Текст книги "Мгновения Амелии"
Автор книги: Эшли Шумахер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Дамы и господа, – раздается над головами из колонок, и шум в зале моментально затихает, – я Линда Ланкастер, организатор мероприятий на КДКФ. Вследствие непредвиденных обстоятельств Н. Е. Эндсли не сможет присутствовать на сегодняшнем празднике. Приносим искренние извинения за такой неожиданный поворот событий. Мы вернем деньги всем, кто заплатил за встречу, или вы можете пожертвовать их на благотворительность в нашу партнерскую организацию. Если у вас появятся вопросы, обращайтесь к нашим представителям и волонтерам в вестибюле. Спасибо.
Раскатистый гул недовольства и разочарования обрушивается на одетых в рубашки поло волонтеров. Я смотрю вдаль, остановив взгляд на палатке, в которой продаются матерчатые обложки для книг, но едва ли обращаю на нее внимание.
– Амелия, – осторожно, будто крадется к раненому зверю, – Амелия, пожалуйста, скажи что-нибудь.
Не могу. Сейчас я не в силах вынести попытки утешить меня.
– Это ошибка. Да?
– Амелия, это не ошибка.
– Может, перестанешь произносить мое имя таким тоном? Я не собираюсь… – вскидываю руки над головой, – типа выходить из себя.
– Знаю.
– Я зла.
– Понимаю.
– А ты нет?
По выражению ее лица догадываюсь, что что-то здесь не так, но Дженна не отвечает. Почему она так беспечна? Эндсли должен был стать главным событием этого фестиваля и моего лета. Воспоминания о том, что мы с ним дышали одним воздухом, должны были помочь мне пережить лето без подруги, пока она будет находиться в Ирландии.
Теперь же меня задушат мысли об одиночестве. Следующие два месяца я проведу за просмотром повтора телеигры «Колесо фортуны», которую постоянно смотрит мама, чтобы разгадать тупую головоломку. Дженна же будет наслаждаться «Экскурсией по Ирландии», которую многие бы посчитали за отдых, а она – за ботаническую экспедицию.
Да, я в любом случае занималась бы тем же самым, но от предложенной Уильямсами поездки с Дженной в Ирландию я отказалась по единственной причине – это уже слишком. Последние четыре года они приглашали меня на ужины, пикники по выходным и даже оплатили этот фестиваль. Поездка за границу переходила ту невидимую черту, по которой я ходила с десятого класса вместе с ними и их на первый взгляд безграничной зарплатой юристов. Однажды в разговоре с Дженной я упомянула об этой черте. Она фыркнула и не обратила на мое замечание никакого внимания. Но эта черта существует, даже если подруга ее не чувствует.
Она материальна так же, как и настойчивость Дженны в том, что мне нужно получить реальное образование, а не заниматься фотографией, о чем я однажды заикнулась. Она материальна так же, как и резкие всхлипы моей ровесницы, которая зажала в руках потертую книгу «Столкновение королев» и утопает лицом в рубашке отца.
Это уже чересчур.
– Есть еще несколько лекций, – начинает Дженна, но неожиданно пугается, когда я круто разворачиваюсь в ее сторону. Слезы, которые я отчаянно пыталась сдержать, стекают по щекам.
Она шагает вперед и, похоже, собирается первой раскрыть объятия, что случается очень редко. Однако все же замирает до того, как наши тела соприкоснутся.
– Возможно, нам стоит вернуться в отель и отдохнуть, – предлагает подруга. – Съесть ужасно дорогое мороженое из мини-холодильника.
От того, что уйти предложила именно она, мне становится легче. Не могу смириться с тем фактом, что мы останемся здесь, бродя с одной лекции на другую, а мое сердце так и не успокоится.
Направляясь к автоматическим стеклянным дверям выставочного центра, я выбрасываю свой бракованный браслет в мусорное ведро.
Глава 2
На следующий день долгую дорогу в аэропорт мы проводим в звенящей тишине. Я прошу водителя такси открыть окна, потому что здесь, в отличие от родного Техаса, прохладный воздух. Изо всех сил пытаюсь насладиться им, ощутить что-то чудесное в пронизывающих насквозь лучах солнца, но настроения на все это нет.
Дженна неожиданно принимается закрывать свое окно, призывая меня последовать ее примеру, ведь мои барабанные перепонки может разорвать от давления воздуха. Я вспоминаю пословицу «Цыплят по осени считают» и задумываюсь, как можно найти в этом мире что-то чудесное, если ожидаемый результат невозможно предвидеть.
Собираюсь возразить подруге, но она останавливает меня.
– Не злись.
– Уже поздно.
– Я видела Н. Е. Эндсли, – вырывается у Дженны.
За четыре года дружбы наши споры (в основном о том, откуда появилась шутка, понятная только нам двоим) можно пересчитать по пальцам, а до ссор дело не доходило никогда. В прошлом году Дженна призывала меня пойти на бал выпускников с группой одиноких девушек, но я отказалась, и тогда напряженная перепалка почти переросла в скандал.
Если медленно закипающая лава, которая подступает к моему горлу, говорит о чем-то, то первый конфликт между нами станет битвой, которая завершит все войны.
– Но на фестивале сказали, что встречу пришлось отменить. – Несмотря на отчаянные попытки, у меня не получается произнести это ровно, спокойно и по-взрослому. – Сказали, что он не смог присутствовать.
– Знаю, – вздыхает Дженна, – я встретила его до того, как он ушел.
– А, ну ты заметила его издалека, – решаю я. – Видела, как он садится в свою машину, типа такого, да?
Видимо, подруга не в силах сказать реплику без вздоха, потому что проделывает это снова, прежде чем начать.
– Нет. Я встретилась с Н. Е. Эндсли. Разговаривала с ним, пока ты была в туалете.
Мне не удается держать язык за зубами, пока разум переваривает эту невероятную новость.
– Это какая-то шутка, да? Ты просто шутишь, – повышаю я голос.
– Амелия, пожалуйста, не волнуйся. Хорошо? – выдыхает Дженна. В тоне проскальзывают характерные нотки, с которыми ее мама выступает в зале суда: натянутое спокойствие человека, который отказывается терять самообладание перед истеричными клиентками, их мужьями или – как в нашем случае – фанатками.
Пытаюсь взять себя в руки.
– Где ты его встретила?
Сквозь пульсирующий шум в ушах я едва слышу ее. Это предательство высшей степени, целенаправленное сокрытие правды о моей величайшей мечте: встрече с автором «Орманских хроник».
Водитель бросает на нас взгляд в зеркало заднего вида. Уверена, что за ужином он расскажет своей второй половинке о двух ненормальных подростках, которые шепотом выясняли отношения.
– Помнишь ограждение, у которого я стояла? – Дженна снова стряхивает невидимые пылинки. – Видимо, за ним находилась комната отдыха для авторов. Я услышала, что кто-то подавился, и решила помочь. Прошла мимо таблички «ВХОД ДЛЯ УЧАСТНИКОВ ФЕСТИВАЛЯ ЗАПРЕЩЕН»… и там оказался он.
– Он, – с горечью повторяю я, – он. Как ты можешь так просто говорить? Дженна, там оказался не просто он, а Н. Е. Эндсли.
– Я знаю, Амелия. Но он простой парень, понимаешь?
Теперь в ее голосе звучит материнская жалость; я понимаю, что веду себя нечестно, но не могу сдержать подступающую ярость.
– Нет, я не понимаю, что он простой парень, потому что не была там. Помнишь?
Подруга молчит. Тишину нарушает рев спортивной ярко-желтой машины, проносящейся мимо нас неизвестно откуда.
– Он мерил шагами комнату, дергал себя за волосы и что-то бормотал, – объясняет она. – Наверное, это была паническая атака. Не знаю. Никогда не видела ничего подобного, – уже практически шепчет Дженна, будто боится громко говорить.
Я ничего не отвечаю.
– Амелия, он нуждался в помощи, – пытается она заполнить тишину, от злости повышая голос. – Все, что оставалось в моих силах – это успокоить его. Как бы я его бросила? «Эй, секундочку. Дай найду подругу. Она обожает твои книги. А ты попридержи свои мысли и нервный срыв. Спасибо».
– Ты могла бы… – почти кричу, ненавидя себя за слегка пробивающийся техасский акцент и неразумность, – ты могла бы сходить за мной. Я могла бы помочь!
За долю секунды в голове проносятся все прекрасные качества подруги: доброта; молчаливое, но неистовое сочувствие; яростное желание быть правой. Я мечтаю заткнуться. И сказать Дженне, что понимаю ее, успокоить ноющую и разочарованную частичку своего сердца.
– Ох, Амелия. Ты ведешь себя неразумно, – отвечает она.
Мой разум заново захлестывает злость.
– Ах так, – почти кричу я. Водитель кашляет, но мы не обращаем на него внимание. – Из-за него мы приехали на фестиваль, хотя ты и твоя мама говорили, что до отъезда в Ирландию остается совсем ничего. Мы хотели встретиться с ним и получить автограф, а мне это не удалось сделать, потому что ты ему что-то наговорила, – я показываю кавычки в воздухе, – для успокоения, отчего стало только хуже, и он уехал.
– Пока ты в таком состоянии, я не собираюсь с тобой разговаривать, – объявляет Дженна, повышая голос, чтобы перебить мою гневную речь.
– Ты знаешь, насколько для меня важны эти книги, – не задумываясь, выпаливаю я. – Знаешь, через что они помогли мне пройти!
Дженна вздрагивает, вспоминая о том, как нашла меня у Downtown Books. Брошенную, словно щенка. О многочисленных случаях, когда ее родители брали на себя ответственность за двух дочерей вместо одной, потому что мои предки не утруждали себя посещением церемоний награждения или второсортных рождественских постановок в старшей школе.
– Да, но никто не догадывается, через что он прошел из-за этих книг. Амелия, несмотря на то, насколько мы восхищаемся человеком или его работами, нечестно требовать от него так много. Ему было нужно выбраться оттуда. Эндсли казался загнанным в ловушку и потерянным, а я… сказала ему, чтобы он позаботился о себе.
В наступившую тишину вкрадываются легкий гул автомобиля, свет от светофора и щелкающий звук поворотника. Интересно, действительно ли перед бурей наступает затишье?
– Я рассказала ему о тебе, – наконец сообщает Дженна.
– Не хочу ничего слышать, – перебиваю я. Сердце сжимается от того, что внутри засело другое чувство, не связанное с нашим спором про Н. Е. Эндсли. – Не хочу ничего слышать об этом. Ты отправила домой хедлайнера[3]3
Хедлайнер – наиболее привлекающий внимание публики участник представления, концерта, фестиваля, имя которого стоит в заголовке афиши, выступающий, как правило, в конце.
[Закрыть] фестиваля только потому, что он нервничал. Это я понимаю, но все же разочарована, и больше ничего не хочу слышать. Пожалуйста.
Я икаю на слове «пожалуйста». Как убого. Как я убога. Но мне наплевать.
Мы молчим всю оставшуюся поездку, пока проходим через металлоискатели и бок о бок сидим в ожидании посадки. Не разговариваем, когда стюардесса приносит Дженне минеральную воду, а мне – колу.
Пока самолет заходит на посадку, я все-таки спрашиваю ее, почему же она не открылась мне сразу, почему выжидала.
– Если бы я рассказала раньше, это что-то бы изменило? – почти констатирует она; однако у меня не осталось эмоциональных сил, чтобы возразить ей, что это не ответ.
Я плакала перед подругой тысячу раз, она же передо мной только однажды.
Нам было почти пятнадцать, дружба только зарождалась, но уже тогда я отлично понимала, что в ее душе накрепко засела привязанность к их коту, Муту, хотя для посторонних это было не так очевидно. Дженна устраивала целое представление, ворча о том, как сильно он линяет или рвет ее одеяло острыми когтями, но если вечером кот не лежал в изножье ее кровати, она самостоятельно его приносила.
– Он будет орать под дверью, – поясняла она. А думая, что я не вижу, с любовью гладила Мута за ушами.
В один морозный день кот проскользнул мимо ног мистера Уильямса и стремглав умчался в незнакомую ему местность. Вечером мне нужно было возвращаться домой, но никто и не думал беспокоиться о пропавшем животном.
– Вернется, – заверил мистер Уильямс, – всегда возвращается.
Но Мут так и не пришел. Ни той ночью, ни следующей.
Подруга не признавалась, что беспокоится, но на третий день вместо упорной работы над эссе по «Ромео и Джульетте» она не сводила хмурого взора с окна.
– Дженна.
– Да? – Она не взглянула на меня, по всей видимости, не осознавая собственных действий.
– Давай пройдемся, – предложила я, – на улице хорошо.
Отвлекаясь, Дженна перевела на меня взгляд.
– Там всего десять градусов, – пожаловалась она, но все равно стала натягивать через голову свитер.
Через несколько минут прогулки мы перестали притворяться и включили фонарик на телефоне Дженны, чтобы осмотреть пространство под деревьями и машинами в надежде увидеть в его свете сияющие зеленые глаза пухлого и седеющего кота.
По чудесному – или дьявольскому – стечению обстоятельств час спустя возле куста в соседнем парке мы нашли потрепанный ошейник Мута с помятым серебряным колокольчиком, который больше не звенел. Даже в полумраке я заметила струйки крови и пучки кошачьей шерсти на нем.
– Койоты, – установила Дженна.
Я сдерживала слезы, глядя на жалкий истрепанный аксессуар.
– Мне так жаль, – прошептала я.
– Он был уже стар, – произнесла Дженна ничего не выражающим голосом. А затем процитировала строчку из стихотворения Фроста, которое на прошлой неделе мы читали на уроке английского: – Вечного золота нет.
Тогда я нарушила наше правило и объявила, что останусь у нее с ночевкой, хотя утром нужно было идти в школу. Дженна запротестовала, утверждая, что в порядке, но мне удалось ее уговорить.
Посреди ночи я проснулась от звука открывающегося окна, через которое холодный воздух потянул за собой уютную атмосферу комнаты Дженны.
– Что ты делаешь? – спросила я, сонно садясь на кровати.
В окне виднелась ее фигура; она выглянула на улицу, и плюшевый халат обтянул ее вытянутую спину.
– Мне показалось, что он мяукает, – ответила Дженна.
Я подошла к ней.
– Мне жаль.
Она не шевелилась. Я подняла на подругу взгляд.
По ее щекам стремительным потоком стекали слезы, напоминая крошечные брильянты, сияющие в приглушенных лучах света.
Боясь, что она оттолкнет меня, я неуверенно обвила ее плечи рукой. На ум приходили сотни разных фраз, но в итоге я обратилась к «Орманским хроникам».
– Помнишь речушку? Ту, которая течет в парке на другой стороне улицы? – Дженна кивнула. – Возможно, она течет в Орманию, – продолжила я. – И, возможно, старенький пухлый кот поможет Эмелине и Эйнсли не тосковать по этому миру.
Дженна молчала, а я начала ощущать себя дурочкой.
– Муту будет хорошо в Ормании, да? – обратилась она ко мне. – А повар в «Обители сирен» раскормит его так, что он не сможет ходить.
Испытывая облегчение, я рассмеялась сильнее обычного.
– Да, или Мут больше понравится Эмелине, но сам захочет жить с Эйнсли, отчего Эм разозлится.
– Скорее всего.
Уголки губ Дженны дрогнули, и она склонила голову на мое плечо, вытирая слезы со щек. Холодный воздух пощипывал кожу на моем лице, но я не смела двинуться с места, боясь нарушить атмосферу.
Пусть Дженна никогда не плачет, но она не я.
Усилием воли останавливаю накатывающиеся слезы и подавляю злость, ведь до ее отъезда в Ирландию остался всего один день.
Двадцать четыре часа, чтобы разобрать чемодан (а в случае с Дженной – заново собрать) и сгладить каждую шероховатость в наших отношениях, которую я создала с того момента, как подруга рассказала мне о Н. Е. Эндсли.
Мы на удивление слаженно работаем, укладывая купленные Дженной книги на полки и раз за разом пытаясь утрамбовать многочисленные принадлежности юного ботаника в два чемодана, которые она собирается взять с собой. Она разворачивает наш постер, встречается со мной взглядом над незаправленной кроватью, на которой разбросаны сложенные носки, и улыбается, поднимая его над головой, будто предлагая посмотреть.
Я вяло киваю. Ага.
Она скручивает плакат обратно в тубус и, вздохнув, кладет поверх моей сумки, чтобы я забрала его домой.
«Прости» – вот что означает ее вздох, но я нарочно игнорирую его и продолжаю сворачивать ее майки в малюсенькие цилиндры.
Два раза она интересуется, не забуду ли я посетить подготовительный семинар. Я уверяю ее в готовности сходить, но все же не сомневаюсь, что его проводят люди, которые на протяжении восьми часов наслаждаются звуком собственного голоса, проходящего через микрофон. Дженна заставляет меня поклясться на мизинчиках. Эту уловку я придумала в десятом классе в надежде убедиться, что она действительно слушает меня, а не витает в облаках. Когда она вытягивает руку и наши пальцы слегка соприкасаются, мои губы едва не растягиваются в улыбке.
– Записывай все внимательно, – поучает Дженна, – а когда я вернусь, расскажешь все самое интересное.
Порываюсь заметить, что самым интересным станет поданный обед и прощание, но удерживаю рот на замке.
На следующий день подруга уезжает, а между нами все еще ощущается некое напряжение. Никто из нас не желает вспоминать произошедшее на книжном фестивале и ссору, которая словно вампир, продолжающий дремать под крышкой незаколоченного гроба; так что мы это не обсуждаем.
Если Уильямсы и заметили нашу необщительность на пути в аэропорт, то решили просто промолчать. Возможно, они считают, что мы устали после поездки в Калифорнию, ведь подруга не рассказала им про нашу драму, связанную с Эндсли.
Обняв Дженну, немного ослабляю хватку, передавая эстафету прощаниям и наполняющим мою душу беспокойству и негодованию.
– Ты мой должник, – шепчу ей на ухо. – Ну, из-за Эндсли. Поэтому, чтобы загладить вину, привези мне горца в килте.
Она фыркает, но не разжимает объятия.
– Я еду в Ирландию, а не Шотландию.
– Я знаю, но до нее на пароме всего пара часов, так ведь? Уверена, что денек ты сможешь выделить.
Дженна крепче стискивает меня, а я, следуя примеру подруги, слегка поглаживаю ее по спине. Сейчас моя шутка про поездку в Шотландию выступает завуалированным эквивалентом прощения. Что ни говори, прошло всего два дня с того момента, когда я должна была находиться в одном помещении с Н. Е. Эндсли.
– Ладно, – соглашается Дженна, и в ее теплом голосе слышится смех, – но если мне встретятся магические менгиры, которые перенесут меня во времени, то я не буду даже пытаться вернуться обратно.
– Ладно, – разрешаю я, – библиотека в твоем распоряжении.
– Хорошо.
И подруга начинает хохотать. Этот искрящийся смех можно услышать очень редко и исключительно по особой причине. Рядом проходит мужчина и, услышав ее, спотыкается о свой чемодан.
– Ладно, – заканчиваю я, – иди, пока меня не вырвало от твоих дурацких духов.
И миг спустя Дженна исчезает.
Глава 3
Меньше чем через неделю я понимаю, что книги врут, потому что мне звонит мама Дженны. Ее дочь мертва.
– Авария, – поясняет она. – Столкновение с машиной, которая рванула на красный свет.
– Как? – спрашиваю я, в панике и еще не осознавая случившегося.
– Не знаю, – отвечает она.
– Но она же в Ирландии.
Была. И вот спустя долю секунды Дженна была, а не есть.
Ее мама, не переводя дыхание, продолжает рассказывать. Таким особым адвокатским, деловым тоном она обычно говорит с клиентами по телефону или с мистером Уильямсом, когда тот в День благодарения разрезает индейку на слишком толстые куски.
– Амелия, ты произнесешь речь? Ну, на похоронах?
Безусловно, я соглашаюсь. Однако в день погребения встаю перед скорбящими, которые только что спели псалом, восхваляющий Дженну и ее «воссоединение с Создателем», и теряю над собой контроль. Мысли заполняют воспоминания о связанных с ней событиях, отчего я заливаю слезами все вокруг: трибуну, противные цветочные композиции, ее гроб.
Если бы происходящее требовалось запечатлеть на пленку, я бы вытянула из-под ее идиотского гроба крадущиеся тени. Тащила бы их, пока они не окутают угрюмые лица среди церковных скамей. И тогда бы в лучах света на снимке остались только я за тумбой и останки Дженны. «Частично выжившая» – вот как называлась бы эта фотография.
Только вот воображение отвлекает совсем ненадолго. В обращенных на меня взглядах отражаются жалость и душевная боль. Перед глазами проносятся наши совместные годы: очереди за писательскими автографами; проведенные за учебниками вечера, когда одна из нас слишком долго откладывала работу над исследовательскими проектами; уйма потраченного на совместное чтение времени. Память об этом и дурацких картинках, прикрепленных на стену в ее комнате, застывает комом в горле, а затем болезненно сжимает сердце.
В итоге пастор подходит ко мне, похлопывает по спине и уводит от микрофона, только вот мои всхлипы слышны и без искусственного усиления.
«Так нельзя, – думаю я. – Жизнь не повинуется сценарию, как же это нечестно… к такому я не готова».
Пока другие дети ожидали сову с письмом о приеме в Хогвартс или что шкаф откроет портал в фантастическую страну с говорящими животными и каменными столами, я предчувствовала неизбежность. Благодаря книгам я поняла лишь одно: жизнь может быть справедливой и несправедливой, честной и нечестной. Стоило отцу уйти из семьи, и мне показалось, что мир рухнул. Потом меня нашла Дженна, и судьба снова совершила невероятный кульбит, подарив мне столько тепла и радости.
Я ждала появления серьезных проблем, которые во всех романах начинаются в детстве, но всегда – всегда – исчезают в подростковом возрасте, уступая место долгой и счастливой жизни. Последнее несчастье должно было произойти до выпускного. Ведь плохое происходит либо в старшей школе, либо после сорока, когда у тебя появляются муж или жена, шесть детей, а на плечи давит копившееся десятилетиями разочарование.
Книги лгут. Жизнь не заканчивается, когда тебе исполняется восемнадцать или когда ты решаешь, что с тебя достаточно.
Жизни не бывает достаточно. И тебе не перестает грозить опасность.
Дженна считала, что ее книги должны быть свежими, чистыми и нетронутыми никем, кроме нее. Я же предпочитаю уже прочитанные томики, каждая страница которых хранит отдельную историю. Мне нравится представлять их в виде солдатиков, которые до того, как попасть ко мне, отслужили где-то еще. В истории положено переноситься, занимать ими душу и жить в них. Возможно, именно поэтому я часто одалживаю книги, в отличие от подруги, которая редко расставалась со своими.
Только вот теперь ее нет. Дженны не стало, и ее родители отписали мне ее библиотеку.
– Она бы хотела, чтобы ты сохранила их, – со слезами на глазах произносит мистер Уильямс. Через пару дней после того, как гроб с телом их дочери опустили в землю, они с женой решили навестить меня.
В мамином доме они появляются всего лишь во второй или третий раз и, сидя на краю моей односпальной кровати, выглядят смущенными.
Мистер Уильямс уговаривает меня провести оставшееся лето с ними, но я возражаю.
– Тебе не… тебе не нужно будет спать в кровати Дженны, – уговаривет он. – Мы поможем тебе всем, что в наших силах. Психотерапевты, репетиторы – все, что тебе понадобится; все, что ты захочешь.
– Я знаю, – отвечаю, потирая виски в надежде, что исчезнет головная боль, – знаю.
– Марк, – вступает мама Дженны резким и слегка осуждающим тоном, – она не хочет находиться в нашем доме.
Миссис Уильямс права. Мне становится трудно дышать от одной мысли, что со всех сторон меня будут окружать длинные коридоры их дома, украшенные не только фотографиями Дженны, но и моими.
Вот мы в пижамах с глиняными масками на лицах. Здесь мы улыбаемся на фоне океана, а в углу снимка виднеется подушечка мизинца мистера Уильямса. А тут Дженна оглядывается через плечо, сияя умопомрачительной улыбкой, которую скрывала от посторонних. От этой улыбки у нее буквально светилось лицо, а вокруг глаз появлялись крошечные морщинки.
Именно этот снимок ее папа увеличил для похоронной службы. Во время поминок в их доме Кейли Ланкастер ткнула пальцем на подставку с перевязанным лентой портретом и прошептала своему парню:
– Совсем на себя не похожа.
Я едва сдержалась, чтобы «случайно» не выбить из ее рук тарелку с кубиками сыра и фруктов.
Отмахиваюсь от воспоминаний и пытаюсь отдать библиотеку Дженны ее родителям, убедить их вернуть книги из шести огромных коробок на полки, но они и слышать об этом не хотят.
Когда они уезжают, я много времени провожу за разбором коллекции и порчей сорок девятой страницы каждого издания: рву ее надвое и небрежно приклеиваю обратно скотчем. Первый моток я достаю из кухонного ящика со всяким барахлом, но он оказывается двусторонним. Бормоча себе под нос, я использую его примерно на двадцати томах. Другие даже не пытаюсь подлатать.
Дженна любила читать отрывки – ее правило сорок девятой страницы.
– Лучший способ понять авторский стиль и не забежать слишком далеко, рискуя прочитать спойлер, – говорила она.
Не знаю, зачем я это делаю. Возможно, надеюсь, что она вернется и отчитает меня за порчу ее имущества. Или пытаюсь стереть ее и сделать книги своими, чтобы забыть о существовании перфекционистки Дженны и ее идеальных книг.
Или, возможно, я сошла с ума от горя и не осознаю, что творю.
Позже вечером в окно барабанит летний дождь, смывая даже самые грустные мысли, и я решаю продолжить чтение романа, за который взялась еще до выпускного. Пытаюсь раз за разом. Потом беру «Хроники» и снова пытаюсь читать. Однако глаза отказываются собирать буквы в предложения, а предложения – в абзацы.
Я перечитываю одно предложение раз по пять и окончательно сдаюсь. Захлопываю книгу и, зажмурившись, откидываюсь на кровать.
Моя жизнь разделилась надвое. На до и после. Раньше я считала себя заядлым читателем. Для меня это занятие было сродни видеоиграм, а не фильмам: непосредственный опыт, который оставлял на мне физический и эмоциональный след.
Я оказывалась на странице и бродила по описываемой земле в стороне от населяющих ее персонажей. Стягивала кольцо с Фродо и подушечками пальцев трогала выгравированную на нем надпись на эльфийском языке. В тайнике под водопадом украдкой пила молоко детей из товарного вагона, каталась на метле Гарри, пока он учился с Гермионой, и играла с кошками Беннетов, пока Элизабет с сестрами танцевали в Незерфилде. Я бродила по лесам Ормании, и мои следы размером превосходили следы Эмелины, но не дотягивали до Эйнсли. Я приваливалась к холодному каменному маяку, который встретил девушек по прибытии, и вдыхала соленый морской воздух.
Я буквально жила литературой. Так долго питалась и дышала ею, что воспринимала это как должное. Я решила, что даже если Дженны не будет рядом, книги всегда помогут мне встать на ноги, ведь однажды они это уже сделали.
И вот теперь подруги нет, а слова так и остаются ровным строем букв. Страницы не поднимаются, чтобы встретить меня как старого друга, а персонажи – всего лишь марионетки, которые двигаются на невидимых ниточках.
Если бы я делала автопортрет, то не стала бы наводить фокус на свое скрюченное на кровати тело, разбросанные подушки и помятые простыни. Я бы взяла книги Дженны и замотала их скотчем так туго, чтобы от давления сморщились обложки. Я бы вырвала последние два листа из своих книг, ведь именно так я себя чувствую без Дженны. Она не узнает, что будет дальше: колледж, карьера, парни и прочее. Будущее не кажется мне важным, потому что во всех моих мечтах мы были вдвоем – сестры по выбору, а не по родству.
На перевязанные книги я бы бросила вырванные страницы и дала название «Время не залечивает раны». Или навела бы объектив на измятые края выдернутых страниц, поименовав снимок «Амелия, в кратком изложении».
В уши продолжают скатываться слезы, пока мне не удается заснуть, а во сне через нескончаемые болота за мной гонится невиданное чудовище с клыками. В руке я держу памятку, поясняющую, как одержать над ним победу, но так как разучилась читать, продолжаю бежать, бежать и бежать.
