Текст книги "Generation Kill (Поколение убийц) (ЛП)"
Автор книги: Эван Райт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Моя первая встреча с вражеским военнопленным происходит у заднего отсека Хамви лейтенанта Фика, спустя час после инцидента. Время вечернее, и второй взвод роты Браво обустраивает блокпост с южной стороны Бакубаха. Пленный ерзает на платформе джипа, только теперь на его голову надет мешок. Несколько морпехов собрались вокруг и глумятся над ним. “А что бы ты с нами сделал, если бы взял нас в плен?” – говорит, набычившись, девятнадцатилетний морпех.
Подходит Фик. “Эй, только не надо военных преступлений в багажнике моего грузовика”. Он бросает эти слова легкомысленно. Он еще понятия не имеет о возникших разногласиях вокруг захвата пленного. “Развяжите его и дайте ему воды”.
Когда морпехи срезают с мужчины наручники на застежке, они видят, что его руки опухли и покраснели. Сердитый девятнадцатилетний морпех дает ему бутылку воды и кекс из сухого пайка. Пленный утирает слезы, секунду подозрительно смотрит на подношение, а затем с жадностью начинает есть.
“То, что мы даем тебе пожрать, вовсе не означает, что я перестал тебя ненавидеть, – говорит молодой морпех. – Я ненавижу тебя. Слышишь?”
Когда я беседую с пленным, я уже наслышан о грубом обращении с ним во время захвата в плен. На нем не видно следов от уколов штыка. Самые худшие следы на его теле – это ужасные синяки от наручников на руках. Он довольно неплохо владеет английским и говорит мне, что его зовут
Ахмед Аль-Хирджи. Время от времени, он хватает себя за плечи и вздрагивает от боли. Несмотря на все его страдания, есть в нем что-то шутовское и одновременно хитрое, как в сержанте Шульце из старого сериала “Герои Хогана”. Он пытается убедить меня, что он вовсе не воин. “Вам только кажется, что я солдат”, – говорит он. Когда я говорю ему, что его обнаружили в засаде врага с военными документами и заряженной винтовкой, в конце концов, он признает, пожимая плечами и поглаживая свои усы в стиле Саддама: “Я очень мелкий солдат”.
Аль-Хирджи рассказывает, что ему сорок семь, у него двое сыновей и пять дочерей. Он утверждает, что раньше был сапожником и вступил в Республиканскую гвардию совсем недавно. Один из морпехов указывает ему на то, что многие другие иракцы бросили оружие и сбежали. “А ты поджидал нас, чтобы убить, – говорит морпех. – Ты не сложил свое оружие, пока мы не заставили тебя это сделать”.
“Это неправда, – протестует Аль-Хирджи. – Я боялся. Если бы я бросил оружие, пришла бы полиция и избила нас“. Он говорит, что он и другие люди в его отряде не получали никакой информации о том, что происходит в мире. Их командиры говорили им, что Ирак выигрывает войну. “При Саддаме все молчат, – говорит он. – Если Саддам скажет, мы воюем с Америкой, мы говорим “хорошо”. Если скажет, мы не воюем с Америкой, мы говорим “хорошо”.
Морпехи, которые так сердились на него секунду назад, теперь подобрели. “Нам тоже нельзя бросать оружие. Он просто делал свою работу”. Теперь они улыбаются ему и дают еще один кекс.
Аль-Хирджи не улавливает нового праздничного настроения. Он наклоняется ко мне и шепчет: “Как мне теперь вернуться домой? А что если мой сержант найдет меня?”
Примерно полчаса назад по BBC сообщили, что Багдад пал. Я пересказываю ему эти новости.
Он начинает плакать. “Я так счастлив!”
Новости теперь все лучше и лучше. Подходит Фик и говорит Аль-Хирджи, что отвезет его сегодня вечером в Багдад.
“Бесплатно?” – спрашивает он, не в силах поверить своему везению.
На Хамви Колберта мы возвращаемся в темноте в Багдад. Персон заводит песню: “Мамы, не дайте вашим детям превратиться в ковбоев”.
“Погоди-ка, приятель!” – кричит Колберт.
После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а Персон только что нарушил важнейшее правило Колберта, установленное им как руководителем группы: музыка кантри на этой войне запрещена.
“Это ковбойская песня”, – говорит Персон.
“Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует”.
“Неправда, – говорит Персон, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. – Существует миллион ковбоев”.
“Ковбой – это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей – теперь наука. Выращивание скота – индустрия”.
По радио передают, что враг открыл огонь по колонне. “Подожди, – говорит Колберт, с неохотой отрываясь от спора. – Я хочу послушать, что там с этой перестрелкой”.
Военная свинья и первый разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу. Я замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины – прямо напротив моего окна. Колберт начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия Колберта являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероятность, что он попал в цель. Я представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.
Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за пределы зоны засады. Колберт отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Персоном. “Дело в том, Джош, что люди, которые поют о ковбоях – надоедливые и глупые”.
Рано утром на следующий день первый разведбатальон пересекает понтонный мост через реку Диала и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити – пункте назначения первого разведбатальона на северной стороне Багдада – это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспорядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько километров. Когда конвой первого разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви Колберта тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.
Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: “Буш! Буш! Буш!”. Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек. Наш лагерь сегодня ночью – это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллионы, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами “Sumer” и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей. “Я думаю, здесь вполне безопасно, – говорит Фик своим людям в свете угасающего дня. – Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть”.
За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв – бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит Фик. “Я ошибся”, – говорит он. Через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за спиной Фика. Он смеется. “А это и вовсе плохо”.
Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь. В минуты затишья в городе воют сирены скорой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит. Сержант Эспера использует свободное время, чтобы дописать письмо жене в Лос-Анджелес. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь. “Я узнал, что люди в Ираке бывают двух видов, – начинается его письмо, которое он зачитывает мне, – те, которым очень хорошо, и те, которые мертвы. Мне очень хорошо. Я сбросил двадцать фунтов, обрил голову, начал курить, мои ноги наполовину сгнили, и я каждую ночь перемещаюсь от одной грязной дыры к другой. Я повсюду вижу мертвых детей и взрослых и действую в полной апатии. Воспоминания о тебе и дочери я храню в дальних закоулках памяти и стараюсь туда не заглядывать”. Эспера замолкает и смотрит на меня. “Как ты думаешь, это не слишком резко?”
На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается. Группу Колберта, вместе с остальной ротой, отправляют патрулировать район к северу от Саддам-Сити.
Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов. Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и в Сан-Диего смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при
их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. “Доброе утро, сер”, – говорят они.
Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией – нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги. “Нам нечего делать, кроме как шмалить, трепаться и играть в домино, – говорит мне поджарый мужчина лет под сорок, который непрерывно курит. – Саддам был засранцем. А жизнь – очень тяжелая”. Он спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного валиума. “Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще вначале войны”. Помимо жалоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза – это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разделение труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду. “Черт возьми, женщин здесь используют словно мулов”, – говорит Персон.
“Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, – замечает другой морпех, – еще неизвестно, кто бы кому надрал задницу”.
В первые же несколько дней патрулирования, морпехи поражены масштабом социального бедствия в Багдаде. Электричества и питьевой воды нет. Улицы затоплены нечистотами. Дети умирают от болезней. Ночью по городу шастают бандиты. Больницы разграблены. Единственный товар, в котором не ощущается нехватки – это АК. Местные жители утверждают, что из-за грабежа на складах с оружием и в полицейских участках в конце войны, АК теперь стоит примерно как несколько пачек сигарет. Каждую ночь между шиитами, суннитами, бандитами, упорными федаинами и даже курдскими “бойцами за свободу”, которые наводнили город, намереваясь истребить сторонников Саддама, разгораются жаркие бои. Перестрелки настолько ожесточенные, что морпехам запрещают выходить в город после наступления темноты.
Сади Али Хоссейн – обходительный мужчина лет за пятьдесят, который раньше помогал управлять одной из основных городских электростанций, а сейчас предлагает морпехам свои услуги в качестве переводчика – мрачно смотрит на будущее Ирака. “Это бомба, – говорит он о разладе между религиозными фракциями суннитов и шиитов. – Если она разорвется, это будет больше чем война”. У сержанта Эсперы свое мнение на этот счет. “Дайте этим ублюдкам попользоваться недельку американским туалетом, и они сразу забудут обо всей этой суннитско-шиитской галиматье”.
Несмотря на общий энтузиазм иракцев по отношению к американским захватчикам, многие из них говорят о каких-то странных теориях заговора. Они считают, что Буш и Саддам втайне заодно. Иракцы подходят к морпехам и спрашивают их, правда ли, что Саддам теперь живет в Вашингтоне. Хоссейн утверждает, что девяносто процентов иракцев верят в эту историю. Те, кого я спрашиваю об этой легенде – в том числе образованные люди с профессией – уверены, что это правда. “Мой хороший друг видел, как Саддам улетел с американцами на вертолете”, – говорит мне один мужчина, озвучивая распространенную городскую байку.
В следующие несколько дней первый разведбатальон переезжает с сигаретной фабрики в разрушенную больницу, а затем на ограбленную электростанцию, и все это время морпехов преследует растущий внутренний раскол из-за инцидента с пленным под Бакубахом. Первый морпех, действия которого расследуют в связи с происшедшим – это сержант Эрик Кочер, которого исключают из группы. Капрал Дэн Рэдман, который придавил ботинком шею пленного, тоже подпадает под следствие. Капитана Америку временно лишают права командования.
После нескольких дней дознания и желчных бесед с бойцами, командир первого разведбатальона лейтенант-полковник Стив Феррандо снимает все подозрения с трех людей, обвиняемых в грубом обращении с пленным, и восстанавливает Кочера и Капитана Америку в их правах. Позже я встречаюсь с Феррандо в его временном, частично разрушенном офисе. Это подтянутый сорокадвухлетний мужчина, который разговаривает скрипучим шепотом после перенесенного рака горла. Из-за этого голоса все называют его Крестным отцом. Кроме того, он использует это прозвище в качестве радиопозывного. Феррандо говорит мне, что, по его мнению, его люди были на грани, но все-таки не нарушили правил допустимого поведения. Но он добавляет: “Я думаю, если спускать такое поведение с рук, это может закончиться резней в Май-Лаи”. Затем он перегибается через стол и спрашивает, не считаю ли я, что ему надо было жестче разобраться с Капитаном Америкой.
По правде, я не знаю, что ему ответить. Я был рядом, когда морпехи этого сравнительно небольшого подразделения убили немало людей. Я лично видел, как застрелили трех гражданских – одного из них насмерть, прямым попаданием в глаз. И это только верхушка айсберга. Морпехи убили десятки, если не сотни людей в бою, ведя огонь прямой наводкой. И, вероятно, никто никогда не узнает, сколько людей погибло от 30 тысяч
фунтов бомб, сброшенных во время воздушных ударов по наводке первого разведбатальона, или от ударов артиллерии по городам и шоссе, часто ночью – несколькими сотнями снарядов, расстрелянных по вызову батальона. И в дополнение к этим возможным сотням смертельных случаев, сколько других – тех, кто остался без ног или глаз, или других частей тела? Я не могу представить, как человек, который в конечном итоге отвечает за все эти смерти – по крайней мере, на уровне батальона, – все это объясняет и проводит черту между беспричинным убийством и цивилизованным военным поведением. Наверное, если бы от меня что-то зависело, я бы оставил Капитана Америку в должности, но забрал бы у него винтовку и штык, и дал бы ему взамен игрушечную пукалку.
Последнюю ночь в Багдаде – 18 апреля – первый разведбатальон проводит на футбольном поле стадиона, который когда-то принадлежал сыну Саддама Удею. Этой ночью обычные перестрелки между местными группировками начинаются еще до захода солнца. Морпехи разведбатальона, которые стоят в дозоре высоко на трибунах, вдруг попадают под обстрел. В то время как рядом свистят снаряды, один из бойцов, для которого все это стало большой неожиданностью, оступается, пытаясь вытащить из ограды свой пулемет и спрятаться в укрытие. В попытке восстановить равновесие он машет в воздухе руками. Снова раздаются выстрелы. Морпехи, которые наблюдают за этим снизу, лежа на траве, начинают хохотать. Кажется, будто война превратилась в комедию.
Позже, несколько морпехов из другого подразделения собираются в темном закутке стадиона, чтобы выпить за однорукого иракца, у которого был куплен джин местного производства по цене пять американских долларов за бутылку. В целом, чтобы избавить морпехов от комплексов, не нужен никакой алкоголь. Когда они поднимают тему “боевой дрочки” – кто больше всех мастурбировал с момента попадания в зону боевых действий – никто и не думает скрывать, как, например, дрочил на вахте, чтобы не заснуть и убить время. Пройдя через свою первую засаду в Аль-Гаррафе, несколько морпехов даже признались, что испытывали чуть ли не маниакальную потребность снять боевое напряжение посредством мастурбации. Но теперь, когда джин однорукого иракца льется рекой, морпех поднимает тему, настолько табуированную и по-своему почти что порнографическую, что я сомневаюсь, что он когда-либо заговорил бы об этом со своими приятелями на трезвую голову. “Знаете что, – говорит он, – я стрелял гранатами М‑203 по окнам и однажды в двери. Но есть кое-что, что я так бы хотел увидеть – я так бы хотел увидеть, как граната попадает кому-то в тело и разрывает его. Понимаете, о чем я?” Другие морпехи просто молча слушают его в темноте.
С первыми лучами рассвета батальон покидает Багдад по пустынной супер-автомагистрали и разбивает лагерь в шестидесяти километрах южнее от города. В пасхальное воскресенье капеллан проводит специальную службу на голом и бесплодном поле. “У меня хорошие новости”, – начинает он, объявляя толпе из пятидесяти человек, что морпех из группы обеспечения разведбатальона выбрал этот день, чтобы принять крещение. Когда Колберт слышит эти хорошие новости, он не может скрыть ярость. Для него религия, как и музыка кантри – это проявление коллективного идиотизма. “Да ладно вам, – говорит он. – Морпехи крестятся? Раньше это было место для мужчин с незамутненным воинским духом. Капелланы здесь вовсе ни к чему”.
На следующий день в первом разведбатальоне случаются четвертое и пятое ранения, когда сержант артиллерии Дэвид Дж. Дилл – сапер, прикомандированный к батальону – наступает на мину. Ему отрывает ногу, а осколок шрапнели попадает в глаз стоящему поблизости морпеху. В путанице, которая следует далее, кроется горькая ирония. Трое морпехов, которых оправдали в связи с инцидентом с пленным, теперь сообща работают над спасением раненых. Кочер бежит на минное поле, чтобы помочь Диллу. Погрузив его в Хамви, Капитан Америка приказывает морпехам, вопреки их бурному протесту, ехать коротким путем, и машина увязает в болоте. “Черт, это было ужасно, – говорит Рэдман, – когда мы толкали этот Хамви, с Диллом без ноги на заднем сиденье”. В конце концов, они перенесли Дилла в другую машину, и ему оказали медицинскую помощь. Через несколько часов его ногу ампутировали ниже колена – это случилось бы и без задержки, вызванной желанием Капитана Америки сократить путь.
Первый разведбатальон переезжает в свой последний лагерь в Ираке – на бывшую иракскую военную базу у города Ад-Дивания, в 180 километрах южнее Багдада. Рота Браво в итоге обустраиваются в одном из самых паршивых мест лагеря. Бойцы размещаются на открытой бетонной площадке рядом с траншеями, где находится сортир, и ямами, в которых сжигают мусор. Песчаные бури не прекращаются. Большинство морпехов были в душе всего один раз за последние сорок дней. Мужчин донимают мухи и дизентерия. Исследуя этот последний адский лагерь почти что с удовлетворенной улыбкой, капрал Майкл Стайнторф – пулеметчик из второго взвода – говорит: “Куда бы нас не занесло во всем мире, единственное, что остается неизменным в корпусе морской пехоты – это то, что мы обязательно заканчиваем в какой-нибудь случайной, богом забытой дыре”.
Старшие офицеры, которые разместились в лагере в казармах поприличнее, окружены ореолом победы. Первый разведбатальон – один из самых маленьких, легко вооруженных батальонов в корпусе – большую часть времени возглавлял блицкриг морпехов с конечным пунктом в Багдаде. “Ни одна другая армия в мире не способна сделать то, что сделали мы, – говорит мне Феррандо. – Мы – американские шоковые войска”. Генерал-майор Джеймс Мэттис, у которого я также беру интервью в Ад-Дивании, не может нарадоваться на мужество и инициативу, проявленные бойцами первого разведбатальона. Победный успех в этой войне он в значительной мере приписывает им. “Они должны гордиться собой”, – говорит он.
Когда я возвращаюсь в лагерь второго взвода и передаю бойцам похвалу генерала, они стоят в пыли и размышляют над этими радужными замечаниями. В конце концов, капрал Габриэль Гарса говорит: “Да? Но мы все равно наделали кучу глупостей”.
Несмотря на успешный прорыв через дюжину засад и перестрелок, морпехи-разведчики не выполнили работу, для которой их готовили: засекреченную, потайную разведку. “Как правило, в нашей работе, – говорит Колберт, – если в нас стреляют, это значит, что мы провалились. Враг не должен нас обнаружить. Мы – самые обученные морпехи во всем корпусе. А то, как нас использовали в этой войне – это все равно, что взять Феррари и пустить в расход в гонках на выживание. Мы неплохо справились, но это не наша работа”.
Даже если так, большинство морпехов не скрывают восторга от боевых действий. “Это ни с чем не сравнится, – говорит капрал Рэдман. – Сражение – это предельный всплеск адреналина. В тебя стреляют. Ты отстреливаешься, все вокруг взрывается в хлам. Все чувства восприятия перегружены. Это единственное, что не преувеличивают военные”.
Несмотря на все неурядицы и дискомфорт, настроение в этом адском лагере приподнятое. Морпехи снова спят по ночам – впервые за несколько недель, каждое утро варят кофе на огне, разведенном при помощи взрывчатки С-4, после обеда бегают по несколько миль при 110-тиградусной жаре (по Фаренгейту), играют в карты, непрерывно закладывают за губу табак Copenhagen и часами делают жимы с импровизированной штангой, которую они соорудили из шестерен и маховиков разбитых иракских танков. “Черт возьми, да это же просто потрясающе, – заявляет как-то утром капрал Джеймс Чеффин, двадцатидвухлетний морпех-разведчик, подогревая свой кофе шариком взрывчатки С‑4. – Поверить не могу, что мне платят за то, что я качаюсь, потягиваю табак и зависаю с самыми крутыми в мире парнями”.
Сержант Эспера все так же пишет длинные письма жене и иногда делится с морпехами помладше мудростью, которой набрался на улицах Лос-Анджелеса. Как-то вечером он говорит, что если бы писал мемуары о тех днях, когда занимался конфискацией машин, еще до вступления в морскую пехоту, то назвал бы их “Всем похуй”. По словам Эсперы, идеальные место и время, чтобы изъять или даже украсть автомобиль – это среди бела дня на забитой парковке. “Запрыгивай и вали, и пусть орет сигнализация – никто тебя не остановит, никто даже не взглянет в твою сторону, – говорит он. – И знаешь, почему? Всем похуй. Для моей работы, это был ключевой момент. Наколоть тебя могут только те, кто любит делать добро. Терпеть не могу этих благодетелей. Слава Богу, их не так уж много осталось”.
Многие морпехи, с кем я общаюсь, скептически настроены по отношению к целям, которые служат оправданием для этой войны – борьба с терроризмом, изъятие оружия массового уничтожения (которое мы так и не нашли). Немало из них признают, что, скорей всего, эту войну развязали из-за нефти. Осматривая из лагеря взорванные здания на горизонте, медик роты Браво Роберт “Док” Брайан говорит: “Война ничего не меняет. Все здесь было хреново, еще до того как явились мы – хреново и сейчас. Лично я не верю в то, что мы “освободили” иракцев. Время расставит все по своим местам”. Колберт – один из немногих, кто каждый день продолжает следить за ходом войны в новостях ВВС. Когда по ВВС показывают репортаж о подразделении Армии США, которое случайно расстреляло мирных жителей, он гневно вскакивает и проносится мимо своих сослуживцев-морпехов, мирно дремлющих на бетоне.
“Они только все портят, – говорит он. – Идиоты чертовы. Неужели они не понимают, что мир и так уже нас ненавидит?”
“Расслабься, Адский Пёс, – говорит Эспера, называя его универсальным прозвищем морпехов. – Единственное, о чем нам стоит волноваться – это чертовы благодетели”.
Generation Kill, Evan Wright, 2004
Перевод Надежды Пустовойтовой специально для Альманаха "Искусство Войны"
Generation Kill is a 2004 book written by Rolling Stone journalist Evan Wright chronicling his experience as an embedded reporter with the 1st Reconnaissance Battalion of the United States Marine Corps during the 2003 invasion of Iraq.
