Текст книги "Казанский университет"

Автор книги: Евгений Евтушенко

16. СХОДКА

Собрало нас сюда не что иное, как сознание невозможности всех условий, в которые поставлена русская жизнь вообще и студенческая в частности…

Из петиции казанских студентов

4 декабря 1887 года

 
В Москве или Казани,
нафабривши усы,
преподают казаки
историю Руси.
Студентов кони давят,
и, сжата в пятерне,
нагайка смачно ставит
отметки на спине.
И что призыв к прогрессу,
и что наивный бунт,
когда в нагайке весу,
пожалуй, целый фунт.
Нагаечка, нагайка,
казаческая честь.
В России власть – хозяйка,
пока нагайка есть.
И против нагаек,
штыков,
государственной страшной махинищи
студенты,
мальчишечки.
Но если боится чего-то
такая махина,
то, значит, лишь сверху тверда,
а внутри – как мякина.
От страха
в ручищах лабазников ломы и гири.
От страха – цензура,
от страха – остроги Сибири.
Боятся суков,
на которых сидят,
своих же шпиков
и своих же солдат.
И Зимний дворец
как штыками утыканный торт,
где морды сидят
за оградой из морд.
Гитара поет,
притишая струну,
в студенческой тесной каморке:
«О, если б все морды сложились в одну
и дать бы по морде той морде!»
И кто-то кричит в молодом озорстве,
заусенцы кусая:
«Пощечину славно влепили в Москве,
а что мы, безруки в Казани?!»
На сходку!
Еще не загинул народ,
пока среди рабства и скотства
в нем дочь новгородского веча живет
студенчества русского сходка!
«Хотят кнутовище нагайки
засунуть нам в глотку?»
«На сходку! На сходку!»
«Россию навек уподобить хотят околотку?»
«На сходку! На сходку!»
«Политзаключенных по тюрьмам вгоняют в чахотку?»
«На сходку! На сходку!»
«Забрали и право и власть,
а народу оставили водку?»
«На сходку!
На сходку!»
И юная лава,
кипящая неудержимо,
и слева и справа
летит на Помпею режима.
И гневно,
упрямо
в котле мятежа,
в клокотанье
Володя Ульянов
со вскинутыми кулаками.
И в актовом зале,
как будто бы в зале Конвента,
за выкриком выкрик
взлетают несметно,
кометно.
«Клянитесь спасти наш народ,
историческим рабством клейменный!»
«Клянемся!
Клянемся!»
«Клянитесь,
что в этой борьбе не допустит никто вероломства!»
«Клянемся!
Клянемся!»
Инспектор Потапов,
примите награду почетную
пощечину!
И выстрел «Авроры»
над питерскими проспектами,
как эхо пощечины,
влепленной в морду инспектору!
Студенчество мира,
лети по-казански вулканно
на морды и мифы
со вскинутыми кулаками!
Уже не нагайку
дубинку суют полицейские в глотку,
но ты продолжаешь
казанскую вечную сходку.
И юно и яро,
отчаянно спрыгнувший с полки,
Володя Ульянов
бушует в Мадриде и Беркли.
В ответ на несущие смерть
самолеты, эсминцы, подлодки:
от сходки студентов
до всечеловеческой сходки!
Все морды планеты
сложились в глобальную сальную морду.
К черту!
Тряситесь от страха,
все морды планеты.
Вы душите правду,
но вам вопреки
тот юноша
вечно семнадцатилетний,
поднявший тогда
и на вас кулаки!
 

17. ПЕРВЫЙ АРЕСТ

Для спасения благомыслящих не щадите негодяев.

Телеграмма министра просвещения И. Д. Делянова в Казань после студенческой сходки

 
Как георгиевскому кавалеру
самый памятный
первый крест,
так и революционеру
самый памятный
первый арест.
Арестованный
это званье.
Круг почета
тюремный круг.
Арестованным быть
признанье
государством твоих заслуг.
Где один человек настоящий
не под слежкой
ну хоть бы один?!
В подозрительных не состоящий
подозрителен
как гражданин.
В государстве рабов и хозяев
поднят лозунг незримый на щит:
«Для спасения негодяев
благомыслящих не щадить».
Косит глазом конь булатный
и копытами частит.
Арестованный Ульянов
не особенно грустит.
Почему должно быть грустно,
если рот хотят зажать?
Пусть грустят в России трусы,
кого не за что сажать.
Рот пророческий, зажатый
полицейским кулаком
самый слышимый глашатай
на России испокон.
Страшно, брат, забыть о чести,
душу вывалять в дерьме,
а в тюрьме не страшно, если
цвет отечества в тюрьме.
В дни духовно крепостные,
в дни, когда просветов нет,
тюрьмы – совести России
главный университет.
И спасибочко, доносчик,
что властям, подлец, донес,
и спасибочко, извозчик,
что в тюрьму, отец, довез.
Вот уже ее ворота.
Конь куражится, взыграв.
Улыбается Володя.
Арестован – значит, прав.
Благодушный рыхлый пристав
с ним на «вы», а не на «ты».
У него сегодня приступ
бескорыстной доброты.
Мальчик мягкий, симпатичный,
чем-то схож с его детьми.
Сразу видно – из приличной,
из начитанной семьи.
Замечает пристав здраво:
«Тюрем – много, жизнь – одна.
Что бунтуете вы, право?
Перед вами же стена».
Но улыбка озорная
у Володи:
«Да, стена,
только, знаете, – гнилая.
Ткни – развалится она».
Обмирает пристав, ежась:
«Это слышу я стрезва?
Неужели есть возможность,
что она того… разва…»
Для него непредставимо,
что развалится режим,
как давным-давно для Рима,
что падет прогнивший Рим;
как сегодня на Гаити
для тонтонов Дювалье,
и в Мадриде на корриде,
и на греческой земле.
Топтуны недальнозорки.
Заглянуть боясь вперед,
верят глупые подпорки,
что стена не упадет.
А смеющийся Ульянов
ловит варежкою снег,
и летит буланый, прянув,
прямо в следующий век.
Там о смерти Че Гевары,
как ацтеки о богах,
мексиканские гитары
плачут, струны оборвав.
Но за ржавою решеткой
нацарапано гвоздем
по-Володиному четко:
«Мы пойдем другим путем».
Может, слышно в Парагвае:
«Перед вами же стена…»,
а в ответ звучит: «Гнилая…
Ткни – развалится она».
И в отчаянном полете
карусельного коня
продолжается, Володя,
вечно молодость твоя.
Бедный пристав – дело скверно.
Не потей – напрасный труд.
Что ломает стены? Вера
в то, что стены упадут!
 

ЭПИЛОГ

 
Спасибо, стены города Казани,
за то, что вы мне столько рассказали.
Мне вновь планида оказала милость,
и, вновь даря свой выстраданный свет,
как в Братской ГЭС,
Россия мне раскрылась
в тебе, Казанский университет.
Фантазия моя весьма слаба.
Я верю только фактам. Я не мистик.
История России есть борьба
свободной мысли с удушеньем мысли.
История – не в тезоименитствах,
а в скрытых соках матери-земли,
и сколько ни рождалось бы магницких,
в России Лобачевские росли.
…Апрель в Казани. Ледоход на Волге.
Жизнь продолжает вечную игру,
и девочка с лицом народоволки
прощается со мною на углу.
Чистейшая, как выдох твой, природа,
она летит по воздуху легко.
Два голубых осколка ледохода
заполонили все ее лицо.
Она – как веткой по небу рисунок,
а с крыш гремит серебряный каскад:
блистательная временность сосулек
кончается раздрызгом об асфальт.
Ах, молодость, лети, хрусти по льдинкам,
живи и властвуй в мире молодом
и будь всегда прекрасным поединком
души с бездушьем и огня со льдом.
Но нарастает на душе короста,
и постаренья ход неуследим.
Быть молодым, когда ты молод, – просто,
и подвиг – быть бессмертно молодым.
Люблю тебя, Отечество мое,
не только за частушки и природу
за пушкинскую тайную свободу,
за сокровенных рыцарей ее,
за вечный пугачевский дух в народе,
за доблестный гражданский русский стих,
за твоего Ульянова Володю,
за будущих Ульяновых твоих.
 

Казань – Москва

1970