Текст книги "Парнас дыбом"

Автор книги: Эстер Паперная

Семен Юшкевич

Старая Ита была очень бедная женщина, и козлик у ней был, ой так это же мармелад, антик марэ, что-то особенное, а не козлик! Ой, как Ита его любила! Как свое дитё она его любила. Но, как говорится, козла сколько ни люби, а он все в лес смотрит. Ну, так он убежал. В лес убежал. Гулять ему захотелось. А в лесу, думаете, что? Волки, уй, какие волки! Серые, страшные, с зубами. Разве они имеют жалость к еврейскому козленку? Ну, так они его таки да съели. Только рожки да ножки остались. Ой, как Ита плакала! Как малое дитё она плакала.

1903 г. (Э. Паперная)

Сергей Городецкий

 
Стоны-звоны, перезвоны,
дили-дон, колокола.
Стены выбелены бело.
Мать игуменья имела
длиннорогого, серого, тонконогого козла.
Ах, леса мои родные,
зелень-кудри купола,
вы раскройтесь, вы впустите,
спрячьте серого козла.
Надоело бегать зря
по лугам монастыря.
 
 
Ой, хрипело, ой, хрустело,
волка зелены глаза;
повалили, раскрошили,
словно дерево гроза,
повалили, раскрошили,
только ножки пощадили.
Только ножки да рога
мать игуменья собрала.
Жарко свечка запылала,
свечка чиста четверга.
 

1907 г. (Э. Паперная)

Алексей Ремизов

Смрад от козла пошел.

Пахкий, жёглый смрад. Заегозила старуха: «Ух, хорошо. Люблю».

А козел бычится, копытом в брюхо: «Уйду я от тебя, наянила ты мне. В лесу шишки сосновые, дух зёмный, ярый».

Убег,

копытами зацыкал, аж искры пых, пых.

А в лесу волк сипит, хорхает, хрякает, жутко, жумно, инда сердце козлятье жахкает.

Заскрыжил волк зубом; лязгавый скрып, как ржа на железе.

Хрякнул,

хрипнул,

мордой в брюхо козлятье вхлюпнулся, – кровь тошная, плевкая, липкая.

Гонит старуха, рыдом ревет, рожки да ножки козлятьи собирает,

тонкие, неуёмные...

1909г. (Э. Паперная)

Саша Черный

 
Убивалась старуха над козликом серым
(Плачь, чтоб тебя разорвало!).
Рожки целует (ну и манеры...).
Тьфу, даже мне жалко стало.
 
 
И чего смотрела старая дура?
Убежал ведь под самым носом.
Ну, а в лесу, брат, волки не куры,
Неприкосновенность личности у них под вопросом.
 
 
Любила, отдавала последнюю крошку
Да волкам козла и скормила.
Оставили бабушке рожки да ножки.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С волчьей стороны и это очень мило.
 

1910 г. (Э. Паперная)

Виктор Гофман

 
Был старый дом, дом обветшалый,
был старый дом меж темных лип,
там, где река образовала
свой самый выпуклый изгиб.
 
 
Где старый дуб шептался глухо
и флиртовала с ним лоза.
А в доме том жила старуха
и с нею серая коза.
 
 
Коза казалась изваяньем
иль отражением небес.
Томима сладостным желаньем,
она ушла однажды в лес.
 
 
Был серый волк меж лип старинных,
жестокий волк среди дубов,
и близость чьих-то длинных, длинных
красиво загнутых рогов.
 
 
Мерцали розовые ножки
на свежей утренней траве,
и жалобно висели рожки
средь окровавленных ветвей.
 

1911 г. (А. Финкель)

Анна Ахматова

 
Я у бога просила, старая:
Сохрани мне козлика, господи!
За здоровье его много слез поди
Пролила я ночами, старая.
 
 
Но ушел от меня мой серенький,
Не взглянул даже, как я плакала.
Лишь цепочка на шейке звякала,
Когда в лес убегал мой серенький.
 
 
А ведь чуяло сердце вещее,
Что печаль мне от бога завещана —
Видеть рожки его ветвистые
Да копытца, когда-то быстрые.
 

1912 г. (Э. Паперная)

Игорь Северянин

 
У старушки колдуньи,
крючконосой горбуньи,
козлик был дымно-серый, молодой, как весна.
 
 
И колдуньино сердце
в тихо грезовом скерцо
трепетало любовью, как от ветра струна.
 
 
На газоне ажурном
златополднем пурпурным
так скучающе-томно козлик смотрит на лес.
 
 
Как мечтать хорошо там,
сюпризерным пилотом
отдаваясь стихийно тишине его месс.
 
 
Ах, у волка быть в лапах
и вдыхать его запах —
есть ли в жизни экстазней, чем смертельности миг.
 
 
И старушке колдунье,
крючконосой горбунье,
подарить импозантно лишь рогов своих шик.
 

1913 г. (Э. Паперная)

Владимир Маяковский

 
Скрипела старуха,
телега словно,
кха,
кхо,
кхе,
кхи.
Великолепно мною уловлены
старухины все грехи.
Дрянной старухиной
хаты возле
разрушенный
был
хлев.
Маленький, миленький серенький козлик
валялся там на земле.
Вздумалось козлику в лес погуляти —
какое же дело мне.
Но я, старуха,
аккумулятор
загубленных козьих дней.
А мне, козлы, те, кого обидели,
всего роднее и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?
Напали на козлика серые волки,
душу кровью облив.
Встала дыбом
испуганным, колким
седая щетина земли.
Остались бабушке рожки да ножки.
Теперь ей козе какой?
В алтаре
альтами
звезды крошки
со свя-ты-ми у-по-кой!
 

1913 г. (А. Финкель)

А. Н. Вертинский

 
Куда же вы ушли, мой серенький, мой козлик,
с бубенчиком на лбу и с лентой на рогах?
Грустит ваш сад. Наннет-старушка плачет возле
об умершей любви, о майских прошлых днях.
 
 
В последний страшный час я видел вас так близко,
в далекий темный лес вас мчал кабриолет.
Под тяжестью волка потом вы пали низко,
лишь ножки и рога оставив для Наннет.
 

1916 г. (Э. Паперная)

Сергей Есенин

 
Рязанские лощины,
коломенская грусть.
Одна теперь в долине
живу я и томлюсь.
 
 
Козел мой златорогий
гулять умчался в лес.
И свечкой четверговой
горел окрай небес.
 
 
Рычали гневно тучи,
мотали головой,
уступы тьмы дремучей
глотали тучий вой.
 
 
Я проклинаю Китеж
и тьму его дорог,
восстал бездонный вытяж,
разорван козий бог.
 
 
Стучали волчьи зубы
в тарелки языков.
Опять распят, погублен
козлиный Саваоф.
 
 
О, лебедь гнутых рожек
и ножек серый гусь.
Рязанские дорожки,
коломенская грусть.
 

1919 г. (А. Финкель)

Марина Цветаева

 
Вчера лишь нежила козла, —
Слиянье черного и белого,
А нынче я уж не мила —
«Мой козлик, что тебе я сделала?»
 
 
Вчера еще в ногах лежал,
Взаимно на него глядела я,
А нынче в лес он убежал —
«Мой козлик, что тебе я сделала?»
 
 
И серым волком в злом бору
Похищенное, похищенное,
Ты, счастие мое, ни тпру,
Ни ну – сожратое, сожрённое.
 
 
И только ножки да рога,
Вот – ножки да рога успела я
Прибрать от зверского врага —
«Мой козлик, что тебе я сделала?»
 
 
Как жить теперь – в сухом огне?
Как в степь уйти заледенелую?
Вот что ты, козлик, сделал мне!
«Мой козлик, что тебе я сделала?»
 

1924 г. (А. Финкель)

Борис Пастернак
ВАРИАЦИИ БЕЗ ТЕМЫ

 
Старуха. Домик. Хлев и серый козлик.
И ничего. И к козлику любовь,
Что каждый мускул мускусом пронижет,
Мускатным шумом пенным, как прибой.
И небо грузным куполом соборным
Над бором, взбросившим, как бровку, вверх
Фестоны темные бессонных сосен.
И ничего. Старуха. Козлик. Лес...
Рвалась на волю волн озонных жажда
Сплошным «ме-ме»: туда, туда бы, в бор!
Играя в прятки перед тем, как прянуть,
В бору мечась, волчком вертелся волк!
И призмой слез уже в глазах козлиных
Расколот мир на эллипс и на ромб...
Козленка нет. Старуха, хлев и домик.
Рога и ножки. Больше ничего.
 

1927 г. (Э. Паперная)

Илья Сельвинский
ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА

 
Козлик, конечно, тоже пушной зверь,
Как, скажем, сайгак или кабарга,
Но любила его не за это, поверь,
Дряхлая старуха, старая карга,
А просто ей нравилось, что (у, такие зюзики!)
Мягкие, пушистые, серенькие пузики.
 
 
Раз козлик пошел погулять в лес,
И тут начались всевозможные толки,
Но как бы то ни было – козлик исчез,
Напали на козлика серые волки.
А всякие шухи да перешухи —
То лишь одни неясные слухи.
 
 
Конечно, был бы я Киплинг Редьярд,
Я знал бы, что волк рассказал волчихе.
Да где уж нам уж – и за мильярд
Не разберусь я в этой неразберихе,
Скажу лишь то, что знал еще крошкой:
Оставили бабушке рожки да ножки.
 

1933 г. {А. Финкель)

Самуил Маршак

 
Жила-была бабушка,
А сколько ей было лет?
Сколько зим, столько лет —
Ста еще нет.
А было ей девяносто четыре года.
А кто у нее был?
Серый, двурогий, четвероногий.
Козленок.
А как она к нему относилась?
А вот и не относилась,
А без конца с ним носилась,
Бабушка козлика очень любила,
Вот как, вот как, очень любила.
Вздумала бабушка козленка прогуливать:
Мы дадим козленку
Мягкую попонку,
Мы дадим на ножки
Новые сапожки,
ДДТ на рожки,
Чтоб не грызли блошки.
А сама запахнула халат
И пошла готовить салат.
Возвращается —
Ни козленка, ни попонки,
Ни сапожек не видать,
А двурогий, двудвуногий
В лес умчался погулять.
Не было в том лесу ни одной елки,
Но зато были серые волки.
А голодные волки очень грубы,
А у этих волков острые зубы.
Напали на козлика серые волки.
Вот как, вот как, серые волки.
Заплакал козленок тонко-тонко,
А волки сорвали с него попонку,
Загрызли козленка лесные подонки,
Вот и пришел конец козленку.
А на память о бедной съеденной крошке
Оставили бабушке рожки да ножки,
Вот как, вот как, рожки да ножки.
 

1928 г. {А. Финкель}

Ф.-Г. Лорка

 
О старухе, в козла влюбленной,
Звонкое сердце, пой!
Волос ее – зеленый,
Голос ее – голубой!
 
 
В четыре часа пополудни
Козлик ушел в лес.
В четыре часа пополудни
Солнце ушло с небес.
 
 
Колючие пальмы – елки
Стоят фалангою свеч.
Колючие шельмы – волки
Сгрызли голову с плеч.
 
 
Кривые козлиные рожки
Раскинулись крючьями рек.
Прямые козлиные ножки
Навек прекратили бег.
 
 
Про рожек еще пару,
Про четыре пары копыт
Слушаю плач гитары —
Стонет, дрожит, звенит.
 
 
Каморка. Горькая корка,
Санто Карбон[12]12.
  По-испански – святой Козел.


[Закрыть] на стене.
Федерико Гарсиа Лорка,
Спой, сынок, обо мне!
 

1930 г. {А. Финкель)

И. Бабель

В глубине двора, распираемого пронзительными запахами лука, мочи, пота и обреченности, полуслепая бабушка Этка колдовала над сереньким козленком. Багровое лицо ее, заросшее диким мясом и седой щетиной, хищно склонялось над лунными зрачками, негнущиеся распухшие пальцы шарили под замшелым брюхом, ища вымя.

«Дурочка, – страстно бормотала Этка, – куда ты спрятала остальные титьки, рахуба несчастная?» Розовые глаза козленка застенчиво мигали.

«Молодой человек, – строго сказала мне Этка, – знайте, что если бог захочет, так выстрелит и веник. Пусть они мне продали не козу, а козлика, все равно я его люблю, как свое дитя люблю!»

Прошел месяц. Весна текла над нашим двором, как розовая улыбка. В ликующих лучах малинового заката навстречу мне сверкнули перламутровые бельма старой Этки. Она несла в грязном переднике козлиные рога и ножки и скорбно трясла седой головой.

«Молодой человек! – крикнула она страстно рыдающим хриплым голосом. – Я вас спрашиваю, где бог? Где этот старый паскудник? Я вырву ему бороду! Зачем он наплодил волков, хвороба на них! Они съели моего козленка, мое сердце, мою радость: он убежал в лес, как дурачок, а они напали на него, что это просто ужас!»

Я молча отошел в сторону, давая излиться этому гейзеру скорби.

1930 г. (Э. Паперная)

Н. Олейников

 
Старенькая бабушка с козликом жила,
Серенького козлика «лапушкой» звала,
Мыла его мылом, чесала гребешком,
Питала витаминами и сладким творожком.
Но приелся козлику бабушкин уют,
В чаще хвойно-лиственной он нашел приют,
Где от волка серого был ему капут.
 
 
И остались бабушке, как утильсырье,
Рожки-ножки бывшего козлика ее.
Кружечка, боченочек, метелочка, совок,
Ты – моя козленочек, а я – твой серый волк.
Торопись, красавица, волка полюбить,
Если тебе нравится съеденною быть.
 

1934 г. (Э. Паперная)

Александр Прокофьев

 
Вычегда, Мычегда, Тычегда, Гзёл!
Жил-был у бабушки серый козел.
Кондовой земли первозданная сила!
Бабушка козлика очень любила.
Старуха на ять и козленок на ять!
Вздумалось козлику в лес погулять.
Хвощи, гонобобель, палки да елки!
Напали на козлика серые волки.
Позарастали стежки-дорожки,
Осталися бабушке рожки да ножки.
Вычегда, Мычегда, Тегра, Оять!
Вспомнила бабушка волкову мать...
 

1939 г. (А. Финкель)

Александр Твардовский

 
В стороне родной Смоленской,
За околицей села,
В бедной хате деревенской
Бабка старая жила,
Да по слабости по женской
Завела себе козла.
И на серого любимца
Надышаться не могла.
Знать, недаром говорится,
Что любовь бывает зла:
Мол, как сердце разгорится,
Так полюбишь и козла.
Козлик, даром что скотина,
Заскучал не без причины
(Примечай, куда я гну):
Род козлиный – что мужчины,
Подавай им новизну.
Не мила изба родная
И двора того не жаль,
Где от самого от края
Открывалась даль степная,
А за ней лесная даль.
Вот он, лес! В строю могучем
Встали сосны, словно полк,
А из чащи из дремучей
Злой бедою неминучей
Тут как тут явился волк.
. . . . . . . . . . . . . .
Бабка следом, что есть духу,
Прямо в лес. Ни боже мой!
Рожки козлика старуха
Унесла к себе домой
И омыла их, горюха,
Горькой бабьею слезой...
«На старуху есть проруха» —
Было сказано не мной.
 

1946 г. (Э. Паперная)

А. Барто

 
Наша бабка горько плачет.
– Где мой козлик? Где он скачет? —
Полно, бабка, плачь не плачь —
В лес умчался твой рогач.
А живут в лесном поселке
Живодеры, злые волки,
И напали на него
Ни с того и ни с сего.
 
 
Повалили Козю на пол,
Оторвали Козе лапы,
Сгрызли спинку, шейку, грудь —
Козю нам уж не вернуть.
Тащит бабка по дорожке
Козьи ножки, козьи рожки...
– Ни за что я их не брошу,
Потому что он хороший.
 

1946 г. (А. Финкелъ)

Андрей Вознесенский

 
Старушка в чепце из оборок гофре
(Такой бы писал ее Рембрандт ван Рейн)
Ласкала козленка, тая под фуфайкой
Не сердце – любовью пылающий факел.
А серенький козлик, двойник сюрреальный
Трагической козочки у Эсмеральды,
Томился от скуки в домашнем кругу
И дал стрекача, описавши дугу,
В тот бор густорослый, где в поисках пищи
Похабная морда, матерый волчище,
Кошмаром из Гойиной фантасмагории
Шнырял втихаря по лесной территории.
Его носище гнусный
Унюхал на ходу
Заманчивый и вкусный,
Козлиный терпкий дух.
А зубы, зубы волчьи
Ой до чего остры!
О, как он хряпал молча,
Как чавкал, рвал и грыз!
А рожки и ножки не смог одолеть,
Оставил старушке на память, подлец...
О хищники, гады, я вас ненавижу!
Нет, в жизнь ненадолго вам выдали визу:
Ни счастья, ни сна, ни покоя мне нету,
Пока мы от вас не очистим планету.
 

1959 г. (Э. Паперная)

Собирательный поэт-песенник

 
За курганами в дальней избушке
(До заставы четыре шага)
Козлик серенький жил у старушки,
А вокруг зеленела опушкой,
Голубая шумела тайга.
Антарктида, Атлантида
И звездные края —
Романтика, романтика,
Мечта моя!
Всю любовь материнского сердца
Та старушка козлу отдала
И настоем ромашки и перца
Мыла стены, окошки и дверцы,
Чтоб не мучили блохи козла.
Антарктика, Атлантика
И звездные края —
Романтика, романтика —
Мечта моя!
Не томила козленка безбурность
И уют обжитого угла
В нем кипела мятежная юность,
Жажда подвига в сердце проснулась
И в таежную даль увлекла...
Антарктика, Атлантика
И звездные края —
Романтика, романтика —
Мечта моя!
Он на тропах лесных встретил смело
Волчью стаю – исчадия зла!
Вражья сила его одолела,
И печально в тайге прозвенела
Лебединая песня козла...
Антарктика, Атлантика
И звездные края —
Романтика, романтика,
Мечта моя!
Поискала любимца старушка —
Только ножки нашла да рога...
Сиротою осталась в избушке,
А вокруг, зеленея опушкой,
Голубая шумела тайга.
Антарктика, Атлантика
И звездные края —
Романтика, романтика —
Мечта моя!
 

(Э. Паперная)

III
ВЕВЕРЛЕИ

 
Пошел купаться Веверлей,
оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей
берет он, плавать не умея.
 
 
И он нырнул, как только мог,
нырнул он прямо с головою.
Но голова тяжеле ног,
она осталась под водою.
 
 
Жена, узнав про ту беду,
удостовериться хотела.
Но ноги милого в пруду
она узрев, окаменела.
 
 
Прошли века, и пруд заглох,
и поросли травой аллеи;
но все торчит там пара ног
и остов бедной Доротеи.
 

Гомер

 
1. В полдень купаться идет из дворца
Веверлей богоравный.
А во дворце он оставил супругу
свою Доротею.
В пышном дворце Доротея ткала
большую двойную
цвета пурпурного ткань, рассыпая
узоры сражений
5. между Ахейцами в медных бронях
и возницами Трои.
Не было в целой Ахайе героя
подобного в беге,
всех побеждал Веверлей быстроногий
в ристалищах буйных,
плавать же он не умел. И с собою
берет он в подмогу
два пузыря тонкостенных, из жертвен-
ных телок добытых.
10. Близко от Скейских ворот их готовили
мудрые старцы,
к богу воззвав, они вкруг разбро-
сали ячмень крупнозерный,
шеи приподняли жертвам, зарезали,
кожу содрали,
бедра потом отрубили, двойным их
пластом обернули,
светлого жира и мяса сырого наверх
положили,
15. из-под кишок извлекли упругий
пузырь тонкостенный
и через легкий тростник надували
с различною силой.
Так снарядившись, на пруд поспешил
Веверлей боговидный.
Были устроены там водоемы; вода
в них обильно
светлой струею лилась, нечистое
все омывая.
20. Платье совлекши, на мелкоблестящем
хряще, наносимом
на берег плоский морскою волной,
он все разостлал их;
кинулся в пруд с головою, но ног
голова тяжелее,
медным доспехам подобно, осталась
она под водою.
Только узнала о том Доротея, богиня
средь женщин,
25. тотчас закутавшись в белое, как
серебро, покрывало,
вышла из спальни она, проливаючи
нежные слезы.
Вышла она не одна: вслед за нею
пошли две служанки —
Эфра, Питфеева дочь, с волоокой
Клименою рядом.
Вскоре пришла она к месту, где
пруд протекал светловодный.
30. Милые ноги узрела и стала рыдать
безутешно,
волосы, плача, рвала, далеко
покрывало откинув,
и Ниобее подобно в тот миг она
окаменела.
Тучегонитель Зевес сохранил для
потомства их вечно.
Много столетий прошло и много
ушло поколений,
35. но до сих пор там стоят над водой
Веверлеевы ноги
и в стороне средь песков – Доротеи
белеющий остов.
 

До н. э. (А. Финкель)

Данте

 
1. В те дни, когда на нас созвездье Пса
глядит враждебно с высоты зенита,
и свод небес, как тяжесть, оперся,
 
 
2. И от лучей не сыщешь ты защиты,
пошел купаться знатный Веверлей,
хламидой бренною едва прикрытый,
 
 
3. С собою взявши пару пузырей,
в дворце жену оставив Доротею.
Вот граф идет среди густых аллей,
 
 
4. От духоты полуденной потея.
К пруду придя, нырнул, как только мог,
но голова у графа тяжелее
 
 
5. Его прекрасных, стройных графских ног.
И вот она осталась под водою.
Хрустит в саду тревожимый песок
 
 
6. Под легкою воздушною стопою.
То Доротея, светлая жена,
спешит на пруд, волнуема молвою,
 
 
7. И, ноги увидав, поражена,
окаменела, как супруга Лота.
С тех пор сошли в могилу племена,
 
 
8. Века иной омрачены заботой,
и высох пруд, и сад давно заглох,
и одичали бывшие красоты,
 
 
9. И на дворце растет зеленый мох,
и поросли крапивою аллеи,
но до сих пор торчит там пара ног
и остов бедной нежной Доротеи.
 

1301 г. (А. Финкель)

И. А. Крылов

 
В одну из самых жарких пор
затеял Веверлей купаться.
И надобно сознаться,
что Веверлей сей плавал как топор.
В кладовке, в старом хламе роясь,
нашел он плавательный пояс
и, на свою беду,
решил: пойду.
(А дома бросил он супругу Доротею.)
Спешит наш Веверлей по липовой аллее,
пришел, нырнул, как только мог,
нырнул он прямо головою.
Известно – голова всегда тяжеле ног,
и вот она осталась под водою.
Его жена, узнав про ту беду,
удостовериться в несчастии хотела.
И, ноги милого узревши в том пруду,
в сей миг она окаменела.
Хотя с тех пор прошел уже немалый срок,
и пруд заглох, и заросли аллеи,
но до сих пор торчит там пара ног
и остов бедной Доротеи.
 
 

–

Супругов мне, конечно, очень жаль,
но в басне сей заключена мораль:
не зная броду,
не суйся в воду.
 

1807 г. (А. Финкель)

Н. А. Некрасов

 
Вот что мне рассказал мой попутчик,
мой случайный знакомый на миг,
отставной лейб-гвардеец поручик,
седовласый почтенный старик:
 
 
«Нынче что? Нынче рай и приволье:
дресмашины у вас, бункера,
все толкуете – пар, многополье.
Не такая бывала пора.
 
 
Жил в деревне Отрадной помещик,
Варсонофий Петров Веверлей.
Ну и был, доложу я Вам, лещик,
вряд ли было в округе лютей.
 
 
Только слышишь: в колодки злодеев,
на Камчатку сошлю, засеку.
Ну, и много ж засек Аракчеев
на своем на злодейском веку.
 
 
Вечно пьяный – страдал, вишь, от жажды, —
вечно фляжку с собою имел.
Вот пошел он купаться однажды,
ну, а плавать-то он не умел.
 
 
Подошел он к пруду; шаровары
снял и на берег лег отдохнуть
(с тела был он сухой и поджарый,
заросла волосами вся грудь).
 
 
Полежал он в мечтательной неге,
встал и тело обрызгал водой,
отошел с три шага и с разбегу
прямо в воду нырнул головой.
 
 
Затянуло беднягу в пучину,
над водой только ноги видны.
Кто опишет тоску и кручину
Веверлеевой бедной жены?
 
 
А любила ж его Доротея,
а за что – не пойму до сих пор.
Как узнала – помчалась скорее,
дрожь в руках и взволнованный взор.
 
 
Прибежала на пруд и узрела —
пара ног над водою торчит.
И старушечье дряхлое тело
превратилось мгновенно в гранит.
 
 
До сих пор в деревеньке той дальней
видят ноги и белый скелет».
Так закончил рассказ свой печальный
мой знакомый и вышел в буфет.
 

1867 г. (А. Финкель)

Валерий Брюсов
СОНЕТ

 
Царь всех царей земных, властитель Веверлей
торжественно грядет к священному Мериду.
Царь плавать не умел. И пару пузырей
дает ему жена, избранница Изиды.
 
 
И, тело обнажив под сенью пирамиды,
он погрузился в пруд, творя молитву ей.
Но мудрая глава ног царских тяжелей —
осталась голова в объятьях Нереиды.
 
 
Той вести гибельной довериться не смея,
спешит на озеро царица Доротея
и, к озеру придя, окаменела вдруг.
 
 
С тех пор прошли года тягучей вереницей.
Но до сих пор хранит песок скелет царицы
и над водою тень костей берцовых двух.
 

1907 г. (А. Финкель)

К. Д. Бальмонт

_{(На два голоса)}

 
Оставив дома Доротею,
пошел купаться Веверлей.
– Как в полдень тают тучки, млея,
как солнце в полдень золотей.
 
 
Берет он, плавать не умея,
с собою пару пузырей.
– Как солнце гаснет, золотея,
как тучки вечером алей.
 
 
Нырнул он прямо головою,
нырнул он в пруд, как только мог.
– О, как мне страшно в часы прибою,
о, как тревожно хрустит песок.
 
 
Но он остался под водою,
ведь голова тяжеле ног.
– О, как подавлен я темнотою,
о, как мне страшно, а путь далек.
 
 
Удостовериться хотела
жена его, узнав беду.
– Как отдаешься ты мне несмело,
твоей я ласки чаруйной жду.
 
 
И вмиг она окаменела,
увидев ноги в том пруду.
– О, как целуешь ты неумело
в каком-то сладостном бреду.
 
 
И поросли травой аллеи,
и высох пруд, и сад заглох.
– Как в полдень тают тучки, млея,
о, как тревожно хрустит песок.
 
 
Но остов бедной Доротеи
торчит там вместе с парой ног.
– Как солнце гаснет, золотея,
о, как мне страшно – а путь далек.
 

1908 г. (А. Финкель)