Текст книги "Невеста насилия"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Ева Модиньяни
Невеста насилия
Посвящается обожаемому, изумительному брату и другу Карло и Северине, открывшей радость литературного творчества.
«Обо мне можно сказать что угодно, но ничего нельзя доказать»
Елизавета Тюдор
СЕГОДНЯ
1
Марк Фосетт, предприимчивый репортер «Нью-Йорк таймс», услышал пронзительный свист кофеварки, и в тот же момент раздался телефонный звонок. Марк на мгновение замер и бросился из ванной к телефону. Кофеварка продолжала надрываться. «Все равно ничего не услышу», – подумал он и метнулся к плите. Он поскользнулся на половой тряпке, валявшейся посреди кухни со вчерашнего дня, с трудом удержал равновесие, изловчился и выключил газ. Он совершенно упустил из виду, что лицо у него в белоснежной пене для бритья, и схватил телефонную трубку. Стоило от него уйти Каролине, и все стало необычайно сложно: он не может спокойно побриться, выпить чашечку кофе, поговорить не спеша по телефону. Черт возьми, почему?
– Алло! – крикнул он в трубку и тут же разразился проклятьями. Мыльная пена попала в мембрану – слышимость нарушилась. Марк вытер пену. Металлический голос по спутниковой связи что-то говорил монотонно, но в конце фразы он услышал отчетливое: «Бомба!»
– Алло! Кто говорит? Повторите! Ничего не слышно!
– Марк, что там у тебя творится? – услышал он знакомый голос.
– Долго рассказывать! – он наконец узнал Джанни Риччи из Палермо, заведующего отделом хроники «Джорнале ди Сичилия». Джанни – ровесник Марка, обоим по сорок четыре. Когда итальянец только что приехал в Нью-Йорк, они снимали вместе квартирку на Бликер-стрит, мечтали о блестящей карьере и красивой жизни.
– Прости, старина, что разбудил, – продолжил Джанни. – У меня потрясающая новость! Настоящая «бомба»!
– Про бомбу-то я понял, но в чем дело?
– Марк, так и есть! Это – она! Железно! Скажешь, не «бомба»?
Сердце у Марка Фосетта словно замерло на мгновение, а затем бешено заколотилось. С ним всегда творилось такое, когда он нюхом чувствовал – сенсация!
– Эх, Джанни, я бы тебя расцеловал в губки! – засмеялся он.
– Ты мне дорог, но это уж слишком! – пошутил итальянец.
– Тогда валяй, рассказывай все с начала, – Марк обратился в слух.
Он азартно, почти по-детски радовался, слушая рассказ приятеля из Палермо. Перед ним вставали яркие, захватывающие образы. Монастырские стены, внутренние своды, экспрессивная барочная роспись, фигуры святых и мучеников, дворик, поросший травой, арки над витыми арабскими колоннами, колодец, высеченный из камня, прозрачное небо, пронизанное солнечным светом. И она в черной монашеской рясе с белоснежным накрахмаленным нагрудником. Волосы под девственно белым покрывалом. И все это ничуть не скрывает, а скорее подчеркивает ее красоту.
– Приедешь? – спросил Джанни.
– Будь спокоен! Сообщу номер рейса на Палермо. Даже не предупреждаю, чтобы ты помалкивал!
– Этого еще не хватало! Мафиози с моим стажем всегда нем, как рыба!
Марк вернулся в редакцию на метро. Сегодня, в пятницу, на собственной машине застрянешь в пробке, думал он, а тут еще снегопад не унимался. Он рвался вперед, словно гончая, напавшая на след. Сегодня утром впервые с тех пор, как ушла Каролина, он не вспоминал ни о ней, ни даже о детях.
В кабинет главного редактора он ворвался, как циклон.
– Ни за что не угадаешь! – воскликнул он с порога.
– Еще бы! – согласился Барт. – Ты хоть намекни, что я должен угадать!
Главный редактор, моложавый и подтянутый в свои шестьдесят лет, был талантлив и неутомим. Сорок лет он варился в этом котле – журналистике. Начав корректором, когда в редакции еще висела свинцовая пыль, он поднялся на самую вершину должностной лестницы. Газету он знал как свои пять пальцев.
– Хоть умри, не угадаешь! – дразнил Марк с мальчишеской запальчивостью.
– Рейган с Горбачевым одновременно сбежали в Швейцарию и попросили политического убежища, – отшутился главный, пытаясь скрыть нарастающее раздражение.
Сегодня неприятностей – хоть отбавляй и совершенно не до загадок. Марк, спору нет, дельный журналист, обычно работает сразу над несколькими материалами. Упрям, правда, но голова у него светлая, и из любых ситуаций он выбирается самостоятельно. Барт его ценит и уважает, но сегодня главному решительно не до загадок.
– Я ее нашел! – начал Марк игру в поддавки.
– Значит, речь идет о женщине, – задумчиво, с пробуждающимся интересом произнес Барт. – Женщине, которую мы ищем, женщине – находке для нас, – продолжил он довольно энергично и задумался.
– Неужели она? – вдруг воскликнул главный.
– Она! – победно подтвердил Марк.
– Где же ее откопали? – заволновался Барт.
– В Вилларозе, – Марк вытащил из кармана пиджака карту Сицилии, разложил ее на столе шефа и ткнул пальцем в какую-то точку. Оба оживились, как мальчишки-стажеры, получившие первое задание. Профессия стала их плотью и кровью – каждая находка все еще волновала.
– Какое-то захолустье! – Барт взял лупу и попытался прочесть название, обозначенное крохотными буквами.
– Неприметное селенье в центре острова, в горах, – пояснил Марк.
– И чем же она там занимается?
– Постриглась в монахини.
– Да брось ты! – Барт провел ладонью по редким белобрысым волосам и покачал головой, прикусив нижнюю губу.
– Сестра Анна, можешь себе представить?
– Ты уверен, Марк? – забеспокоился Барт.
– Источник информации абсолютно надежный. Да и по существу это лишь еще одно подтверждение.
Он вспомнил то июльское утро. Полгода назад они с Каролиной и детьми ехали из Катании в Палермо через Энна. Это был их последний совместный отпуск – попытка склеить черепки разбившегося брака. На высоте Калашибетта им попалась сломанная машина – старенький «фиат», за рулем – монахиня, две другие в отчаянии склонились над поднятым капотом. Разглядывая эту неведомую им вселенную, они усердно взывали к помощи Божьей. Марк вышел из машины, чтобы помочь монашкам. Осмотрев поломку, он довольно быстро понял – его доброй воли и ограниченных познаний недостаточно, чтобы запустить машину. Потек радиатор.
– Вам бы техпомощь или буксировку, – посоветовал Марк, мобилизовав весь свой скудный запас итальянского. – Одну из вас я могу подвезти, если хотите, – объяснил он, восполняя жестами нехватку известных ему слов.
– Нет, спасибо, – любезно, но решительно вступила в разговор монахиня, которая сидела за рулем. – Мы должны быть вместе. Вы можете помочь нам вот в чем: позвоните по этому номеру и сообщите, что с нами случилось. До ближайшего населенного пункта шесть километров, – она протянула ему листок, на котором зелеными чернилами было написано несколько цифр.
Его поразил необычный оттенок зеленых чернил и серые с золотыми искорками глаза монахини. Под палящим солнцем он переводил внимательный взгляд с записки на женщину. Монахиня говорила по-итальянски с необычным акцентом, скорее всего американским. Ему казалось, что когда-то он уже слышал этот голос. Он пытался вспомнить, где и когда это могло быть. Он спрашивал себя, что это за лицо в полумраке машины, бледное, почти прозрачное, немолодое, но и не старое, прекрасное своим аскетизмом, озаренное светом серых сияющих глаз.
– Прошу вас, – поторопила она, – не хочется застрять надолго под таким палящим солнцем. – Голос ее был доброжелателен, но настойчив.
– Можете на меня рассчитывать, – заверил он.
Они с Каролиной и детьми сели в машину и через двадцать минут доехали до телефона и позвонили в монастырь Святой Катерины. Марк долго еще вспоминал эту встречу и не мог понять, кого же ему напомнила монахиня со строгим аристократическим лицом. Ему удалось убедить себя, что он напрасно мучается. Он явно обознался, что легко могло случиться в такую жару после долгой дороги.
Их путешествие продолжалось еще десять дней и закончилось в компании Джанни Риччи и его жены. Марк вернулся в Нью-Йорк. В сентябре Каролина застала его с очередной любовницей – сладострастной, ненасытной блондиночкой и ушла от него. В октябре она приехала забрать оставшиеся вещи. В ноябре он переехал на другую квартиру и тогда-то, приводя в порядок свою одежду, обнаружил в кармане джинсов смятый листок с номером телефона, написанным блестящими зелеными чернилами. Он скатал бумажку в шарик и швырнул в мусорную корзину. Потом занялся ящиком, где были свалены в кучу давнишние заметки о расследованиях самых различных дел – взятках и совращениях, политических интригах, о потворстве властей мафии. Мусорная корзинка была заполнена почти доверху, а ящик наполовину опустел, когда он наткнулся на визитную карточку с номером телефона. Его как громом поразило. Те же блестящие зеленые чернила, что на записке, брошенной в корзину. Он лихорадочно извлек обратно скомканный листок и тщательно сравнил с визитной карточкой. Сомнений не было – цифры написаны одним и тем же почерком и теми же чернилами. Он перевернул визитную карточку, на обратной стороне – выпуклые изящные буквы: «Нэнси Карр». Она дала ему эту карточку много лет назад. Как же он мог забыть об этом? Теперь он вспомнил все. Прошлое лето. Сицилию, монахиню… Это была она – Нэнси Карр, всесильная женщина, о которой столько говорили и которая внезапно и загадочно исчезла с американской политической сцены пять лет назад. Тогда-то он и обратился к своему коллеге Джанни Риччи с просьбой проверить факты. А сейчас он получил подтверждение.
Барт посмотрел ему прямо в глаза.
– Ты стопроцентно уверен? – снова засомневался главный.
– Держу пари на свою жизнь, карьеру, мужскую честь и мать: сестра Анна – это Нэнси Карр. Или, если тебе больше по вкусу, пятидесятилетняя Нэнси Пертиначе, депутат от демократов округа Куинс в конгрессе. – Марк был доволен и оживлен. – Это та самая женщина, которая собиралась стать мэром Нью-Йорка.
– Раз ты так уверен, то что же ты протираешь штаны здесь? – прогремел Барт. – Почему ты не летишь на этот проклятый мафиозный остров?! Имей в виду, мне нужна по-настоящему сенсационная статья, – наставлял он. – Я хочу знать о ней все. Как ей удалось в один прекрасный день бесследно исчезнуть? И почему богатая, красивая и волевая женщина скрылась из Манхэттена в монастырь Святой Катерины. Может быть, на нее снизошло божественное откровение на пути в Палермо? Но вероятнее всего, за этим кроется какая-то загадка.
Марк Фосетт прождал четыре дня. На пятое утро, хотя Марк опять настроился на долгое ожидание, ему вдруг было разрешено переступить порог приемной монастыря, находившейся в крыле строгого затворничества. Марк ждал, прохаживаясь по галерее во внутреннем дворе.
Январский воздух был тепл и неподвижен, как в Нью-Йорке в погожий весенний день. Марк с удовольствием смотрел на безмятежное небо, на нежную зелень травы, на клумбу с красно-желтыми крошечными цветами. Интересно, подумал он, а как они называются?
Он услышал звук шагов и оглянулся. Пухленькая, круглая, как моток шерсти, монашка вышла ему навстречу. Улыбка и мягкая доброта, не сходившая с лица монахини, покорили Марка.
Монашка чуть заметным кивком пригласила его следовать за ней. У Марка было ощущение, что он совершает путешествие в прошлое. В этих древних стенах все дышало верой, и чем дольше он находился в этих стенах, тем дольше отступала суета мирской жизни.
Монашка довела его до массивной резной двери. Перед входом Марк на стене увидел табличку. На ней готическим шрифтом было написано: «Приемная». Он переступил порог и оказался в просторной прямоугольной зале. Ее известковые стены были ослепительной белизны, потолок темнел старинными деревянными балками. Здесь ощущался все тот же торжественный холод, что бывает обычно в соборах. От большого, облицованного серым мрамором камина тянуло теплом, в нем потрескивало толстое полено. Перед камином стояло два кресла в стиле ренесанс, так называемые «Савонарола». Монашка-проводница все так же молча указала на одно из них, улыбнулась на прощание и вышла.
Марк остался один в прозрачной тишине, перед ласковыми отблесками огня, его охватило невыразимое блаженство, заглушившее волнение последних дней. Неуверенность в том, что встреча состоится, окончательно не рассеялась, хотя несколько обнадеживала необыкновенная торжественная обстановка. Суровая настоятельница монастыря, с которой он говорил в первый день приезда, не отказала ему в свидании с сестрой Анной, но и не посулила ничего определенного.
Марк уже собирался поудобнее расположиться в кресле, когда за его спиной послышалось еле слышное шуршание, похожее на трепет крыльев бабочки. Марк обернулся – перед ним стояла она. Он открыл рот, но не смог ничего произнести. Прекрасная женщина в монашеском одеянии молча смотрела на него, в ее серых проницательных глазах сверкали золотистые искры.
– Синьора Карр? – наконец пробормотал он.
– Сестра Анна, – мягко, но настойчиво поправила она.
Он вздрогнул от звука ее голоса. Монахиня села в кресло перед камином и жестом пригласила последовать ее примеру. Она непринужденно закинула ногу на ногу – ткань снова легко зашуршала.
Марк угадывал под строгой одеждой стройное, гибкое тело, которым восхищался давно, точнее десять лет назад, когда она была блестящей сорокалетней женщиной на вершине успеха. В то время многие мужчины, от самых влиятельных до самых неизвестных, в том числе и он, были готовы на все, лишь бы забраться к ней под одеяло. Но говорили, что она разделяет постель с единственным счастливцем, – с своим ничем не примечательным мужем. Марк с удивлением обнаружил, что и теперь, по прошествии стольких лет, она была для него все такой же желанной. Кровь бросилась ему в лицо и запульсировала в висках. Ее присутствие, эти неповторимые глаза с золотистыми искрами, легкий шелест одежды, источавшей нежный аромат лаванды и женского тела, возбуждали его, сводили с ума. Он несколько раз безуспешно пытался начать разговор.
Монахиня понимающе улыбнулась. Ее жесты, взгляд, улыбка не вязались с образом затворницы. Ни ее облачение, ни обстановка, ни возраст не могли ввести в заблуждение – в ней чувствовалась все та же волевая, сильная и одновременно обаятельная женщина.
– Что вам угодно, синьор Фосетт? – она взяла инициативу в свои руки.
– Разве вы не знаете? – ответил он вопросом на вопрос.
– Я ждала чего-то более оригинального и благородного, чем надоевшее бесцеремонное вторжение в личную жизнь женщины, избравшей по доброй воле размышление, молитву и тишину. А вам, конечно, нужна шумиха, сенсация. – Щеки ее порозовели, в глазах сверкнул гнев, придавший ей еще большее очарованье.
– Вы правы, – признал Марк. – Не буду спорить, – ему удалось наконец справиться с волнением. – Вы прекрасно знаете, что я могу возразить, но учтите, я не просто репортер-свидетель. Да, моя профессия накладывает на меня определенные обязательства, синьора Карр, – добавил он уже уверенным голосом.
– Эти стены и мое монашеское облачение обязывают вас к почтительности, – нетерпеливо прервала она.
– У меня единственное обязательство – работать на моих читателей, они имеют право на информацию, а там уж сами разберутся, что им интересно, а что – нет.
– «Профессия – цинизм». Отличное название для статьи! – ледяным тоном заметила она.
– Если вам доставляет удовольствие, не стесняйтесь, приклеивайте ярлыки и дальше.
Взаимные колкости Марку вернули спокойствие, а в монахине пробудили поистине царственное достоинство.
– Я полагаю, что было бы лучше, если вы сбросили бы маску, – закончил Марк.
– Не хотите ли вы сказать, что монашеское облачение скрывает мои истинные намерения? – она притворно удивилась.
– Я хочу сказать, что нет одежды, способной замаскировать ваши исключительные достоинства. Вы – опытный адвокат, синьора Карр, умелый и целеустремленный политик.
– Я всего-навсего скромная монахиня, – настаивала она, хотя вовсе не напоминала смиренную служительницу господню.
– Я располагаю достаточным количеством деталей, чтобы восстановить все события, – возразил Марк напористо. – Вы росли в семье Фрэнка Лателлы, главы «Коза ностры». Он один из самых авторитетных боссов организованной преступности.
– Никому не удавалось представить против него улики. Никогда.
– Это лишь говорит о его находчивости и осторожности, но не опровергает причастности к преступлениям. Да и вас саму могли бы обвинить в принадлежности к мафии…
– Это все – слова, – не признала она обвинение, поглаживая крупные сверкающие кругляшки четок.
– Слова или не слова, а статья будет сенсационной! – продолжил Марк твердо. – С вашей помощью или без нее. Я предоставляю вам возможность изложить свою версию фактов и гарантирую полную объективность.
– Я по своей воле ушла в монастырь, потому что всей душой жажду покоя. Это вовсе не значит, что я жертва мистического экстаза, – она доверительно понизила голос до заговорщического шепота. – Я прекрасно чувствую себя в роли монахини, хотя, надев рясу, не избавилась от обуревающих меня сомнений. Признаюсь откровенно, если бы у меня был выбор, я бы наверняка предпочла веру. Даже здесь можно пересчитать на пальцах тех, кто верит по-настоящему искренне, безоговорочно. Вера, синьор Фосетт, – дар избранных, высшее благо, освобождающее нас от всякого рода рабства. Как видите, не так уж просто верить, но по крайней мере в этих стенах я обрела покой.
– Синьора Карр, – простите, что я упорно продолжаю вас так называть, – сдается мне, что вы не до конца откровенны, – он взглянул на нее. – Эта рука, поглаживающая четки, вероятно, стреляла. И может быть, выстрелит снова.
– Вы правильно сказали «может быть». «Обо мне можно сказать что угодно, но ничего нельзя доказать», – процитировала монахиня вполголоса, выдержав взгляд журналиста.
– Елизавета Тюдор, королева Англии, – уточнил Марк.
– Браво, – похвалила она.
– Вы наверняка помните, что Елизавета сказала также: «Я знаю, что в моем хрупком на вид женском теле кроется стальное королевское сердце». – И продолжил, поддразнивая: – А вы, синьора Карр, как обошлись со своим стальным сердцем?
– Если ваша репутация заслуженна, вы узнаете об этом. Я долго колебалась, прежде чем принять вас. Теперь я решила рассказать вам все.
Марк постарался сдержать эмоции. Он уже предвкушал удачу.
– Вы расскажете мне всю правду?
– Мою правду. Можете опубликовать ее, если хотите, только вряд ли кто-нибудь поверит. А теперь ступайте, синьор Фосетт. Я устала.
Журналист неуверенно поднялся. Эта женщина не пробуждала в нем больше желания. Ее значительность, царственная осанка внушали ему лишь восхищенный трепет.
– Когда вы позволите мне прийти?
– Завтра. А теперь прощайте. – Она протянула ему руку.
Марк сделал то, чего сам от себя не ожидал, – медленно поднес к губам эту матовую, слегка пахнущую жасмином руку и поцеловал. Она резко отдернула руку, словно его жест был греховен.
– Ступайте, синьор Фосетт, – сухо произнесла она.
Марк снова окунулся в теплый воздух солнечного сицилийского дня. Он взглянул на небо и глубоко вздохнул. У него приятно кружилась голова, как в детстве после катания на карусели в парке, но он испытывал и нечто большее – чувственное волнение первого поцелуя, первой любовной ласки. Эта таинственная, соблазнительная женщина, с которой он только что расстался, занимала все его мысли, волновала воображение. Она стояла у него перед глазами.
ВЧЕРА
1
Нэнси поставила подпись на последнем письме, захлопнула папку с корреспонденцией и протянула ее Мэри. Она стояла у письменного стола светлого орехового дерева, на который весеннее солнце, проникавшее через огромное, во всю стену, окно, бросало веселые золотистые блики.
Она подняла взгляд к этому свету, невольно завороженная поэзией вертикалей, небоскребами Манхэттена, которые днем и ночью оберегали ее спокойной мощью величественных богов-покровителей.
– Что-нибудь еще? – поинтересовалась она, взглянув мельком на миниатюрный будильник в малахитовом корпусе, стоящий на столе между портретами в серебряных рамках и изящными вазочками Рене Лалик.
Почти два часа, а она еще не обедала, и в четыре ей предстоит встреча в аэропорту Кеннеди. Надо еще заглянуть домой, принять горячую ванну, перехватить что-нибудь и успеть в Куинс, встретиться с Хосе Висентом. Предстоящее свидание будоражило мысли и чувства, пробуждало воспоминания.
– Больше ничего, Нэнси, – неуверенно произнесла Мэри, прижимая папку обеими руками, словно ребенка к груди.
Нэнси и Мэри были на короткой ноге. Мэри всегда называла ее по имени, хотя Нэнси возглавляла преуспевающую адвокатскую контору. Нэнси сама установила такие отношения с первого дня их совместной деятельности. Мэри была польщена и обрадована.
Мэри работала в конторе четыре года, с тех самых пор, как в восемнадцать лет закончила с отличием школу секретарей в Лексинтоне в Миддлсекс Конти. Она прибилась к нью-йоркскому берегу в поисках удачи и с первого же раза надкусила то самое золотое яблочко, а ведь могла нарваться на кусочек с червоточиной или, еще хуже, и на червяка. Мэри просто повезло. Как только она сошла с поезда на Центральном вокзале и купила «Нью-Йоркс таймс», она наткнулась на объявление адвокатской конторы «Карр и Пертиначе». На следующий день Нэнси приняла ее на работу, и Мэри оказалась в числе немногих хорошо оплачиваемых служащих. Нэнси и Мэри понравились друг другу с первого взгляда, а ко взаимопониманию пришли с полуслова.
Мэри была цветущей девушкой с тонкой талией, крутыми бедрами и пышной грудью. Сияющие голубые глаза, прозрачные и большие, как, впрочем, и ее простодушное сердце, которое горестный опыт детства не смог иссушить, светились умом. Медового цвета кудрявые пышные волосы придавали ее облику детскую наивность.
Нэнси Карр, красивая сорокалетняя женщина, встала с обтянутого мягкой черной кожей кресла с высокой спинкой. Чем больше вы имеете с ней дело, тем больше она вас очаровывает. Высокая, худощавая и элегантная, с задумчивыми серыми глазами на бледном лице, с решительным взглядом, даже когда она улыбалась. Ее возраст выдавал лишь ее усталый понимающий взгляд. Густые, черные с медным отливом волосы подчеркивали красоту безупречных черт лица.
Когда Мэри начала работать в адвокатской конторе «Карр и Пертиначе», Нэнси только что избрали депутатом от демократического округа Куинс. Поговаривали, что она может стать мэром города.
По мнению Мэри, которое разделяли многие, Нэнси была самой яркой фигурой среди деловых женщин Нью-Йорка.
– Что еще? – настороженно спросила Нэнси, видя смущение секретарши. Нэнси поправила безупречно сидящую на ней юбку голубого шанелевого костюма. Расстегнула пуговку желтой блузки.
– Мне бы не хотелось создавать тебе проблем, – извиняющимся тоном сказала Мэри.
– Ты их уже создала своей уклончивостью, – упрекнула Нэнси секретаршу, и в голосе ее зазвучали металлические ноты.
– Тогда вот что, – сдалась секретарша, – в приемной сидит девушка, которая хочет поговорить с тобой.
– Только и всего? Назначь ей время. – Нэнси обворожительно улыбнулась и взяла со стола голубую лайковую сумочку и папку с документами, которые собиралась просмотреть вечером дома.
– Придется разочаровать посетительницу, – добавила она, собираясь уходить. – Во всяком случае, прежде, чем ее выпроводишь, запиши фамилию, адрес и номер телефона.
– Ее зовут Конни Коралло. Тебе ничего не говорит это имя? Она уверяет, что оно тебе знакомо. – Мэри имела обыкновение раскрывать карты постепенно, как игрок в покер.
– Коралло? – задумчиво повторила Нэнси, ее серые глаза посветлели. В этой фамилии было что-то знакомое, какая-то ласковая и печальная нотка, вкус далекого трагического прошлого, воспоминание о иной жизни. Она снова взглянула на часы и решила уделить несколько минут посетительнице.
– Пригласи ее, – уступила Нэнси и, покорно вздохнув, села за стол.
На лице Конни Коралло были заметны следы побоев. Она была брюнеткой лет двадцати. Ее большие черные глаза смотрели испуганно и были похожи на глаза глупого потерявшегося щенка. Увидев Нэнси, она немного успокоилась и перестала оглядываться так, словно каждую минуту она могла подвергнуться нападению. Один глаз у нее заплыл, нос распух, на левой скуле красовался кровоподтек. На ней был большой красный шерстяной берет, который в иных обстоятельствах придал бы ей вид девчонки-озорницы.
Нэнси поднялась, пошла девушке навстречу и по-матерински заботливо усадила в кресло перед окном. Сама она села напротив.
– Как его зовут? – мягко спросила она, глядя прямо в глаза посетительнице.
Таких девушек она уже насмотрелась. К ней тянутся все избитые женщины. Она знает всю историю Конни, хотя та еще и не раскрывала рта.
Конни облегченно вздохнула, словно доплыла наконец до желанного берега, спасясь от кровожадных акул.
– Артур Бим, – едва слышно проговорила она. – Артур Бим из «Бим и Купер». – Казалось, силы ее иссякли, но она все еще надеялась, что справедливость восторжествует.
– Почему ты пришла именно ко мне? – решительно спросила Нэнси. – «Бим и Купер» – известная фирма. Можно сказать, гигант в области продажи товаров по почте. Оборот на миллионы долларов. Мощь, способная сдвинуть горы.
– Мой дедушка Антонио Коралло… – пробормотала Конни, и губы ее внезапно дрогнули.
– Антонио Коралло… – как эхо повторила Нэнси, глядя в пустоту. Ей вспомнилась неуклюжая, чуть сутулая фигура пожилого человека, работавшего в спортивном зале Хосе Висенте в Бруклине во времена ее детства. Скромный, но исключительно честный и мужественный человек. Он мыл туалеты и душевые, гимнастические снаряды и полы, поддерживал порядок на ринге, присматривал на тренировках за подростками. В случае необходимости мог промассировать сведенную судорогой мышцу и подбодрить проигравшего. Нэнси помнила анисовые карамельки, которыми угощал ее Антонио Коралло, она сосала их с удовольствием. Сколько лет прошло! Антонио Коралло навсегда остался в ее памяти добрым и великодушным волшебником.
– Ну так в чем же дело, Конни? – ласково спросила она.
Девушка начала объяснять, она словно разговаривала сама с собой, не отрывая взгляда от своих напряженно скрещенных рук, – видимо, так ей было легче говорить.
– Покойный дедушка всегда говорил: «Попадешь в беду, держись подальше от копов, плевали они на нас, несчастных «макаронников», они нас и в грош не ставят. Справедливость иди искать у Нэнси», – так говорил дедушка. И еще говорил: «Нэнси соблюдает закон чести». В школе учили гордиться тем, что я американка, но меня дважды смешали с грязью: мужчина жестоко изнасиловал, закон не защитил.
– Времена меняются, – заметила Нэнси, она не хотела принимать решение, прежде чем не познакомится с фактами. – Ты – действительно американская гражданка, и закон на твоей стороне.
– Я – американская гражданка, – повторила Конни, – но в сравнении с мистером Бимом – ничто! Прав был дедушка. Мистер Бим знает, какие колеса подмазывать. Он сам делает погоду.
– Расскажи-ка поподробнее. – Нэнси вздохнула. Теперь придется забыть о горячей ванной.
– Лицо у него ангельское, а на самом деле он – извращенец, – продолжила Конни. – Выберет самую беззащитную девушку и издевается над ней. Сначала присматривается и обхаживает тех, кто ему по вкусу. Немногие соглашаются, но если уж попадешься, он тебя изобьет, чтобы потом во всем подчинялась, и изнасилует.
– Это ты про себя? Синяки на лице – его рук дело? – спросила девушку Нэнси.
Она представила себе улыбающегося Артура Бима в рекламном ролике «По почте купим у «Бим и Купер». Обаятельное лицо, внушающее доверие и симпатию. Этакий добропорядочный американец, которому смело можно доверить и деньги, и детей.
– Это еще не все, – продолжала Конни и сняла шерстяной берет – волосы на макушке были выстрижены. Это место было заклеено пластырем. – Скорая помощь мне наложила восемь швов, – уточнила она и надела берет. Руки она снова сложила на коленях.
– Ты заявила на него? – поинтересовалась Нэнси.
Конни удивленно посмотрела на нее.
– Чтобы подать в суд, нужны доказательства. Вы знаете это не хуже меня. Вот почему я и говорю, что меня дважды втоптали в грязь. У них сразу окаменели лица, как только я упомянула Артура Бима. Пришлось дать задний ход. И все-таки я надеялась, что кто-нибудь поможет мне восстановить справедливость, вот и подумала о вас.
– Что ты сказала врачам?
– Что упала с лестницы, – пожала плечами Конни. Нэнси не удержалась от горькой улыбки, разумеется, не по поводу того, что случилось с Конни. Какая типичная формулировка! «Упала с лестницы». В больницы Бруклина и Бронкса частенько попадают жертвы мафиозных разборок с простреленной грудью, и ссылаются они, как правило, на падение с лестницы. Ведь главный закон мафии – молчание.
– Значит, сказала, что упала с лестницы, а на самом деле тебя изнасиловали, – подытожила Нэнси.
– Мерзко и извращенно, – Конни густо покраснела, глаза ее наполнились слезами. – На следующий день мне выплатили за неделю вперед и уволили.
– И долго он тебя обхаживал?
– Месяц.
– Подобные случаи были с другими?
– Он пристает ко всем девушкам, но попадаются только самые наивные. Без доказательств жалобы выеденного яйца не стоят. Никто тебя и слушать не хочет.
Нэнси задохнулась от ненависти. Какой ужас! Какой позор! Если Конни не отомстит за надругательство, ненависть и отчаяние сломят ее, жизнь пойдет под откос. Нэнси должна вступиться за честь девушки. Это то немногое, что она может сделать в память об Антонио Коралло.
– Ты будешь работать на прежнем месте. Справедливость – не пустое слово, – твердо сказала Нэнси.
Конни знала, что Нэнси слов на ветер не бросает, об этом ей рассказывал дедушка.
– А мистер Бим? – испугалась она при одной мысли о встрече с хозяином.
– Он не будет больше приставать к тебе, – Нэнси решительно встала и на прощание крепко пожала Конни руку.
– Спасибо, я отдам вам свой голос, когда вас будут выбирать в мэры, – сказала она, не зная, как еще выразить свою признательность.
Нэнси внимательно посмотрела на девушку, удивляясь тому, как быстро распространяются слухи. Партия только собиралась выдвинуть ее кандидатуру в мэры. Сторонники хотели этого и считали такой проект вполне реальным, реальным, но не более, а между тем об этом говорили, как о решенном факте.
Когда Конни ушла, Нэнси написала несколько строк на листе, сложила его и опустила в карман костюма, забрала сумку и папку с документами и вышла.
– Предупреди Гвидо, чтобы держал машину наготове, – распорядилась она на ходу и помахала Мэри рукой.
Она бесшумно прошла по коридору, где толстый шерстяной палас поглощал звук шагов, и прикрыла за собой дверь, ведущую в просторный, строго обставленный кабинет, где на стенах висели умело подсвеченные подлинники картин Пикассо, относящихся к его голубому периоду.
– Сэл, я мчусь, не проводишь ли до лифта? – обратилась она к мужчине, который сидел за широким столом, заваленным документами. Он поднял на нее большие темные глаза, улыбнулся, встал и пошел навстречу.
