, дай мне знать. Зверя легче всего бить, когда он в западне. Обещаешь?

– Обещаю.

Разговор между князьями был долгий, и полки терпеливо ждали, парились в доспехах и кольчугах.

Обнялись братья на глазах у всех и разъехались каждый в свою сторону.

В Галиче полки Василия Косого простояли недолго. Замирился князь с братьями и с легким сердцем пошел в Устюг.

Брать нужно город за городом, чтобы потом навалиться на великого князя с великою силой.

Крепкими деревянными стенами преградила путь Василию Косому крепость Гледен.

Воеводы подступили к Василию:

– Когда брать, государь, прикажешь? Может, с ходу, авось не ждут?

– Посмотри, на башнях забегали. Приготовились уже. Крепость не слабая. Подождем вятичей, вот тогда и приступим.

Некогда Юрий Дмитриевич опирался на своевольных вятичей, и сейчас Василий Косой решил прибегнуть к услугам их воинственной дружины. А за подвиги жалованье платил серебром, самоцветами. Знал князь и то, что у вятичей с устюжанами давняя вражда. Не могут составить одно целое огонь и вода: вот вятичи с устюжанами и не знали мира, уничтожая друг друга без жалости. Не живут в одной берлоге два медведя, так и они не могли быть добрыми соседями. Крепость Гледен для вятичей – лакомый кусок.

Вятичи прибыли на третьи сутки. Говорливые и неугомонные, они задирали ратников Василия и весело гоготали, когда шутки достигали цели.

На следующий день был назначен штурм. Василий Косой велел подкатить к городу наряд, и каменные ядра с глухим стуком обрушивались на деревянные стены крепости. Уже несколько ночей не спал город. Восьмые сутки без продыху засыпали его дворы стрелами, палили из пищалей. А он несокрушимой твердыней продолжал стоять, загораживая Василию дальнейший путь.

Который раз объезжал князь детинец, но, маленький, крепко сбитый, он утесом возвышался над ровным полем. Слишком высоки были стены, очень крепкими – ворота, глубоким – ров. Конечно, можно взять крепость терпеливой осадой, но терять время Василию не хотелось. Соберется московский князь с силушкой да и ухнет по братовой рати.

Оставалось единственное – хитрость.

– Кто в крепости воевода? – спросил Василий Косой у подъехавшего вятского воеводы Ушастого.

– Князь Оболенский… Вон он, на стене броней сверкает, – ткнул пальцем воевода на одну из башен, на которой, презирая пролетавшие рядом стрелы, стоял ратник в дорогих доспехах. Знатен, видать, золотым блеском слепит глаза. – Отважен. Ни стрел, ни великокняжеского гнева не боится. А если сеча, так в первых рядах. Доводилось мне с ним знаться. Бывало время, когда на пиру за одним столом сидели. В бою храбр, а в речах что дитя малое, каждый его обмануть сумеет. Доверчив, есть в нем что-то от блаженного. – И по интонации воеводы трудно было понять, чего было больше в его словах – укора или восхищения.

– Блаженный, говоришь, дитя малое. А это мы сейчас проверим. Пошли в детинец посланца, и пусть от моего имени скажет: если сдадутся на мою милость, никого не трону, а еще и награжу. Если будут сопротивляться дальше – перебью всех до одного, а крепость спалю! И пусть не рассчитывает на помощь московского князя, до него далеко. Если согласны крепость отворить, пусть протрубят, а на башне белое знамя вывесят и ворота пусть распахнут поширше, чтобы я войти смог.

Ратник с башни уже спустился. Глухо ахнула со стен пушка, и тяжеловесное ядро со свистом опустилось в нескольких саженях от Василия Косого. Конь шарахнулся в сторону, едва не скинув седока на землю. «Ладно, князь Оболенский, это тебе учтется!» – зло усмехнулся Василий.

Уже четвертый час стояло затишье: стрелы не летали, не палили пушки. Видно, думу думал князь Оболенский, и только, как и прежде, из бойниц темными жерлами угрюмо торчали пушки.

Василий уже совсем отчаялся в ожидании, когда призывно запела труба. Широко отворились ворота, приглашая незваного гостя.

– Теперь с Богом!

Вскочил Василий на коня и, тронув поводья, повел за собой дружину в сдавшуюся крепость.

Князя Оболенского Василий увидел сразу. На нем были все те же золоченые доспехи, шлем расстегнут, меч вложен в расписные ножны.

«На спасение надеется, – скривился Василий Косой, – поверил, дуралей, что я и вправду всех пощажу».

– Почему шелом передо мной не снимешь? – Глаза Василия Косого зло сверлили воеводу.

– Я московский воевода, – строптиво отвечал князь. – У меня один господин, великий князь Василий Васильевич.

Нет, не договориться ему с Оболенским, и Василий что есть силы ударил шестопером по тонкому лицу воеводы. Стальные лепестки с хрустом глубоко врезались в кость.

– Православные, что же это делается? – завопил монах, стоявший рядом. – Почто князя убили?! – орал он, показывая на бездыханное тело князя Оболенского. – Васька Косой обещал нам кровь не проливать, а сам воеводу срубил! Теперь он нас всех побьет!

Василий Юрьевич знал о том, что на Руси он прослыл не московским князем, а Васькой Косым, подчас ему казалось, что он слышал за спиной боярский шепот: «Бог шельму метит!» И тогда гнев заливал ему лицо.

Здесь же Василий Юрьевич оставался спокоен, и бояре, ехавшие за князем, недоумевали.

– Повесить монаха, – равнодушным голосом произнес Василий. – На башне повесить! Пусть клевать его прилетят вороны со всей округи.

Дюжие молодцы подхватили под руки сопротивляющегося монаха и поволокли по лестнице к башне, откуда еще совсем недавно князь Оболенский взирал на полки Василия. Монаху живо набросили на шею веревку, закрепили ее на коньке крыши и сбросили трепыхающееся тело вниз. Раза два дернулся монах, а потом затих, сильно раскачиваясь.

– Остальных строптивцев посечь мечами. Пусть запомнят Ваську Косого.

Полки будто ждали этого приказа: разбежались по домам, башням и, не жалея ни малого, ни старого, секли всех подряд. Скоро все было кончено. Крепость опустела. И все равно не мог Василий Косой унять свой гнев.

– Крепость сжечь! Золото и серебро в обозы! – И повернул коня к воротам.

Василий Юрьевич не любил оборачиваться. Но сейчас ему хотелось увидеть поверженную крепость. Он оглянулся назад. Огонь рвался в самое поднебесье, казалось, его огненные языки дотянутся до самого Бога. Полыхали дома, крепостные стены, маленькими кострами горели убитые горожане.

На душе у Василия Косого малость полегчало. Впереди его ждала Москва.

Из терема Софья Витовтовна спустилась по широкой лестнице и по длинному коридору пошла на государеву половину. Лицо ее, против обыкновения, было открыто, и стража, заслышав шаги, низко кланялась, опасаясь дерзким взглядом оскорбить великую княгиню. Старухи приживалки, повязанные черными платками, еще издали приметили Софью Витовтовну и сгибались до самого пола.

– Здравствуй, государыня, здравствуй, – шамкали они беззубыми ртами.

Бывало, государыня остановится, поговорит, послушает жалобы старух, а то и пригласит к себе на трапезу. Сейчас она быстро прошла мимо, не обращая внимания на их заискивания. Остановилась у горницы Марии Ярославовны, распахнула дверь и увидела невестку, сидящую у окна.

Разве могло что-то укрыться от внимания Софьи? Княгиня унаследовала от своего отца не только громкое имя, но и твердый характер. И Василий Васильевич, уже будучи великим князем Московским, все еще не мог выбраться из-под матушкиной опеки. Княгиня жаловала верных людей наделами, одаривала подарками, изгоняла неугодных, подвергая их опале. Она и сыну сосватала дочь боровского князя Ярослава Дмитриевича. Во дворце великая княгиня держала свору старух, которые сообщали ей о каждом шаге Василия Васильевича и невестки, следили за боярами и челядью. Этих доносчиц справедливо окрестили шептуньями. Сами того не подозревая, они обладали великой силой. Шепнут на ушко Софьюшке о каком-нибудь молодце, глядь, и закончит он свою жизнь в темнице. А то и вообще просто тихонько кого-нибудь великокняжеские слуги заколют пиками. Подлое слово-то – острее меча.

Поэтому старух не любили и старались держаться от них подальше, но никто, даже самый могущественный боярин, не рисковал с ними вступать в открытую борьбу. Это значило нанести оскорбление самой Софье Витовтовне. Со старухами старались ладить – кланялись, задабривали подарками. Сейчас княгине нашептали, что Мария Ярославовна плачет и тоскует, а причина тому – великий князь.

Мария Ярославовна обернулась, увидала в дверях свекровь и еще ниже склонила голову. Однако Софья Витовтовна сразу поняла, что это не обычная почтительность невестки к всемогущей свекрови, а желание спрятать лицо.

– Подними на меня глаза… дочь моя! – приказала великая княгиня.

На Руси невестка, в крестьянской ли избе она жила или в великокняжеском дворце, долго оставалась бесправной, пока не одряхлеет или не умрет свекровь, а сама она, вместе с мужающим наследником, не обретет силу. Если родилась она в деревне – таскала бы по утрам воду из колодца, обстирывала всю большую семью и выслушивала нарекания свекра и свекрови. Во дворце перед великой княгиней Марией низко склоняли головы бояре, низко ей кланялись, когда она выходила из дворца. Но даже челядь знала, что не было более бесправного и зависимого создания, чем великокняжеская женушка: свекровь прикрикнуть может, а иной раз и ударит. И пожаловаться нельзя – верит князь своей матушке и ближним боярам, главная же обязанность невестки – внимать сварливым словам свекрови да ублажать мужа.

Мария Ярославовна подняла голову, и великая княгиня Софья увидела, что невестка плачет.

– Ты чего ревешь? – осерчала было княгиня, но голос вдруг сорвался и сделался мягче.

Видать, вспомнились Софье ее горькое замужество и ее горькие слезы. Закроется, бывало, Софья Витовтовна в горнице, сядет перед зеркалом и плачет.

– Что же случилось, Мария? – с участием спросила великая княгиня и вдруг почувствовала к невестке почти материнскую жалость.

Мария Ярославовна, видно, почувствовала перемену в голосе великой княгини и неожиданно для себя прижалась лицом к ее груди.

– Не люба я стала великому князю, – прошептала Мария.

– Почему же ты так решила? – насупила брови Софья Витовтовна.

– Добрые люди сказывают, что с полюбовницей он встречается, – зарыдала Мария. – Монашка она, государь к ней в монастырь ездит. Там даже келью для него держат.

– Это какие же добрые люди?! – ужаснулась великая княгиня. – Ты так называешь тех, кто мужа твоего оговаривает?! Кто же они? Говори!

Испуганно встрепенулись влажные ресницы Марии, поняла, что наговорила лишку, и со страху запричитала:

– Не губи, матушка! Не губи, Христа ради! Прошу, не губи! Крест целовала, что не скажу!

Софья посмотрела на невестку. Хоть и детей нарожала, а глаза что у младенца – чисты, как роса! И сама словно дитя малое.

– Ладно, – пообещала Софья, – быть по-твоему.

– Спасибо, матушка, – Мария вытерла слезы.

– Иди, ступай к девкам. Пусть они тебя причешут и умоют. И щеки нарумянят как следует… Поговорю я с Васильком.

Софья Витовтовна и раньше знала о невинных забавах своего сына. Мужики-то быстро взрослеют, им сразу бабу подавай! А какая молодка может устоять перед князем, да еще перед таким пригожим, как Василий Васильевич. С ним-то и грешить сладенько.

Софья Витовтовна сама подстелила под великого князя свою дворовую девку, румяную Аксинью. Красивая девка, зрелая. А у князя тогда только ус начинал пробиваться. И великая княгиня беззастенчиво учила простоватую Аксинью, как легче князя к греху склонить.

Утром девка пришла к великой княгине и без затей рассказала обо всем:

– Я к полуночи к нему пришла. Как ты велела, матушка, кваску ему принесла. А Василий сказывает, поставь квасок в сторону. Так и повалил меня в сенях, даже до горницы не дошли, – прыснула девка, и глаза ее радостно блеснули. – Как могла, помогала князю, ой и добрый муж будет, матушка!

Именно это и хотела выведать княгиня. Значит, не порченый, добрый мужик, а стало быть, и внуков ожидать нужно, тогда и престол великокняжеский окрепнет.

Перемену в сыне тогда отметила не только княгиня. Бояре тоже разглядели, что Василий стал взрослее, даже голос его по-мужски окреп. Дворовая челядь, встречая Василия, еще ниже голову клонила, признавая в нем будущего государя, а бедовые девки плутовато зыркали глазенками.

Великой княгине нашептывали, что Василий Васильевич не мог устоять перед тридцатилетней вдовой – мастерицей Софьи Витовтовны. Потом была восемнадцатилетняя красавица – любимица Софьи, Агафья. После появилась язычница, существование которой Василий скрывал от всего двора. Великому князю могли простить прелюбодеяние – легко забывался нечаянный гнев, – но разве сумеют понять христиане его любовь пусть даже к красивой, но чужой веры девушке.

Василий Васильевич держал свою утеху далеко за Москвой, в одной из охотничьих изб, куда частенько отправлялся вместе с сокольничьими на охоту. Но однажды приехал туда, чтобы повидать зазнобу, и не нашел ее: изба оказалась пуста. Да разве мог он тогда предположить, что не обошлось здесь без матушки. Софья Витовтовна взяла на себя этот грех. И грех ли это вообще – освободить сына от чар язычницы!

Не могла укрыться от всевидящего ока Софьи Витовтовны и любовь Василия к дочке боярина Всеволжского. Это по ее воле было разорено поганое гнездо, это по ее желанию Марфу заточили в монастырь. Но кто мог знать, что чувство князя не остынет и даже через годы будет толкать в объятия своей любушки. Кто бы мог подумать, что он будет рядиться под бродячего монаха, чтобы увидеть Марфу.

Оставалась у великой княгини еще власть над сыном. На это и рассчитывала Софья. Она пришла в горницу великого князя, когда тот находился один и потихоньку горевал у окошка. Василий даже не обернулся на приветствие матушки, только слегка наклонил голову. «О Марфе тоскует, – дрогнуло от жалости материнское сердце. – Вырос сын, князь теперь великий, а не прежнее бесштанное дитятко».

Великая княгиня вдруг почувствовала, что робеет перед Василием, не чувствовала она теперь больше себя властной и сильной. Слабой женщиной, любящей матерью предстала она перед сыном. Теперь он ее господин!

– Князь, я бы хотела поговорить с тобой.

– О чем?

– Печалишься ты…

– Гонец прибыл. Васька Косой Устюг пожег, князя Оболенского живота лишил. Опять на московский стол зарится. Если не сегодня, так уж завтра у посадов с полками объявится. Я уже гонцов по городам разослал, наказал воеводам, чтобы с силой собирались и к стольному граду спешно шли.

– А что у тебя жена грустит? Забываешь ты ее, Васенька.

– Не о том сейчас, матушка, думаю. Васька Косой хуже ордынца сделался. Земли разоряет, а людей моих мечами до смерти сечет. Попомнит он меня!

Василий Васильевич обманывал себя. Васька Косой по-прежнему оставался братом, и, попроси он завтра мира, отказать ему не нашлось бы сил. Хватит на Руси и одного Окаянного – Святополка. Свое имя он не запачкает.

– Ну будет тебе, Василий. За женушкой своей последи, рожать ей скоро, а она печалится. Люди не без глаз, говорят, что у тебя зазноба появилась… Уж не дочка ли это боярина Всеволжского? – сказала княгиня и пожалела тотчас.

– А это, матушка, мое дело! Могло и по-другому все получиться, а Всеволжский стал бы моим тестем! Верные люди меня известили, сказали, что это ты Марфу в монастырь упекла. Сына малого куда-то упрятала. Грех ведь это великий. Только ведь уже не поможет, присох я к ней! А теперь оставь меня, матушка, – приказал великий князь, – мне перед сном помолиться следует.

Утром Василию Васильевичу сообщили, что к Москве вместе со всем двором идет Дмитрий Шемяка.

– Без полков? – подивился московский князь.

– Да.

– Что ему нужно? – спрашивал великий князь, когда постельничий боярин помогал Василию вдеть руки в кафтан.

– На свадьбу тебя зовет.

– Не до свадьбы мне теперь. Пошел вон!.. Хотя постой, – остановил Василий гонца у двери. – Зови Шемяку ко мне в покои.

Вошел Дмитрий в палату Василия и в поклоне коснулся пальцами дубовых половиц.

– Здравствуй, государь московский, на свадьбу я тебя зову. Анастасию в жены беру, дочь Романа Семеновича.

Василий Васильевич стоял к брату спиной. Дмитрий разглядывал колонтарь великого князя, стянутый на плечах кожаными ремнями. Пластины поблескивали, играя в темных углах солнечными зайчиками.

Василий повернулся и скрестил руки на груди. Он поймал себя на том, что именно так встречал отец ослушавшихся слуг. Неожиданно для себя он вдруг понял, что унаследовал отцовскую манеру держаться, перенял даже жесткие интонации его голоса.

– На свадьбу приглашаешь? Там и Васька Косой будет? Так что, я с ним за одним столом сидеть должен? А может, ты своим братом в Москву как лазутчик подослан?

– О чем ты говоришь, князь?!

– Мне ли доверять Юрьевичам?! Отравить меня хотите на свадьбе, чтобы самим княжить!

Дмитрий Шемяка был моложе московского князя на пять лет, кому, как не ему, называть Василия старшим братом.

– Государь мой, старший брат! Разве я не отказался от Васьки Косого, когда он после смерти батюшки без нашего позволения сел на московский стол? Разве не мы с Дмитрием отписали тебе повинную грамоту? И если бы я был виновен перед тобой, посмел бы тогда явиться перед твоими очами? Единственная вина моя в том, что я доверял Ваське Косому. Ты же знаешь, брат, характер Васьки. Невозможно с ним тянуть одну повозку, того и гляди, перевернет!

– Разве ты с ним не встречался под Устюгом? – напомнил Василий Васильевич, давая понять, что ему многое известно о той встрече. – О чем вы там говорили? Уж не замышляли ли с силой супротив меня собраться?

Дмитрий Шемяка сумел перебороть смущение, стало быть, и об этом Василию известно. Видать, кто-то из бояр нашептал, но ответил уверенно:

– Ничего дурного я против тебя не замышлял, князь. Как ты считаешь, если бы я доверял Василию, разве пошел бы я к нему с ратью?

Довод был разумным.

– Однако Васька Косой под Москвой с полками стоит. Погостишь ты у меня, Дмитрий Юрьевич. Хозяин я гостеприимный, выделю для тебя просторные хоромы. Рынды! – заорал московский князь.

На крик Василия Васильевича вошли два дюжих молодца с бердышами.

– Уюта, князь, не обещаю, но сыт будешь. Взять князя! – ткнув пальцем в Дмитрия Шемяку, приказал Василий. – Бросить его в темницу!

– За что, князь, бесчестишь? – попытался вырваться Дмитрий.

– Держать в темнице до тех пор, пока с Васькой Косым не сквитаюсь! – Рынды нерешительно застыли: дело ли, самого князя взашей толкать! А Василий Васильевич уже прикрикнул на нерадивых: – Ну чего рты раззявили?! В холодную его… держать на воде и хлебе!

Полки Василия Васильевича прошли по нешироким улочкам посада, и скоро лес поглотил растянувшуюся колонну.

Вместе с великим князем шли Иван Можайский и литовский князь Баба Друцкой. Иван Можайский ехал рядом с Василием и временами поглядывал на сумрачное лицо великого князя, пытаясь разгадать причину его печали.

Не приходится удельным князьям выбирать господина, чаще служат тому, за кем большая сила. Год назад был Иван Можайский вместе с Юрием Дмитриевичем, теперь со своими полками влился в дружину Василия Васильевича, только так и возможно сохранить удел. Конечно, между ними уже не существовало той прежней сердечности, какая связывала двоюродных братьев в юношестве, однако он в числе первых признал старшинство Василия после смерти Юрия Дмитриевича, а значит, Иван не случайно ехал с московским князем стремя в стремя.

Иногда Ивану Можайскому казалось, что Василий поглядывал на него недобро, и тогда холодело внутри от страха. Сейчас Василий Васильевич в силе, самое время вспомнить прежнюю обиду, когда Иван Можайский отказал в помощи московскому князю, переметнувшись к его врагу, Юрию Дмитриевичу. Василий может приказать своим стражам, не отстававшим от великого князя ни на шаг, схватить его и стеречь в Коломне вместе с Дмитрием Шемякой. Поохают бояре, попричитают и примут от московского Васьки нового князя. Московские князья не умеют прощать обид. Они могут держать при себе сотоварищей, но только до тех пор, пока этот союз не противоречит собственным интересам. Стоит только разойтись в малом, как из друзей они превращаются в опаснейших врагов.