355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Этери Чаландзия » Уроборос » Текст книги (страница 6)
Уроборос
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:36

Текст книги "Уроборос"


Автор книги: Этери Чаландзия



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Пауза.

– Ты слышишь?

Пауза.

– Алло?

– Да.

– Ты слышишь?

– Да, я все понял.

– Ну все? Ты не против.

– Я не…

– Что?

– Я не слышу!

– Ты не против?

– Нет.

Пауза.

– Ну, я поехала?

– Что?

– Я поехала. Пока?

– Пока.

Что-то лежало на дороге. Нина притормозила. Ее пугали предметы на проезжей части. Здесь не должно было быть ничего лишнего. Она присмотрелась. Это был ботинок. Дешевый черный ботинок стоял в грязи на асфальте. Рядом второй такой же. Как будто перед тем, как вылететь из обуви, человек пошире расставил ноги. Примерился, прицелился, и рванул в один конец к облакам.

Стараясь не задеть их, Нина медленно проехала стороной и попыталась было отключить связь, но телефон выпал из рук. Пришлось припарковать машину, чтобы достать его из-под сидения. Она заглушила мотор. Руки дрожали. Чего она ждала? Сложно сказать. Возможно, где-то в глубине души надеялась на чудо. На то, что какое-то слово, фраза, пауза, звук, мысль, дефис, отточие остановят ее, развернут, не просто вернут в дом, а вообще все вернут. Или хотя бы замедлят грядущие разрушения, грохот которых уже собирался на горизонте.

Но этого не произошло. Нина вообще не поняла, что это было. Автопередатчик передал информацию, автоприемник ее принял. Все. Она посмотрела по сторонам. Ничего не изменилось. Так обычно и бывает. Вам кажется, что мир рухнул, а все остается на своих местах. Это в каком-то другом параллельном мире уже ничего не будет по-прежнему, но здесь от одного разговора по телефону ни один камешек не перевернется. Нина завела машину и вернулась на дорогу. Она прекрасно знала маршрут, но сейчас ей казалось, что эта привычная дорога уводит ее куда-то не туда.

* * *

Наступил вечер. Егор бродил по опустевшей квартире и пытался понять, рад он тому, что она ушла, или нет. Выходило, что рад. Сначала его насторожили и даже напугали ее слова по телефону. Внезапно будущее исчезло. Он вернулся вечером домой и вдруг понял, что остался здесь один. На мгновение сердце сжалось, и Егор почему-то запомнил этот момент. Что-то остановилось и закончилось тогда в нем. Пережив сомнение, он стал другим. Распрямился и осмотрелся с хищной радостью.

Ведь он сам хотел этого! Хотел, чтобы не стало их будущего, чтобы оно потеснилось и дало место егобудущему, егожизни, егосвободе. А Нина… Нина давно была как целлофановый мешок на голове. По утрам, когда они прощалась, ее глаза наливались собачьей тоской. Собаки не знают, что вы вернетесь, каждый раз, провожая хозяина, они боятся, что это навсегда. Это что, думал он, фокус такой, когда любящая женщина превращается в собаку? Когда она успокаивается, только получив вас обратно в свой мирок. В дом. В плен. В ловушку. Не могла она превратиться в крокодила, которому дела нет до ваших маршрутов и планов? Которому хорошо, когда вы есть, и равнодушно-спокойно, когда вас нет рядом?

И эта квартира… Он ногой ударил ни в чем не повинный диван. Здесь каждый гвоздь, каждый стул был выбран, подобран, подогнан по ее вкусу. Никто ни разу так и не спросил, нравится ли ему все это или нет. Да, сначала ему нравилось. Было приятно провести вечер, проснуться утром, привести друзей, знакомых, маму на диванах усадить. Было одно но. Этот дом был целиком и полностью ее. Она завела здесь свои порядки и секреты и поймала его в них, как в паутину. И что с того, что эта паутина была так изящна и хороша на вид.

Как-то раз он сидел на своем месте на подушках перед телевизором. Нина выколачивала кусок мяса на кухне, а он вдруг понял, что вся эта хрень, которую она тут наворотила, не имеет к нему никакого отношения. Вообще никакого. Егор сидел посреди квартиры, обустроенной на его деньги, и не чувствовал ничего. Ни радости, ни гордости, ни удовольствия. Только глухое раздражение и злость. Он встал, осмотрелся. Все стояло на своих местах. На своих местах! Все было правильно! Это было невыносимо. Ему физически захотелось что-то изменить, передвинуть, сместить, нарушить порядок, сделать иначе, по своему, по-другому.

Он увидел свой стол. Нина подарила его и, понятное дело, определила ему место. Идеальное место. Да оно и правда как будто напрашивалось, но, черт подери, могло же быть и другое, пусть не такое удобное и правильное, но другое! Он вцепился в «склеп» из красной вишни и с грохотом поволок его по паркетам. Естественно, она тут же появилась на пороге. Глаза широко открыты, на лице изумление, в руках топор.

– Что ты делаешь?! – в голосе уже звенели эти сучьи нотки подлетающей истерики.

– Я! Хочу! Переставить! Свой! Стол! Туда! Где! Мне! Будет! Удобно!

Его тоже нужно было понять. Он же знал, что сейчас начнется. Был уверен, что она заверещит, подкручивая децибелы, что он ничего не понимает, что стол стоит там, где надо, что у него и так полно возможностей решать все за других и пора уже оставить хоть какое-то место для нее, довериться и не лезть не в свое дело.

Неважно, что в тот день она так ничего и не сказала, закрыла рот и удалилась. Неважно! Все это он слышал много раз. Она могла больше ни слова не произнести, все и так было написано на ее лице, и эти приподнятые бровки говорили то же самое. Потом еще еду подала с этим своим оскорбленно-надменным видом, а ведь знала, что он терпеть не мог, когда его кормят в плохом настроении. Довела в тот вечер, сука!

Где-то на диване зазвонил домашний телефон. Пришлось раскидать подушки, чтобы его найти.

– Да, – резко и со злостью выдохнул в аппарат Егор.

– Э-э… – в голосе звонившей послышалось сомнение.

Егор угрожающе прочистил горло.

– Простите, а Нину можно? – уже потом, когда он отключил связь, ему показалось, что голос был знакомым.

Но в тот момент он был слишком зол.

– Нет здесь никакой Нины. Вы ошиблись номером.

Он был готов швырнуть аппарат в стену, но отправил его обратно в подушки на диван.

Ну, вот так. Поэтому с глаз долой – из сердца вон. Егор заметил свое отражение в большом зеркале, всмотрелся и вдруг расстроился. Серый, небритый, синяк на скуле. Помятый боец брачного фронта. Ну, уехала так уехала. Было время собирать камни, теперь пришло время разбрасываться ими.

Не вопрос.

* * *

Со странным чувством Нина перешагнула порог своей квартиры. После замужества и переезда на новое место она периодически заезжала сюда, чтобы проверить счета, иногда поднималась, проветривала помещение, что-то забирала, что-то оставляла. Уже много лет здесь никто не жил, квартира стояла в запустении, ожидая, когда, наконец, про нее вспомнят. Вспомнили. Нина кое-как перетащила громоздкий чемодан через порог, как была, не раздеваясь, села на пол и закурила.

Она осмотрелась. Небольшая полупустая студия. Три окна. Пыльные занавески. На стене старинные ходики без стрелок. Здесь было мало мебели, высокий стол с барными стульями, высокая кровать, высокий холодильник. Сидя на полу, Нине казалось, что она слишком мала и окружающий мир ей не по росту и проблемы не по плечу.

Однажды это жилье ограбили. Брать было нечего, всех ценностей – два кольца, часы и небольшая икона в окладе. Это и унесли. Остальное перевернули и перерыли. Нина долго не могла заставить себя вернуться и навести порядок. Каждый раз на пороге подступала волна брезгливости и гнева, и она сбегала, так и не открыв дверь. Ночевала у подружек, ожидая, когда обида пройдет. Нечто похожее Нина испытывала и сейчас. Только на этот раз вор без лица и имени влез в ее жизнь. Что-то украл, что-то перевернул, что-то безнадежно испортил. И пусть пока ею двигали лишь подозрения и догадки, у нее не было ни сил, ни желания оставаться в том доме и жизни, где они с Егором были вместе. И она сбежала.

Нина не нашла ничего подходящего и затушила сигарету о подошву сапога. Бросила окурок на входе. Ничего, пока не считается. Встала, прошлась. Мертвая зона. Она открыла окно. Летом во дворе всегда было шумно, галдели птицы, играли дети, из проезжающих автомобилей доносилась музыка. Сейчас стояла зловещая зимняя тишина. Нина оставила окно приоткрытым, осмотрелась. Ее окружали вещи из прошлого. Эти книги уже были прочитаны, одежда изношена, из чашек все было выпито, а в подушках на кровати оставалось одно пыльное перо и никаких снов. На стене висел постер – пожелтевшая и выцветшая афиша спектакля. Самого спектакля уже не существовало. Сняли из репертуара года три назад. Два актера умерли. Режиссер эмигрировал. Нина открыла холодильник. Пустота. Бутылка водки в морозилке.

– Ну, с водкой-то ничего не могло случиться, – пробормотала она и налила стопку.

Залпом выпила и передернула плечами.

– Пойло…

Как была, не раздеваясь, Нина упала на кровать. Заснула мгновенно, словно провалилась в топь и все пыталась выплыть, выкарабкаться из густого и тревожного болота. В конце концов липкий сон сам вытолкнул ее прочь, словно устал от нее или она ему надоела. Очнулась на вдохе. Хотелось пить, плакать, обнять Егора, зарыться, спрятаться в его объятьях.

Она села на кровати. Осмотрелась. Пусто, темно и как-то подозрительно тихо. Казалось, пока она спала, все предметы в квартире сбежались обсудить происшествие, а с ее пробуждением застыли, застигнутые врасплох. Тоска висела над этим жилищем. Нина расплакалась, но слезы не принесли облегчения. Она словно выпала в холодное море с борта теплохода, который и не заметил, что стал на грамм легче, и неспешно и величественно удалялся в сторону горизонта. Она одна болталась в черной ледяной волне и даже не могла позвать на помощь. А если бы и позвала, то кто бы ее услышал? Акула?

Нина напилась водой из-под крана, умыла лицо, посмотрела на свое отражение в пыльном зеркале. Растянула губы в улыбку. Надо было предупредить подруг, что-то объяснить родителям. Она не думала, что ее будут пытать с пристрастием, они давно не были близки. Нина выполняла роль дочери, регулярно созваниваясь и принимая участие в семейных праздниках, но это уже была не ее жизнь. Егор тоже поддерживал отношения с матерью и отчимом скорее из чувства долга. Казалось, все связи слабели и рвались. И чем стремительнее они отдалялись друг от друга, тем отчаяннее хватались за случайных попутчиков в надежде не упустить, не пропустить свое счастье.

Она вздохнула. Еще и Лиле надо бы набрать, явно же не просто так звонила. Но не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. У Нины сейчас не было сил для внешнего мира. Для себя-то едва хватало. Она оделась и вышла из квартиры на поиски еды и тряпок.

Враждебную среду необходимо было отмыть и приручить.

* * *

В кабинете китайца тихо работало радио. Невидимая ведущая на одном из диалектов настойчиво втирала что-то слушателям Поднебесной. Ни слова было не разобрать. Сплошное мурлыканье и мяуканье. Егор слегка шевельнулся, и иглы в теле напомнили о себе.

Когда-то у него были проблемы с поясницей, и знакомый посоветовал сходить к Шаю. Полное имя китайца было Шайнинг, и своим вечно довольным и сияющим видом он его вполне оправдывал. По-русски Шай знал буквально три слова: «Спакойна», «Больна» и «Халасо», но прекрасно справлялся. Очень внимательно слушал длинные истории своих пациентов о развитии ревматоидных артритов, динамике атрофических ринитов, об ишиасах и грыжах межпозвоночных дисков. Егора умиляло, в каких подробностях посетители расписывали китайцу свои болячки. Тот не понимал ни слова, кивал, улыбался, одного за другим укладывал говорунов на койку и накалывал иголками. Этими иголками и какими-то мутными порошками он вылечил и его больную спину, и Егор проникся симпатией к старому врачу и нетрадиционной медицине. Последние несколько дней у него сильно болела голова, и сейчас, лежа на жесткой кушетке, он, прикрыв глаза, прислушивался к ощущениям.

Точно так же он прислушивался и к своей новой жизни. Впечатления были странные. С одной стороны, радостное возбуждение. С другой – апатия. Только сейчас, оставшись в одиночестве в пустой квартире, он понял, как устал за все эти годы. Устал улыбаться, здороваться, прощаться, махать рукой, словно хвостом, отъезжая, махать, приближаясь, снимать ботинки на входе, надевать на выходе, есть то, что приготовили, нахваливать, не дай бог забыть поблагодарить и слушать, слушать, слушать. Эти многочасовые радиопередачи обо всем на свете, о природе, погоде, культуре, архитектуре, без пауз, без точек, без всякой возможности вклиниться и вмешаться. Нина даже в туалете не давала посидеть спокойно. На все была готова, лишь бы вытащить Егора из его убежища. Замок научилась выкручивать снаружи, чтобы сунуть свой нос в сортир и проверить, на горшке ли он сидит или прилип к потолку и плетет паутину заговора.

Как вошь под колпаком, он вечно ходил под наблюдением. Естественно, когда наблюдение сняли, Егор упал. Рухнул без сил. В первые дни у него было желание вообще заплевать все вокруг, он вел себя, как хамская матросня. В верхней одежде, не снимая грязных ботинок валился на диван, ел со сковородки, смотрел, что хотел, сколько хотел и звук не регулировал. Но все-таки он старался сдерживаться. Периодически мыл за собой чашку, грязные вещи сбрасывал в корзину, не курил в квартире. Хоть в чем-то надо было ограничивать себя, пока не превратился в ликующую личинку. Но именно в нее он стремительно превращался. И это было хорошо.

Тихо открылась дверь, и к нему в комнату вошла собака Шая. Симпатичный пес породы шиба-ину. Хитрая лисья мордочка, хвост кольцом, густая и пышная рыжая шерсть. Пес был умный и тихий. Никогда не гавкал. Может, и хотел бы, но не умел. Цокая когтями, он подошел и уселся напротив кровати, Егор подмигнул ему. Пес зевнул и, казалось, подмигнул в ответ.

«Собаку, что ли, завести, – подумал Егор, разглядывая пса, – а может, попугая? Игуану? Мышь-полевку. Да хоть кого…»

Пес растянулся на полу, вздохнул и закрыл глаза. Егор постепенно погрузился в дремоту. Свобода… как же это было прекрасно.

* * *

Целыми днями Нина скребла, терла, полировала и начищала все поверхности, желая привести свой старый новый дом в порядок и вернуть его к жизни. Получалось не очень, после многолетнего запустения буквально на всем лежал липкий слой пыли. Но Нина была настойчива и упорна и постепенно отвоевывала обновленное пространство у хаоса и грязи.

В трудах и заботах она старалась ни о чем не думать. Вообще ни о чем. Иногда это получалось. Иногда нет. Слезный крантик отворачивался и заворачивался сам собой. Постепенно Нина привыкла к этому. Она решила, что определенное количество соплей и слез должно стечь, освободив пространство. В работе в те дни у нее была небольшая, легко и бойко написанная книжка о жизни русского эмигранта в Финляндии. Натрудив поясницу, Нина отмывала руки, заваривала кофе, усаживалась за стол – место, которое она привела в порядок в первую очередь – и погружалась в работу. Рыбный рынок в Хельсинки, крики жадных чаек, свежий запах северного моря, ветер, соль, переменчивое солнце – все это было ей знакомо. Они были в тех краях с Егором. Как-то взяли пива и мелкую жареную рыбку, сели в стороне у воды. Или нет, уехали на пароме на остров. Устроились на камнях на самом краю, развернули еду. Чайки угрожающе пикировали над головами и истошно кричали, требуя своей доли. В порт медленно заходил круизный лайнер. Жизнь казалась невесомой в своей легкости.

Время от времени, устав вычитывать текст и батрачить, Нина выходила побродить по окрестностям. Иногда ночью, иногда днем. Здесь, в районе Таганки, многое изменилось. Снесли ветхие постройки, два дома и вовсе сожгли в процессе жестоких риелторских войн. Вместо них выросли скучные стеклянные офисные коробки. Один дом, потертый красавец эпохи модерна, не достался никому. Пожар все же был, он проел внутренности, судя по слухам, унес жизни двух бездомных, однако фасад здания уцелел. Стоял, затянутый в зеленую сетку, и порывы ветра доносили изнутри запах сырой гари.

Соседняя улица стала односторонней, двор оградили металлическим забором, снесли гаражи. Вместо ветхозаветного продовольственного открылся круглосуточный супермаркет, огромный склад еды и мыла. На редкость унылое заведение. Стоя в очередь в кассу, Нина развлекалась, стараясь угадать судьбу покупателей по их набору покупок в тележках. Проще всего выходило с сезонными рабочими, которые брали днем молоко с булкой, а вечером водку с кильками, – и с матерями семейств. У этих тележки под завязку были забиты памперсами и едой до второго пришествия. Попадались и мужчины, идущие к женщинам с презервативами и шампанским, и женщины, ждущие мужчин с коньяком и отбивными.

Одинокие девушки ближе к вечеру брали бутылку вина и ни на кого не глядя удалялись. Умеренная стоимость алкоголя выдавала склонность к питию, вино здесь было не баловством, а привычкой. Лекарством, врачующим душу и подтравливающим печень. Однажды на движущейся ленте кассы, отделенные пластиковыми «отбойниками», оказались подряд четыре бутылки белого. Нинина была последней. Кассирша одну за другой пробила три пино гриджио, раз за разом бесстрастно спрашивая покупательниц про скидочную карту, но на Нине все-таки удивилась однообразию «меню» и подняла глаза.

– Упаковку презервативов и пачку «Парламента», – уверено произнесла Нина, желая подчеркнуть, что уж она-то точно не из этой горькой стаи.

Как бы не так. Все они расходились по своим однокомнатным одиночествам пить и коротать безрадостную ночь. Такую же, как сотни прошедших и будущих.

Однажды она зашла в магазин глубокой ночью. Посетителей не было. Кассир клевал носом за аппаратом. Со своей длинной бородой он был похож на библейского пророка. Нину что-то задержало в овощном отделе. Она так задумалась, что когда очнулась, забыла, зачем пришла. Мимо проплыла уборщица. С полки сорвался, упал и покатился по полу помидор, оставляя за собой след парниковой крови. Она подняла голову и посмотрела вверх, на зеркальный потолок. В отражении все было на местах: бурые бананы, вялые зимние огурцы и увядшая зелень. Белый кафельный пол, прилавок, тележка с бутылкой вина. Не было только ее. Нина не отражалась в видимых поверхностях. Она даже не удивилась. «Пророк» очнулся, посмотрел в ее сторону, почему-то погрозил пальцем и вновь погрузился в свой святой сон.

Была ли она привязана к Егору? Нет. Она была его частью, как и он был частью ее. За годы, что они провели вместе, их корни и ветки перемешались и срослись. Оба переняли привычки, жесты, слова и интонации друг друга. Научились, как собаки, понимать настроения и намерения. Даже внешне стали чем-то похожи. Такое на самом деле происходит с людьми, долго живущими бок о бок. Дюпрасс возникает из карасса. Развеселый боконизм [4]4
  Вымышленная религия, изложенная Куртом Воннегутом в книге «Колыбель для кошки». По Боконону, дюпрасс это карасс из двух человек. – Прим. ред.


[Закрыть]
утверждал, что людям недоступно понимание той силы, что обрушивается на них в виде любви. Они живут (и умирают с разрывом в неделю), переплетясь руками, ногами, мыслями и движениями, безропотно выполняя чью-то волю. А замысел, как известно, никому не по зубам.

Их с Егором дюпрасс представлялся ей огромным механизмом из различных деталей, болтов и гаек, пластин и шурупов, заклепок и узлов, перемычек и воздушных карманов, коленвалов и декоративных узоров. Колоссальная машина, где все время что-то тикает, чавкает, щелкает, пищит, скрипит, ноет, поет и стонет. Этот организм растет день за днем и час за часом, по слову, по взгляду, по зернышку, по счастливой случайности, по воле судьбы. Он не идеален, какие-то части со временем приходят в упадок, могут обветшать и проржаветь. В каких-то углах возможны короткие замыкания и задымления, но это все не имеет решающего значения. До тех пор, пока люди вместе, от их совместного духа рождается материя. Исполинский механизм в какой-то момент перерастает обоих и принимает в себя, как в страну незапланированного бегства.

Внезапное отпадание кого-то одного становится настоящей катастрофой. Когда однажды ночью Маша скончалась от инфаркта, врачи не сказали ее половине, сиамскому близнецу Даше, что сестра мертва. Она думала, что Маша спит, и не знала, что ее ожидает медленная мучительная смерть от интоксикации. Несколько часов некроз пожирал ее тело, а она боялась разбудить сестру. Умерла Даша во сне. Каким он был, страшно представить.

Нине тоже было страшно. Она не знала, что ее ждет, но мысль о том, что некроз души будет мучительным и долгим, не покидала.

* * *

Как же ему было хорошо. Егор смаковал каждый момент. Поначалу, просыпаясь по утрам, он обнаруживал себя жмущимся на своей половине кровати. Требовалось некоторое усилие, чтобы раскинуться звездой по всей поверхности. Словно мантру, он повторял про себя: «Ты один, ты один, один – в своей квартире, постели, жизни» – и прислушивался к ощущениям. Они были прекрасны.

Тишина, покой, ни войны, ни слез, ни упреков, ни истерик. Он потянулся и с наслаждением перевернулся на живот. Давно пора было вставать, сначала несколько встреч, потом в аэропорт, но он все оттягивал момент, до того хорошо было нежиться в теплой постели.

Он и не заметил, как постепенно его жизнь с Ниной стала напоминать блуждание по минному полю. Вечно что-то происходило. А если нет, в любой момент могло произойти. Чувство опасности не покидало. Мало кто знал о способностях этой гоминиды в считанные секунды превращаться из хныкающего ребенка в мегеру. Сочетание слез и крика было убийственным. И Егор старался не нарываться.

Мечтал ли он оторвать ей голову? Возможно. Но ему и так слишком много проблем надо было решать каждый день, с перерывом на тревожный сон и борьбу с ее припадками. Понимала ли Нина, что ее власть не вечна? Сложно сказать. Но что-то собиралось у них над головами и на горизонте. Они были невнимательны к будущему, и зря.

Но сейчас, лежа в одиночестве на широкой кровати, Егор блаженствовал. Да, это было неправильно, да, наверное, уйти надо было ему, а ей остаться. Возможно, надо было что-то сделать или, напротив, от чего-то удержаться. Ведь где-то там, между ее истериками и его растущей злостью, все еще оставалась она, его забавная, веселая и заботливая Нина. Все может быть. Но она так и не добилась своего, не сделала из него идеального сверхчеловека. Бросила дело на полпути и дезертировала. Ну и поделом ей.

От него много ждали в другой кровати, но он не спешил туда перебираться. Егор не мог позволить себе еще одну ошибку, не убедившись окончательно, что эта самая другая постель – именно то место, где он хочет оставаться. Оказалось, не так уж плохо болтаться между. Обещать здесь, морочить там. Он понимал, что вел себя, как хитрый лис, но не мог и не хотел остановиться.

Егор дотянулся до телефона, позвонил и отменил одну встречу. Потом подумал, набрал еще раз и извинился перед Альбертом. Не в этот раз. Не могу. Потом. Позже. Егор обнял подушку и только что не застонал от удовольствия. И пусть по квартире не расползался запах кофе и яичницы, ему было все равно. Внизу в кафе подавали все то же самое, молча, за деньги и с улыбками. Его это устраивало.

* * *

Из книги Киплинга, которую она когда-то брала в их очередную поездку в Питер, выпали фотографии, заложенные между страницами. Нина отложила тряпку, подобрала снимки и уселась на диван.

Стояло лето, они гуляли по городу и в одном из дворов-колодцев заметили кошачью семью, гревшуюся на солнце. Таких разбойников было еще поискать. Нина достала фотоаппарат и принялась снимать парочку. Облезлые, драные, плешивые, настоящие хозяева улиц и короли подворотен. Кошка была беременна. Серая, тощая, с пузом, она лежала, развалясь. Ее дружок сидел рядом. Бомжацкая идиллия. Он то с нежностью поглядывал на беременную подругу, то принимался неистово вылизывать свою грязную спину. Ухо порвано, один глаз, похоже, выбит, рыжая шерсть клочьями – красавец! Внезапно он насторожился. По краю двора, стараясь держаться в тени, приближался третий лишний – откормленный, здоровый, черный котяра. Кошка и ухом не повела, продолжая жмуриться на солнце, но ее рыжий друг переполошился. Вскочил, угрожающе выгнул спину и пружинистой походкой немного боком направился в сторону соперника. От страха и ненависти ко всему сытому и домашнему его шерсть стояла торчком, и теперь он напоминал ободранную шаровую молнию, неуклонно приближавшуюся к цели. Черный враг замер. Столкновение было неизбежно. Даже кошка отвлеклась от своих грез и рассеянно следила за происходящим.

Коты сошлись. Преимущество гостя было несомненным. Он был крупнее, моложе, здоровее и сильнее рыжего голодранца. Захватчик изготовился атаковать будущего отца, но тому было что терять. С победным криком он взмыл в воздух, норовя вцепиться буржую в нос, тот зашипел и вскинулся на задние лапы, кровь должна была пролиться, но внезапно где-то наверху бухнула форточка, и от резкого звука котов как ветром сдуло. Егор и Нина и глазом моргнуть не успели, как двор опустел. Даже беременная исчезла словно по волшебству.

Тут же неподалеку в мастерской они напечатали фотографии разбойного семейства. Обоим очень нравилась эта подборка. История в картинках, с характерами, сюжетом и открытым финалом. Идиллия, интрига, захватчик, острие атаки, кульминация и – пустой двор на последнем снимке. Но еще больше им нравилось наблюдать, как вытягивались лица знакомых при виде этой черно-белой хроники. Мало кто понимал толк в подобных радостях, но Егору с Ниной было все равно.

Она убрала фотографии обратно в «Книгу джунглей». Ее удивляло, как порой безжалостен и суров Егор бывал к людям и как отзывчив и нежен к блохастым тварям. Она читала Шукшина и помнила, что деспоты слезливы, но Егор не был деспотом, он был ее мечтой. А у мечты не бывает изъянов. Егор мог покормить и оказать посильную помощь животному, не раз привозил покалеченных бродяг к знакомому ветеринару, но никогда не бросался их ласкать и гладить. Когда однажды Нина спросила, почему, он ответил: «Нельзя давать ложную надежду». Что ж, он был прав. Она всегда принималась тискать бездомного щенка, желая хоть чем-то скрасить пару минут его жизни, а потом с тяжелым сердцем старалась оторваться от несчастного животного, поверившего в новую счастливую жизнь. Нельзя давать ложную надежду. Можешь взять с собой – возьми. Не можешь – найди в себе силы пройти мимо. Мир Егора порой бывал жесток. Но в своей жестокости в конечном счете гуманен.

А теперь то ли его гуманизм, то ли ее дурной характер отправили ее в никуда. В разлом, в щель между старой и новой жизнью. И даже если она сама забралась сюда, скрываясь от грядущих разрушений, спокойнее и радостнее на душе от этого не становилось.

Медленно, словно под гипнозом, Нина поставила книгу на место. Она как будто была привязана. Посажена на цепь. Наказана. В качестве исправительных работ она сегодня разбирала книги, завтра ей предстояло разбирать столовые приборы.

Невидимый инквизитор приводил приговор в исполнение. Она уже догадывалась, что сама подписала все обвинительные бумаги.

* * *

Самолет снижался. Через несколько минут он должен был сесть в Тегеле. Егор проснулся и, как мог, потянулся в кресле. Выглянул в иллюминатор. Небо над Берлином. Уже виднелся шпиль телебашни на Александерплац. Егор встречался с продюсером немецкого телеканала, у которого они выкупили права показа грандиозного танцевального шоу. Вскоре должны были начаться съемки в его павильонах, надо было кое-что уточнить и подписать. Ганс или Гюнтер – Егор все время забывал имя – ждал на телецентре. После встречи можно было вернуться ночным рейсом, но Егор решил задержаться до утра. Прилетит завтра днем, ничего страшного.

Он не стал брать такси, на выходе под парами уже стоял 109-й автобус. Через двадцать минут он был в районе Шарлоттенбурга и, удаляясь от Кудама, зашагал в сторону знакомой улицы. Там в старом берлинском пансионе его ждал знакомый номер. Они немного поболтали с хозяйкой, симпатичной блондинкой. Ее муж вечно в делах носился по городу, а она скучала в бюро, дожидаясь с ключами гостей и решая проблемы в пансионе. Егор пожаловался на погоду в Москве, узнал, что итальянский ресторан на углу закрыли, три брата-сицилийца окончательно разругались и продали бизнес. Они посетовали на цены и жизнь, Егор взял ключ, раскланялся и направился к себе. Спасибо, она ничего не спросила про жену. Может, что-то почувствовала? Хотя ей-то какое было дело. Егор посмотрел на часы. Еще оставалось время принять душ и перекусить в кафе где-нибудь неподалеку.

Медленно и осторожно, словно в номере скрывалась опасная змея, он вошел внутрь. Нины там не было и быть не могло, но он все равно входил украдкой, поджав хвост. Казалось, они здесь провели полжизни. Большое окно выходило во внутренний двор. В центре стоял огромный каштан в четыре этажа ростом. Весной он обрастал пирамидками соцветий, вокруг него вились птицы всех мастей и по утрам надсадно кричали горлицы. Сейчас каштан спал, дожидаясь тепла и света.

Егор повалился на кровать. Нет, ну нашелся любитель острых ощущений! Прилетел в Берлин сам, хотя кого угодно можно было послать с этими бумажками, более того, их могли подписать и значительно позже, уже в Москве. Но он хотел оказаться здесь, в этом городе, районе, гостинице, в одиночестве, впервые без нее, без Нины, без камня на шее. Ему надо было освободиться от нее, обнулить память, обновить кровь. Полежать на тех же кроватях, посидеть в тех же кафе, выгнать и выветрить ее стойкое присутствие из своей жизни. Егор не был жестоким человеком, но когда он понимал, чего хотел, он действовал. Десять лет назад он понял, что на Нине надо жениться. Сейчас, похоже, настало время уходить. И он делал все для того, чтобы исчезло вот это «похоже». Не тосковал и сомневался, а взял билет и отправился наводить свой порядок. Он прилетел в Берлин, потому что здесь все начиналось. Потому что этот город так много значил для нее, для них. Но не было больше «их», и надо было обезопасить себя от «нее». Егор встал и вышел в ванну.

Разглядывая свое гладко выбритое лицо в зеркале, он вдруг всмотрелся в него с удивлением, словно сам себя не узнал. Но это был он. Собственной персоной. Средних лет полумуж, на день сбежавший ото всех женщин. Небольшая ссадина на скуле почти поджила. Он сбрызнул ладони одеколоном, растер и похлопал себя по щекам. Ничего, друг. Пусть окончательно оторваться и не удастся, как ни старайся, поджидающая смерть – тоже женщина, да еще с косой, но тем слаще аромат вырванной свободы.

Наслаждайся!

* * *

– Нина! – отчетливо раздалось откуда-то из-за холодильника.

Нина обернулась на звук, хотя было очевидно, что она одна в квартире. Ну вот, теперь еще и голоса. Мало ей было всего остального.

Мысль о том, что она бесцельно зависла во времени, появилась у нее, когда в своем очистительном порыве Нина вывалила столовые приборы из ящика на стол и долго смотрела на эту мутную кучу. Взяла вилку. Может, бросить все к чертовой матери и уехать? Нет, не просто уйти на прогулку, а улететь, например, в… Берлин? И гулять не в этом оцепеневшем от мороза и грязного льда городе, а кружить на велосипеде по Тиргартену. Да, отъезд стоил денег. Кстати, о деньгах. А сколько их у нее осталось? Она забрала из дома пену для ванны, а о средствах не позаботилась. О них всегда заботился Егор. Похоже, настало время от этого отвыкать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю