Текст книги "Когда умру, я стану снегом"

Автор книги: Есения Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

8

Утро тогда было солнечное, безветренное. На ее счастье. Пока дядя Николай бегал за сигаретами и стоял в очереди за разливным пивом, она успела собрать девчонок, взять перекус и уйти с ними на улицу. Гуляли весь день, купались в озере возле заброшенных дач, там же рвали и ели дикий щавель и молодую терпкую дикарку, а потом катались на качелях на чужих дворовых площадках. Вернулись затемно.

Мать, снова подвыпившая, с горящими глазами, вышла из комнаты в одной шелковой сорочке, нахлестала Людку по щекам за то, что дома не убрано и девчонки не кормлены, а затем скрылась в своем новом любовном гнездышке. Люда, заглянув в пустые кастрюли, заварила в бокалах кисель из пакетиков, нарезала вчерашний батон, накормила сестричек. Уснули они сразу, а она просидела всю ночь в кресле, боясь сомкнуть глаза хоть на секунду и крепко сжимая в вспотевшей руке тоненький, погнутый кухонный нож.

Любовник матери ее не трогал, держал дистанцию, посмеивался гаденько, когда она украдкой смотрела на него. Выжидал. Играл, как сытый кот с маленькой мышкой. Ждал, когда потеряет бдительность, привыкнет. А Людка металась, как раненный зверь, страшась будущего. Да что там, она каждого дня боялась.

Решение пришло неожиданно. Стоя в очереди за хлебом, услышала от старшеклассниц, живущих в доме напротив, что в соседнем городе недобор в профучилище. Принимают всех подряд. Нужно поехать с документами, возможно и общежитие дадут. Бежала домой, сломя голову. Мать работала до пяти. А в четыре уходит электричка. Как купить билет, если мать работает кассиром на вокзале…

Когда же лучше? Ей и сейчас за билетом не подойти, так и сменщицы матери тоже хорошо знают Людку, доложат. Документы собрала, потолкала в пакет с хлебом. Вытащила у матери из заначки несколько разноцветных купюр. Натянула теплую кофту, чулки несмотря на лето. Во второй пакет покидала белье, пару платьев, сунула осенние сапоги. Пальто ей было давным-давно мало, и брать его не имело смысла. Отложит на новое со стипендии. Будет работать. Справится. Сомнений в тот миг не было. Знала лишь одно – этот волк ее не отпустит, и сейчас для нее единственный шанс – убежать и спастись.

За десять минут до отправления выбежала из дома. Хорошо, что сестрицы гуляли где-то на улице. Не смогла бы она, глядя на них, уйти. Но они еще совсем малышки, эта тварь их точно не тронет. А к тому времени, как подрастут, дядя Николай сгинет дай бог, нагадит матери в душу и смоется к чертовой бабушке.

Бежала наискосок по дворам, считала секунды, перескакивая по ступенькам пешеходного моста. Две минуты до отправления. Ей бы успеть до последнего вагона. В нем обычно кондуктор на входе. Как раз то, что ей нужно.

Лучше сразу к дракону в пасть, и тогда есть шанс на успех. А потом соврать она уже не сумеет, не приучена. Ей бы сразу.

Красный флажок в руке проводницы из последнего, не общего, а пассажирского вагона, придал ей сил, и по перрону, не обращая внимания на брызжущую из-под ног гальку, она летела словно птица, размахивая руками с полными пакетами. Ее заметили. Подождали, затащили в вагон и только потом дали отмашку на отправление поезда.

Придумывать ничего не пришлось. Сердобольная кондукторша и, узкая и длинная, как трость, проводница обмахивали раскрасневшуюся, задохнувшуюся от бега Людку платком, поочередно выдавая свои версии:

– Опоздала…

– Заболталась с подругой, наверное…

– Вещей– то сколько! Поступать едешь?

– Какой вагон нужно?

– Да разница какая, поезд пустой. Тут и оставайся…

– Ох, твое счастье, что сегодня Петрович машинист, другие не ждут, а этот сегодня задержался немного…

Людка кивала, закатывала глаза от волнения и удушья, прижимала руку к груди в благодарности. И молила бога, чтобы эти добрые замечательные женщины, заболтавшись, забыли проверить билет.

Забыли. Настолько вид у девчонки был плачевный и напуганный. Усадили в свободный отсек плацкарта. Не выгнали в общий вагон. Даже чай принесли. Правда, в простой домашней кружке и без сахара. А Людка вновь кивала и кивала. Голос от волнения почему-то пропал.

9

В профучилище заявление на поступление не приняли, аттестат ее остался в поселке, в школе. Хотя его можно затребовать и по письму. Посоветовали прийти завтра, с родителями. Отчаяние затопило в тот момент ее всю. Оставалось всего лишь три места на отделение машинисток.

Люда окончила уже десять классов. Еще бы год в школе и можно поступать в любой институт. Но куда теперь. У мамы любовь. А у нее – новая жизнь…

Первый день пробегала по городу в поисках жилья и работы. Ночевала в парке на скамейке. Замерзла.

На второй день осознала, что весь ее план и гроша ломаного не стоит, и снова пошла в приёмную комиссию училища. Там напросилась на встречу к заведующему учебной частью. На ее везение завуч оказалась вполне адекватнаой женщиной.

Люда рассказала все, без утайки, выпалила как пулемёт историю побега и свои мысли по поводу того, что лучше наложит на себя руки, чем вернется домой. Не плакала, нет. Только с усилием сжимала ручку пакета в руках, пытаясь унять дрожащие руки. Завуч выслушала её, не перебивая. Затем сделала несколько звонков, взяла Люду за руку и повела в соседний корпус, в общежитие. За десять минут оформив документы для заселения, решила с комендантом в какую комнату определить будущую студентку. Проводила. Коротко сказала: "Обживайся. За поступление не переживай, оценки у тебя хорошие, проблем не будет."

Ушла, оставив смущенную Людмилу, только начинающую осознавать, насколько ей сейчас повезло.

Было радостно. На грани счастья. И это придало сил и уверенности, что она справится. Несмотря ни на какие трудности.

***

Снег за окном стал сыпать реже, и если бы не шальные воспоминания, то возможно бы и убаюкал своим равномерным и неторопливым танцем. Луна снова освещала маленький двор, оттого он был виден, как на ладони. Ничего особенного – забор из досок, разросшаяся калина в углу, рядом бочка для сжигания мусора, чуть в стороне от бочки – покосившаяся будка, теперь уже обжитая. Никакого намека на былое проживание в этом доме мужчины или детей. Видимо, ее предшественница была тоже одинока. Не зря же такой маленький дом, в одну комнату. Порой он напоминал клетку, но уютную и теплую. И отчего-то нравился даже больше, чем родная квартира, которую так спешно продала и ведь даже не жалела. Все счастливые воспоминания на самом деле с ней, а там, в той каменной клети, она уже не помнила ничего хорошего. Одни страдания и слезы.

А хорошее, оно все-таки было…

10

В тот же вечер к ней в общежитие заявилась одна из педагогов. Молодая, задорная, улыбчивая. Принесла старую полуторалитровую кастрюльку и ковшик, пластмассовую дорожную кружку, ложку, нож. Дала советы по поводу житья, объяснила, где находится рынок, и у кого можно купить старье. Недорогое, но на первое время ей хватит. Пожелала удачи.

Словно очнувшись, Люда наконец-то начала осознавать, что ей теперь предстоит не просто справиться, а выжить. Без всего. И денег, которые она стащила у матери на первое время, хватит ли. На что их потратить? На постель? На еду? На тетради?

В первый раз за долгое – долгое время она, сев на кровать, расплакалась. От отчаяния. Потому что совершенно не понимала, что делать. Поужинала хлебом. На общей кухне накипятила воды в ковше. Ржавой, из-под крана. Очень даже похоже на чай. А потом уснула крепким сном на голом матрасе, прикрывшись тоненьким коротким зеленым покрывалом. Настолько замызганным, что было неприятно прикасаться. Да она и спала одетая, все еще боясь, что кто-то придет ночью…

В общежитии, по просьбе завуча, нашли комплект постельного белья, выдали. Хотя оно тут было на крайний случай. Но, видимо, у Людки и был такой. Еще комендант притащила сумку, сказала, что собрали всем коллективом. В ней геркулес, маргарин, морковь, картошка, соль. Вари. Учись. Выживай. Постоянно помогать не будут. А с поступлением, если пообещали, то точно вопрос решат.

Людка экономила. Картошку мыла, варила в кожуре, потом чистила, резала и кидала в геркулесовый суп. В конце добавляла маленькую крупинку маргарина. Суп был противным, отчего-то пах мышами, но с голодухи она съедала его не глядя.

11

На рынок сходила и, к счастью, нашла там подработку. Случайно. Пока бродила между овощных рядов, высматривая подпорченные продукты под прилавками, чтобы потом, как все уйдут, их успеть поднять до дворника.

Заговорила с ней одна из торговок. Тучная, с большими бровями, кривым носом и зычным голосом.

– Девонька, поди сюда.

Людка дернулась, оглянулась неуверенно, ища глазами того, кого могли бы еще позвать. Но в проходе между рядами топталась она одна. Робко направилась к женщине, все ещё недоумевая, зачем она ей понадобилась.

– Ты, смотрю, тут частая гостья. Местная, наверное? А я вот приезжая, не знаю еще толком никого. У меня дом на Заречной. С большими теплицами, видела может? – Людка кивнула. Видела. И слышала о том, что поставили их по весне всего за неделю. Что было диковинкой. Она и сама несколько раз проходила мимо, чтобы посмотреть на высокие стеклянные крыши, представляя себе, что это волшебные замки.

А торговка уже во всю описывала прелесть предлагаемой работы – всего-то ежедневно полоть грядки, выкидывать траву и рыхлить междурядья. Не весь день, нет. Только после обеда, когда она сама возвращается с рынка. А платить будет исправно, вечером. И ей бы работницу, ну хотя бы такую вот шуструю, как Людка. Не поможет ли с поиском?

На работу она, конечно, пошла сама, все равно больше никого не знала. А упускать такую возможность не хотелось. Труд был нелегким, хозяйка та еще самодурка, но Людка терпела. Полола, таскала тяжелые мешки с травой, рыхлила жирную землю аккуратно, боясь повредить корешки растений. Не дай бог, завянут. Попадет.

Хозяйка платила каждый день, хоть и мало. Но иногда давала пару скрюченных горьких огурцов или начинающие темнеть от парши помидоры. И даже в конце месяца выдала пол-литра подсолнечного пахучего масла, пакетик белых длинных семечек и тандырную горячую лепешку, щедро присыпанную тмином.

"Вместо премии. Привет из солнечного Узбекистана."

Людка домой, в общежитие, практически бежала, крепко сжимая сверток с подарками. Счастливая, захлебывалась слюной от аромата, исходящего от свежей лепехи. Сама она ела только второсортный кислый хлеб. Самый дешевый. Подсушивала его и грызла сухарями. Так он был приемлем на вкус и не портился.

На входе ее остановила вахтерша. Обрадовала.

" Скоро к тебе подселят соседку. Не будет скучно. Приберись."

Людка, немного опешив от новости, по пути в комнату захватила ведро и тряпку из кладовки. Пыль она и так протирала ежедневно. Та лезла сквозь огромные щели в окнах, как ошалелая, покрывая все вокруг ровным серым слоем. А полы стоит вымыть. Посвежее будет.

Гостинцы отложила. Побежала набирать воды. Навела порядок, хотя собственно помещение было практически пустым. Натерла полы, хорошо заливая пыльные щели между крашенными досками. И только потом, полюбовавшись на свежую и прибранную комнату, села за стол. Долго наслаждалась узорчатым выдавленным в середине цветком на лепешке. Затем налила в тарелку, на самое донышко, лужицу душистого, тягучего, словно мед, подсолнечного масла. Отщипывая кусочки хлеба, макала их в янтарную жидкость и клала на язык, рассасывала, жмурясь от удовольствия, и только потом медленно разжевывала и глотала. Необыкновенно вкусно!

12

Соседкой оказалась вертлявая разукрашенная Наташка, выпускница одиннадцатого, не сдавшая вступительные экзамены в институт. Родители по блату, через магарычи по всем знакомым, устроили ее, непутевую, в ПТУ. На тот же курс, где будет учиться Люда. Несмотря на вздорный и шебутной характер, Наташка была незлой. Делилась сладостями, которыми ее одаривали парни на дискотеках, и даже дала на первое время несколько тетрадей, с возвратом. Питалась соседка в столовой, так что за свои похлебки Люде не было стыдно. И несмотря на постоянные приглашения сожительницы погулять с ней в парке, сходить на городскую дискотеку, пробежаться по магазинам, она всегда отвечала Наталье отказом.

Потом как-то до Наташки дошло, что бедняге и надеть-то нечего. Попросила свою мать привезти мешок старых вещей. Людка и их не взяла. Слишком откровенные, кричащие. Она бы не смогла такие носить. Забрала из пакета только пару неношеных теплых рейтуз, фланелевую пижаму, вытянутую и линялую, да длинную вязаную кофту. Наташка, к радости, не обиделась. И, кажется, даже вздохнула с облегчением. Соперничества она, долговязая и конопатая, боялась больше всего.

Подработки в теплице кончились одновременно с началом занятий в училище. Документы из школы, как и обещала, завуч затребовала сама, по почте. Возможно, и с матерью говорила, ведь не могла же та совсем её не искать… Но мать, к счастью или сожалению, так и не приехала – ни за Людкой, ни даже узнать, как устроилась дочь.

Пришлось смириться. Хотя, она ведь сама сбежала из дома. Без объяснений, своровав у матери деньги. Немного, конечно. Но все же стыдно было неимоверно. Потом, когда-нибудь потом, она заработает и вернет. Приедет домой, к матери и сестрам с подарками, в богатом полушубке, как у Наташки, в теплых сапожках на натуральном меху. Матери купит сумочку, ту самую, на которую та заглядывалась в кожгалантерейном отделе. Сестрам накупит бантов, белых, разноцветных, гофрированных. И сладостей, чтобы вдоволь. Но это потом, а сейчас ей предстояло выучиться.

И выжить…

13

Уснула только под утро, беспробудным, тяжелым сном. Как и когда пришел Рыжий, не слышала. Но очнувшись, увидела, что на столе стоит ведро, полное молока, аккуратно прикрытое вафельным белым полотенчиком. Она так и сидела в кресле, затекшая, помятая, с интересом рассматривая сквозь стекло Моську, вышедшую из будки и лающую на сороку. Та скакала рядом и нарочно дразнила дворнягу, понимая, возможно, что никуда собаке с цепи не деться.

Совсем как ей, Людмиле.

Интерес мужика, деревенского и неотесанного, был виден сразу. Но к чему ей, прикованной цепями, рваться, терзать себя нелепыми надеждами? Для нее все это теперь чуждо, обрыдло, бессмысленно…

***

С мужем, Игорем, Люда познакомилась на творческом вечере.

У стены, сжавшись от холода и смущения, стояла она, прикрывая одной туфлей сбитый и потрепанный носок другой туфли. Парень стоял неподалеку, топтался, точно также не понимая, что он тут делает.

В общем-то участие студентов было обязательным, поэтому, не взирая ни на что, пришлось идти. Иначе светил незачет по одному из предметов. Люда позволить себе такой роскоши не могла. Остаться без стипендии было подобно смерти.

Денег катастрофически не хватало, иногда приходилось голодать. Она устроилась на подработку – помощницей в студенческую столовую, и сразу после занятий шла туда. Чистила картошку, мыла полы, посуду, выполняя всю тяжёлую работу до позднего вечера. Не жаловалась.

Одна из поварих, тетка Зоя, вредная, на первый взгляд, татарочка, иногда тайком совала в ее сапог кусочки хлеба, завернутые в бумажную салфетку. Больше ничем помочь не могла. Заведующая была непомерно строга и таскать продукты не позволяла. Лучше – в помойное ведро. Поваров кормили раз в день, но Людмила числилась на полставки кухонной рабочей, и как оказалось – горячие обеды по правилам ей не положены. Но и тому, что было, она была безмерно рада. Надышавшись пряным сытым духом на кухне, вечером есть не так уж и хотелось. Зато Люда научилась из простых круп готовить разные вторые блюда и вкусные супчики.

Когда объявили о творческом вечере, посвященном празднику сбора урожая на опытном участке училища, она впервые пожалела, что ничего не выбрала из Наташкиных вещей. Ее два платья, стираные попеременно, смотрелись блеклыми тряпками даже днем, не говоря о том, что на праздничную одежду совсем не тянули. С грустью вспоминала тот бархатный отрез, который лежал дома в шифоньере. Мать обещала выкроить для дочери юбку к новому году. С белой блузой и кружевным жабо она смотрелась бы шикарно. Но теперь уже можно и не мечтать об этом.

Посылка, кстати, из дома все же пришла. Когда в один из будничных дней Людка вернулась с занятий и второпях заскочила в комнату в общаге, чтобы переодеться, то споткнулась о большой бумажный куль. Такой, как из-под макарон в столовой. Обрадовалась, может это для нее?

Куль действительно был предназначен для Люды. На самом дне лежало ее скомканное осеннее пальто, из которого она давно выросла, детские фотографии, выдранные из альбома с углами, домашние тапки, кружка, ложка и мешок сухарей. Ванильных, купленных по скидке на привокзальной площади. Люда со злостью скомкала свободный верх куля, запнула его под стол и, беззвучно давясь рыданиями, побежала на работу.

14

Теперь же она топталась на месте и переживала, что не успела выучить уроки. Придётся вставать пораньше и идти на общую кухню. Свет там включен всегда, а значит можно учить до самого начала занятий.

Когда с ней заговорили, не поверила своим ушам. Понятно, что она была белой вороной, но что понадобилось этому красавчику от нее? Неужели не понимает, что его потом ребята засмеют? Или просто надоело подпирать стенку?

Она удивленно вытаращилась на кучерявого, темнокожего, высокого парнишку и пыталась разобрать, что он пытается сказать.

– Игорь меня зовут, – тот изо всех сил старался перекричать громко игравшую музыку. – А ты, кажется, Людмила? Из столовой, да? Пойдём потанцуем?

Ошарашенная, она вложила свою потную ладошку в его большую, казавшуюся такой надежной, руку и, улыбнувшись, кивнула. Ведь это только один танец. Не закидают ее камнями, ведь правда?..

Отношения с Игорем складывались скоропалительно. Уже через несколько неделю робких встреч и провожаний от столовой до общаги, он предложил ей расписаться. Семейным давали отдельную комнату в новом корпусе, и он спал и видел, как бы скорее съехать от родителей. К тому же молодожёнам был положен дополнительный ежемесячный паек, а ему, практиканту выпускного курса, после заключения брака будет прибавка к жалованию. Жить им вдвоем будет намного проще и сытнее.

Фиктивные браки тогда были сплошь и рядом, на каждом углу, и Люда не видела в этом ничего такого предосудительного. Но больше всего подкупало то, что даже тогда, когда она дала Игорю свое согласие, он не стал к ней лезть. Ни с поцелуями, ни с приставаниями. Еще три месяца они ждали положенного срока до даты регистрации, а когда подошла их очередь, сходили после уроков и расписались.

Это была пятница. И промозглая сырая весна, замызганная, безликим пятном размазанная по улицам города. Людка шла по мокрым тротуарам и радовалась, что смогла на барахолке найти дешевые, старенькие, но еще довольно крепкие резиновые сапоги. Они были на два размера больше, хлюпали и болтались на ноге, но по крайней мере не чавкали раззявленными ртами отклеенных носов и не промокали. Одевала она их на чулки и простой носок. Хоть и холодно, но терпимо. Куталась в свое демисезонное старое пальто, перешитое в широкополый пиджачок. С кройкой помогла Ирина Васильевна, вахтерша. От подола отрезали ткань и дошили в рукав, низ подрубили и пришили широкую кайму все из того же отрезанного драпа, а вместо пояса приспособила старый мужской кожаный ремень. Его тоже кто-то принес и просто оставил в комнате на Людкиной кровати.

Игорь бережно держал тонкие холодные пальчики невесты и уверенно тянул за собой – в ЗАГС, в новую жизнь.

15

Рыжий, как оказалось, зовется Петром, без отчества. Теперь он отчего-то был похож на прилизанного кота и вызывал усмешку. Но она этого никак не могла показать, нет. Оставалась такой же сухой и равнодушной. Ну а улыбка, это так – минутная слабость.

Петр, теперь он приходил в натертых до блеска калошах, натянутых на валенки, в очищенном от соломы тулупе, и даже длинные космы, постоянно торчащие из-под лисьей шапки, теперь были уложены в тонкую косицу, нелепо выглядывающую из-под ворота.

За всю неделю она ни разу не почувствовала от него перегара и уже было успокоилась, перестали напрягать его ежедневные приходы и совместная уборка сарая. Через день она давала ему банку молока, еще раз – головку брынзы, свежей, только созревшей.

Рыжий брал угощения, молча кивал и уходил. Поэтому не видела смысла особо перед ним расшаркиваться и рассыпаться в благодарностях. Приходит, помогает, но и она в долгу не остается.

Разговоры не шли, самой не хотелось, а Петр, возможно, и не знал, с чего бы начать.

Серые унылые будни, хоть и впустили в себя новых героев и новые события, но легче от этого не стали. Как дамоклов меч все еще висела безызвестность об ее отпущенном сроке, и ужасно раздражала ситуация с нехваткой лекарств. Нужно было что-то решать.

К четвергу следующей недели бабке Фросе стало легче, и она объявила, что с завтрашнего дня встанет в строй, а именно – придет доить свою любимую Мурку. Рыжий остался не у дел. С вечера все топтался у порога, мял шапку, но так и ничего не сказал. Смешно, право слово. Не ребенок ведь, вроде. Ну ушел, и хорошо.

То, что баба Фрося оклемалась, развязывало руки. Можно идти и просить председателя дать машину для поездки в город, в больницу. Ей есть чем оплатить и дорогу, и работу шофера, и даже гостиницу за два номера, если вдруг придется заночевать.

На утро, дождавшись, когда рассветет, оделась поприличнее. Натянула свой пуховик, казавшийся теперь какой-то необычной вещью, будто из другой жизни. Примерила сапоги, но плюнула на красоту и надела валенки. Что форсить, если сугробы за ночь намело по колено? Приготовила речь, на случай, если придётся уговаривать.

Уговаривать не пришлось, как ни странно. Председатель согласился отвезти в любой день, и даже пообещал найти такого водителя, который будет готов в городе переночевать день-два. И платить за него не надо, все равно просьб от жителей накопилось – вон, целый список на два листа. Так что к утру понедельника Людмиле нужно быть готовой к поездке.

" Выезжает машина затемно, вставать рано, не проспи… "

Куда уж там, не проспать. Кажется, что от волнения за два дня и ни разу не сморило сном. Даже с успокоительным. Хряпнуть бы рюмку баб Фросиной самогонки, что она принесла якобы для растираний, но Люда боялась последствий. Как алкоголь подействует на ее сосуды? Что-то странное творилось с ней в последнее время. И мысли, и чувства – все перемешалось. Приезжала сюда умирать, а жизнь не торопится свести с ней счеты.