Текст книги "Заговор русской принцессы"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Отступать нам некуда, князь, – решительно напомнил Медведев. – Из Швеции прибыла графиня Корф. Все получилось именно так, как мы и планировали. Кажется, она Петру понравилась.

– Уже наслышан, она побывала в Преображенском приказе.

– А иначе нельзя. Этот плут Ромодановский обязательно бы догадался! Нюх у него на такие вещи. Настоящая ищейка.

Между бровей князя Голицына образовалась неровная складка.

– Послушай, Сильвестр, а не богохульное ли это дело?

Заданный вопрос Медведев воспринял серьезно. Насколько его знал князь – для игумена не существовало второстепенных вещей. Подумал малость, напрягая чело, и твердо отвечал:

– А с антихристом любые средства хороши. Главное – его с престола сокрушить.

– Софья знает?

– Я только что переговорил с ней.

В лютый мороз и в невыносимую теплынь Сильвестр Медведев носил аскетическое рубище, под которым пряталась грубая власяница; единственное, что отличало его от прочих чернецов, так это небольшая панагия, украшенная самоцветами.

– Будь тверд. Теперь многое от тебя зависит.

– Все во власти бога, – сдержанно напомнил князь.

Губы Медведева расползлись в хитроватой улыбке:

– Так-то, оно конечно, так... Только на бога надейся, да сам не плошай. И еще вот что. Чувствую, жареным потягивает, – брезгливо поморщился аскет. – Ты бы поостерегся божьего гнева, князь. Как-никак, постный день.

И, не прощаясь, потопал по длинному коридору в обратную дорогу.

Глава 7
НЕЗАДАВШИЙСЯ ДЕНЬ

День у Петра Алексеевича не заладился с самого утра. Перед рассветом его разбудил приблудный пес, забравшийся во дворец, и, видно, от душевной тоски устроил немилосердный лай под царской опочивальней. Ворочаясь и проклиная шельмеца, Петр Алексеевич некоторое время надеялся, что псина все-таки замолкнет – один раз, жалобно поскуливая, она куда-то убралась, но через некоторое время вновь возвратилась к облюбованному месту, чтобы будоражить тишину.

Три дюжины потешных солдат, стоявших в карауле и охранявших сон самодержца, все оставшееся до рассвета время отлавливали приблудную псину, но та всякий раз проворно удирала, поддразнивая стражу остервенелым лаем, а когда собака все-таки была оттеснена на Истопный двор и загнана под поленницу дров, малость отдохнули. Но даже оттуда псина продолжала облаивать стражей. Поленницу разобрали, но с Истопного двора собака перебралась в яблоневый сад и принялась гавкать пуще прежнего.

Промаявшись два часа кряду и окончательно уверовав в то, что сон безвозвратно утерян, Петр Алексеевич, вооружившись дубиной, лично захотел наказать пса. Вместе с ватагой разъяренных солдат царь гонялся за животным по двору, немилосердно матеря все собачье племя. И уже когда пес был вытеснен со двора и загнан в самый угол забора, – он вдруг неожиданно отыскал проем и, громко лая, умчался по улице.

Скопленный гнев Петр Алексеевич обрушил на ротозеев солдат и, бегая за ними по двору, лупил их с такой яростью, что вконец изломал дубину.

В палаты Петр Алексеевич вернулся огорченный. Повалялся малость в постели, затем, набросив на плечи свой любимый короткий халат, бестолково побродил по комнатам, после чего пожелал кофе. Но пить не стал, отхлебнул самую малость и оставил на столе остывать.

Ближе к обеду случился пожар в Замоскворечье – полыхал купеческий дом. Но самодержец, к своему большому огорчению, успел только к самому пепелищу, когда от хоромин остались только головешки – удовольствия не получил, лишь перемазался сажей да оборвал новый кафтан.

Повелев запрячь одноколку, Петр Алексеевич поехал в Немецкую слободу к дому Луизы, но барышня, впустив его в дом, разрешила только хлопнуть себя по заду да неловко чмокнуть в щеку (как спаситель, Петр Алексеевич вправе был рассчитывать на благосклонность).

Потоптался царь у порога, потрогал Луизу за бока, в надежде заполучить нечто большее и, не добившись желаемого, укатил восвояси.

Выезжая на одноколке со двора, царь налетел колесом в яму, при этом до крови тюкнувшись лбом об оглобли. Залечивать разодравшийся лоб самодержец направился во дворец, где мамки с причитаниями, обвиняя нескончаемые баталии, наложили государю повязку. Кровоточить перестало только к вечеру. Сняв повязку, Петр Алексеевич направился ко двору Лефорта.

Царь Петр рассчитывал увидеть там Луизу. В доме Франца Лефорта девица появлялась всего лишь дважды, и всякий раз в сопровождении угрюмого малоразговорчивого дяди. Казалось, что девушка старается избегать шумных сборищ. Однажды ему удалось подловить ее на улице, но Луиза держалась скромно и всякий раз опускала глаза, стоило только прикоснуться к ее руке. К своему удивлению, Петр в присутствии Луизы и сам испытывал некоторый конфуз и ловил себя на том, что ему непросто подбирать необходимое слово. Хотелось выглядеть легким, веселым, но в действительности он представал неуклюжим и угловатым, каким может быть только нетесаный булыжник.

Встречать подъехавшего государя вышел сам хозяин дома Франц Лефорт. Распахнув широко объятия, он еще издалека громко прокричал:

– Питер! Как ты вовремя!

– Луиза здесь?

– Ее нет, – отвечал Лефорт. – Но разве в моем дворце мало женщин? Любая из них твоя!

Франц долго тискал самодержца-приятеля сильными руками, после чего предложил кубок с вином. Питие показалось Петру Алексеевичу на редкость кислым, а потому, выпив вино только наполовину, он со смехом вылил остатки на голову подвернувшейся карлице и хотел было возвращаться во дворец, но, заприметив Анну Монс, решил остаться.

Большую часть времени государь пробыл с девицей наедине, испытывая на прочность гостевую кровать, а потом, сломав разом две ножки, удовольствие прервал.

Из спальни Петр Алексеевич вышел еще более разочарованным. Утирая набежавшую слезу, он пожаловался на свой неуспех Лефорту. Франц внимательно выслушал Петра, а когда тот закончил говорить, едко поморщился и посоветовал не унывать.

– Не дури, Питер, ты же царь! Любая из женщин должна быть счастлива уже тем, что ты провел с ней ночь. Будь решительнее, и она обязательно оценит твою настойчивость.

К Францу Лефорту следовало прислушаться, он обладал немалым житейским багажом, знал не только заморских женщин, но и русских, а в Немецкой слободе сумел организовать целый гарем из хорошеньких горничных. Поговаривали, что едва ли не каждая прибывающая в Москву немка прошла через его широкую двуспальную кровать. Как бы там ни было, но в Кокуе бегало десятка два сорванцов, ликом и кудрями напоминающих генерала Лефорта.

– Ты вот что, Питер, будь с женщинами пообходительнее. Они это любят. Сделай женщине небольшой подарок, купи бутылку вина, припаси что-нибудь на закуску и даже не заметишь, как окажешься с ней в одной постели. Знаешь, Питер, у меня есть хорошая бутылка вина, я тебе ее дам. Подмигнув, добавил: – Оно ценно тем, что усиливает у женщины желание. Так что достаточно ей будет только пригубить его, как тотчас станет твоей, – Лефорт достал из шкафа пузатую бутылку из темно-зеленого стекла с длинным горлышком.

– А тебе не жалко с таким добром расставаться? – буркнул государь.

Любимец царя громко расхохотался, показывая свои крепкие ухоженные зубы. Непосредственная ребячья улыбка была ему к лицу, делая почти беззащитным. Наверняка это была одна из самых сильных сторон Франца Лефорта.

– Вино в таких бутылках я привез в Россию контрабандой целый воз. Надеюсь, что это останется между нами, Питер, а то на таможне у меня могут возникнуть проблемы.

Удачной шутке рассмеялись оба, и царь Петр, подхватив подарок, направился прямиком к дому Луизы.

Странное дело: при общении с женщинами Петр Алексеевич никогда не знал, что такое тревога, а сейчас, приближаясь к дому Луизы, почувствовал, как коленки предательски задрожали, в руках появилась слабость, да такая, что он едва не выронил бутылку с вином. Пришлось сделать несколько дыхательных упражнений, чтобы восстановить душевный покой.

Потоптавшись у порога, унимая волнение, самодержец вошел в дом.

Двое слуг, не привыкших к столь высокому визиту, сдержанно кланялись, посматривая на царя, неловко жавшегося у порога с бутылкой вина в руках.

– Мадмуазель Луиза дома? – спросил Петр, торжественно устанавливая вино на высокий секретер.

Получилось слегка напыщенно. На лице горничной отобразилась снисходительная улыбка. Денег-то у царя не оказалось, вот он и взял вино в соседней лавке, уж больно бутылка пообтерта.

Из соседней комнаты вышел хозяин дома Христофор Валлин. Поприветствовав русского царя легким поклоном, он пригласил его пройти в палаты. Хозяин был невысокого роста, одет в старый камзол с жирными пятнами на рукавах. В крупных, слегка пожелтевших зубах он сжимал погасшую трубку; даже на расстоянии нескольких аршин от него потягивало крепким табаком и добрым вином, как от иного франта изысканным парфюмом.

– Я бы хотел увидеть фроляйн Луизу, – губы Петра нервно дернулись.

Вот и опустился государь до обыкновенного просителя.

Хозяин выглядел необыкновенно смущенным.

– Моя племянница плохо себя чувствует, господин Питер. Она просила принести свои извинения.

Потоптавшись неловко у порога, государь покинул неприветливый дом.

Если день не заладился с самого утра, то вряд ли стоит рассчитывать на что-то благоприятное в дальнейшем. Оставалось пойти к Анне Монс – вот уж кто не станет пренебрегать его ласками. К ней можно заявиться без всякого любовного эликсира. Хлопнешь разок по мягкому месту, и сама поймет, что от нее требуется.

Глава 8
НЕ ЗАХОДИТЕ КО МНЕ БЕЗ СТУКА

Христофор Валлин подошел к окну и не без сожаления посмотрел вслед удаляющемуся Петру. Ему показалось, что в сей раз плечи самодержца были опущены более обычного, как будто он тащил на них непомерный груз. После такого бесчестия не всякий кавалер решит возвращаться, а тут царь! Виданное ли дело? Скверная девка, все может разрушить.

Развернувшись, Валлин зашагал в комнату к графине. Широко распахнув дверь, Валлин зло проговорил:

– Послушайте, вы можете сорвать все наши планы. – Шрам, рассекавший уголок рта барона, выделялся на фоне бледной кожи ярко-красной полосой. – Напоминаю: ваша задача заключается не в том, чтобы отвадить царя Петра от нашего дома, а, наоборот, довести его до неистовства.

Графиня Корф сидела на мягком диване, привезенном Христофором из Парижа, и крохотным напильничком придавала ухоженным ногтям надлежащую форму. Для того чтобы доставить мебель из Парижа в Москву, ему пришлось организовать целую экспедицию, заплатив при этом целое состояние. И это не считая того, что на таможне пришлось рассчитываться отдельно, а, кроме того, три дня поить смоленского бомбардира марочным французским вином. А графиня, закинув ноги на дорогую материю, не соизволила даже выслушать его. Длинные каблуки со стальными подковками цепляли дорогую материю, грозя ее немедленно порвать.

Графиня лениво взглянула на вошедшего Валлина.

Теперь в комнате была не та жалкая фроляйн, которую царь впервые увидел в темнице Преображенского приказа, а фаворитка двух самых могущественных людей Европы, влиятельная и очень богатая графиня Луиза Корф. Впору бы поклониться ее величию, но в Москве барон являлся тайным агентом и доверенным лицом самого Карла ХII, а значит, и господином этой куртизанки.

Взгляд барона остановился на бесконечно длинных ногах графини.

Гнев, готовый уже было прорваться наружу, как-то сам собой рассосался. Единственное, что мог вымолвить Христофор, встретившись с ней взором, так это выразить сдержанное неудовольствие по поводу ее нежелания принимать русского царя.

– Знаете, барон, я устала.

Графиня одернула на коленях длинное платье, спрятав краешек бледно-розовых панталон.

– Вчера вечером вас не было. Мне пришлось изрядно понервничать, – скрывая раздражение, произнес барон.

– Я встречалась с князем Голицыным. Прежде нас связывали некоторые романтические отношения. Нам есть что вспомнить.

– Вы должны говорить мне, куда уходите. Я за вас отвечаю. И постарайтесь вести себя благоразумно. Согласовывайте со мной ваши встречи. Один неверный шаг с вашей стороны может испортить все дело. А потом вы должны помнить, что ваша главная задача – это царь Петр! Вы с ним очень холодны. Постарайтесь быть подружелюбнее.

– Барон, не надо меня учить, как следует обращаться с мужчинами, – строго заметила графиня. Скупо улыбнувшись, добавила: – Тем более, с королями. У меня здесь немалый опыт.

Христофор поклонился, вспомнив о великом покровители графини:

– Я просто хотел сказать, что царь может отыскать себе другой предмет для обожания.

– Как правило, мужчины запоминают именно тех женщин, которых им приходится завоевывать. И прошу вас впредь... Не заходите ко мне без стука!

– Слушаюсь, графиня, – невольно вырвалось у Христофора. Он осторожно вышел и прикрыл за собой дверь.

Бросив крохотный напильник на покрывало, графиня Корф победно улыбнулась: «Вот теперь господин Питер никуда не денется».

– Христофор! – громко позвала Луиза.

Прозвучал короткий стук в дверь, после чего в проеме показался лысый череп хозяина.

– Кажется, у царя Питера имеются любовные привязанности?

– Именно так, графиня, – отозвался хозяин.

– Как зовут эту женщину?

– Анна Монс.

– Она красивая?

– Я бы даже сказал, что очень... Она самая красивая девица в Немецкой слободе, а очаровательных женщин там собралось немало.

– Скомпрометируйте ее. Но нужно сделать это тонко. Вы меня понимаете?

– Разумеется. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

«А графиня не такая пустышка, как могло показаться при первой встрече», – подумал Валлин, аккуратно прикрывая дверь и закуривая трубку.

Глава 9
ЛЮБОВНИК АННЫ МОНС

Кто бы мог подумать, что в дикой Московии он сумеет сделать настоящую карьеру? Кем он был во Франции? Всего лишь мелким разорившимся лавочником, едва сводившим концы с концами, и если бы не расторопность старшей сестры, сумевшей обольстить какого-то маркиза, он наверняка давно бы распух от голодухи. Старый маркиз жениться на сестре не собирался, но зато каждую неделю регулярно снабжал ее мелочью, на которую они могли покупать даже вино и мясо.

Все было хорошо до той самой поры, пока однажды Жеральдин не проигрался в карты заезжему виконту, заложив при этом в долг лавку вместе с сестрой. А утром, промучившись от похмелья, осознал, что от всех капиталов у него теперь есть только карты, доставшиеся от покойного батюшки, такого же страстного картежника, как и он сам. Но хуже того: если он не отдаст причитающиеся деньги в ближайшее время, то взбешенный виконт просто наймет громил, которые легко продырявят его кинжалом где-нибудь из-за угла.

Единственное, что оставалось Жеральдину Ланвену, так это отправиться в дикую далекую Московию, где его не сумеет найти виконт.

Поцеловав на прощание спящую сестру, Жеральдин тайком выбрался из дома и на последние деньги поехал в сторону далекой России.

Добравшись до Москвы, Жеральдин первое время служил лакеем у князя Голицына, помогая гостям снимать тяжелые бобровые шубы. Потом приглянулся вдовой солдатке, у которой прожил целых четыре месяца, удивляя ее все это время изысками французской любви, а однажды на рынке познакомился с молодой дамой по имени Анна Монс, как впоследствии выяснилось, фавориткой самого царя. Именно она организовала ему протекцию перед Петром, который вскоре зачислил Жеральдина в Преображенский полк на должность капитана.

Служба у русских вояк оказалась несложной и больше напоминала потеху. Разбившись на отряды, они штурмовали потешные крепости и самое большее, что могли получить в результате этих атак – так это синяки во время неудачного падения.

Но зато каждый вечер в его распоряжении были молодые солдатки, которые, кроме запаха пороха, обожали еще и крепкие мужские тела. Вот у них Жеральдин Ланвен и пропадал большую часть времени, перекочевывая из одной койки в другую. И все-таки Анна Монс стала его главной девушкой, к которой любвеобильный Жеральдин неизменно возвращался.

Анна Монс, казалось, воплощала совершенство женской красоты. В ней все было удивительно: и фигура, и лицо, и голос. И что особенно радовало Жеральдина, Анна являлась необычайно откровенной в близости, и это никак не вязалось с ее ангельской внешностью. У Жеральдина порой просто перехватывало дух от ее любовных экспериментов.

Во время встреч с Анной Монс Жеральдин кроме того сполна утолял собственное честолюбие. Кто он был во Франции? Мелким лавочником, кормившимся от продажи булок. А ныне он капитан царской гвардии и в часы досуга делит ложе с любовницей самого царя.

Присутствовала в этом какая-то пикантность!

В России все было не так, как в королевствах Европы. Обычно фавориток королей окружали небывалым вниманием и заботой, им поклонялись не меньше, а порой и больше, чем королевам. А в России они ничем не отличалась от остальных женщин, проживавших в Москве. Да и сам Петр приходил в дом к Анне Монс как простой подданный.

Темперамент у русского царя был тоже немалый. Кроме Анны Монс, он держал подле себя три дюжины барышень, которые отдавались ему по первому же требованию, и не брезговал даже обыкновенными крестьянками, которых подбирал в окрестностях Москвы.

В Европе все происходило иначе. Чаще всего короли европейских государств отдавали благосклонность фрейлинам из знатных семейств и только в крайнем случае опускались до кухарок и служанок.

Нечто подобное происходило и с фаворитками короля, которые, устав от светской учтивости и галантности, обществу баронов и маркизов нередко предпочитали какого-нибудь кучера, пропахшего конским потом. Не ведая о галантности, он не лишен был главного – желания здорового совокупления где-нибудь на задворках конюшен с великосветской красавицей, так нежданно свалившейся ему в руки. В своем поступке дамы видели некоторое снисхождение по отношению к простолюдинам, и после подобного адюльтера вдруг с удивлением понимали, что утонченные графы с европейским образованием, избалованные женским обществом, практически ничем не отличались от кучеров и садовников, напрочь лишенных какого бы то ни было воспитания. Даже слова во время близости они произносили одни и те же, грубовато восхваляя женское начало.

Наступивший вечер Жеральдин поначалу хотел провести в объятиях вдовой солдатки, двадцатилетней Фаины, которая кроме, своих аппетитных форм, привлекала его еще и пирожками с капустой, до которых он был невероятно охоч, но в последний момент раздумал, решив поменять откровенные ласки русской бабы на перчинку иноземной красавицы.

У Анны Монс было еще одно важное достоинство, – она была весьма сильна в эпистолярном жанре. Не проходило и недели, чтобы она не порадовала его письмом. Признаваясь в своих чувствах, Анна совершенно не стеснялась в выражениях, которые частенько употребляют уличные девицы, когда зазывают клиентов. Однако его влечение к Анне от этого только усиливалось. Видно, она и правда необыкновенная женщина, если способна возбудить в мужчине желание одними лишь каракулями...

Все письма капитан Жеральдин бережно складывал, перечитывая их порой в часы досуга. Но неделю назад они куда-то странным образом пропали. Жеральдин Ланвен обшарил весь дом, облазил в саду каждый куст, надеясь, что уронил их во время обильного возлияния. Однако отыскать их так и не сумел. Оставалось надеяться, что они не попадут на глаза чужому человеку.

Вот тогда быть беде!

Дождавшись темноты, Жеральдин направился к дому красавицы Анны Монс. Соблюдая конспирацию, затаился в кустах напротив ее дверей и принялся всматриваться в окна. Осторожность была не лишней: третьего дня он едва не столкнулся с Петром у самого крыльца, после того как нанес визит любвеобильной Монс. Подозрительный и ревнивый Петр Алексеевич запросто мог отдубасить его своей знаменитой дубиной, и всю дорогу до дома Жеральдин воздавал хвалу деве Марии за спасение.

Окна в доме Анны Монс полыхали тусклым желтоватым светом, отбрасывая мерцание на постриженный газон. Из глубины помещений раздавалось тонкое пиликанье скрипки. У Жеральдина от разочарования забилось сердце, – именно таким образом девушка развлекала своих многочисленных гостей. Жеральдин уже хотел было нанести визит вдове, но тут неожиданно музыка смолкла, заставив его пристальнее всмотреться в зажженные окна.

Скоро в проеме окна он разглядел знакомый силуэт. Девушка как будто бы всматривалась в темень и через минуту ушла в глубь комнаты.

В груди Жеральдина Ланвена теплой волной растеклась нежность, заставив его даже поежиться в предвкушении приятного свидания. Теперь он не сомневался в том, что Анна его ожидала. Дверь приоткрылась, и на крыльцо вышла хозяйка.

В руке она держала полотенце.

Жеральдин облегченно вздохнул. Можно смело проходить в дом. Полотенце в ее руках было своеобразным сигналом для визита, указывающим, что Анна Монс одна. Уже не опасаясь неприятностей, он вышел из кустов и заторопился к дому возлюбленной.

Постучав по карманам, обнаружил, что где-то по дороге потерялся кулек с лимонными карамелями. Но возвращаться не пожелал, понимая, что Анна примет его и без подношений.

Дважды негромко стукнул в окошко, как было заведено между ними. И, убедившись в безопасности, толкнул входную дверь, тотчас угодив в объятия Монс.

– Господи, как же я тебя ждала! Моченьки моей больше нет!

Уткнувшись лицом в копну желтых волос, Жеральдин вдыхал их аромат, замешанный на лепестках роз и лаванды. Существуют такие женщины, которые возбуждают одним лишь только запахом. Анна была из них. Жадная ладонь скользнула по лопаткам, прошлась по гибкой спине и столь же уверенно направилась ниже, за удовольствием.

– О, Жеральдин! – чуть отстранилась Анна. – Ты торопишься. У нас с тобой впереди целый вечер.

– Я такой же нетерпеливый, как господин Питер? – с лукавой интонацией произнес Жеральдин, стараясь рассмотреть лицо возлюбленной.

Через приоткрытую дверь из комнаты просачивался слабый свет, падал на лицо девушки, делая его еще более таинственным и привлекательным.

– Питер невоздержан вовсе, – жеманно пожаловалась Анна. – Когда однажды я была занята гостями, то он проделал адюльтер с моей подружкой прямо в соседней комнате. И мне пришлось прикрыть дверь, чтобы мои гости не увидели этого казуса.

– Кажется, ты ему потом отплатила? – с улыбкой заметил Жеральдин, вспоминая свое первое свидание с этой необыкновенной женщиной.

– О, да! Ты был великолепен, я просто не подозревала, что так может быть хорошо.

Отчего-то не было желания покидать темноту, было в этом нечто особенное – сжимать в руках любимую женщину и по горящим глазам чувствовать, как она все более наполняется желанием.

– А какие слова тебе говорил господин Питер?

Все-таки его рука сумела преодолеть сопротивление и теперь уверенно задирала край платья, другая, столь же бесстыдная, потерлась у талии и направилась к груди.

– В детстве Питера, наверное, мало любили, – заметила негромко Анна Монс, неглубоко вздохнула, когда его пальцы добрались до соска и проделали несколько круговых движений. – Он называет меня своей киской. Это самое большое, на что он способен.

– Питер лгал! – горячо произнес капитан Жеральдин, все более хмелея от близости. – Ты само совершенство.

Подхватив девушку на руки, он понес ее в комнату, совершенно не ощущая веса. В доме Анны ему приходилось бывать не однажды, Жеральдин помнил здесь почти каждый предмет. В самом углу стояла мягкая софа, на которой он впервые ее поцеловал. Прикосновение Анны ему показалось настолько удивительным, что сладость от нахлынувшего чувства распространилась на каждую клетку его тела. И каждый раз, оказываясь вблизи этого места, Жеральдин невольно испытывал сильное желание.

Осторожно положив девушку на ложе, Жеральдин Ланвен невольно взглянул на ее высокую грудь: дыхание у женщины было коротким, возбуждающим, а немного повыше левого соска он рассмотрел крошечную мушку и его лицо невольно расплылось в победной улыбке. Когда-то он прошел серьезную школу в светских салонах, пользуясь при этом неизменным успехом у местных красавиц. Ее расположение говорило о признании в любви. Оставалось самое приятное – снять с девушки платье. Боже, какое бесчисленное количество этих завязок и шнурков. Не будь у него огромного опыта в раздевании женщин, так он наверняка потерпел бы фиаско!

Жеральдин развязал шнурок на талии, еще один, ослабив платье. Сверху вид был просто великолепен: грудь высокая, крепкая, такую не сомнешь; живот плоский, лишенный жировых складок.

Преодолевая спазм, перехвативший горло, Жеральдин спросил:

– А как у тебя было с Питером?

Анна Монс уже давно успела понять, что за его вопросами не прячется ревность. Скорее всего, наоборот, после каждого ответа капитана захлестывала еще большая страсть.

Пришла пора посмотреть, на что он по-настоящему способен.

– Питер не такой обходительный, как ты, милый. Часто он бывает так нетерпелив, что занимается этим прямо в прихожей, причем часто в сапогах и при шпаге.

Пройдена половина пути – платье почти развязано. Надо отдать должное остроумию Петра, тот начинал адюльтер без любовной подготовки.

– В сапогах и при шпаге? – удивился Жеральдин, чувствуя, как все более наливается желанием.

Платье было отброшено за ненадобностью. Узкие розовые панталоны с белыми кружевами выгодно контрастировали с ее великолепной кожей.

– Да! При нем всегда находится дубина, он ставит ее в угол прихожей. А шпага во время адюльтера вечно стучит по полу.

– Стучит по полу? – переспросил Жеральдин.

Руки отыскали тоненькую завязку и потянули ее вниз.

– По полу... А еще он часто бывает со шпорами, и при этом шпоры тоже позвякивают. Получается целый оркестр.

Панталоны были стянуты до колен. Очаровательная Анна Монс приготовила сюрприз – его взорам предстал аккуратно стриженый лобок, как раз в традициях французских куртизанок.

Запрокинув голову, Жеральдин долго не мог отсмеяться:

– Ха-ха-ха! Питер не снимал даже шпаги... Ха-ха-ха! Царь Питер – настоящий кавалер.

* * *

– Ишь, как смеется, весело ему, басурман окаянный! – опустил ветки черемухи Терентий.

– Поглядим, как ему далее будет, – злорадно отозвался Илларион. – Везде успевает, гаденыш заморский! И посадских девок потопчет и немок мимо себя не пропустит. Я ведь к Маланье хотел посвататься, – хмуро протянул отрок, тряхнув русым чубом, – так он и здесь успел нагадить! Наобещал всего, заманил ее в березовую рощу и подмял! Теперь к ней и не сунешься, засмеют!

– Засмеют, – сдержанно согласился Терентий, продолжая смотреть на окна. Отрок он был чернявый, с хищным остроносым лицом.

– И сам не пожелал на ней ожениться и другим не дал.

– А девка-то чего?

– Косу с нее срезали и в монастырь отправили. Век теперь ей там доживать.

Окна погасли, и дом мгновенно утонул в темноте. Была видна лишь заостренная черепичная крыша, подсвеченная краешком луны, выбившейся из-за нагромождения туч.

– Кажись, улеглись, – хмыкнул Терентий. – Теперь он от нее до самого утра не выйдет, – предположил он, отмахиваясь от назойливой мошкары.

– Я бы тоже не вышел, – мечтательно протянул Илларион, – окажись подо мной такая баба. Не зря же на нее государь запал.

– Ты про письма-то не позабыл? – строго напомнил Терентий, посмотрев на размечтавшегося приятеля.

Его лицо в лунном сиянии выглядело бледным, отталкивающим. Чем-то он напоминал похотливого языческого божка Леля, каким его обычно рисуют в бранных сказках.

– А то как же, – поднял Илларион взор на приятеля. – Здесь они, при мне. Все до единого.

– А этот Жеральдин не догадался, что у него письма украли?

– Вряд ли. Думает, что где-то их по пьяному делу потерял. А потом, даже если и догадался, так что с того? Не будет же он о пропаже государю сообщать.

– Ну коли так...

Вместо глаз – полыхающие угольки. Илларион едва не перекрестился от накатившего наваждения. И привидится же такое! Он опустил ладонь, поднятую для крестного знамения. В глубоких черных глазах отразился блик заходящей луны. Спряталось светило за набежавшую тучу, и Терентий вновь принял человеческий облик.

Илларион относился к Терентию с осторожностью, даже с некоторой опаской. Кроме злодейских глаз, тот имел еще и поганый язык. Едва пожелает человеку худое, как того уже скрючит от тяжелого недуга, а потом проклятый долго разогнуться не может. А на прошлой неделе боярин Бецкий, осерчав за что-то на Терентия, обещал его выпороть на своем дворе. Повинился Терентий, поклонился вельможе в самые ноги, а когда выходил за калитку, бросил невесело:

– Чтобы ты издох к утру.

Вроде бы сказано было мимоходом, не со зла. А только ночью боярину отчего-то сделалось дурно, и под утро из горла хлынула кровь, которую не могли унять ни иноземный лекарь, прибывший немедля, ни ворожей, умевший заговаривать любой недуг.

Так и выпустил дух без покаяния и божьего благословения.

А старая Марфа Михайловна, знахарка, лечившая травами самого государя, что была призвана во двор боярина вместе с остальными, так и сказала:

– Не обошлось здесь без колдовства!

Вот и посматривал Илларион на Терентия со скрытым страхом. Скажет что-нибудь гадкое всуе, так до утра и не дотянешь...

О своем даре Терентий никогда не заговаривал и прекрасно осознавал его неистребимую силу. Иллариону было ведомо, что дар колдовства ему передала прабабка, известная на всю округу ведунья. Дотянув до века, она умирала в избе под иконами в полнейшем одиночестве, а многочисленная родня невольно топталась у порога, не отваживаясь приблизиться. Угасала старуха в страшных мучениях (плата за сделку с дьяволом), но горше всего было то, что не могла она передать свое урожденное дарование кому-нибудь из ближних родственников. А, стало быть, с ее уходом обрывался родовой колдовской промысел, доставшийся ей от пращуров, корни которого терялись где-то в глубине веков.

Даже с ее кончиной не было уверенности в том, что колдовской талант прабабки не вселится в кого-нибудь из домочадцев, а потому с каждым гнетущим вздохом старухи родственники все дальше удалялись в сени, и только любопытство заставляло их просовывать в щели носы.

– Крышу надо разобрать, – предложил один из внуков, тощий тридцатипятилетний верзила. – По-другому нельзя. Так и будет ее дух кружить, пока кому-нибудь из нас не напакостит. А как дыру у печи разберем, так ее поганая душа через прореху и выпорхнет.

Взяв топоры, он с двумя братьями отправился на крышу избавляться от колдовского наследия. Почувствовав отсутствие старших, старуха вдруг открыла глаза, вперила черные глазищи в пустую темноту и, отыскав в проеме любопытное хитроватое личико Терентия, поманила заготовленным яблоком:

– Поди ко мне, Терентюшка, угощение отведай.

Ни тогда, ни впоследствии, несмотря на долгое вдумчивое самокопание, он так и не смог объяснить себе, какая именно сила заставила его пренебречь наставлениям батюшки с матушкой и двинуться прямиком к постели умирающей старухи. На крыше уже слышался шум. Скоро, не считаясь с возможными потерями, братья примутся рубить крышу, нещадно нарушая ее целостность. У колдуньи оставалось совсем немного времени. И тут неожиданно для себя Терентий почувствовал, что между ним и старухой установилась какая-то духовная связь. Невидимая внешне, но настолько прочная, что противиться ей не хватало более сил. Именно она требовала передвигать ноги, вопреки желанию, подталкивала ближе к кровати, пропахшей нечистотами старухи, заставила схватить протянутое яблоко.