Текст книги "Что-то приходит в дом (СИ)"

Автор книги: Евгений Кустовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Шла вторая неделя вторжения Седжфилда в Холлбрук. Тем утром состоялась одна из решающих битв кампании, впоследствии прозванная Битвой при двух холмах. Королевские силы сумели разбить и обратить войска повстанцев в бегство ценой жизней шестисот пехотинцев и стошестидесяти кавалеристов, не считая пропавших без вести. Несколько отрядов были пущены вперед для разведки и преследования, среди них и 2-й кавалерийский полк. Ближе к вечеру состоялась еще одна небольшая схватка с отступающими мятежниками, выигранная полком без особого труда. Полковник Дюруа приказал разбить лагерь неподалеку от поля брани. Наступила ночь.

  Капитан Леопольд Легранд сидел в своем шатре, заполняя отчет о потерях, когда вдруг необычный шорох привлек его внимание, заставив отложить в сторону перо и взяться за рукоять шпаги.

  – Кто здесь? – спросил Леопольд грозно. – Сударь, если вы сейчас же не войдете внутрь и не представитесь, то обещаю, что я выйду к вам, и вы об этом сильно пожалеете!

  Высокая фигура неподвижно стояла за стеной шатра. Это не мог быть часовой: капитан Легранд, предпочитавший работать в одиночестве, имел обыкновение отпускать своих телохранителей, как только ему представлялась такая возможность.

  – У меня в руке шпага, сударь, – сказал Леопольд, так и не дождавшись ответа. – Если вы знаете, кто я, то знаете и то, что я второй после маршала фехтовальщик в королевстве, и я не премину пустить в ход свое искусство. Входите же, и если вы враг, покончим с этим быстро, ибо не за горами петушиный час, а я привык ложиться до рассвета.

  Ни словом, ни движением не отозвался ночной гость. Тогда Леопольду Легранду, известному на весь Фэйр своими победами и бесстрашием в бою, впервые за многие годы стало не по себе. Но даже наедине с собой он не мог позволить себе струсить, так как всегда оставался как минимум один свидетель его малодушия, а именно он сам.

  Поэтому капитан Легранд заставил себя разъярится и, не спуская глаз с загадочного гостя, решительным шагом направился к выходу из шатра. В правой руке он держал шпагу, в левой подсвечник, на голове имел ночной колпак, из-под которого выбивалась львиная грива огненно-рыжих волос.

  Приблизившись к выходу, он осторожно, острием шпаги отодвинул в сторону полу шатра. Убедившись, что никто не собирается на него бросаться, Леопольд вышел наружу и сразу же повернулся в сторону ночного гостя, изготовившись к нападению.

  Пришелец был куда ниже ростом, чем показалось Леопольду на первый взгляд, но все равно высоким. Он стоял к Леопольду спиной, и казался расслабленным и в то же время напряженным. Его неподвижность ничуть не походила на неподвижность хищника, выжидающего в засаде, она была какой-то мертвой, неодушевленной.

  Леопольд сделал еще один шаг вперед, чтобы разглядеть гостя получше, и в этот миг, словно в угоду ему, тучи пасмурного неба расступились, пропустив к земле красный свет первой луны. Он озарил неизвестного, и капитан Легранд узнал родную форму, а вместе с ней личность ночного пришельца.

  – Не может быть, чтобы это был ты, Жан! Но пусть меня разразит молния, если это не так. Однако, я думал, что ты погиб...

  Жан Гроссар служил в его полку и был его первым помощником до сегодняшней битвы, по ее завершении его не досчитались среди живых.

  Легранд бросился к другу, чтобы обнять и расцеловать его, но за шаг до Жана он остановился. Он увидел то, что не заметил в красном свете луны. Трепещущее пламя свечи выхватило кровавое пятно, расползшееся по всей спине вокруг места выходного отверстия пули.

  – Ты ранен, Жан?

  Жан медленно обернулся. Леопольд вздрогнул, увидев его обескровленное лицо, его лишенные подвижностей черты.

  – Ле-е-е... – Прохрипел неупокоенный. – Ле-е-егра-а-нд.

  – Проклятье! – вскричал Леопольд. – Это случилось снова.

  Мертвец приподнялся, опираясь на мушкет. За то время, что он лежал, его тело успело окоченеть, ноги и руки не гнулись. Казалось, малейший порыв ветра может его опрокинуть.

  Увидев, как он встает, два солдата бросились к нему, а третий закричал:

  – Капитан, здесь еще один!

  – Гоните его к остальным, – ответил Леопольд, мысленно ведя учет каждому восставшему из мертвых.

  К полудню неупокоенных набралось уже около полусотни. Пинками и толчками солдаты согнали их в загон, наспех сколоченный из разобранных телег.

  Мертвецы стояли на месте, изредка делали несколько шагов и вновь замирали; над ними вились тучи мух.

  Полковник Дюруа, прищурив единственный левый глаз, наблюдал за загоном с возвышенности. Он думал над тем, как лучше всего разрешить положение.

  Такое случалось и раньше. Ученые веками ломали головы над тем, что заставляет умерших в Холлбруке вставать. Пока они были заняты поиском первопричины, люди практичные искали мертвым применение и находили его. Однако спонтанность процесса, непонимание его природы и недолговечность разлагающейся плоти не позволяли дельцам поставить процесс на конвейер.

  В своем нынешнем, неукомплектованном состоянии 2-й кавалерийский полк не мог продолжать кампанию. Силы королевства были рассеянны. Прямой приказ предписывал всем летучим отрядам по завершению их миссии двигаться к точке сбора. Наличие неупокоенных существенно замедляло полк. Просто бросить их было нельзя, взять с собой тоже.

  – Кажется, это все, полковник, – доложил Лепольд, поднявшись на холм.

  – Сколько их?

  – Сорок четыре.

  – Сколько наших?

  – Шесть.

  – Мятежников свести в одно место и сжечь. Своих обездвижить и погрузить на телеги. Мы повезем их к основным силами. Посмотрим, что прикажет маршал.

  – Разрешите спросить.

  – Спрашивайте.

  – Как именно обездвижить?

  – Свяжите. А хоть и в ящики их положите, только не по частям. Или гвоздями к телеге прибейте, лишь бы не двигались.

  – Будет исполнено.

  Леопольд поклонился и побежал к солдатам, на ходу отдавая распоряжения. Полковник еще постоял немного, наблюдая за исполнением своего приказа, а затем направился к себе, прихрамывая на каждом шаге.

  «Тысяча чертей! – Думал он. – С годами осколки в ноге болят все сильнее при переменах погоды».

  Вскоре полк снялся с места. Они оставили позади огромный костер, дым от которого был виден на многие мили.

  Началась война, и дом семейства Моро опустел. Хозяйку дома, несчастную вдову, звали Ирен, ее мужа унесла болезнь. Двух своих дочерей, девиц бледных и таких худых, что на фоне паутины, покрывавшей стены поместья, их не всегда можно было разглядеть, Ирен удалось женить на мужьях не менее неприглядных. Первое время они писали хоть изредка, затем совсем перестали, обзаведясь детьми и другими заботами.

  У вдовы с тех пор остались только трое ее сыновей. Старший вырос и ушел на службу, средний принял пострижение. Долгое время только младший, ее поздний сын, жил вместе с матерью и был ее единственной отрадой. Но вот мятежники вторглись в Холлбрук, и со всех сторон региона созвали молодых людей, чтобы отбить нападение Седжфилда и вернуть мятежный край в состав Фэйр.

  Как ни умоляла Ирен сына остаться, в нем взыграла дворянская кровь, о возможности отсидеться в тылу он и слышать ничего не хотел. Тогда Ирен продала последние свои драгоценности и платья, чтобы купить ему коня, оружие и форму.

  Последний сын покинул ее, и вдова осталась одна, поддерживать очаг опустевшего дома. Вечера она коротала сидя в кресле качалке на крыльце и глядя в сторону деревни. Она сидела так до поздней ночи, а когда разглядеть что-либо становилось невозможным, Ирен оставляла свой пост, возвращалась в холодную постель и засыпала, не из потребности, а просто по привычке.

  По утрам она расспрашивала мужчину, который привозил ей продукты, о новейших вестях с фронта. Он был холост и неровно дышал к вдове. В любом ее поручении прилагал больше усердия, чем требовалось, видимо, надеясь однажды заменить ей покойного супруга. Вместе с продуктами он иногда привозил ей также письма от сыновей, где те рассказывали о сражениях, в которых принимали участие, но, разумеется, ничего о своих ранениях.

  Из окраины битвы переместились в глубь Холлбрука. В определенный момент линия фронта оказалась в каких-то десяти милях от деревни, возле которой Ирен жила, и семьи одна за другой оставили свои дома, отправившись, кто куда. Остались только самые упертые и старые, Ирен находилась где-то посредине между первыми и вторыми.

  – Когда они вернутся, что будет их ждать, если я уеду? – ответила она своему помощнику на его мольбы уехать вместе с ним. – Опустевший дом? Остывший очаг? О том не может быть и речи! Вы езжайте, а я останусь. Возьмите только письма, и прощайте...

  Теперь она сама ходила за припасами. Воевали так близко, что вдалеке слышались выстрелы пушек, но ничто не могло напугать несчастную женщину, лишившуюся в одночасье всех дорогих ей людей.

  Однажды, вернувшись из деревни, она застала дверь дома открытой. «Воры», – подумала Ирен, чья надежда увидеть сыновей таяла с каждым днем.

  В случае чего ей никто бы не смог помочь, многие из оставшихся в деревне стариков едва могли ходить. Приготовившись к худшему исходу, Ирен вошла в дом.

  Не обнаружив никого в прихожей, она пошла по следам грязи в гостиную и остановилась на ее пороге. Мужчина стоял у камина, угольки в котором едва тлели, и смотрел на картину, висящую над очагом.

  Эта картина была одной из немногих радостей вдовы. Художник изобразил на ней все семейство Моро, сидящее в этой самой гостиной во времена, когда муж Ирен был еще жив, а у старшего ее сына на подбородке едва пробился пух.

  – Кто вы и чего вам нужно? – спросила Ирен.

  Незнакомец молчал.

  – Если вы ищете убежища, то, боюсь, вы не туда пришли. В этом доме уже давно не найти ничего, кроме скорби. Прошу, не нарушайте моего уединения. Уходите, вам здесь не рады.

  Вдова говорила настойчиво, но незнакомец словно бы ее не слышал.

  Тогда Ирен приблизилась к нему вплотную и сказала:

  – Такую форму, как та, что надета на вас, носят достойные люди. Два моих сына носят ее, их забрала у меня война. Если вы достаточно благородны, чтобы носить эту форму, то почему позволяете себе тревожить меня, мирного человека, в одиночестве коротающего свой век?

  Чужак не проронил ни слова.

  «Солдат, но не воюет в такое время. Он, должно быть, мародер, или трус, дезертир». – Подумала Ирен. Еще пару месяцев назад она бы испугалась перспективе умереть раньше, чем вернуться ее сыновья, но сейчас, пребывая в тех дебрях отчаяния, где она блуждала, Ирен и не мечтала их увидеть.

  Она схватила незнакомца за плечо и резко развернула его к себе.

  – Милостивые боги, Жюль, это ты, мой мальчик! – воскликнула вдова, не веря своим глазам. Слезы брызнули на ее иссушенные щеки. Она бросилась к сыну и заключила его в объятия, прильнула к его груди... Но не услышала стук сердца. В ужасе она отступила.

  Он стоял перед ней, ее сын. Он стоял перед ней, но не был с ней. Его белое лицо равнодушно взирало на нее. Опустив глаза, она увидела то, чего не заметила сразу. К правой части груди, рядом с орденом за храбрость, гвоздем был прибит пергамент. Надпись на нем гласила:

  «Я воевал, и я погиб. Я отдал жизнь за свою родину. Пусть тот, кто встретит меня, направит меня по верному пути. Моя служба закончилась, я иду домой». Ниже этих слов другим, куда менее каллиграфичным почерком были написаны название их деревни и фамилия, Моро.

  Когда из глаз Ирен перестали течь слезы, она взяла сына за руку и провела в его комнату, совершенно не изменившуюся со дня его отъезда. Она раздела его и уложила в постель, села возле его кровати и взяла сына за руку. Оставшиеся до заката часы она просто сидела рядом и разглядывала его.

  На следующее утро она встала раньше обычного и накрыла стол на двоих. Надев одно из своих праздничных платей, она поднялась к сыну. Жуль лежал там же, где она оставила его вчера, его поза не изменилась, глаза все так же смотрели в потолок.

  Ирен подошла к нему и потянула за руку, Жуль послушно встал. Простыня упала, обнажив раны на его теле, несколько проколов от шпаги. Только одна из ран была смертельной, та, что пришлась в сердце.

  – Бедный мой мальчик... – Простонала Ирен. – Ну ничего, теперь ты дома, больше тебя никто не обидит. Больше никто не причинит тебе вреда, обещаю.

  Она одела его, и они спустились вниз.

  Ирен усадила его за стол и принялась его кормить. Сам Жуль не ел, но когда ложка касалась его губ, он послушно открывал рот. Ирен так и не притронулась к своей тарелке.

  Шли дни, все вокруг менялось. Через две недели после возвращения Жуля война пересекла границу Седжфилда, через месяц она закончилась. Мятежники были разбиты, королевство праздновало победу, люди понемногу возвращались в покинутые дома.

  Вернулся и помощник Ирен. Первым делом он поехал к дому Моро, чтобы проведать, как там вдова. Он боялся худшего, а застал ужасное.

  Было утреннее время, когда он постучался в дверь. Услышав голос вдовы, он вздрогнул.

  – Иду! – прокричала Ирен откуда-то из глубин дома. – Кто бы там ни был, подождите, сейчас я приду.

  В ее тоне не осталось и намека на былую печаль. Голос вдовы был весел и беззаботен.

  Ирен открыла дверь, и помощник поразился переменам ее внешности. Вдова и раньше была бледна и худосочна, теперь же она напоминала мумию. Ее щеки впали, под глазами образовались черные круги, а кожа стала суше птичьей. Она обтягивала череп Ирен, как холст обтягивает раму, и эта картина не могла вызвать ничего, кроме отвращения.

  – Как я рада вас видеть! – воскликнула Ирен, увидев, кто стоит на пороге.

  – О, да, мэм, поверьте, я тоже рад. – Сказал мужчина, снимая шляпу. Он не знал, как продолжить, и вообще жалел, что пришел.

  Повисла неловкая пауза.

  – Ну что же вы стоите? – спросила вдова наконец. – Прошу, заходите. Я угощу вас чаем!

  Она исчезла в проеме, и помощнику пришлось сделать над собой усилие, чтобы переступить порог.

  Он никогда до этого не бывал в доме Моро, вдова не приглашала его прежде. И вот теперь она сама предложила ему войти, но он совсем этому не обрадовался.

  Внутри он увидел то, что ожидал увидеть: высокие потолки, теряющиеся во тьме даже в дневное время, острые углы в паутине, холодные пейзажи на стенах – сплошной натюрморт. Полы были убраны, а мебель вытерта, ни пылинки не висело в воздухе, но не в человеческих силах было сделать это место дружелюбным. Каждому, кто входил сюда, хотелось побыстрее отсюда уйти. В немалой мере тому способствовала ужасная вонь, которая ударила помощнику в ноздри, как только он вошел.

  «Даже по холлбруским меркам здесь очень мрачно, – подумал мужчина, – неудивительно, что бедняжка спятила... И что, черт возьми, так смердит?» Уже тогда, не будучи посвященным во все детали положения Ирен, помощник был уверен в том, что она сошла с ума от голода и одиночества. Он и представить себе не мог истинное положение дел.

  – Миссис Моро, где вы?

  – Я здесь! – раздался голос, и мужчина пошел на него. По мере приближения к гостиной вонь становилась все невыносимее.

  – Миссис Моро, – сказал он, входя в комнату, – возможно, я не вовремя. Мое появление было неожиданным, и потому оно вовсе не обязывает вас к гостеприимству. Тем более, что мы давно знакомы, и нет ничего зазорного в том, чтобы пренебречь формальностями на этот раз... О, боги!.. – Речь помощника прервало видение, заставившее его на миг усомниться в реальности происходящего.

  На диване сидел труп. На его коже виднелись очаги гниения, половина волос выпала, в мягких тканях копошились личинки мух, взрослые мухи вились над телом.

  Возле мертвеца как ни в чем ни бывало сидела Ирен. На кофейном столике перед ней стояли чашки, она как раз разливала в них кипяток.

  – Кто... Кто это?

  – Жуль вернулся! – воскликнула вдова, поставив чайник. От радости она едва не хлопала в ладоши. – Я не сказал вам сразу. Хотела, чтобы для вас это стало сюрпризом. Вы не узнали его? Неужели он так изменился?

  Она потрепала то, что осталось от волос на голове ее сына, а когда отняла руку, часть его шевелюры отделилась вместе с ее ладонью.

  – Да, леди, изменился, причем весьма сильно.

  – Вот как, а я и не заметила... Возмужал, должно быть. Ну да кого война не меняет? Это и неважно на самом деле, ведь что бы с моим мальчиком не случилось, он навсегда останется моим малышом. Ну что же вы стоите, присаживайтесь, пожалуйста. – Она указала на кресло, стоящее возле Жуля.

  – Не знаю, мэм. Вообще-то я к вам всего на одну минутку. На хозяйстве дел невпроворот. За то время, что меня не было, все пришло в запустение. Теперь, когда я знаю, что вы в порядке, смогу, наконец, заняться этим со спокойной душой.

  Помощник попятился к выходу.

  – Что это вы делаете? – спросила вдова, нахмурившись. – Зачем прощаетесь так быстро?

  – Увы, леди, время не ждет.

  – Выпейте хотя бы чашечку чаю, прежде чем уйти. А я пока схожу за письмами.

  – Письмами?

  – Даже признаться стыдно. Обычно-то меня на все хватает. Но теперь Жуль вернулся, и со всеми этими хлопотами по дому я порой забываю о том, что собиралась сделать. Вот и с письмами так, написать – написала, а отправить забыла. Все ждала подходящего момента, вас ждала то же, мне вас очень не хватало, знаете ли...

  Впихнув мужчине в руки чашку чая на блюдечке, Ирен выбежала из комнаты. Она вернулась через пару минут. Во время ее отсутствия помощник стоически терпел присутствие Жуля и сдерживал себя, чтобы не сбежать. Обменяв чашку чая на письма, он раскланялся перед вдовой и спешно покинул в дом.

  «Какой ужас, – приговаривал он про себя, спускаясь с крыльца, – какой ужас! Бедная, несчастная Ирен. Дурак я, что оставил ее! Нужно было забрать ее с собой вопреки ее решению».

  Совершенно не задумываясь о содержании переданных ему писем, помощник вручил их своему знакомому, который как раз собирался ехать в город и согласился наведаться в тамошний почтовый офис. Между тем в этих письмах Ирен оповещала дочерей о том, что Жуль вернулся, и приглашала их в честь этого на семейный съезд вместе с мужьями и детьми.

  Перед тем, как приехать, дочери написали Ирен. Вдова велела помощнику послать письма, но ничего не сказала о том, чтобы получить на них ответ, вот почему сообщения дочерей так и остались непрочитанными. Утром указанного в письмах дня в дверь дома семейства Моро постучались.

  Ирен открыла дверь, лучезарно улыбаясь, а так как за две недели ее вид ухудшился значительно, то младенцы на руках Жюстины, старшей дочери Ирен, зарыдали, едва увидев бабушку. Прочие члены семейства Моро были поражены не менее, а то и более их, но в силу лет своих отреагировали иначе.

  – Почему только ты не согласилась приехать к нам, когда мы приглашали? Почему не написала, как тебе плохо? – спрашивала Жюстина, коря себя за безучастие.

  – Мама, матушка, как же так? – сквозь слезы приговаривала Адель, младшая дочь, баюкая своего малыша.

  Они вошли в дом, сдерживая рвоту, ибо вонь разлагающегося тела достигла к тому времени апогея.

  – Ничего страшного, доченьки, – отвечала Ирен, смеясь. – Если бы я только знала, что вы приедете сегодня, я бы приготовила для вас пир. Заходите же, проходите в гостиную, располагайтесь и ни в чем себе не отказывайте, а я тем временем найду, чем вас угостить.

  Словами не передать, что испытали сестры, ожидавшие увидеть брата живым и здоровым. Их мужьям же в первые минуты знакомства пришлось сдерживать себя, чтобы не наброситься на мертвеца с кочергой или чем еще.

  Когда слезы от встречи прошли, сестры вывели мужей в коридор на совещание. Было решено на предстоящем ужине мягко подвести Ирен к состоянию Жуля и к необходимости его захоронения, а до тех же пор подыгрывать вдове. Осуществить этот план оказалось крайне трудно: младенцы кричали при виде дяди, а старший сын Жюстины, которому было двенадцать, прятался за мамины юбки. Сестры держали детей подальше от брата, и сами не спешили к нему приближаться.

  – Почему вы ведете себе так, словно он вам чужой? – спросила Ирен, наконец не выдержав. – Это же Жуль, ваш младший братик. Так подойдите же и обнимите его!

  Жюстина посмотрела на Адель. Вздрогнув, та спрятала глаза. Тогда старшая дочь встала и пошла к брату. Она старалась, чтобы на лице ее не отразился весь тот ужас, что она испытывала. Подойдя к брату, она на миг остановилась, собираясь с силами, а затем медленно наклонилась к нему и обхватила его руками.

  Вдруг Жюстина услышала шорохи, это руки Жуля пришли в движение. Она ощутила, как брат прикасается к ней, как прижимает к себе все сильнее и сильнее. Жуль обнял ее туже корсета, что был на нее надет. Он, казалось, пытался выжать из нее весь воздух.

  – Ж-ж-юс-стина! – прошипел Жуль остатками голосовых связок. – С-се-с-тр-ра...

  Муж Жюстины вскочил со своего кресла. Адель ахнула. Младенцы заплакали. Жюстина потеряла сознание. И только Ирен счастливо улыбалась, таким полным ее дом не был уже давно. Дрова весело потрескивали в камине.

  Наступил вечер, и все собрались за одним столом. Во главе его сидел Жуль, и все, кроме Ирен, старались сидеть от него подальше. Ирен накалывала еду у него на тарелке вилкой и подносила к его рту. Жуль открывал его, как послушный птенец, и глотал, не пережевывая. Еда вставала комом у него во рту, распирая его горло, и каждый последующий ком проталкивал вниз предыдущий.

  Тарелка Ирен оставалась пустой. Жюстина, еще слегка бледная, но уже вполне оправившаяся от своего обморока, с тоской смотрела на то, как Жуль ужинает. Всем остальным кусок в горло не лез. Даже старший сын Жюстины, которого отец прозвал Проглотом за непомерный аппетит, лишь вяло ковырялся в тарелке.

  Мухи роились под потолком, садились на стол и пищу. Они облепили мертвеца, ползали оп нему, заползали во все доступные им отверстия.

  – А вы почему не едите? – спросила Ирен, обратив внимание на царившую за столом атмосферу. – Берите пример с Жуля! Вот уж кто-то, а он не расстраивает свою мать. Не правда ли, мой миленький?

  Вдова потрепала сыну то, что осталось от его лечой щеки. Она случайно отщипнула ему кусок кожи вместе с гниющей плотью, обнажив желтые зубы. Адель стошнило в блюдо для омовения рук, «Проглот» выбежал из комнаты. Жюстин поняла, сейчас или никогда.

  – Матушка, – начала она мягко, – когда вы написали нам о том, что Жуль вернулся, мы думали о несколько... другом возвращении.

  – Другом возвращении? – не понимающе спросила Ирен. – О чем вы? Вот же он сидит. О каком еще возвращении вы могли подумать?

  – Понимаете, вы написали так, будто Жуль живой и здоровый...

  – Да, и что же? Ведь так и есть!

  «Боги, ведь она и правда не понимает, о чем я...» – подумала Жюстин. Она беспомощно взглянула на своего мужа. Тот пожал плечами и покачал головой.

  Вдруг все услышали, как распахнулась входная дверь. В прихожей раздалось падение тяжелых сумок и веселый смех Проглота.

  Ирен хотела было встать, но Адель опередила ее.

  – Матушка, позвольте мне самой сходить проверить, кто это.

  Ирен кивнула, и Адель ушла.

  В прихожей она с кем-то заговорила, ей ответил мужской голос. Через минуту в столовую вошел человек, одетый в военную форму. Он был высок, мускулист и статен, имел сильный подбородок и правильные черты лица, его белые вихри вздрагивали при ходьбе.

  – Эмери! – воскликнула вдова и бросилась к старшему сыну.

  – Брат... – сказала ошарашенная Жюстина.

  Ирен обняла Эмери и расцеловала его, но он не ответил на ее ласки. Он смерил взглядом каждого присутствующего, и под конец посмотрел на Жуля.

  – Освободите место. – Приказал лейтенант Моро таким отработанным командирским голосом, что мужья сестер только в коридоре вспомнили о том, что они вообще-то тоже мужчины. – Уведите ее, – попросил он сестер совершенно другим тоном, и те вместе с младенцами и матерью вышли. Ирен сопротивлялась, но была слишком слаба, чтобы помешать им.

  – Что он намерен делать? – спрашивала она у дочерей с испугом.

  Эмори же взял стул, поставил его возле брата и сел. Некоторое время он просто вглядывался в его глаза, пытаясь найти в них хоть что-то от прежнего Жуля, хоть какие-то проблески сознания. Потом он вздохнул и перевел взгляд на огонь в камине. В очаг давно не подбрасывали поленьев, и он немного угас.

  – И врагу не пожелаешь делать то, что мне предстоит. Прости меня, братец, но это зашло слишком далеко. Я верю, что на моем месте ты поступил бы так же.

  Из края левого глаза Жуля выкатилась мутная слеза, на три четверти состоящая из гноя. Одна его века дрогнула, и из-под нее вылезла муха.

  Эмери встал и вытащил из ножен широкий армейский нож. Он прикоснулся к его лезвию пальцем, и на его коже выступила кровь. Он подошел к Жулю, схватил его за руку и принялся за дело...

  Вскоре дымоход дома Моро закоптил в небо иным, черным дымом.

  Прошло несколько лет, но Ирен так и не смогла оправиться от потери Жуля... Или это он, не желая отпускать мать, мерещился ей в каждой тени. Жюстина, чтобы иметь возможность чаще навещать мать, переселилась к ней поближе. Эмери жил вместе с матерью и поддерживал ее до самого конца. Когда же мать умерла, он сжег ее прах. С тех пор всех мертвецов рода Моро сжигали, а не хоронили, как это было принято.

  Запах паленой плоти преследовал всех последующих обитателей дома, пока двести лет спустя в одну ненастную ночь молния не ударила в крышу, отчего дом Моро сгорел дотла, и жить в округе стало много легче.