Текст книги "Война богов"

Автор книги: Эварист Парни

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Скорбь и печаль языческих богов.

Сражение.

Победа Геркулеса над Самсоном.

Святые женского пола кидаются в атаку под предводительством Юдифи: атака не удается, но Юдифь кое-что приобретает.

Отступление языческих богов. Блокада Олимпа.

Вылазка Приапа с сатирами.

 
Покинув мир, пристанище печали,
Шесть праведных (преданья говорят),
На небеса отправившись, стояли
У наглухо закрытых райских врат.
Выходит ангел, каждого подряд
«Какой ты веры?» строго вопрошая.
 

П е р в ы й

 
Вот добрый мусульманин пред тобой.
 

А н г е л

 
Иди в магометанский угол рая.
Налево он. Ну, подходи, второй!
 

В т о р о й

 
А я – еврей.
 

А н г е л

 
Так разыщи скорее
Своих в раю. А ты зачем еврея
Толкаешь? Кто ты?
 

Т р е т и й

 
Лютеранин я.
 

А н г е л

 
Войди ж! Твоих собратий тут семья.
Не заблудись: храм лютеран направо.
 

Ч е т в е р т ы й

 
Я – квакер.
 

А н г е л

 
Ну, так шляпы не снимай.
Найдется и для квакеров забава:
У них свой клуб, где курят трубки.
 

Ч е т в е р т ы й

 
Браво!
 

П я т ы й

 
Я добрым был католиком, узнай,
И удивлен до крайности, признаться,
Что мавр и жид идут со мною в рай.
 

А н г е л

 
Иди, иди, не стоит удивляться.
Еще один? Поди сюда, шестой!
А ты какой же веры?
 

Ш е с т о й

 
Никакой.
 

А н г е л

 
Но каждый ведь во что-нибудь да верит!
 

Ш е с т о й

 
Я веровал в бессмертие души,
Да в бога, что поступки наши мерит.
 

А н г е л

 
Войди же в рай! Где сесть – ты сам реши.
 

 
Так умствовал (безумствовал, скорее)
Один мудрец, философ-нелюдим.
Благой господь да сжалится над ним!
Не верьте сей кощунственной идее!
Нет, верьте так, как верили отцы,
Любите так, как матери любили!
Любите, верьте, чтобы вам открыли
Свои врата небесные дворцы!
Но погодим: сейчас война начнется
На небесах, и рать пойдет на рать;
Не все успел Христос завоевать,
Мы поглядим, как дело обернется.
 

 
Забыты всеми, в вотчине своей
Языческие боги прозябали.
Что за напасть! Чем дальше – тем трудней:
Дары, куренья – все позабирали
Счастливые соперники у них...
Ну, как прожить без жертв и благовоний?
Голодным дела нет до церемоний,
И воины на стенах крепостных
На скудное роптали пропитанье,
Жалели о былом преуспеянье;
Нахмурив лоб и стиснув кулаки,
На христианах душу отводили,
Людей и так, и этак поносили.
Но был рассеян приступ их тоски
Вдруг облаком большущим фимиама
«Ого! – они воскликнули, – у нас
На много дней окажется запас.
Ура! Обед сюда несется прямо,
И червячка мы заморим сейчас!»
 

 
Надежда на обед не оправдалась,
Хоть слюнки у язычников текли.
Ведь облако сие сопровождалось
Эскортом многочисленным: с земли
Добычу сорок ангелов несли.
И, не внимая трезвому рассудку,
Солдаты рассердились не на шутку.
Нарушен был Юпитера приказ:
Набросились они без дальних фраз
На ангелов, едва живых от страха,
Осыпали их со всего размаха
Ударами под вопли «Караул!»
И не один без крыльев улизнул.
 

 
Хотели завладеть своей добычей
Язычники (таков войны обычай).
Не тут-то было! К ангелам как раз
Из рая подоспело подкрепленье.
Спешит и от Юпитера тотчас
К своим подмога; вновь кипит сраженье.
Хоть было тридцать против одного,
Однако неизвестно, кто кого?
Держался каждый воин молодчиной,
Отважны у Юпитера бойцы.
Но вот Самсон... Дрожите, наглецы!
Он победит вас челюстью ослиной,
Оружием, прославленным навек:
Когда-то он убил сто человек,
Размахивая ею, как дубиной.
Бегите же, не то вам всем – капут!
Но ты, Самсон, гляди все время в оба
Семь волосков, что у тебя растут
На темени – оберегай особо:
В них – мощь твоя! Вот в сечу он полез
Один смельчак бежит наперерез:
«Я в силищу твою не очень верю!
Найдется дело моему мечу:
Твой зад я им слегка пощекочу
И ширину твоей спины измерю!»
Но тут ослиной челюсти удар
Обрушился на челюсть краснобая.
Невесть куда девался речи дар,
И каждый, от беды себя спасая,
Стал биться молча, местью устрашен.
Победу торжествует наш Самсон:
Все небо сплошь усеяно зубами,
Которые он выбил... Беглецами
Был Геркулес об этом извещен.
Алкмены сын, чьи очи засверкали,
Покинув вал, на выручку спешит.
Огромными скачками он бежит,
И христиан сердца затрепетали.
Так иногда, рыча, с ливанских гор
Спускается свирепая гиена;
От бешенства из пасти брызжет пена
И мечет пламя разъяренный взор.
И смерть, и страх подкрались вместе с нею
К пасущимся у ручейков стадам,
К собакам, овцам, детям, пастухам...
 

 
Гордясь непобедимостью своею,
Герой, что филистимлян одолел,
Алкида ждал, неустрашим и смел.
Но столь же храбр и победитель Кака
Кого не сокрушит его атака?
Огромною дубиной, разъярен,
Богатырю удар наносит он.
На мелкие кусочки разлетелся
Самсона шлем; невольно наш герой
Склонил главу, потер ее рукой.
Мир перед ним внезапно завертелся,
Посыпались вдруг искры из очей.
Он на ногах огромных пошатнулся,
Но лишь на миг. – «Вот я тебя, злодей!»
И челюстью ослиной размахнулся
Силач Самсон. Тут всемогущий бог
Богатырю еврейскому помог:
Хоть Геркулес увертливый нагнулся
Дубина разлетелась на куски...
Узнайте мощь Самсоновой руки!
Храбрец Алкид в лицо ему швыряет
Обломок, остававшийся в руках,
И за власы противника хватает.
Всех христиан объял великий страх,
Они вопят: «Ах он, проклятый! Ах!
Погибнет чудодейственная грива!
Допустим ли, чтоб потерпел урон
Непобедимый, гордый наш Самсон?
Спасем его! На помощь, братцы! Живо!»
 

 
Так, если ястреб хищный нападет
На зяблика, и жертва нападенья
Уже не мелодическое пенье,
А жалобные крики издает
Слетаются тотчас лесные птицы:
Дрозды, скворцы, малиновки, синицы
И остальная птичья мелюзга,
И окружают лютого врага,
Хотя вниманья тот не обращает,
Летят за ним, и писк их оглашает
Леса и рощи... Так же защитил
Богатыря ретивый этот пыл.
 

 
Алкид к угрозам этим глух остался:
Самсона он за волосы таскал,
Покуда начисто не оторвал
Святой вихор. О, что за вопль раздался!
А вслед за тем какой поднялся крик
Во вражьем стане! Головой поник
Самсон – куда весь пыл его девался?
Он тягу дал; но враг, неумолим,
Его дубася, мчится вслед за ним.
 

 
Пытаясь захватить предмет раздора,
Язычники накинулись толпой.
Хоть натиск был отбит очередной
От аппетита бесятся обжоры,
Вновь ломятся, и вот в конце концов
Прокладывают путь среди врагов.
Приблизившись к своей заветной цели,
От голода они осатанели;
Со всех сторон насели смельчаки
На облако, и сразу на клочки
Пахучую добычу разорвали.
Порывы ветра клочья прочь умчали.
Их ловят нападавшие... Но вот
Все воинство из рая поспешило,
И глас архистратига Михаила
Команду: «Стр-р-ройся!» зычно подает.
И Троица, покинув штаб-квартиру
(Шесть тысяч ангелов – ее конвой),
Благословив войска, их командиру
Дает приказ начать великий бой.
 

 
Язычников напрасны все усилья:
Что может сделать горсточка солдат,
Когда враги ей противостоят
Сплошной стеной, и у врагов есть крылья?
Разумнее, пожалуй, отступить.
Такое было принято решенье.
В порядке совершилось отступленье.
Чтоб натиск нападавших отразить,
Нужна была мощь Марса и Беллоны.
Пыл недругов умерив боевой,
Они крушили целые колонны,
И вскоре на небесной мостовой
Нагромоздили тел большую груду.
Но сыплются удары отовсюду
С удвоенною силою на них,
И Марса пыл неукротимый стих.
«Проклятие! – вскричал он, – им конца нет!
Ведь этак и рука разить устанет!»
Неустрашим, врагам наперекор,
Он сдерживал их яростный напор.
 

 
Теперь заглянем в райские чертоги.
Святые пола женского в тревоге
Остались, и гадали вперебой,
Чем кончится кровопролитный бой,
Участия Юдифь не принимала
В их болтовне; задумчиво шагала,
Склонив главу, невдалеке она,
Своими мыслями поглощена.
Доказывали всем неоспоримо
Походка и отрывистая речь,
Что амазонка, скукою томима,
Мечтает: чью бы голову отсечь?
Остановясь, воскликнула святая:
«Черт побери! Горазды вы болтать.
Не лучше ли врагам бока намять,
Чем здесь, в раю, бездельничать, скучая?
Кто мне поможет в замысле лихом?
Эй, женщины, последуйте за мною!
Зайдя во фланг, на них мы нападем
И разобьем, клянусь вам головою!»
 

 
Ее слова и величавый вид,
Кулак, врагу издалека грозящий,
И взор, свирепый как у Эвменид,
И поза гордая, и меч разящий,
А особливо – дела новизна
Всех увлекли. Да здравствует война!
Три сотни дев спешат к Юдифи смелой.
Она переодеться им велела,
Случайностей желая избежать.
Плащи они накинули – ведь сыро!
У каждой-щит, и каска, и рапира:
Коль подражать бойцам, так подражать!
 

 
На небесах Юдифь уже бывала
И впереди отважно зашагала.
Их полк, за облаками прячась, шел
И подбирался к цели постепенно.
Но зорок был и бдителен отменно
Надежный страж – Юпитера орел.
К владыке он отправился с докладом
И Феб с немногочисленным отрядом
Разведку в поднебесье произвел.
 

 
По тучам и они маршировали,
Пока воительниц не повстречали.
Кто струсил – вам нетрудно угадать. ..
Посовещавшись, обратились вспять
Все девы, или попросту удрали,
Щиты свои и шлемы побросав
И окрикам полковницы не вняв.
 

 
Меж тем отряд свой в боевой порядок
Построил осторожный Аполлон.
Меч золотой выхватывает он.
«Какая нерешительность повадок!
Как много на одежде лишних складок!
Все это странно: рук их белизна,
Колен округлость, бедер ширина.
В военном деле, видно, очень слабы
Сии враги... Неужто это – бабы?
Взгляну вблизи!» И с поднятым мечом
К ближайшей он направился бегом.
От ужаса присела амазонка,
Увидев меч, и завизжала тонко:
«Ударит он! Попала я в беду!
Уж лучше я заране упаду!»
И поскорей бросается врастяжку
Она ничком... Смеется удалец:
Ведь под плащом заметил, наконец
Он кое-что, и пощадил бедняжку.
«Вы видели? – солдатам он сказал.
Ну, так и есть, я верно угадал.
Их убивать, пожалуй, не годится.
Отшлепаем-ка их по ягодицам!»
 

 
Услышав это, рявкнули «ура!»
И, буйною веселостью объяты,
На амазонок ринулись солдаты.
Их возбуждала славная игра.
Тузили всех, особенно дурнушек:
Для них не пожалели колотушек.
К хорошеньким судьба была добра:
Рука, удар не нанося напрасный,
Касалась кожи белой и атласной,
И ласкою вдруг делался шлепок,
И вместо «хлоп!» вдруг раздавалось «чмок!»
 

 
Одни из дев поспешно удирали,
Другие не спешили убегать,
Как бы желая, чтобы их догнали,
Догнавши же – отшлепали опять.
Игра богов! Повсюду в то мгновенье
Виднелись белоснежные зады.
Как не пожать победы той плоды,
Особенно, коль нет сопротивленья?
И вот такая воцарилась тишь,
Что было б слышно, как бежала мышь.
 

 
Но перейдем к вождям, к их поединку.
Сражаться так Юдифи – не в новинку.
Ее поймал бог Пинда молодой.
«Ну, берегись! – святая прошептала.
Бороться я не буду, милый мой,
Но ты своей заплатишь головой
За честь мою». Противиться не стала
Она, хоть целомудренна была,
Желаньям бога, да и не могла...
Ждала она, сама раскрыв объятья,
Когда начнет ее противник млеть,
Вошла во вкус приятного занятья
Врага потом успеет одолеть!
В утехе Феб ее опережает
И сызнова атаку начинает
(На то он бог). «Добро! Теперь ты – мой!»
Юдифь решила, ловкою рукой
Придвинув меч, лежавший недалеко.
Святая ошибалась, и жестоко:
Феб вовремя удар предотвратил
И за руку коварную схватил.
«Черт побери! Стараюсь вам в угоду,
А вы меня задумали убить,
Как будто я хотел вас оскорбить...
Не стоит заводить такую моду.
Вы беспрестанно тянетесь к мечу,
Стремясь меня скорее уничтожить...
Я добр и подражать вам не хочу,
А только ваши прелести умножить».
Коварным он дотронулся перстом
До некоего места, что причастно
Рождению истомы сладострастной;
(Мы словом греческим его зовем).
Он произнес при этом два-три слова
(Заклятие, наверное), и вдруг
То место выросло... Велик испуг
Юдифи, и не чаявшей такого.
Она глядит, смущенья не тая:
«Кто – женщина или мужчина я?»
Опомнившись, святая наша хочет
Ударить Аполлона; тот хохочет.
Ее удар легко он отразил...
Но этот поединок прерван был
Не приняли участия в сраженье
Уродливые старые дуэньи:
Они спасались бегством от шлепков.
Чего они боялись, в самом деле?
Преследовать их вовсе не хотели.
И, отбежав на сотни три шагов,
Они назад с досадою глядели.
Читатели легко вообразят
Их злость и гнев... Чего не натворят
Сердитые старухи? Страх минутный
Рассеялся; спешат они назад,
Дабы напасть на тех, кто невпопад
Игре предался новой и распутной.
Хоть кое-кто ее уже кончал,
Но ряд бойцов, замешкавшись, отстал
Последние особенно годились
Для кары, и немедля напустились
На них старухи. Вот борьбы исход:
Кто шлепал – был отшлепан в свой черед.
Друзья, за них не думая вступаться,
Тем зрелищем сбежались любоваться,
Дразнили их: «Ну, будете вы знать,
Приятели, как вовремя кончать!»
 

 
Отшлепав их, святые недотроги
Набросились и на притворщиц тех,
Чьи принципы не очень были строги,
Кому был бой предлогом для утех.
Посыпались ругательства сначала,
Затем пинки; пинков старухам мало,
Их гнев растет, их руки – как клешни...
Вот в волосы вцепляются они,
И кой-куда еще ожесточенно
(Язычники глазели восхищенно)
И подкатились под ноги вождям...
Как передать Юдифи возмущенье?
Она вскричала с гневом: «Стыд и срам!
Где видано такое повеленье?
Как! Вы пришли, чтоб колотить врагов,
И передрались из-за пустяков
На их глазах! Сбесились, вероятно?
Какой позор! Вы спятили с ума?
Эй, перестать, покуда я сама
Не выдрала вам волосы! Понятно?»
От слов святая к делу перешла
И расточать удары начала.
Смеялся Феб, конечно, до упада.
Затем ушел, встав во главе отряда.
Долину эту между облаков
Теперь зовут Долиною шлепков.
 

 
А общее сражение все длилось...
Язычникам несладко приходилось,
Их дрогнул строй .. Как разъяренный барс,
Сражался, окружен врагами, Марс.
«Что нужно вам, о сборище каналий?
Воскликнул он. – Вас дьявол обуял?
Должно быть, захотелось этой швали,
Чтоб я вторично всех пообрезал?»
Погнулся щит, шлем с головы свалился...
На кучу им поверженных врагов
Он встал ногою твердой, укрепился.
Марс отступать не может! Не таков!
Отчаянно, со всех сторон теснимый,
Боролся он один, неустрашимый.
Над всеми возвышался сей колосс,
Как бури не боящийся утес.
 

 
И увидал Юпитер: до победы
Им далеко; грозят большие беды.
Схватив эгиду и перуны, он
Сесть на орла сбирался, разъярен.
«Слепому гневу не давайте воли!
Рекла Минерва. – Такова судьба.
Смиримся, в ожиданье лучшей доли!
Нас не спасет бесплодная борьба.
Есть и у них перуны в изобилье,
Перунам вашим старым не чета.
Зачем же вам в кичливого Христа
Кидать их? Надо скрыть свое бессилье.
На время перемирье заключим.
Взгляните: наши храбрые солдаты
Отважны, но теснят их супостаты.
Их слишком мало. Прикажите им
Вернуться снова к стенам крепостным.
Запритесь в них, а я пущусь в дорогу.
Отправлюсь я и к Гогу, и к Магогу.
Я иноземным расскажу богам
О гибели, что угрожает нам;
В их интересах оказать подмогу».
 

 
Благоразумному совету внял
Юпитер, вынудив себя сдержаться;
Минерве полномочия он дал,
А воинам велел ретироваться,
И вовремя; неравный этот бой
Мог оказаться битвой роковой.
 

 
Лишь Марс с Беллоной не могли уняться:
Свирепые, войдя во вкус резни,
Повиновались нехотя они.
Крушить врагов героям не терпелось,
А отступать им вовсе не хотелось.
Когда они кидались напролом,
То ангелы летели кувырком.
Победою, отнюдь не пораженьем,
Казалось, был ознаменован день.
Но все ж, когда легла ночная тень,
Язычники вздохнули с облегченьем.
 

 
Является архангел Михаил;
Немедля штурмовать он предложил.
Но отклика намеренье такое
Не встретило: все жаждали покоя,
И ангелов усталых сон манил.
Уж возроптать воители хотели;
Вдруг отложить велело новый бой
Святое трио (нежиться в постели
Оно любило). Протрубив отбой,
Архангел часть полков у стен расставил,
А остальных обратно в рай отправил
И приказал взять раненых с собой.
 

 
Все в лагере утихло; всех объемлет
Уж не желанье славы, а покой;
Смежает очи трус, как и герой;
Кто сладко спит, а кто лишь чутко дремлет.
Марс и Приап на страже у ворот
С сатирами в полночный час стояли.
«Вздыхаешь ты, Приап? Ужель устали
Твои солдаты? Или страх гнетет?»
«Конечно, нет! Но скучно нам ужасно».
«Я так и знал. Занятье это, ясно,
Сатирам вряд ли может подойти.
Беднягам не по вкусу это бденье,
Ведь воздержание для них – мученье...
Как мне вас жаль!» – «Шути себе, шути!
О битве я мечтал сию минутку
И с христианами сыграю шутку:
Я кое-что придумал, и непрочь
Использовать получше эту ночь».
«Как именно?» – «Я знаю» – «Говори же!»
«С войною ты знаком, конечно, ближе,
Чем я, и превосходно знаешь сам:
Без вылазок осады не бывает.
Наведаемся мы к тем господам,
Которые вкушают отдых там.
Любой из нас туда дорогу знает,
Спать не дадим мы набожным ханжам.
Во тьме ночной, сулящей наслажденья,
Мы скоротать сумеем свой досуг».
«Мысль хороша! Ты молодец, мой друг!
Вы любите ночные похожденья,
Ловите же благоприятный час!»
Скрипя, врата раскрылись, и тотчас,
Ночною тьмой окутаны, сатиры
Покинули Олимп, как дезертиры.
 

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

История еврея Панфера, Марии и Иосифа.

Св. Эльфин отрекается от Христа и дезертирует.

Св. Женевьева и св. Герман.

Приап с товарищами попадает в плен, крестится и отправляется на землю основывать монашеские ордена.

 
О братие, правдиво повествую!
Сном праведников спали, крепким сном
Все ангелы, улегшися вплотную,
Прикрывшись кто камзолом, кто плащом.
И лишь один, бессонницей страдая,
Компании храпящей избегая,
С Эльфином, другом юности, гулял
(В чистилище последний побывал).
 

 
«Рассей, Панфер, мое недоуменье!
Сказал Эльфин. – Я думал, что найду
Тебя не здесь, скорей всего – в аду.
В Йерусалиме помнишь развлеченья?
Как подражать спешили вперебой
Мы римлянам! Красивые блудницы,
Пиры и скачки, игры, колесницы...
Нет, в рай ведет, конечно, путь другой.
Я погибал... Но старость, слава богу,
Наставила на нужную дорогу,
И догмат мне понравился Христов.
К тому же – как кусаться без зубов?
И, сызмальства все притчи обожая,
Крестился я, не тратя лишних слов.
Но, меры в благочестии не зная,
Я укокошил одного жреца
И к смерти был приговорен за это.
Упрямый, не нарушил я обета
И вытерпел все пытки до конца.
На угольях горячих извиваясь,
Я палачам высовывал язык,
Но иногда, невольно забываясь,
Бранился как заядлый еретик.
За этот грех, хоть я и спохватился,
В чистилище я вашем очутился.
Там провести пятнадцать тысяч лет
Я должен был; но денег власть всесильна
Чтоб год скостить, по нескольку монет
Берут попы, и платят им обильно.
Мне этот торг неволю сократил,
Я выкуплен довольно скоро был
Сам посуди, какое облегченье
Дышать теперь прохладою ночной!
Ты претерпел такие же мученья?
В каком ты ранге? Чай, уже святой?»
«Покамест нет». – «Так значит, покаянье
Загладило греховные деянья?»
«Нет, набожен я не был никогда,
И жил до самой смерти, как обычно.
Мне в рай попасть не стоило труда,
И без того все обошлось отлично».
«Но как же так?» – «Мне Иерусалим
Осточертел; ища отдохновенья,
Я поселился, скукою томим,
Под Вифлеемом, в собственном именье.
Дня два иль три там думал провести..
Но повезло: мне удалось найти
Прелестную и смуглую брюнетку,
И по-уши влюбился я в кокетку.
В нужде жила бедняжка; старый муж
Был плотником, весьма плохим к тому ж
Я на него простер свои щедроты
И вдоволь стал давать ему работы.
За это он был благодарен мне,
Росли его достатки понемногу.
А я был рад удобному предлогу
В не менее признательной жене
Я не нашел, на счастье, недотрогу...
Была она невинна и нежна
И редкою красой наделена.
Во мне давно все чувства притупились;
В короткий срок внезапно воротились
Их свежесть и первоначальный пыл,
Который здесь довольно кстати был:
За старого лентяя всю работу
Я каждый день проделывал в охоту...
Но время шло, и стана полнота
Чрезмерная Марию испугала.
Смеялся я: от этого нимало
Ее не пострадала красота.
Еще милей мне сделалась метресса
Но вздумал муж тут ревность проявить
И пригрозил: «Вот я тебя, повеса!»
Сначала я хотел его убить,
Но план иной в уме моем родился
О полночь я забрался на чердак,
Стал там шуметь, и вскорости чудак
В несказанной тревоге пробудился.
И крикнул я, просунувшись в трубу:
«С тобою бог беседует! Брюхата
Твоя жена; она не виновата.
Благодари, болван, свою судьбу!
Не проявляй ни ревности, ни гнева:
Она, того не зная, зачала.
Благословен плод девственного чрева,
Кого б она на свет ни родила:
Дочь, сына ли. Будь ласковее с нею,
Не то тебя я громом поражу!
Люби ее: за вами я слежу,
Намеренья особые имею».
 

 
Перепугался, видно, старый крот.
С тех пор он стал уступчивей, и вот
Сыночка родила она, стеная;
Теперь Христом весь мир его зовет».
«Как! Наш господь?» – «Ну да». – «Хула какая!»
«У маменьки теперь большая власть,
И я живу, признаться можно, всласть.
Она сама, конечно, захотела,
Чтоб я был с ней; устроить это дело
Ей удалось, хоть и пошли слушки.
Я сплетникам обрезал языки:
Довольно взгляда, чтобы замолчали».
«Ну, знаешь ли: слыхал уже не раз
Я этот легкомысленный рассказ,
Но думалось, язычники все врали.
Я был слепцом; ты снял завесу с глаз.
Христос – твой сын! О небеса! А я-то
Дал сжечь себя на угольях когда-то
И претерпел мученья за него,
За этого... Однако, каково!»
«Но ты снискал Христа благоволенье».
«Нет, не останусь больше я у вас,
Проклятие! К язычникам сейчас
Лечу, прощай!» – «Какое заблужденье!
Послушай-ка!..» Не слушает Эльфин
И прочь спешит, проворный как дельфин.
 

 
Панфер его преследовать пытался,
Но в темноте отступник затерялся,
Как ветер мчась, или еще быстрей.
От поисков и смеха утомленный,
Брел восвояси молодой еврей
И голоса услышал. Изумленный,
Подкрался он на цыпочках, и вот
Эльфина хриплый голос узнает.
 

 
«Действительно, вот случай бесподобный!
Все прохрапят до самого утра.
Момент для вас представился удобный.
Идем, Приап! Давно уже пора
Невинности лишить всех тех овечек,
Которым в Кёльне ставят столько свечек
От остальных они в сторонке спят,
И удальцов их прелести манят».
 

 
«Добро! – решил подслушавший беседу
Панфер. – Пускай бесчинствуют они.
В сумятице, средь гама и возни
И мне удастся одержать победу.
Дай, нанесу коротенький визит
Зазнобе; нам опасность не грозит».
К святилищу, где трио опочило
За шелковой завесой той порой,
Крадется он неслышною стопой.
Отдельное там выстроено было
Убежище для Девы пресвятой,
Дабы она вкушать могла покой:
Ведь по ночам нет надобности в свите.
Панфер (его сжигал любовный пыл)
Глядел на дверь, вокруг нее бродил.
К несчастью, помешали волоките:
Был выставлен надежный караул.
А чтоб очей ни разу не сомкнул
Никто из стражей – ангелы болтали
И взад-вперед без устали шагали.
Историю смешную рассказал
Один из них, Азенор по прозванью.
Хоть тяжело при этом он вздыхал.
Но было весело всему собранью.
 

 
«Лютецию вы знаете? Под ней
Сельцо Нантер мне было всех милей.
Невинную я пестовал там деву,
А именно – младую Женевьеву.
Я ангелом-хранителем ей был,
За красоту и грацию любил.
На берегу ручья, в простой избушке
У рощицы одна она жила,
По целым дням своих овец пасла
Прилежно, как и следует пастушке.
Венки плетя искусною рукой,
Она в тени деревьев часто пела,
Сама цветник взрастила небольшой...
А на богослуженье, коль хотела,
Она ходила в близлежащий храм,
В Лютецию, встречая часто там
Младого и пригожего аббата.
Он был высок и хорошо сложен,
Давал обильно милостыню он;
А на пастушку божий сей ходатай
Всегда кидал, вздыхая, томный взор.
То Герман был. Давно успел влюбиться
Он в Женевьеву, но отроковица
Невинная не знала до сих пор,
Что можно возлюбить не только бога..
Она всегда молилась очень много,
И ангела-хранителя звала,
Чтоб я ее поддерживал советом
И побуждал на добрые дела...
Вот как-то раз, поднявшися с рассветом,
Увидела пастушка, что давно
У всех овечек вымыто руно
И вскопаны заботливо все грядки,
Починен мостик через ручеек...
Кто это сделал – деве невдомек,
Она никак не разрешит загадки.
А вот и час обеда наступил;
Вновь чудо: скромный стол ее украшен,
На нем – обилье всяких яств и брашен
(Ей черный хлеб обычной пищей был):
Сметана, сыр, душистый мед, и сливки,
И белый хлеб, и спелые оливки...
Велик восторг пастушки молодой.
«А вдруг меня блазнит нечиста сила?»
И кушанья дрожащею рукой,
Не подходя, она перекрестила.
Однако, стол со снедью не пропал.
Она решила более спокойно:
«Мне эти яства боженька послал,
Я их приму, хотя и недостойна».
Вкушая их, все думала она
О чуде, и тщеславия волна
В ней поднялась, душой овладевая:
Ведь остается женщиной святая...
Но, как она невинна ни была,
Опасность этих мыслей поняла.
Хоть неучена, дева твердо знала,
Что наш господь довольно нетерпим
На этот счет, и плохи шутки с ним.
Она себя не раз уж бичевала
За суетность, и снова ищет плеть:
Решила нежной кожи не жалеть.
Вновь чудеса! Там, где лежала плетка
Большой букет из миртов и цветов.
И на колени падает красотка,
Не находя от восхищенья слов.
Но все ж она, себя считая грешной,
Пылает рвеньем грех свой искупить
И думает: «Могли бы мне успешно
Потерянную плетку заменить
Шипы, колючки, острые каменья».
На мягком этом ложе хочет спать
И в рощицу, чтоб терние собрать,
Она тотчас спешит без промедленья.
Уж близок вечер; сделалось темней.
Вдруг ласковый вещает голос ей:
«Внимай мне, дева, и отнюдь не бойся!
Грешат святые тоже иногда.
Господь тебя простил: ты молода.
Шипы и камни брось! Не беспокойся:
Готово ложе для тебя давно».
Испуг прошел; она с восторгом внемлет
И радость, а не страх, ее объемлет.
Она домой вернулась; уж темно.
Погас огонь; ни зги теперь не видно
(Свечу задуло ветром, очевидно).
Упала юбка; вслед за ней корсет,
Готовясь лечь, сняла моя милашка.
Теперь на ней осталась лишь рубашка...
Но чудесам конца сегодня нет!
День этот стал днем праздника, похоже:
Цветами, глядь, усыпано все ложе;
С подушки, с простыни они струят
Изысканный и тонкий аромат.
Она вскричала: «Ангел мой, хранитель
От всяких бед, небесный покровитель,
Несказанно к сиротке вы добры!
Ведь это вы пришли ко мне, и вами
Украшена постель моя цветами?»
«Да, это я принес тебе дары,
Ответил глас (уже он слышан ею).
Не бойся же!» – «Я лишь одно лелею
Желание: нельзя ль увидеть вас?
Вы довершили б тем благодеянья».
«Не велено; господь накажет нас».
«Простите же за дерзкие желанья!
Красавец вы?» – «Не вынесут сиянья
Твои глаза». – «А тронуть можно?» – «Тронь».
От любопытства жгучего сгорая,
(Возможно ль, чтобы гость пришел из рая?),
Она простерла легкую ладонь,
Дотронулась до ризы белоснежной,
Потом до лба, до вьющихся волос,
И подбородок тронула, и нос,
Уста, откуда шел сей голос нежный,
А за спиною – два больших крыла,
И сомневаться больше не могла.
Но любопытство далее толкает,
Опасности ей ведать не дано:
Она уже не трогает – ласкает...
И ум, и чувства – все в ней смущено.
В ее очах любовь и нега блещут,
Горит в груди неведомый огонь,
И к юным персям – как они трепещут!
Она прижала ангела ладонь.
И, пользуясь минутою удобной,
Промолвил он: «Я – дух богоподобный
Господь велел тебя благословить
И дать тебе блаженство предвкусить».
 

 
«Но кто ж держал к прелестной речь такую?
То был не я; об этом и тоскую.
Запрещено с людьми нам говорить.
То Герман был, аббат, в нее влюбленный
В деревне той он частым гостем был,
По целым дням вкруг хижины бродил...
Понятен вам мой гнев вполне законный
И мой позор? Мне белый свет не мил
Я опекать красотку прекратил,
И вот я здесь... Вы ржете от веселья,
А для меня – в чужом пиру похмелье».
 

 
Так говорил тот ангел, посрамлен.
Но не нашла сочувствия досада:
Над бедняком смеялись до упада.
Остался путь Панфера прегражден,
Хоть спать ложись! Пока все потешались,
Томился он и ангелов бранил.
Но вот момент желанный наступил:
Услышал он, как вопли раздавались:
«К оружию! Тревога! Посягнул
Приап на дев! Спасите! Поскорее!
Сатиры тут! – Нет, там они! – Живее!
Вставайте же! На помощь! Караул!»
 

 
Галдеж, возня – все на руку Панферу:
Пока вокруг несутся крик и вой,
Свой замысел исполнил наш герой
И проскользнул бесшумно за портьеру.
«Кто это?» – «Я» – «Кто ты?» – «Легко узнать
Меня, дружок, по пылким поцелуям».
«Как, ты дерзнул?» – «Любя, легко дерзать».
«Увидят нас! Ведь мы и так рискуем!»
«О нет, сейчас все заняты другим.
Там шум и гам; великому быть бою.
Я провести часок могу с тобою,
Желанием давно уже томим».
«Так я еще, по-твоему, красива?»
«Ужели ты не знаешь? Ну, так знай:
Лишь из любви к тебе я терпеливо
Переношу несносный этот рай,
Хоть и скучаю в нем до отвращенья.
Я поклоняюсь лишь одним богам.
Ты знаешь ли, каким? Твоим красам.
Им совершал я жертвоприношенья
И на земле; я обожаю их...»
Оставим их, читатели, в покое!
Пора взглянуть на грешников других.
На них святые ринулись толпою,
Схватили их... Не думали они
Стоять или сидеть; они лежали,
Притом не рядом... Но зато попали
Они в полон без лишней беготни.
Удрать, однако, удалось Эльфину:
Хитрец, надеясь кары избежать,
Напялил снова прежнюю личину,
Переметнулся к ангелам опять.
 

 
И вот Приап с толпою похотливой
Своих солдат предстал перед судьей.
Бесстыдным видом, позою игривой
Они Христа нарушили покой
И ангелов смутили взор стыдливый.
А Дух святой наитьем осенен,
И в честь суда псалом уже сложен.
 

 
Спросил творец (не стал он удивляться):
«Ответь, Приап, что делал нынче ты
У дев моих, под сенью темноты?»
«Вот так вопрос! Он щекотлив, признаться.
Искал у них я вход в заветный рай».
«Насильничал?» – «Не очень». – «Отвечай
Без экивоков, здесь не подходящих!»
«Ты сам хорош! В раю, среди святых,
Дев приютил отнюдь не настоящих:
С изъянцем очень многие из них».
«Клевещешь, плут!» – «А ты взгляни, создатель,
Увидишь сам, кто прав, а кто солгал
Противиться не стал нам неприятель,
Ну, а из нас никто не сплоховал:
Мы сложены, как видишь сам, на диво».
«Идите в ад, или креститесь живо!
Ну, выбирай!» – «Нетрудно выбирать
Крестите нас! К тому же мы скучаем,
Забытые людьми, и замечаем:
Они с Олимпа могут нас прогнать.»
 

 
Склонив главу, идут все к аналою;
Их ангелы кропят святой водою.
Немало ведер вылито на них,
Их буйный нрав до времени утих.
И говорит Приап: «Пойдем же к людям!
Аминь, аминь! Послужим небу мы,
И новыми апостолами будем,
И просветим язычников умы!»
 

 
Христос изрек: «В порыве этом рьяном
Есть искренность; она полезна нам».
«Чем именно?» – «Советовал я вам
Монастыри построить христианам.
Такой народ годится там: сильны,
Крепки они, и выдержать должны
Безделье, лень, не сбесятся со скуки,
А пылкий нрав – вернее нет поруки,
Что будут все скиты заселены».
 

 
«Отличный план, мой сын! Его приемлю
Идите же и заселяйте землю,
Плодитесь там за совесть, не за страх!
Пусть за монахом двинется монах
Игнорантинцы, с ними – августинцы.
И бернардинцы, и бенедиктинцы,
И кармелиты, и картезианцы,
И францисканцы, и доминиканцы,
С тонзурою, простриженной кружком.
И без нее; то бриты, то брадаты,
Одни бедны, другие же богаты,
В сандалиях и просто босиком
Идите с ними, бывшие девицы,
Да захватите четки, власяницы,
Невесты перезрелые Христа,
Воительницы храбрые креста!
Итак, в земном живите вертограде
И думайте о будущей награде!»
 

 
Такая речь эффект произвела,
И Дух святой с улыбкой замечает:
«Прекрасный стиль! Он, видно, означает,
Что впрок моя наука вам пошла».
 

 
Меж тем сатиров наших одевают:
Упитанные плечи их и грудь
Хламидой шерстяною покрывают,
А чресла можно вервием стянуть.
Но как обуть козлиное копыто,
Которое при спешке позабыто?
Стараются над ним и так, и сяк;
Оно влезает, наконец, в башмак.
Вот головной убор надет; пригоже!
Завязан вмиг под подбородком он
Еще черней разбойничьи их рожи,
Закутанные в белый капюшон
Затем они весьма непринужденно
Подходят, чтоб на верность присягнуть.
Христос, взглянув с улыбкой благосклонной,
Им говорит: «Прощайте, добрый путь!»
И ангелы щебечут: «Добрый путь!»
 

 
Панфер услышал: зазвучали трубы,
И спохватился: время уходить.
Поцеловав Марию крепко в губы,
Тотчас же он во всю пустился прыть
Из ангелов был кто-то недалеко;
Лица любовника не различил,
Но, сохранять секрет не дав зарока
Тотчас его повсюду разгласил.
Идет молва направо и налево,
Из уст в уста рассказ передают.
Вот зазвонили к утрене; все ждут,
Чтоб из своих покоев вышла Дева.
Она выходит поздно, и хранит
Задумчивый, устало-томный вид:
Спала она, должно быть, очень мало.
«Кто ж фаворит? Кого она лобзала?»
Все шепчутся... Да, кто же это был?
Один Панфер, иль щеголь Гавриил,
Иль голубок? Все трое, может статься,
Но не супруг. Как тут не пошептаться?