Текст книги "Рассказы из разных сборников"

Автор книги: Этгар Керет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

ОРУЖИЕ К БОЮ!

Он стоит посередине переулка, приблизительно в двадцати метрах от меня, лицо обмотано куфией, машет рукой, издевательски подзывая меня к себе: «Голани, бидор!» – кричит он на иврите с тяжелым арабским акцентом.

"Эй, Голани, как дела? Твой рыжий сержант вчера слишком сильно выебал тебя в зад? Нет силы бежать?" – Он расстегивает штаны и достает свой член. – "Что, Голани, а мой хуй не бодходит тебе? И не бодойдет твоей сестре? Твоей матери? А твоему дружку Абутабулу он как раз бодошел. Как он чувствует себя, твой дружок Абутабул? Ему лучше, бедняге? Я видел, брислали вертолет забрать его босле того, как он богнался за мной. До боловины улицы он гнался за мной, как наскибидаренный, а в конце? Трах! Его голова треснула, как арбуз»

Я поднимаю свой «Галиль», прижимаю к плечу, насаживаю его точно на мушку.

"Стреляй, ты бидор!" – кричит он, рвет на груди рубаху и смеется. – "Стреляй точно сюда" – Показывает он на сердце. Я отпускаю предохранитель и задерживаю дыхание. С минуту он равнодушно ждет, подбоченясь. Его сердце, глубоко под кожей и мышцами, трепещет у меня на мушке.

"Ты в жизни не выстрелишь, бздун! Может, если ты стрельнешь, твой рыжий сержант больше не будет ебать тебя в зад?"

Я опускаю ружье, а он принебрежительно машет рукой. "Яалла! Я бошел! Бидор! Встретимся завтра! Когда ты дежуришь здесь завтра? С десяти до двух? Я бриду!" – И он направляется в сторону одного из боковых переулков, но вдруг останавливается: "Бередай Абутабулу бривет от Хамаса. Скажи, нам очень жалко, что мы бросили в него кирбичом вчера."

Я быстро поднимаю ружье и беру его на прицел, он уже застегнул рубашку, но я знаю, где находится его сердце. Но тут кто-то толкает меня. Я падаю на песок и вижу, надо мною стоит Эли, мой сержант. "Скажи, Крамер, ты что, с ума сошел?" – спрашивает он – "Что это ты стоишь мне тут с поднятым ружьем, ковбоя из себя корчишь? Ты думаешь, здесь Дикий Запад, что ты можешь стрелять в каждого, в кого захочешь?"

"Да нет же, Эли, я не собирался стрелять в него, хотел только попугать" – говорю я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

"Попугать?!" – кричит Эли, хватает меня за ремни бронежилета и трясет. – "Тогда лучше расскажи ему какую-нибудь сказку про привидения. Почему ты прицеливаешься в него заряженным оружием, да еще не поставленным на предохранитель?" – Он дает мне пощечину.

Я слышу как кричит араб:

"Как видно, рыжий не будет тебя сегодня ебать в зад. Молодец, рыжий, дай ему еще разок за меня."

"Ты должен научиться игнорировать их" – говорит Эли, запыхавшись, тяжело дыша и становится надо мной – "Ты слышишь, Крамер?" – Он переходит на враждебный шопот. – "Ты должен научиться быть невозмутимым. Потому что если я еще раз увижу, что ты делаешь что-нибудь подобное, я лично отдам тебя под суд."

Ночью позвонил кто-то из госпиталя "Тель аШомер" и сообщил, что операция прошла неудачно, и что Джеки по-видимому так и не придет в сознание.

"Самое главное, что мы учимся игнорировать их." – сказал я Эли. – "Давайте продолжать так и дальше, в конце концов мы перестанем обращать на них внимание совсем. Как Джеки сейчас."

"О чем ты, Крамер?" – Эли выпрямился – "Ты думаешь, что мне безразлична судьба Джеки Абутабула. Он был мне таким же товарищем, как и тебе. Думаешь, мне не хочется сейчас сесть в джип, ехать от дома к дому, вытаскивать их наружу и стрелять в каждого? Но если я сделаю так, я буду точь-в-точь, как они. Ты не понимаешь это? Ты не понимаешь ничего.»

И вдруг я точно понимаю, понимаю гораздо лучше, чем он.

Он стоит посередине переулка, приблизительно в двадцати метрах от меня, лицо обмотано куфией.

"Доброе утро, бидор!" – кричит он мне.

"Утро доброе!" – шепчу я ему в ответ.

"Как себя чувствует Абутабул, бидор?" – кричит он мне – "Ты передал ему привет от Хамаса?"

Я расстегиваю бронежилет и он падает на землю. А потом я снимаю каску.

"Как дела, бидор?" – кричит он мне. – "Ты не сошел с ума, когда рыжий ебал тебя в зад?" – Я разрываю индивидуальный пакет и обматываю бинтом лицо, так чтобы только глаза смотрели. Потом беру ружье. Передергиваю затвор. Убеждаюсь, что ружье поставлено на предохранитель. Обхватываю его двумя руками за ствол, раскручиваю его над головой и вдруг отпускаю. Ружье летит и падает на землю приблизительно посередине между нами. Сейчас я точь-в-точь, как он. Сейчас и у меня есть шанс победить.

"Это тебе, гадина!" – кричу я ему. – Он смотрит на меня растерянно какую-то секунду, и бежит к ружью. Он бежит к ружью, а я – к нему. Он бежит быстрее меня, и добегает до ружья быстрее. Но я одолею его, потому что я сейчас – точь-в-точь как он, а он, с ружьем в руках станет точь-в-точь как я. Его мать и его сестру будут насиловать евреи, и его друзья будут лежать в госпитале без сознания всю оставшуюся жизнь, как растения, а он будет стоять против меня с ружьем в руках, как пидор, и не сможет сделать ничего. Могу ли я его не победить?

Он поднимает «Галиль», когда я всего в пяти метрах от него, отпускает предохранитель, целится и нажимает на спуск. И сейчас он понимает то, что я понял за прошедший месяц в этом аду: что это – дерьмовое ружье. Три с половиной килограмма лишнего железа. С ним нельзя ничего сделать. Просто-напросто запрещено. Я подбегаю к нему прежде, чем он успевает выпрямиться, и с размаху бью его в лицо. Когда он падает на землю, я поднимаю его за волосы и сдергиваю с лица куфию. Я вижу перед собой его морду, и я хватаю эту морду, и, озверев, бью его этой мордой об электрический столб. Раз, два, три. Посмотрим теперь, какой рыжий сержант выебет его в зад.

ДЯДЯ ЛУКАЧ

Ночью Лукачу снова приснился сон, будто он в джунглях. Прыгает с дерева на дерево, ест бананы и имеет всех самок. «Эй вы, трусы! Подходите!» – кричит Лукач другим самцам, и его густая шерсть блестит на солнце. – «Подходите! И дядя Лукач покажет вам, где раки зимуют!» Но другие самцы боялись и попрятались, потому что знали, что с Лукачем связываться не стоит.

Лукач проснулся с сильной головной болью. Язвы на теле жгли его адским пламенем. Некоторые сочились вязким гноем, как видно, он снова расчесывал их во сне. Он вышел из своей клетки, открыл заднюю дверь и поспешил в исследовательскую лабораторию номер три (исследования рака кожи). Лукач гордился местом своей работы. В то время, как другие животные использовались не для важных экспериментов в лаборатории номер два (косметика) или в лаборатории номер четыре (глазные болезни), Лукач принимал участие в очень важном эксперименте. Он пришел как раз к моменту девятой инъекции. Прививку делала Ирена.

– Перестань расчесывать язвы, Лукач – сказала Ирена. – Тебе от этого делается только хуже.

Лукач перестал. Из всех ассистенток он больше всего любил Ирену.

– Скажи мне – спросил ее Лукач, пока она делала ему инъекцию. – После того, как эксперимент закончится и это лекарство от рака будет найдено, как ты думаешь, дадут мне отпуск? Я ужасно скучаю по джунглям.

Ирена вытащила иглу из его плеча и Лукач увидел, что она грустная. – Не беспокойся, Ирена – попытался он ее успокоить. – Я не уеду надолго. Ты же знаешь меня, я люблю работу, после месяца отдыха я уже лезу на стенку. Когда я вернусь, я приму участие в экспериментах по болезни Альцхаймера и мы снова будем работать вместе. Ирена обняла его и заплакала, и Лукач не знал, что делать.

– Эй, у меня идея – прошептал он, ласково гладя ее затылок. – Ты ведь тоже можешь взять отпуск и мы поедем в джунгли вместе. Я покажу тебе, где я вырос. Свою семью, природу. Тебе ужасно понравится. Там все такое зеленое. Ирена не ответила и продолжала плакать, но постепенно она успокоилась. Перестав плакать, она разжала объятия, отступила от Лукача на шаг и улыбнулась.

– Конечно, я поеду с тобой. – Сказала она Лукачу. – В этом году они, конечно, должны будут разрешить мне отпуск.

– Прекрасно! – обрадовался Лукач и посмотрел в ее глаза, все еще влажные. – Там будет прекрасно. – Пообещал он. – Ты еще увидишь, как нам будет прекрасно.

ХОРОШИЕ ЦЕЛИ

В почтовом ящике меня ждал толстый конверт. Я открыл его и пересчитал деньги. Там было все. Еще в конверте лежал листок с именнем заказанного, фото из паспорта и место, где его можно найти. Я выругался. Не знаю почему, я ведь профессионал, а профессионалу так себя вести не подобает, но ругательство просто сорвалось у меня с языка. Нет, я не должен был даже читать имя, я сразу же узнал человека на фотографии. Грейс. Патрик Грейс. Лауреат Нобелевской премии мира. Хороший человек. Самый лучший человек из всех, кого я когда-нибудь знал. Очень вероятно, самый лучший человек в мире.

Я встретился с Патриком Грейсом только один раз. Это было в сиротском приюте в Атланте. С нами там обращались по-скотски. Весь год мы жили в грязи, нас едва-едва кормили, а если кто открывал рот, его пороли ремнем. Ремень часто пускали в ход, даже если рот был закрыт. Когда приехал Грейс, они помыли нас, нас и тот нужник, который они называли сиротским приютом. Перед приходом Грейса начальник сказал нам: кто пожалуется, потом получит. Мы уже достаточно успели получить, чтобы понять, что он не блефует. Когда Грейс вошел в наши комнаты, мы были немы, как рыбы. Грейс попытался поговорить с нами, но мы отвечали неохотно. Каждый, кто получал от него подарок, говорил: "Большое спасибо" и возвращался к своей кровати. Я получил в подарок набор для стрельбы в цель. Когда я говорил: "Большое спасибо", Грейс протянул руку к моему лицу. Я съежился. Я подумал, что он хочет ударить меня. Грейс ласково взъерошил мои волосы и, ничего не говоря, поднял мою рубашку. В то время я часто раззевал рот. Грейс смог увидеть это по моей спине. Сперва он молчал, а потом сказал несколько раз "О, Иисус!" Потом он опустил мою рубашку и обнял меня. И когда он обнял меня, то пообещал, что никогда никто больше не будет меня бить. Я, конечно, не поверил. Люди не полюбят тебя вдруг, просто так. Все казалось мне тогда обманом. Я боялся, что еще секунда – и он возьмет ремень, чтобы выпороть меня. Все то время, пока он обнимал меня, я хотел одного – чтобы Грейс ушел. Он ушел, и в тот же вечер у нас сменили и начальника, и всех воспитателей. С тех пор никто меня больше не бил, кроме того негритоса в Джексонвилле, которого я избил в ответ до потери сознания. С тех пор никто не поднимал на меня руку.

Я больше не встречал Патрика Грейса, но много читал о нем в газетах. Обо всех людях, которым он помог, обо всех хороших делах, которые он совершил. Он был хороший человек. Вероятно, самый лучший в мире. Единственный человек на этом дерьмовом континенте, которому я был обязан за то добро, которое он мне сделал. И вот, через два часа я должен буду убить его. Через два часа я должен буду всадить ему пулю в голову.

Мне тридцать один год. За все время, что я работаю, я получил двадцать девять заказов. Выполнил их все. Двадцать шесть – с первого раза. Я никогда не пытался влезть в шкуру людей, которых убивал. Никогда я не пытаюсь понять, за что их убиваю. Бизнес есть бизнес и, как я уже сказал, я – профессионал. У меня хорошая репутация, а в таком бизнесе, как мой, хорошая репутация – самое важное. Я не рекламирую себя в газетах и не даю скидок владельцам кредитных карточек. Главное, из-за чего приходит клиент – уверенность, что работа будет сделана. Из-за этого я никогда не отказывался от заказа. Кто захочет проверить мой послужной список, увидит в нем только довольных клиентов. Довольных клиентов и трупы.

Я снял комнату, выходящую на улицу как раз против кафе. Хозяйке я сказал, что мои вещи привезут в понедельник, и заплатил за два месяца вперед. У меня было полтора часа до его предполагаемого прибытия. Я собрал ружье и настроил инфракрасный прицел. У меня осталось еще двадцать шесть минут. Закурил сигарету. Попытался ни о чем не думать. Сигарета кончилась, я отшвырнул окурок в угол. Кто захотел убить такого человека. Только дьявол или чудовище. Я знаю Грейса, он обнимал меня, когда я был ребенком, но бизнес есть бизнес. Если однажды ты поддашься чувствам – с тобой покончено. Ковер в углу начал тлеть. Я встал с кровати и раздавил окурок. Еще восемнадцать минут, еще восемнадцать минут и все. Я попытался думать про футбол, про Дана Маренго, про проститутку на сорок второй улице, которая села на переднее сидение моего автомобиля. Я попытался не думать ни о чем.

Он пришел вовремя, я узнал его сзади по этой его порхающей походке, по волосам до плеч. Он сел за один из столиков снаружи, в самом освещенном месте, так, что он был повернут ко мне лицом. Самый лучший угол. Самый лучший прицел. Такой выстрел можно сделать с закрытыми глазами. Красная точка появилась на его плече, слишком сдвинутая влево. Я сместил прицел на сколько надо вправо и затаил дыхание.

Как раз в это время там прошел старик, несший весь свой дом в своей сумке, какой-то бездомный бедняк, в городе таких полно. На тротуаре рядом с кафе у его сумки оторвалась ручка. Сумка упала на асфальт, и из нее посыпался весь его хлам. Я увидел, как напряглось тело Грейса, как появилась маленькая складочка в углу рта, и тут же он встал помогать. Выпавшая на тротуар куриная ножка, куча газет и пустых жестянок были возвращены в сумку. В течение всего этого времени я держал его на прицеле. Я сейчас хорошо видел его лицо. Красная точка находилась в центре лба, похожая на те, что клеют себе на лоб индийцы. Я видел это лицо, и когда он улыбнулся старику, оно будто бы осветилось, как на картинах святых, которые я видел в церквях. Я перестал глядеть в прицел. Я уставился на свой указательный палец. Он дрожал, рядом с предохранителем, будто привязанный. Он не сделает то, что нужно сделать, нет смысла принуждать себя, мой палец просто не сделает этого. Я поставил ружье на предохранитель и передернул затвор. Патрон выпал из патронника.

Я спустился к кафе со своим ружьем, уложенным в чемоданчик. Собственно, оно не было сейчас ружьем, оно снова превратилось в пять безвредных деталек. Я уселся за столик напротив Грейса и попросил у официантки кофе. Он сразу же узнал меня. Мне было одиннадцать лет, когда он в последний раз видел меня, но он узнал меня без труда. Он даже вспомнил мое имя. Я положил на стол конверт и сказал ему, что кто-то заказал мне убить его. Я пытался держаться хладнокровно, сделал такое лицо, чтобы показать, что я ни минуты не думал об исполнении заказа. Грейс улыбнулся и сказал, что он знает. Что это он – тот, кто послал деньги в конверте, что он хочет умереть. Этот его ответ безмерно удивил меня. Я даже стал немного заикаться. Я спросил – почему? Я спросил – может быть, он неизлечимо болен? Он засмеялся: "Болезнь. Что-то вроде этого." Вновь появилась в уголке его рта маленькая складочка, такая же, что я видел раньше, из окна, и он начал говорить: "У меня болезнь с самого рождения. Только никто не пытался ее лечить, несмотря на очевидные симпотомы. Я отдавал другим детям игрушки. Я ни разу не соврал, ни разу не украл чего-нибудь. Даже в драках на школьном дворе я ни разу не дал сдачи, я всегда ухитрялся подставлять левую щеку. С годами моя всеобъемлющая доброта только разросталась, но мне никто не хотел помочь. Если бы, например, я был столь же всеобъемлюще плох, меня бы тут же отправили к какому-нибудь психологу, попытались бы остановить это. Но если ты хороший? Этому обществу очень удобно поручать кому-нибудь решать свои проблемы в обмен на громкие восторги и несколько комплиментов. А я продолжал катиться в пропасть. Сегодня я уже не в состоянии есть без того, чтобы не искать вокруг кого-нибудь более голодного, чем я, для того, чтобы отдать ему свою пищу. А ночью я не могу заснуть. Можно ли вообще думать про сон, когда ты живешь в Нью-Йорке и всего в нескольких десятках метров от твоего дома люди замерзают на уличных скамейках?"

Складка вновь вернулась в уголок его рта, а все его тело содрогнулось. "Я не могу продолжать так, без сна. Без еды. Без любви. У кого есть время на любовь, когда вокруг так много страдающих? Это просто кошмар. Пойми, я никогда не хотел быть таким. Я одержим, только в меня вселился не бес, а ангел. По крайней мере, если бы это был бес, уж кто-нибудь позаботился бы о том, чтобы прикончить меня, а так?.." Грейс испустил короткий стон и закрыл глаза. «Послушай», – продолжал он – "Здесь все деньги. Возьми их. Поднимись куда-нибудь на крышу или на балкон и прикончи меня. Я не в состоянии сделать это сам, а с каждым днем мне будет все тяжелее. Я послал деньги, я заказал свое убийство." – Он вытер слезу с лица. – "Это было тяжело. Мне это сделать очень тяжело. Я не уверен, что у меня хватит сил проделать это еще раз. Пожалуйста, поднимись куда-нибудь на крышу и закончи все это. Я задыхаюсь." – Я смотрел на него. На его страдающее лицо, как у Иисуса на кресте, точь-в-точь, как у Иисуса. Я ничего не сказал, я не знал, что сказать. У меня всегда находятся верные слова, подходящие к случаю, неважно, говорю ли я с попом на исповеди, с проституткой в баре или с агентом федеральной службы. Но что сказать ему? С ним я снова был испуганным мальцом из сиротского приюта, который съеживается от каждого случайного движения. Он был хороший человек, единственный хороший человек. Я никогда в жизни не смог бы его убить, ничего не поможет, просто палец не нажмет на курок. "Я сожалею, мистер Грейс" – прошептал я. "Я просто…"

"Ты просто не можешь убить меня" – улыбнулся он. – "О'кэй. Знаешь, ты ведь не первый. До тебя уже двое других вернули конверт. По-видимому, это – проклятие. Только если ты, мальчик из того сиротского приюта…" – Он повел плечами – "Я с каждым днем буду все больше слабеть, я думал, что ты сможешь отплатить добром за добро." "Я сожалею, мистер Грейс" – прошептал я, на глазах у меня стояли слезы. – "Если бы я мог…" "Ничего!" – сказал он. – "Я понимаю. Ничего не случилось. Забудь об этом." – Он усмехнулся, увидев банкноту в моей руке. – "Я уже заказан. Не возражай. Я не должен был сам беспокоиться. Знаешь, это как болезнь." – Я сунул смятую банкноту обратно в карман. Сказал спасибо и пошел. Я сделал несколько шагов, когда он окликнул меня, я забыл свое ружье.

Я вернулся взять ружье. Тихо выругался. Я вел себя как любитель. Через три дня, в Далласе, я застрелил какого-то сенатора. Это была тяжелая цель. Дальность двести ярдов, видна была только половина корпуса, к тому же дул боковой ветер. Сенатор умер прежде, чем упал на пол.

БОЛЕЗНЕННЫЕ МЕСЯЧНЫЕ

Ночью мне приснилось, что я – сорокалетняя женщина, и что мой муж – генерал запаса. Мой муж сейчас заведует матнасом в бедном районе. С подчиненными у него сложились гадкие отношения. Работники его ненавидели, потому что он все время орал на них. Они жаловались, что он ведет себя с ними, как с призывниками.

По утрам я делала ему яичницу, а по вечерам шницель с пюре. Когда он был в хорошем настроении, он говорил, что еда превосходная, он не разу не доел до конца. Приблизительно раз в месяц, в пятницу, он приносил домой гадкие цветы, которые ему продали русские ребятишки, когда он слишком долго стоял на светофоре.

Ночью мне приснилось, что я – сорокалетняя женщина, и что у меня болезненные месячные и кровотечение, и что вдруг я вижу что все тампоны у меня закончились, и что я пытаюсь убедить? моего мужа, что он – полковник запаса и сказать ему, чтобы он съездил в «Суперфарм» или, по крайней мере, свозил туда меня, потому что у меня нет водительских прав, а даже если бы и были, автомобиль все еще с армейским номером и так или иначе мне все равно запрещено водить его. Я сказала ему, что это срочно, но он не согласился. Только все время бормотал что-то во сне, и говорил, что еда – дерьмо, и что он не разрешает поварам уезжать домой каждую неделю, потому что здесь армия, а не летний лагерь. Я клала под себя сложенную несколько раз марлю, я пыталась лежать на спине, не дыша, не двигаясь, чтобы не пролиться. Но все тело болело, и кровь пузырилась во мне с таким звуком, который издает испорченная канализация. Кровь текла по моим бедрам и ногам, брызгала мне на живот. И марля становится вроде липучки, прилипающей к моим волосам и к коже.

Ночью мне приснилось, что я – сорокалетняя женщина, и что я и вся моя жизнь сама себе отвратительна. Потому что нет у меня водительских прав, потому что я не знаю английского, потому что я не разу не была за границей. А кровь, что сочилась из меня стала подсыхать и мне это казалось пролятием. И что этим месячным не будет конца.

Ночью мне приснилось, что я – сорокалетняя женщина, и что я сплю, и что мне снится, что я двадцатисемилетний мужчина и что моя жена еще раз забеременела, и родила, а потом я получил диплом врача и заставляю свою жену с грудной дочкой поехать вместе со мной за границу в ординатуру. Они ужасно страдают. Они ни слова не знают по-английски. У них там нет друзей, за границей холодно, снег. И вот однажды, в какой-то Sunday я вывожу их за город на пикник, и расстилаю на траве одеяло, и они раскрывают корзинки и раскладывают на одеяле всякие вкусные вещи. После еды я открываю багажник, достаю заряженное ружье и расстреливаю их как собак. Полиция приходит ко мне домой. Лучшие полицейские сыщики Иллинойса пытаются уличить меня в убийстве. Они впихивают меня в камеру, они орут на меня, они не разрешают мне курить, не дают выйти в туалет, но я не сломался. И мой муж в кровати все время кричит: "Если Эгози сказал. Значит он сказал. Я здесь сейчас командир"