Текст книги "Логика человеческой жизни"

Автор книги: Евгений Черноиваненко

Глава 3
Кто я, о чём эта книга и зачем вам её читать

Мы закончили предыдущую главу весьма драматичными вопросами: если наша жизнь оказывается запертой в «бермудском треугольнике» между смертью, бессмысленностью и одиночеством, то о каком вообще счастье можно говорить? И если в этом и заключается логика человеческой жизни, то убеждаться в этом, читая несколько сот страниц, как-то не хочется. Для чего тогда нужна эта книга, и зачем вам её читать? Чтобы ответить на эти вопросы, я должен немного рассказать о себе и о том, почему эта книга была написана.

Мне 67 лет. Украинец. По образованию я филолог-русист. Доктор филологических наук, профессор кафедры теории литературы и компаративистики, декан филологического факультета Одесского национального университета имени Ильи Мечникова. Женат первым браком. У меня двое совсем взрослых детей и внучка девятнадцати лет.

Американцы говорят, что профессор – это человек, который однажды случайно попал в университет и не смог из него выйти. Если так, то я – типичный профессор. Почти 50 лет тому я пришёл учиться в Одесский университет имени Ильи Мечникова и задержался здесь на всю жизнь. Лаборант, аспирант, ассистент и так далее. И я искренно благодарен судьбе за это. Во-первых, потому, что я работаю в прекрасном классическом университете среди талантливых, интеллигентных, интересных людей. Во-вторых, потому, что я занимаюсь делом по душе. А ещё потому, что эта работа заставляла меня много читать, что, впрочем, я и сам всегда любил. Известный аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес однажды сказал, что рай должен быть чем-то вроде библиотеки. Если так, то я познал немало блаженства уже в этой жизни, ибо немало времени провёл за библиотечным столом.

Как и всем моим коллегам-литературоведам, мне довелось читать самые разные художественные тексты, а также работы по филологии, истории, философии, эстетике, искусствоведению. При этом обе мои диссертации, монография, почти все статьи посвящены исключительно проблемам литературоведения. Как же угораздило меня стать автором книги, посвящённой совсем не литературоведческой проблематике?

Наверное, начать нужно с одного стихотворения Фёдора Тютчева. Полтора века назад, 8 декабря 1870 года, в Москве умирает Николай Тютчев – брат великого поэта. Через три дня, сразу после его похорон, Фёдор Иванович напишет стихотворение:

 
Брат, столько лет сопутствовавший мне,
И ты ушёл, куда мы все идём,
И я теперь на голой вышине
Стою один, – и пусто всё кругом.
 
 
И долго ли стоять тут одному?
День, год – другой – и пусто будет там,
Где я теперь, смотря в ночную тьму
И – что со мной, не сознавая сам…
 
 
<…>
 
 
Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я, как есть,
На роковой стою очереди.
 

Я со студенческих лет знаю это стихотворение. В молодые годы оно, конечно же, воспринималось мной только как факт биографии великого поэта. Но вот на смену молодости пришла зрелость, вот уже ушли из жизни мои родители, а потом и старший брат. И когда однажды, уже на этапе зрелости, мне случилось перечитать это давно знакомое стихотворение, я вдруг остро ощутил: теперь это обо мне, теперь уже не Тютчев, а я сам «на роковой стою очереди».

Наверное, едва ли не каждый человек – кто раньше, кто позднее – совершает для себя это открытие, которое поселяет в душе чувство тревоги. Мы стараемся не думать об этом, мы с ещё большим рвением отдаёмся работе, загружаем себя разными житейскими делами, начинаем активнее заботиться о своём здоровье, но это не очень помогает: со временем тревога всё чаще напоминает о себе и всё больше подчиняет тебя себе.

Всем памятно классическое латинское выражение «memento mori» – «помни о смерти». В 1996 году в городе Микулов в Чехии установили скульптуру работы современного мастера Ярослава Рона: человек стоит на четвереньках, а на спине у него – огромный человеческий череп. Скульптура называется «Memento».

© Adam Jones, распространение по лицензии CC BY-SA 3.0

https://commons.wikimedia.org/wiki/File: Parable_with_Skull_-_Sculpture_by_Jaroslaw_Rona_-_Prague_Castle_-_Prague_-_Czech_Republic.jpg

Воплотивший идею художественный образ кажется мне вполне понятным: мысль о смерти тяжким грузом давит на нас, она ставит нас даже не на колени, а на четвереньки, уравнивая нас с животными, которые тоже смертны. Жить в таком положении трудно и унизительно. Не зря ведь известный философ Владимир Эрн столетием раньше сказал: «Смерть есть величайшее из всех возможных видов рабства».

Нечто подобное чувствовал теперь и я. Мысль о смерти мешала мне жить так, как я привык. Она стала занимать в моей внутренней жизни больше места, чем мне хотелось бы. В какой-то момент я понял, что пришло время принять этот вызов и чётко определить своё отношение к ней, а для этого мне нужно было попытаться понять, что она собой представляет. Решившись на это, я, по давней привычке учёного педанта, начал с «истории вопроса» и обратился к литературе по психологии, философии, эзотерике, медицине, истории культуры.

Скажу честно: поначалу мне приходилось заставлять себя заниматься этой проблемой. Я люблю жизнь, умею радоваться самым обычным её проявлениям. Как у всякого обыкновенного нормального человека, мысль о смерти вызывала у меня неприятие. Хотелось, как всегда, отмахнуться и просто не думать о ней. Но я убеждал себя доводами вроде того, что биолог ведь не может позволить себе сказать: не буду изучать лягушек, потому что они скользкие, холодные и противные. И я продолжал работу.

Чем больше я узнавал о смерти, тем яснее понимал, что с ней всё не так однозначно и – неужели? – не так беспросветно ужасно, как мне представлялось до сих пор. Зародившаяся смутная надежда придала мне энтузиазма. Теперь мне уже не нужно было принуждать себя заниматься этой проблемой.

Я не хотел обманывать себя утешительной ложью: мне нужна была правда о том, что такое смерть, какой бы эта правда ни была. Поэтому в своих поисках я стремился быть максимально объективным, а потому старался обратиться к самым разнообразным материалам. Я изучал представления о жизни и смерти, сформированные различными религиями. Я читал тексты, известные как «Египетская книга мёртвых» и «Тибетская книга мёртвых». Я изучал труды современных восточных учителей, смотрел записи их телевыступлений. Я выяснял, как понимали смерть великие философы – от Лао-цзы и Сократа до Тиллиха и Фромма. Я хотел понять, что думает об этом нынешняя физика. Я читал работы современных психологов и медиков по проблемам смерти и околосмертного опыта. Обширный научный материал по этой проблематике соединялся в моих представлениях с уже известным мне материалом биографической и художественной литературы. Чем больше я знакомился с этими разнообразными источниками, тем глубже и удивлённее убеждался в том, что они не столько противоречат, сколько дополняют и подтверждают один другой.

Поначалу меня это удивляло и настораживало: может ли это быть? не кажется ли это мне, дилетанту? не теряю ли я объективность? не подгоняю ли я факты под желаемые мне выводы? Однако вскоре выяснилось, что так обычно и происходит с теми, кто исследует проблему смерти. Приведу два примера. В 1927 году выдающийся психолог Карл Густав Юнг знакомится с английским переводом «Тибетской книги мёртвых», созданной больше тысячи лет назад. Она произвела на него очень глубокое впечатление. Как пишет переводчица этой книги на русский язык Ольга Туманова, Юнг «написал «Психологический комментарий» для её немецкого издания, в котором дал глубокий анализ содержания этой книги и показал, насколько глубоко проникли мудрецы Востока в тайны жизни и смерти и насколько выше их знание человеческой психики по сравнению с представлениями европейцев». И это пишет Юнг, весьма критично относившийся даже к учению великого Фрейда!

И второй пример. В 1992 году выходит в свет «Тибетская книга жизни и смерти», написанная Согьялом Ринпоче – одним из самых выдающихся тибетских учителей ХХ столетия. В 2012 году, когда она была издана на русском, эта книга вышла уже в 54 странах на 26 языках. В ней Согьял Ринпоче излагает знания о смерти, не только выработанные в Тибете много столетий тому, но и полученные современными европейскими и американскими психологами, психотерапевтами, врачами. Сегодня эта книга включена в программы многих медицинских университетов мира, она активно используется в самых разных странах во врачебной практике.

Такие примеры были очень важны для меня. Если и в представлениях столь глубоких мыслителей, как Карл Густав Юнг и Согьял Ринпоче, так органично может соединяться и дополнять одно другое знание, древнее и новейшее, восточное и западное, эзотерическое и экспериментальное, то дело, значит, не в моей субъективности.

Постепенно в ходе работы россыпь отдельных фактов неуклонно и всякий раз неожиданно для меня складывалась в целостную и всё более чётко прописанную картину. Неуклонно и неожиданно вместо безотрадного представления о смерти как полном крахе и разрушении жизни вырисовывалась исполненная смысла и логики картина бесконечной жизни, включающей в себя и смерть как один из своих этапов, пусть даже довольно драматичный. Для меня как человека, имеющего отношение к науке, особенно важно было то, что такое понимание жизни и смерти подтверждалось и результатами самых современных клинических и экспериментальных исследований.

Я должен был радоваться этому открытию, я хотел радоваться ему, но что-то мешало мне: меня не оставляли сомнения в том, что в чём-то я всё же ошибся, что где-то принял желаемое за действительное, слишком уж это представление о смерти отличалось от того, в котором я был воспитан. В какой-то момент мне стало ясно: для того, чтобы обоснованно и объективно определить свою точку зрения на проблему смерти и своё отношение к ней, я должен подробно изложить на бумаге все аргументы «за» и «против» привычного стереотипа, сформулировать отношение к нему современной науки и тогда уже принимать решение. И я начал писать что-то вроде эссе о природе смерти.

Пишущие люди знают: как бы долго ты ни работал над проблемой, не верь, начиная писать, что тебе уже всё ясно в ней и осталось только изложить это «всё» на бумаге. Каждый абзац заставляет тебя убедиться в том, что полной ясности ещё нет, а потому даётся с трудом, но благодаря этому труду каждый абзац делает твоё понимание чуть более ясным. В конце концов, твоё понимание природы смерти полностью проясняется во всей своей новизне и неожиданности. И когда ты ясно осознаёшь, что смерть – это органичная часть вечной жизни, тебе начинает открываться настоящая логика жизни, которую ты до сих пор не знал, да и вряд ли смог бы понять.

В свете этой логики многое в жизни начинает выглядеть иным, чем раньше, и ты начинаешь понимать то, чего не понимал и не мог бы понять раньше. Теперь я начал постигать, почему многие мудрые люди не боялись смерти, почему, по их мнению, взгляд именно сквозь призму смерти (memento mori) открывает настоящий смысл жизни, её истинную красоту, её подлинные ценности. Я понял, почему мудрые люди говорят, что смерти боится только тот, кто боится жизни. Много размышлявший об этом Лев Толстой заметил: «Вспоминать о смерти – значит жить без мысли о ней. О смерти нужно не вспоминать, а спокойно, радостно жить с сознанием её постоянного приближения».

Ещё не так давно эта фраза Толстого была мне совершенно непонятна. Теперь мне легко было понять её. Ещё недавно и сам я периодически вспоминал о смерти, и каждый раз эта мысль отравляла мне жизнь. Теперь же я жил, сознавая постепенное приближение смерти, но это не мешало мне жить спокойно и радостно, потому что я перестал бояться её. Избавиться от главного из человеческих страхов – это, как говорится, «дорогого стоит». Мне казалось, что я действительно поднялся с четверенек и снова, как в юности, когда смерти для нас ещё нет, стал homo erectus – человеком прямоходящим. Это была совсем иная жизнь.

Она стала совсем иной ещё и потому, что новое понимание природы жизни и смерти открыло для меня путь решения некоторых других важных проблем, прежде всего – проблем одиночества и смысла жизни. В итоге, благодаря новому знанию, моя жизнь вырвалась из сжимавших её оков смерти, одиночества и бессмыслицы. На собственном опыте я убедился в том, что роковой «бермудский треугольник» из трёх главных экзистенциальных страхов может быть преодолён, а если так, то теперь могут быть побеждены и другие страхи.

И я спросил себя: может, это и есть счастье? Достаточно ли нам освободиться от наших страхов, чтобы чувствовать себя счастливыми, или нужно что-то ещё? Весь мой опыт подсказывал, что отсутствие страхов – это главная предпосылка нашего счастья, это, так сказать, «контрольный пакет» счастья, но, видимо, ещё не всё счастье. Я чувствовал, что счастье уже совсем близко, осталось пройти совсем немного, но как найти дорогу к нему?

– А что тут искать? – удивится кто-то из читателей, как удивился когда-то мой собственный внутренний голос. – Можно подумать, что мы совсем не догадываемся о том, что такое счастье. Да спросИте вы подряд людей на улице, и они в один голос скажут вам: счастье – это деньги, это удовольствия, это успех, это любовь, это дети, это здоровье, это свобода. А уж если у тебя есть всё это вместе, то тут вообще никаких сомнений быть не может – ты достиг полного счастья. И разве это не так, а?

Ещё недавно я и сам так думал, но чуть приоткрывшаяся мне в размышлениях о наших главных страхах логика жизни подсказывала: нет, это не так. Ответьте мне, пожалуйста, г-н читатель, на простой вопрос: чего из всех перечисленных условий счастья не хватало, скажем, блестящей певице Уитни Хьюстон, смерть которой в недалёком прошлом потрясла миллионы людей? Красивая, ещё совсем молодая, талантливая, успешная, уже заработавшая кучу денег, собравшая больше всех в мире музыкальных наград и премий, исполнительница самого популярного сингла в истории музыки и т. д., и т. п. У неё было всё, что нужно для счастья, не правда ли? А теперь скажите: почему такой редкостно счастливый по всем вашим меркам человек должен был умереть в 48 лет от давнего пристрастия к алкоголю и наркотикам? И ведь она не исключение: я мог бы привести ещё много подобных примеров.

Выходит, что деньги, удовольствия, любовь, свобода, успех, здоровье – это ещё не счастье? А что тогда такое «счастье»? И разве оно возможно без всего этого? Такое даже представить трудно, правда?

Стало ясно, что нужно снова отправляться на поиски – теперь уже на поиски дороги к счастью. Как и в поисках, связанных с главными страхами, вся надежда была на людей, которые уже нашли для себя эту дорогу. Я понимал, что несомненно были и есть такие люди, которые для себя решили эту проблему и решили так, что их ответ совпал с ответом в конце учебника логики жизни. Их мнения должны были помочь и мне в моих поисках.

И снова – теперь уже в поисках счастья – я погрузился в «историю вопроса», то есть в разнообразные источники, относящиеся к самым разным временам и культурам. И вновь меня удивило сходство мнений, высказанных в них, сейчас даже ещё большее, чем тогда, когда я изучал проблему смерти. Читая в той или иной книге о тех или иных вещах, связанных со счастьем, я часто думал: эту мысль я уже встречал, причём не один раз, у других людей. Всё яснее становилось мне, что Будда и Моисей, Конфуций и Сократ, Гомер и Сенека, Христос и Мухаммед, Августин и Франциск, Данте и Ду Фу, Шекспир и Басё, Пушкин и Шевченко, Шопенгауэр и Бертран Рассел, Герман Гессе и Халил Джебран и ещё очень многие из тех, кого называют «цветом человечества», оказывается, весьма схоже представляли себе человеческое счастье и видели пути его достижения.

Я открыл это для себя лишь сейчас, но вообще-то известно это было уже давно. Уже после того, как была написана эта глава, мне встретилось в книге Эриха Фромма «Здоровое общество» такое высказывание: «Эхнатон, Моисей, Конфуций, Лао-цзы, Будда, Исайя, Сократ, Иисус утверждали одни и те же нормы человеческой жизни лишь с небольшими, незначительными различиями». А ещё в ХVIII веке английский философ Энтони Шефтсбери считал истину жизни достоянием не одних только великих людей: «Все разумные люди исповедуют одну религию. Правда, они не говорят, какую именно». Говоря о религии, известный мыслитель века Просвещения имел в виду, конечно же, не веру в Бога, а мировоззрение в целом. Так вот: что касается, так сказать, «религии счастья», – она действительно оказывалась единой для очень многих мудрых людей самых разных стран и эпох. И объясняется это тем, что все эти люди поняли логику жизни, а она едина и мало зависит от реалий конкретного исторического времени и географического пространства. Это не какое-то мистическое и непостижимое знание – оно вполне рационально, изложено в тысячах книг и постигается не труднее, чем органическая химия или английская грамматика. Когда-нибудь это знание будут учить постигать в школах и университетах.

Я шёл тем же путём поисков, каким шёл, когда меня интересовала проблема смерти, но теперь уже я сразу оформлял свои поиски в виде текста, который можно перечитывать, обдумывать, делать более понятным и убедительным для себя. И снова работа над каждым абзацем помогала яснее понять логику ситуации, а каждая глава открывала новый поворот на пути поисков. Я не писал книгу по заранее составленному плану – я описывал ход своих поисков. Сама книга была этим поиском.

Я пришёл к убеждению, что изучение опыта множества мудрых людей, в своё время познавших логику жизни, позволяет и каждому из нас открыть её для себя. Когда я смог самому себе вразумительно объяснить то, что раньше было для меня непонятно, когда я перестал бояться, когда я избавился от иллюзий, когда я благодаря этому смог установить гармоничные отношения с самим собой, с другими людьми, с миром, – моя жизнь стала другой. Конечно, я не стал Просветлённым, как Гаутама Будда, ведь такое просветление едва ли возможно для человека, который живёт не в лесу под деревом Бодхи, а в большом городе, и занят не одной лишь медитацией, а должен ходить на работу, решать различные производственные и житейские вопросы. Я не стал просветлённым, но жизнь моя стала неизмеримо светлее, чем прежде. Думаю, у меня есть достаточно оснований считать её счастливой.

– Ясно, – скажет догадливый читатель, – профессор хочет предложить нам курс лекций о том, как великие люди в разные времена представляли себе логику жизни и счастье, и агитировать за то, чтобы и мы понимали их точно так же. Но ведь Сократ и Шекспир жили в незапамятные времена, когда жизнь была совсем иной, когда и счастье представляли себе совсем иначе, – что они могут дать нам для понимания современной жизни и нашего сегодняшнего счастья? Впрочем, даже и те, кто жил недавно, – это всё же совсем другие люди, не такие, как я. Так неужели же их счастье может подойти лично мне и каждому из нас?

– Мне понятны эти сомнения, – отвечу я. – Большинство из нас – шовинисты от истории. В глубине души мы убеждены в том, что все жившие до нас – неудачники уже потому, что они не знали Интернета и мобильных телефонов. Им просто не повезло, и потому мы смотрим на них если даже и с уважением, то всё же немного свысока, как столичный житель на родственников из деревни. Но чем больше узнаёшь о жизни в прежние эпохи, тем больше понимаешь, что люди тогда по сути своей мало чем отличались от нас, они жили теми же проблемами, которыми живём сегодня мы: они страдали от любви и от безденежья, жаловались на бездарную власть и непутёвую молодёжь, искали счастье и смысл жизни. Я читаю книги, написанные очень давно, и часто встречаю там людей, знакомых мне по сегодняшней жизни. Разве быстро разбогатевший вчерашний раб Трималхион, красочно описанный в «Сатириконе» Петронием Арбитром, – не живой портрет современного «нового русского» или «нового украинца»? А ведь «Сатирикон» написан двадцать веков тому назад. Другой пример: поэт с тревогой думает о том, как бы

 
…убрать
Чиновников с дороги,
Грабящих
Измученный народ.
 

Эти строки вполне могли быть написаны сегодня и у нас. Но они написаны в VIII веке великим китайским поэтом Ду Фу.

Больше того, люди прежних эпох были не просто такими же, как мы, – они нередко были совершеннее нас. Мы не можем объяснить сегодня, как люди в очень далёком прошлом создавали египетские пирамиды и Стоунхендж, города инков и скульптуры на острове Пасхи. Мы не можем объяснить, как они могли уже тогда получить такие знания о строении мироздания, о жизни и смерти, которые мы сегодня по крупицам открываем с помощью самой сложной новейшей техники. И дело не только в знаниях и технологиях.

Вот, например, в средневековой Японии мы видим такую утончённость вкусов, такое умение ценить прекрасное и в природе, и в нравах людей, и в предметном окружении, что кажется, мы и сегодня не достигли ещё такой утончённости, а точнее – такого умения видеть красоту мира, ценить её и искренно радоваться ей. Наместник отдалённой от столицы провинции сообщает императору о том, что в первой декаде октября в его местности очень красивые закаты. И весь императорский двор отправляется туда: через труднопроходимые леса и горы, опасаясь диких зверей и разбойников, претерпевая непогоду и холод, подолгу испытывая неудобства кочевой жизни, – только для того, чтобы несколько вечеров полюбоваться красивыми закатами, а потом отправиться в нелёгкий обратный путь. И это в Х веке! Способны ли мы сегодня на такое?

Прогресс цивилизации, делающей нашу жизнь всё более удобной, часто рождает в нас иллюзию о том, что вся жизнь – это сплошной прогресс. Но ещё остроумец Станислав Ежи Лец советовал: «Когда кричат «Да здравствует прогресс!» – всегда спрашивай: «Прогресс чего?». Когда речь идёт о духовных ценностях, о культуре, понятием «прогресс» нужно пользоваться с особой осторожностью.

В 1922 году поэт Осип Мандельштам пишет статью «О природе слова», в которой рассматривает проблему прогресса в литературе. Позиция поэта ясна и недвусмысленна: «Теория прогресса в литературе – самый грубый, самый отвратительный вид школьного невежества. Литературные формы сменяются, одни формы уступают место другим. Но каждая смена, каждое приобретение сопровождается утратой, потерей… Где у автора «Войны и мира» прозрачность формы… «Детства и отрочества»? Автор «Бориса Годунова», если бы и хотел, не мог повторить лицейских стихов, совершенно так же, как теперь никто не напишет державинской оды. А кому, что больше нравится – дело другое. Подобно тому, как существуют две геометрии – Эвклида и Лобачевского, возможны две истории литературы: одна, говорящая только о приобретениях, другая – только об утратах, и обе будут говорить об одном и том же». Сказанное о литературе в полной мере приложимо ко всей культуре. И её история – это история одновременно как обретений, так и потерь. И потому сегодня мы – при всей своей «продвинутости» – не знаем и не понимаем многого из того, что знали и понимали люди много веков тому назад.

Мы сегодня живём комфортнее, чем наши дедушки и бабушки, но лучше ли мы понимаем жизнь, чем они? Едва ли. Уже в ХХ веке выдающийся философ Лев Шестов писал об этом без тени сомнения: «В последних вопросах бытия мы нисколько не ближе к истине, чем самые отдалённые предки наши. Это всем известно» («Апофеоз беспочвенности», 1919). А если так, то к их мнениям стоит прислушаться, тем более, что это мнения людей неординарных, по-настоящему мудрых.

При этом я подчёркиваю: прислушаться, а не послушно присоединиться. Прав был догадливый читатель: нет и не может быть никакой «общей теории счастья», а потому я не смогу прочитать вам курс лекций по этой теории, даже если бы мог и хотел этого. Европейский человек вот уже два столетия отчётливо осознаёт себя индивидуальностью, то есть созданием уникальным, неповторимым, непохожим на других. «Не сравнивай: живущий несравним», – написал поэт Осип Мандельштам. И как неповторимы наши внешность, характер, судьба, – так же неповторимо и счастье каждого из нас. А значит, просто «списать» его у кого-нибудь из мудрецов прошлого, как мы списывали когда-то на уроке контрольную у соседа-отличника, невозможно.

И это тоже давно известно. Тот же Лев Шестов писал: «Люди обращаются к философам за общими принципами. И так как философы тоже люди и сообразуют своё производство с потребностями рынка, то они большей частью и занимаются изготовлением общих правил. Меж тем является вопрос: какой толк в общих правилах? Почти одновременно с вопросом приходит и ответ: никакого. Природа повелительно требует от каждого из нас индивидуального творчества. Люди не хотят этого понять и всё ждут от философии последних истин, которых не было, нет и никогда не будет. Истин столько, сколько людей на свете. Да почему бы, в самом деле, каждому взрослому человеку не быть творцом, не жить на свой страх и не иметь собственного опыта? Детей, подростков, даже юношей можно водить на помочах, учить. Но совершеннолетних, ищущих указки, следует всячески клеймить и порицать. В них говорит лень и трусость. Они боятся попробовать и потому вечно ходят за советами к мудрецам. Мудрецы же без колебания берут на себя ответственность за жизнь других. Они выдумывают общие правила, как будто им в самом деле доступны источники познания, закрытые для обыкновенных смертных. Пустое!.. Горе тому, кто вздумал бы строить свою жизнь по Шопенгауэру, Гегелю, Толстому, Шиллеру или Достоевскому! Их можно и даже должно читать – но жить надо своим умом… Значит, выхода нет! Хочет человек или не хочет, рано или поздно придётся ему признать непригодность всякого рода шаблонов и начать творить самому» («Апофеоз беспочвенности»).

Прошло сто лет, и нынешний русский философ Валерий Губин в своей глубокой работе «Жизнь как метафора бытия» (2003) пишет о том же: «Нет никаких истин вообще, есть истина, добытая живым человеком в его личном опыте. И только в этом случае она будет истиной, а не абстрактной научной или философской идеей. Найти истину в мёртвом и неподвижном мире, в котором только и умеет властвовать рационализм, невозможно. Истина сделана не из того материала, из которого формируются идеи. Она живая, у неё есть свои требования и вкусы, она больше всего боится того, что на нашем языке называется воплощением, – боится так, как всё живое боится смерти. Оттого её может увидеть только тот, кто ищет её для себя, а не для других».

Никто за вас самих не найдёт для вас ваше счастье. Только вы сами можете это сделать. – А можем ли? – спросит кто-нибудь из читателей. – Можем, – уверенно отвечу я вслед за очень многими людьми. Мы должны быть счастливы, и мы можем быть счастливы. И первое, чего я хочу добиться этой книгой, – это защитить идею счастья от ленивых нытиков, от трусливых циников, а также от лукавых спекулянтов, зарабатывающих на нашем неумении быть счастливыми без помощи других.

Мы можем найти счастье, потому что это удалось уже очень многим людям, жившим в самые разные времена и в самых разных странах, великим и самым обыкновенным, всемирно знаменитым и совсем безвестным. Можем, потому что и сегодня это удаётся очень многим людям.

Это не очень просто, ибо путём поисков нужно пройти самому. Но это не безнадёжно трудно, потому что этим путём прошли уже многие люди, и их мнения станут для нас ориентирами, которые помогут нам дойти до цели. Поэтому вторая моя задача – познакомить вас с этими мнениями. Я сознательно перенасытил эту книгу цитатами: мне хотелось, чтобы вы ознакомились с опытом не одного только мало кому известного и мало кому интересного человека, а с мнениями многих выдающихся людей, к которым стоит прислушаться. Каждое из них может стать личным мнением кого-то из вас, а может и не стать, – всё зависит от вас самих: если чужая истина соответствует вашему личному опыту, если при знакомстве с ней вас пронизывает ощущение «да, со мной это тоже было! и у меня это было именно так!», «господи, до чего же это верно!», – значит, теперь эта чужая истина стала вашей собственной истиной. Но, так или иначе, эта книжка поможет вам в ваших собственных поисках, если, конечно, вы ищете в жизни что-нибудь, кроме еды, денег и развлечений.