Текст книги "Фаустина"

Автор книги: Эрнест Уильям Хорнунг

– Потом мне рассказал Корбуччи, под дулом собственного пистолета. Он ведь ждал у окна, когда я возвращался, стоял против света и внимательно всматривался, но увидеть ничего не мог. Ну вот он и спросил: «Это Стефано?», и я прошептал: «Sí, signore»; тогда он спросил, прикончил ли он Arturo, и я опять ответил утвердительно. Тогда он, еще не понимая, кого прикончили, а кого нет, впустил меня.

– И ты прикончил его?

– Нет, для Корбуччи это было бы слишком легкое наказание. Я его связал так крепко, как еще никогда никого не связывал, засунул ему в рот кляп и оставил в комнате с закрытыми ставнями, а дом запер. Ставни в этом доме толщиной в шесть дюймов, а стены – почти шесть футов. Это было в субботу вечером, и графа не ждали раньше следующей субботы. Считалось, что он должен быть в Риме. Погибшую, конечно, найдут на следующий день, и я боялся, что из-за этого его тоже могут найти, пока он еще жив. Корбуччи и сам на это рассчитывал, потому что все время храбро угрожал мне. Ну и вид у него был! Клянусь, ты никогда ничего подобного не видел: глаза чуть не вылезли из орбит, огромные усы топорщатся в стороны, из-за головы торчит линейка, которой я затягивал узел. Без малейших колебаний я запер графа и пожелал ему, да и сейчас желаю, всех возможных мучений, которые только могут выпасть на долю проклятого Богом.

– Ну а потом?

– Ночь еще только начиналась, и всего в десяти милях были самые лучшие порты, где можно укрыться в бурю, сотни убежищ на выбор для таких бродяг, как я. Но я не хотел забираться дальше Генуи: мой итальянский мог меня выдать; и я выбрал корабль северогерманского филиала компании Ллойд и прекрасно себя чувствовал в одной из шлюпок, закрепленных над мостиком. Лучшее убежище и придумать трудно, Кролик, я прекрасно продержался на апельсинах, которые прихватил с собой.

– А в Генуе?

– А в Генуе я вспомнил о здравом смысле и больше о нем не забывал. Но там мне пришлось начать все сначала, с самого низа. Я спал на улицах. Побирался. Я все надеялся на лучшее, но ничего не получалось. А затем однажды в стекле витрины заметил старика с белой головой – у меня, конечно, были определенные планы на эту витрину. Я уставился на него, он уставился на меня, на нас были одинаковые лохмотья. Так вот до чего я дошел! Я сам себя не узнал, так кто же тогда сможет меня узнать? Я чувствовал, Лондон зовет меня, – и вот я здесь. Италия разбила мое сердце – там оно и осталось.

То беззаботный, как мальчишка, то немного кокетливый, даже в горький момент повествования, не давая больше воли тому чувству, которое испортило кульминацию его рассказа, Раффлс ждал – и я знал это, – что его последние слова будут оценены по достоинству. В том, что это будут не простые слова, я не сомневался. Даже если бы не трагедия его жизни в Италии, которой хватило бы на многие годы, если не на всю жизнь, я бы все равно это понял, да и сейчас не изменил своего мнения. Таким, каким он был тогда, его уже никто, кроме меня, не помнит: со следами тяжелых переживаний, с морщинами, избороздившими его лицо; и вам никогда не догадаться, отчего они вдруг стали исчезать, что их совсем разгладило. Причиной, которая должна была бы иметь совсем противоположный эффект, но которая на самом деле вернула ему былую молодость и уверенность, были звуки шарманки и пение, которые мы еще раз услышали прямо под нашими окнами:

 
Margarita de Parete,
     era a’ sarta d’ e’ signore;
     se pugneva sempe e ddete
     pe penzare a Salvatore!
 
 
Mar-ga-rí,
     e perzo a Salvatore!
Mar-ga-rí
     Ma l’ommo è cacciatore!
Mar-ga-rí,
     Nun ce aje соrpа tu!
Chello ch’è fatto, è fatto, un ne parlammo cchieù![10]10
Маргарита из Парете     была портнихой у синьора;     и часто колола себе палец,     чтобы не забывать о Спасителе!Мар-га-ри,     пусть бы она думала о Спасителе!Мар-га-ри,     но человек, ведь он всегда охотник!Мар-га-ри,     до плотских утех!Что было, то было – и не будем об этом! (искаж. итал.)

[Закрыть]
 

Я не мог оторвать взгляд от Раффлса. Морщины на его лице, вместо того чтобы стать резче, разгладились. Он вдруг помолодел, стал озорным, веселым, отчаянным, каким я помнил его в старые времена, в разгар какой-нибудь сумасшедшей выходки. Он поднял палец, подкрался к окну, заглянул за занавеску, как будто наш переулок был самим Скотленд-Ярдом, вернулся обратно, весь в возбуждении, ожидании.

– Я так и подумал, но сразу не мог поверить, что это за мной, – сказал он. – Поэтому я и попросил тебя посмотреть. Я сам не отваживаюсь разглядеть их как следует. Но если они за мной, вот это будет шутка!.. Насмешка судьбы!

– Ты имеешь в виду полицию? – спросил я.

– Какую полицию?! Кролик, ты что, так плохо знаешь полицию или меня, что можешь, глядя мне в лицо, задавать такой вопрос? Малыш, я для них умер, вычеркнут из списков – мертвее не бывает! Да если я сию минуту явлюсь в Скотленд-Ярд, чтобы сдаться в руки полиции, они вышвырнут меня за ворота, как обычного сумасшедшего, от которого нет никакого вреда. Нет, теперь я боюсь врага, я отчаянно боюсь врага, бывшего некогда моим другом, а в дорогой полиции я нисколько не сомневаюсь.

– Так кого же ты имеешь в виду?

– Каморру!

Я повторил это слово с другой интонацией. Не то чтобы я никогда не слышал об этом грозном и сильном тайном обществе, просто я не мог понять, почему Раффлс вдруг решил, что простые уличные певцы под шарманку принадлежат к этому обществу.

– Это была одна из угроз Корбуччи, – сказал он. – Он все время повторял, что, если я убью его, меня обязательно убьет каморра. И эта хитрая бестия, конечно, не сказал, что в любом случае наведет их на мой след!

– Но он, наверное, и сам член общества?

– Очевидно, судя по тому, как уверенно он тогда говорил.

– Но почему же, черт возьми, ты считаешь, что эти парни тоже оттуда? – спросил я, а пронзительный голос под окном в это время старательно выводил второй куплет.

– А я и не считаю. Я только предполагаю. Эта песня настолько типично неаполитанская, во всяком случае, я никогда раньше не слышал ее на улицах Лондона. И потом, что заставило их сюда вернуться?

Я в свою очередь выглянул за занавеску – и правда: стоявший во дворе парень с небритым подбородком и ослепительными зубами, распевая свои песни, все время наблюдал за нашими окнами, только за нашими.

– Ну? – Глаза Раффлса загорелись огнем. – Почему они вернулись к нам? По-моему, Кролик, это становится подозрительным, похоже, нам предстоит позабавиться.

– Зато мне так не кажется, – улыбнувшись, возразил я. – Как ты думаешь, сколько человек бросили им по пять шиллингов за несколько минут их дикого визга? Похоже, ты забыл, что именно ты сделал это час назад.

Конечно, Раффлс забыл! Его побледневшее лицо признало это. Внезапно он рассмеялся, в этот раз над самим собой.

– Кролик, – сказал он, – у тебя совсем нет воображения, а у меня его, оказывается, больше, чем надо! Конечно же, ты прав. Только мне жаль, что ты прав, я бы с большим удовольствием померился силами с одним или парочкой неаполитанцев. Видишь ли, я им все еще кое-что должен! Я еще не расквитался. И вряд ли сумею когда-нибудь полностью рассчитаться с ними на этом свете!

Лицо его снова стало жестким; морщины, следы прожитых лет, вернулись на свое место, и только в ледяном блеске глаз иногда можно было уловить искреннюю печаль.