Текст книги "Операция «Отче наш»"

Автор книги: Эверт Лундстрём

Соавторы: Ларс Хесслинд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

3

Я затопил камин в гостиной. Моника любила сидеть с поджатыми ногами перед камином наподобие большой ленивой кошки. И лучше всего мы с ней наслаждались любовью как раз у камина. Откровенно говоря, такие минуты я предвкушал сейчас, глядя, как языки пламени все жарче обнимают поленья дров.

В комнате распространился острый свежий запах горящей березы.

Взглядом метрдотеля я еще раз окинул кухонный стол, где керамические тарелки ждали пиццу, а высокие бокалы – красного «божоле». Мой натюрморт дополнялся бутылкой «арманьяка» и двумя пузатыми коньячными рюмками на буфетной полке.

Звонок телефона прервал мои приготовления. У Моники что-то случилось? Она не может прийти?

– Линдберг… – произнес я с тревогой в душе.

– Морган, мир состоит из разумных и не столь разумных людей…

Я тотчас узнал Голос. Тот самый властный, надменный тон. Именно этот человек звонил мне после того, как я получил письмо адвокатской фирмы Марк и Леффлер.

– Надеюсь, ты принадлежишь к первой категории?

– С кем я имею удовольствие обсуждать мой интеллект?

– С твоим кредитором.

– Компания «Дакрон»?

– В письме от компании «Дакрон», которое ты получил вчера, ясно сказано, что ты ей больше ничего не должен?

– Получил вчера?..– Ну конечно, два письма, полученные мной одновременно с посланием адвокатов, все еще лежали невскрытые на столике в передней. – Минутку!..

Не дожидаясь ответа, я положил трубку рядом с аппаратом и вскрыл большим пальцем письмо компании «Дакрон». В сугубо официальных оборотах до моего сведения доводилось, что оплатить мои долги взялось третье лицо. Морган Линдберг и компания «Дакрон» не связаны больше никакими финансовыми обязательствами. Я снова взял трубку.

– Вот, значит… как дело обстоит, – сказал я.

– Именно так. Но если ты будешь вести себя разумно, мы забудем этот долг.

– И для этого надо? – Я знал ответ до того, как он прозвучал в трубке.

– Отказаться от участия в проекте «Викинг Кеми»… Утешением тебе будет списание долга. Шестьдесят две тысячи, Морган. Разве не щедрое предложение?

– А если я не поведу себя разумно?

– Тогда я и мои друзья потребуем вернуть эти шестьдесят две тысячи крон в трехдневный срок. – Голос звучал спокойно, почти безразлично.

– Не люблю, когда меня вот так нечестно загоняют в угол, – сердито сказал я.

– И не загонят, – если будешь вести себя разумно, Морган.

Словно со мной говорил строгий учитель. Мне особенно не нравилось, как он произносит мое имя. Точно я был какой-то нерадивый школяр.

– Катись ты!..– рявкнул я.

– Повторяю – срок три дня. Мы дадим о себе знать, Морган.

Щелчок в трубке – и я стою как дурак. Кипя от злости.

В эту минуту со двора послышался знакомый звук тормозящих по гравию покрышек. Тачка Моники. Тут же следом подтверждение: три коротких гудка. Мо-ни-ка!

– Привет, чемпион!..– донеслось из распахнутой двери, и она утонула в моих объятиях.

Утонула в буквальном смысле слова: я на голову выше Моники и у меня длинные руки.

Смеясь и задыхаясь, она освободилась от моей хватки.

– Горилла… – вымолвила Моника, снимая плащ, который успел собрать дождевые капли, пока она бежала от машины.

– На улице дождь?

– Спрашиваешь!

Она первой вошла в гостиную. При виде горящего камина обернулась, улыбаясь мне. При желании эту улыбку можно было назвать многообещающей. За желанием дело не стало.

Моника постояла перед камином, протянув руки к огню. Когда мне наскучило созерцать ее спину, я положил ладони на плечи Моники и развернул ее кругом.

– Такая же очаровательная, как всегда, мадмуазель!

– Такой же лжец, как всегда, мсье!

Мы рассмеялись, прекрасно понимая друг друга. Настроение было отличное. Пока мы не углублялись через меру в анализ наших отношений, все шло превосходно. Два живых представителя рода человеческого. Разного пола. Совсем недурно.

Я наклонился и прильнул губами к ее левой щеке, чуть ниже глаза. Там, где щеку украшал шрам – напоминание о стеклянной колбе, которая взорвалась во время не слишком удачного эксперимента в бактериологической лаборатории.

Моника крутнула головой и принюхалась, словно белка.

– Что-то горит.

В несколько прыжков я очутился на кухне и успел спасти пиццу от полного обугливания. Моника мягко улыбнулась, садясь за стол.

– Поскребем уголь ножом, – сказала она. – И нажмем на вино, чтобы не чувствовать привкуса.

Даже я не назвал бы Монику красавицей, но она мне чертовски нравилась. Толковая, сердечная и веселая. Не знаю, приведет ли какую-либо женщину в восторг такая характеристика, но меня она вполне устраивала. Будь Моника килограммов на пятнадцать потяжелее и будь ее руки посильней, я взял бы ее матросом на «Шерп». Высшая похвала в моих глазах.

– А теперь давай рассказывай… – сказала она.

– О чем? – я изобразил непонимание.

– Ты плохой актер. Тебя же распирает.

Между кусками горелой пиццы и глотками красного вина я поведал ей о совещании у адвокатов Марк и Леффлер. Рассказал про Билла Маккэя, про Кубок «Америки», про Марстранд. О парусах. Но умолчал о Голосе.

Моника внимательно слушала меня. Она перестала есть. Пицца с анчоусом, помидором, маслинами и пресным сыром остывала на ее тарелке.

Кончив рассказывать, я смолк, глядя на нее. Небесно-голубые глаза Моники (знаю, что это звучит романтично, но они в самом деле небесно-голубые) были устремлены на меня. Однако я не видел в них обычной улыбки.

– Вот как. Что ж, поздравляю, – еле слышно молвила она, резко вставая и подходя к окну.

Стоя спиной ко мне, Моника смотрела на улицу сквозь расписанное дождевыми струйками окно. Гавань вдали была окутана густым мраком.

Я тоже встал, сделал несколько шагов, но растерянно остановился. Два метра, отделявшие меня от спины Моники, вдруг превратились в бездну.

– Похоже, ты не слишком рада за меня, – обратился я к спине.

– Я уже поздравила, – сказала Моника оконному стеклу.

– Не от души.

Она повернулась и посмотрела на меня. Я вспомнил Билла Маккэя, он так же испытующе смотрел сегодня, как бы прикидывая, чего я стою.

– Ты вправе требовать этого? – спросила она.

– Разделенная радость – двойная радость. Или это уже не так?

Моника промолчала.

– Разве ты не понимаешь, что это означает для меня?

– Почему же. Понимаю, что это означает для тебя. И для меня.

Она снова отвернулась к окну.

– Не я же придумал Кубок «Америки»!

Разумеется, Моника была слишком умна, чтобы комментировать такую глупую реплику. Но я опять увидел ее взгляд, взвешивающий мою персону на голубых весах.

– По правде говоря, Морган, в жизни ты по-настоящему любил только два существа, – произнесла она медленно и задумчиво.

– И кого же, кроме тебя?

Я сделал попытку преодолеть бездну и притянуть к себе Монику, но она уклонилась.

– Дитте и я в счет не идем, – ответила Моника. Дитте, моя бывшая жена, – вот уж о ком я вовсе не был расположен говорить сейчас. И без того все шло на перекос.

– Могу я узнать, кого ты подразумеваешь?

– Море и твою яхту.

Не найдя слов для ответа, я выдавил из себя смешок, точно она пошутила. Хотя в душе понимал, что это не было шуткой.

– Я пойду, Морган.

– Пойдешь?

Она направилась мимо меня в переднюю, и я побрел следом за ней, словно пес. Мой словарный запас был исчерпан. Все не так, все неладно…

– Моника…

Я обнял ее плечи, ощущая влагу невысохшего плаща.

– Ты хочешь, чтобы я отказался? Тебе этого надо?

– Сам решай.

В одном свитере я вышел с ней под проливной дождь.

– Ступай в дом, Морган. Ты промокнешь.

Она села в машину и захлопнула дверцу, и я возвратился в дом. Стоя мокрый насквозь на пороге, я проводил взглядом стремительно удаляющиеся задние фонари ее малолитражки.

Опускаясь в кресло перед камином, чтобы просохнуть, я громко сказал весело пляшущим языкам пламени:

– Черт бы побрал этих баб!..

Анетта Кассель позвонила уже в половине десятого утра. Голос ее был так же приятен для слуха, как накануне. Цифры, которые она назвала, тоже ласкали слух. Я еще раньше решил, что вознаграждение за участие в Кубке «Америки» вполне устроит меня, если оно будет равно доходам, которые за тот же срок можно ждать от моей мастерской. Между тем мне предложили вдвое больше. С помесячной выплатой.

– Как звучит эта сумма? – спросила Анетта Кассель.

– Звучит хорошо, – ответил я, а сам подумал, что это не поможет мне раздобыть в трехдневный срок шестьдесят две тысячи.

– Я рада. Когда мы можем ждать окончательный ответ господина Линдберга?

– Сию минуту.

После секундной тишины:

– И каков он будет?

– Ответ – да.

В трубке прозвучал мягкий воркующий смех.

– В таком случае желаю господину Линдбергу добро пожаловать… в нашу команду.

– Спасибо!

– Поскольку нам предстоит работать вместе, – добавила горлинка, – может быть, перейдем на «ты»?

– С удовольствием.

– Отлично. Возможно, Билл Маккэй позвонит тебе вскоре.

– Я дома.

Билл позвонил через двадцать минут.

– Добро пожаловать в наше семейство, – начал он. – Я хочу показать тебе кое-что. Приезжай в пятницу, в двенадцать часов, в гостиницу «Парк Авеню». Буду ждать.

Он положил трубку, не дожидаясь ответа, уверенный, что я не стану возражать.

В пятницу я ровно в двенадцать остановил своего «комби» у входа в «Парк Авеню». Тотчас из гостиницы вышел Билл и сел рядом со мной.

– Вижу, что я не ошибся в тебе, – сказал он.

– Ты о чем это? – удивился я.

– Двенадцать часов – ни минутой раньше, ни минутой позже. – Он примостил спичку между зубами.

– Куда едем? – спросил я.

– Марстранд.

В полном молчании мы выбрались из города на шоссе. Я размышлял о том, что прошло три дня после предупреждения Голоса. Срок уплаты долга истек. Шестьдесят две тысячи. Мой бумажник пуст.

– Твое жалованье начисляется с сегодняшнего дня, – заметил Билл Маккэй, словно прочел мои мысли.

– Как скажешь.

Весна растопила ледяную корку на полях. Между бороздами поблескивали лужицы. Тут и там по ним бродили чайки в поисках червей. В тени на опушках местами еще белели клочки снега.

– Весной я словно старый футболист, – сказал вдруг Билл Маккэй. – Его манят зеленые поля, меня же – синие просторы.

Я поглядел на него краем глаза. Впервые я слышал, как Билл говорит что-то о самом себе. Или он просто размышлял вслух? Остальную часть пути Билл молчал. Нарушил молчание лишь после того, как мы ступили на борт катера, который ходит через пролив между островами Коровьим и Марстранд.

– Мы едем к Георгу, – сообщил он.

Билл явно знал дорогу к разместившейся в бывшей гостинице парусной мастерской и направился прямиком туда, когда мы сошли на берег. В тишине далеко разносились наши гулкие шаги. Последний подъем перед площадью с ее столетним серебристым тополем был вымощен красными гранитными плитами. Большинство окон в крашеных деревянных домах было закрыто плотными шторами.

Билл без стука отворил дверь мастерской. А и соблюди он этикет, вряд ли кто-нибудь услышал это бы за стрекотом швейных машин. Нас встретил знакомый запах смоленых снастей и пчелиного воска. В полу просторного цеха было пять колодцев, на краю каждого стояло по швейной машине – все в работе. Трое мужчин и две женщины шили паруса для иолов. Еще двое мужчин кроили полотнища заготовок.

Георг сидел в конторке, рассматривал чертеж. Отложив его в сторону, вытер руки о запачканные джинсы, прежде чем поздороваться с нами.

– Я захватил с собой Моргана, он теперь член нашей команды, – сообщил Билл Маккэй.

– Рад поработать вместе с тобой, Морган, – сказал Георг, широко улыбаясь.

– Я тоже, – отозвался я, а про себя подумал: да справимся ли мы с такой титанической работой?

У меня даже защемило под ложечкой от тревоги.

– О'кей, парни, – ухмыльнулся Билл, – начинаются ваши бессонные ночи.

Можно было подумать, что ему доставляет удовольствие обрекать на муки других людей.

– Завтра же и переедешь сюда, Морган, – добавил он, мотнув головой в мою сторону. – Номер в «Гранд-Отеле» заказан.

Я промолчал, понимая, что это приказ.

Билл жестом пригласил нас следовать за ним. Я поглядел на Георга. Он смиренно пожал плечами, и мы вышли из мастерской.

Билл привел нас на скалы в западной части острова Марстранд. Хлесткие порывы норд-веста стегали лицо. В небе над фьордом стремительно проносились низкие серые тучи. Волны с шипением бились о камень.

– Как называется вон тот маяк? – спросил Билл Маккэй.

– «Отче Наш», – ответил Георг.

Билл достал черную записную книжку и что-то пометил.

– А тот остров с береговым знаком?

– Шерилея.

Билл быстро набросал схему на чистом листке.

– В этом фьорде мелей много? – осведомился он.

– Совсем нет, – сказал я.

Тучи скользили мимо маяка, время от времени совсем закрывая его. Погода вполне соответствовала моему подавленному настроению.

Используя воздушные потоки, над фьордом парила морская чайка. Внезапно она спикировала к подножию скальной плиты. И тут же взмыла над пеной прибоя, держа в клюве коричневый пушистый комочек. Сквозь гул ветра к нам донесся тревожный крик испуганной гаги. Поздно. Отставший от стаи птенец был крепко схвачен клювом хищника.

Очутившись над сушей, чайка выпустила добычу, приземлилась рядом с ней и принялась разрывать на части окровавленное тельце. Желтый клюв стал красным. В несколько секунд все было кончено.

– Закон природы, – заметил Билл. – Сильный побеждает слабого.

Казалось, увиденное было ему по нраву.

– Не назвать ли нам нашу яхту «Морская чайка»? – продолжал он.

– Американцы не похожи на неоперившихся птенцов, – заметил я.

Билл рассмеялся. Я подумал, что он так же чужд жалости, как морская чайка.

– Ветер холодный, – поежился Георг.

– Еще успеешь попотеть в мастерской. – Билл похлопал его по плечу. – Пошли обратно, я вам кое-что покажу.

Мы пересекли плиту, на которой пировала чайка. От птенца осталась только окровавленная желтая лапка с тонкими перепонками. Здесь Билл Маккэй остановился, встал лицом к морю и поглядел на окутанный дымкой маяк.

– Операция «Отче Наш», – сурово молвил он.

Я обернулся, и при виде его лица ветер показался мне вдвое холоднее.

Мы молча миновали крепость и спустились в город.

Летом Королевская улица кишела людьми, теперь же не было ни души, если не считать стайку воробьев. Мы свернули на Долгую улицу и очутились перед курзалом – белым деревянным строением, щедро украшенным затейливой резьбой. Подойдя к входной двери, Билл достал из внутреннего кармана ключ с большой деревянной биркой и бросил мне. Я ухитрился поймать его на лету.

– Это тебе ключ от вашей парусной мастерской, – сообщил Билл Маккэй.

В бывшем танцзале работали пилы, стучали молотки. Дверь в него бьиа открыта. Мы с Георгом вошли следом за Биллом. Три столяра мастерили швейные колодцы на эстраде, где во время танцевальных вечеров обычно размещались музыканты. Пол был размечен вдоль и поперек полосками белой липкой ленты. Чем-то этот узор напомнил мне туры народных танцев.

– Мы арендовали курзал на полтора года, – бросил Билл Маккэй так, словно иначе и быть не могло.

В его словах содержался ответ на один из беспокоивших меня вопросов: паруса для двенадцатиметровки занимают изрядную площадь, и мастерская Георга показалась мне тесноватой.

– У меня тут, парни, приготовлен для вас маленький сюрприз. – С этими словами Билл проследовал в дальний конец зала, отворил дверь в боковую комнату, и мы увидели гору плотно набитых зеленых дакроновых мешков.

– Гардероб «Интрепида», – сообщил он, кивнув на мешки.

На двух мешках я прочел: «Большой генуэзский стаксель», «Штормовой стаксель». Под надписью – красный фирменный знак Теда Худа.

Георг вытащил мешок с большим стакселем. Белыми буквами на нем значилось: «ЮС 22 ИНТРЕПИД». Я помог моему другу расстелить парус на полу танцзала. Стаксель был сложен по всем правилам. Жесткий ликтрос передней шкаторины свернут в плавные петли руками специалиста. Хотя парус был сшит в 1967 году, белое, без единого пятнышка полотнище выглядело как новое.

– Дакрон «ланпорт», – заключил Георг, потянув на себя заднюю шкаторину.

– Похоже на то, – согласился я. – Почти не растягивается.

Странно было, стоя в помещении Марстрандского курзала, держать в руках знаменитые паруса Худа, о которых я столько читал. Паруса, обеспечившие в 1967 году победу «Интрепида» в гонках на Кубок «Америки». Несомненно, в них крылась немалая часть тайны замечательных достижений этой яхты. В мягкие изгибы жестких швов были вложены несравненные познания Теда Худа о ветрах и море.

Поглаживая ладонью самые знаменитые в мире паруса, я вдруг подумал о том, что именно в этом зале познакомился с Моникой. Там, где теперь расстелен генуэзский стаксель, я два года назад впервые танцевал с ней. Закрыв глаза, я вновь слышал музыку и веселые, возбужденные голоса участников бала в честь регаты.

– Это же настоящее сокровище! – воскликнул Георг. Билл Маккэй улыбался, видя наше восхищение.

– Неужели вы думали, что я брошу вас на произвол судьбы? В таком важном деле, как пошив парусов для претендента. – Он весело рассмеялся. – Ну уж нет.

Итак, парни, перед вами образец парусов двенадцатиметровки. Есть на что опереться, конструируя новые. Время идет, и свежие идеи оказываются лучше старых. Теперь ваша очередь. Отталкивайтесь от достижений Теда Худа, и быть вам в аду, если не добьетесь успеха…

Он легонько пнул ногой лежащее на полу полотнище, как бы подчеркивая, что этот парус принадлежит прошлому. Будущее предстояло создавать нам с Георгом.

– О'кей, Билл, – сказал Георг. – Постараемся оправдать твои надежды.

– Да уж постарайтесь. Иначе я перережу вам глотку. – Он сопроводил эти слова своим сухим смешком.

Ответственность монотонным грузом навалилась на мои плечи. Стараясь не выдать свои ощущения, я наклонился над стакселем, чтобы помочь Георгу складывать его. Потом мы взялись каждый за свой конец мешка и забросили его на самый верх зеленой груды. Кто сам не работал с парусами двенадцатиметровок, вряд ли поймет, что это такое. Расстели мы рядом друг с другом все паруса «Интрепида», они сравнялись бы площадью с тринадцатью теннисными кортами.

Вот и судите о масштабах задачи, которую взялись выполнить мы с Георгом.

Казалось, Билл Маккэй, стоявший за моей спиной, прочел мои мысли.

– Вот именно, Морган, – произнес он. – Наша яхта должна быть оснащена не хуже «Интрепида». Ни одной тряпкой меньше. А то и больше.

Я пожал плечами, словно речь шла о пустяках.

– Завтра, как только ты придешь, Морган, проверим всю груду и организуем работу, – предложил Георг, обозревая мешки.

– Как хочешь.

Мы вернулись в танцзал с его белыми полосками липкой ленты. Георг указал на них вопросительным жестом.

– Я обозначил размеры передней и задней шкато-рин большого и штормового генуэзских стакселей, – объяснил Билл. – Чтобы видеть, насколько штормовой меньше большого. Захотите что-нибудь менять – убирайте ленту.

Мы с Георгом понимающе переглянулись. Билл Маккэй явно успел уже сделать кое-какие расчеты для яхты-претендента.

Георг проводил нас до катера, пожелал счастливого плавания, и мы, смеясь, поднялись на борт.

Не успел катер отчалить, как широкая спина Георга уже скрылась за рыбной лавкой Арвидссона. Мне нравился этот человек. Его спокойствие умеряло мою тревогу за успех нашего предприятия.

Первый отрезок дороги от Марстранда в сторону Гётеборга изобилует узкими поворотами, и я сосредоточился на управлении машиной. Билл сидел рядом, закрыв глаза, словно дремал.

– Мне теперь предстоит поработать с конструктором… – заговорил он, когда мы подъехали к Кунгэль-ву. – Так что мы с тобой увидимся, наверно, не раньше конца месяца, когда появятся остальные члены команды. Но ты знаешь, где меня найти, если что.

Я кивнул.

– Могу я узнать, кто будет конструктором?

– Мона Лиза. – С этими словами Билл снова задремал, предоставляя мне обдумывать услышанное.

На самом деле тридцативосьмилетнего инженера-судостроителя из института Чалмерса звали Гуннар Эк-лунд, но для любителей парусного спорта он давно уже был Моной Лизой. Участвуя мальчишкой в школьных легкоатлетических соревнованиях, он упал на восьми-сотметровке, споткнувшись на вираже, и кто-то наступил ему шиповкой на верхнюю губу. Так достался ему памятный приз: шрам и кличка, известная во всей Европе; кривая улыбка Эклунда лукавством нисколько не уступала той, которую увековечил Леонардо да Винчи. Женившись пятнадцать лет назад, он воспитал двух парнишек, успешно выступающих в классе «Оптимист».

– Мона Лиза не должен подвести, – задумчиво произнес я.

– Иначе я не выбрал бы его, – ответил Билл, не открывая глаз.

Что говорить, отважный выбор. Моне Лизе принадлежала конструкция полутонников, которые последние три года выигрывали кубок в своем классе, причем его решения были настолько смелыми и неординарными, что изрядно удивили многих. Гидродинамические испытания больших корпусов в исследовательской лаборатории института Чалмерса обогатили его впечатляющими новаторскими идеями, вызвавшими, впрочем, замешательство и скепсис у многих знатоков. Даже те, кто признавал его талант, сопровождали оговорками свои оценки. За спиной Моны Лизы говорили о «везении новичка» и «счастливых случайностях».

При желании Билл Маккэй мог бы найти куда более опытных и надежных конструкторов.

– Очень уж рискованный выбор… – заметил я. Билл Маккэй устремил на меня свои серо-голубые.

– Ошибаешься, Морган. Мне чужд безрассудный риск. Я знаю, что делаю.

По его голосу я понял, что эта тема исчерпана.

Остаток пути мы проделали молча. Тишину нарушал только дробный стук весеннего дождя по крыше моего «комби».

Перед входом в гостиницу «Парк Авеню» я остановился, и Билл вышел из машины.

– Жди звонка, – сказал он.

– Господи, пронеси, – отозвался я.

Он весело усмехнулся и пропал в группе туристов, которые в эту минуту высыпали из вестибюля.