Текст книги "Маленькие дикари (Издание 1923 г.)"

Автор книги: Эрнест Сетон-Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Эрнест Сетон-Томпсон
МАЛЕНЬКИЕ ДИКАРИ ИЛИ ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ДВА МАЛЬЧИКА ВЕЛИ В ЛЕСУ ЖИЗНЬ ИНДЕЙЦЕВ И ЧЕМУ ОНИ НАУЧИЛИСЬ

Изведав мучения жажды,

Я попробовал вырыть колодец,

Чтоб из него черпали другие.

Э. С. Т.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
Новое жилище

Яну минуло четырнадцать лет, и он стал длинноногим, худым, нескладным мальчиком. Он рос непомерно быстро, и доктор нашел, что ему следовало бы пожить годик в деревне.

Дело устроилось таким образом, что Ян должен был работать за стол и квартиру на ферме Вильяма Рафтена в Сенгере.

Сенгер принадлежал к недавним поселениям. Это можно было узнать по тому, что он граничил с непроходимой чащей девственного леса, где в изобилии водились олени. К этому лесу примыкали небольшие просеки. Далее шло поселение, в котором лес и просеки занимали приблизительно одинаковое пространство и оленей совсем не было. Под конец тянулись поля, где оставались лишь маленькие участки леса.

За тридцать лет перед тем в Сенгере поселились ирландские выходцы, большею частью крестьяне. Они принесли с собою старинную вражду, которая долго разделяла Ирландию на два непримиримых лагеря: католиков или «доганов» (никто решительно не знал, почему они так назывались); и протестантов или по другому наименованию «праттисонов». У католиков цвета были зеленый с белым, а у протестантов – оранжевый с голубым, в силу этого последним еще дано было прозвище «оранжевых».

Эти две партии раскололи общественный строй надвое в продольном направлении. Кроме того, существовало несколько поперечных слоев, которые, подобно геологическим пластам, проходили через оба вертикальные отрезка.

В те времена, т.-е. в начале девятнадцатого века, британское правительство охотно оказывало помощь избранникам, желавшим переселиться из Ирландии в Канаду. Помощь эта заключалась в том, что их бесплатно перевозили через океан. Многие лица, не попавшие в число избранников и располагавшие некоторыми средствами, присоединялись к ним и уплачивали за проезд по обыкновенному тарифу пятнадцать долларов. Окружающие не усматривали между ними того различия, которое они установили сами. Уплатившие за дорогу были «пассажирами» и считали себя несравненно выше тех, которые ехали на казенный счет и назывались «эмигрантами». Среди жителей Сенгера это различие никогда не забывалось.

Существовали, однако, еще две другие ступени общественной лестницы. Каждый мужчина, каждый подросток в Сенгере умел владеть топором. Ходячее выражение «молодец» имело здесь двоякий смысл. В применении к какому-нибудь поселенцу, который принимал участие в обычных субботних состязаниях ирландцев в ближайшем городке, оно означало, что тот ловко владеет кулаками. В применении к домашней жизни и работам на ферме оно означало, что поселенец искусный плотник. Человек не удовлетворявший этому условию, пользовался презрением.

Поселенцы строили себе бревенчатые хижины и потому очень ценили хороших плотников. У них существовало два рода домов: одни с выступающими на углах перекрестными балками, другие с заделанными углами. В Сенгере считалось унизительным жить в доме с выступающими балками. Такие жильцы считались подонками общества, и те, которые могли выстроить себе более совершенные жилища, смотрели на них свысока. Еще одна группа выделилась, когда появилась кирпичные постройки, и более зажиточные поселенцы поспешили обзавестись хорошенькими кирпичными домиками.

К удивлению всех, некий Филь О'Лири, бедный многосемейный доган, сразу перескочил от самой плохонькой бревенчатой хижины к кирпичному дому. Представительницы местного высшего общества были не мало смущены этим социальным переворотом, так как теперь девять толстых дочерей О'Лири желали занять место на-ряду с ними. Многие поселенцы, всего каких-нибудь пять лет назад построившие себе кирпичные дома, признали О'Лири выскочкой и долго отказывались вести с ним знакомство.

Вильям Рафтен, как самый состоятельный человек в общине, первый завел себе красный кирпичный дом. Его непримиримый враг Чарльз Бойль, подстрекаемый женою, тотчас же последовал его примеру. Впрочем, Бойль обошелся без каменщиков и клал кирпичи сам с помощью своих семнадцати сыновей. Эти два человека, хотя оба «оранжевые», были злейшими врагами, а их жены соперничали из-за положения в обществе. Рафтен был влиятельнее и богаче. Зато Бойль, отец которого приехал на свой счет, знал всю подноготную о родителях Рафтена и при всяком удобном случае старался его уязвить:

– Нечего разговаривать, выскочка. Все знают, что ты эмигрант!

Это было единственным темным пятном на прошлой жизни Рафтена. Что и говорить – отец его воспользовался бесплатным проездом. Правда, Бойль получил бесплатно участок земли, но это не принималось в расчет. Старый Бойль все-таки был «пассажиром», а старый Рафтен – «эмигрантом».

Такова была новая община, в которую вступил Ян. Слова «доган» и «праттисон», «зеленый» и «оранжевый» к тому времени уже часто повторялись в ней, знаменуя собою вражду.

Мистер и миссис Рафтен встретили Яна на станции. Они все вместе поужинали в трактире, а затем поехали домой. На ферме Яна ввели в большую кухню, которая служила также столовой и гостиной. За печкой сидел высокий, неуклюжий мальчик с рыжими волосами и темными косыми глазками. М-сис Рафтен сказала:

– Иди сюда, Сам. Поздоровайся с Яном!

Сам робко вышел вперед, вяло пожал Яну руку и сказал тягучим голосом:

– Здра-а-а-сте!

Затем он опять спрятался за печку и с унылым видом принялся наблюдать за Яном. М-р и м-сис Рафтен занялись своими делами, и Ян почувствовал себя одиноким и несчастным. Ему очень тяжело было расстаться со школой и променять ее на ферму. Он угрюмо покорился воле отца, но под конец даже рад был уехать из города в деревню. Ведь это всего на год, зато ему предстоит не мало удовольствия! Не будет воскресных занятий законом божиим, не будет хождения в церковь, а жизнь на лоне природы, среди полей и лесов, несомненно, представит много интересного! Теперь, очутившись на месте, Ян чувствовал всю глубину одиночества, и первый вечер прошел для него совсем печально. Он не мог ни на что пожаловаться, но ему казалось, что черное облако отчаяния заволокло для него все, что было светлого в мире. Губы его судорожно подергивались, и он усиленно моргал, чтобы сдержать слезы, готовые брызнуть из глаз. В это время возвратилась в комнату м-сис Рафтен. Она сразу увидела в чем дело.

– Он тоскует по своим, – сказала она мужу. – Завтра все это пройдет.

Она взяла Яна за руку и отвела его наверх в спальню. Минут через двадцать она пришла посмотреть как он улегся. Она поправила ему одеяло и затем нагнулась, чтобы поцеловать его. У Яна лицо было мокро от слез. М-сис Рафтен обняла его и ласково сказала:

– Ничего! Увидишь, что завтра мы будем себя чувствовать отлично!

Затем она благоразумно оставила его одного.

Откуда явилось ощущение несчастия и ужаса и куда оно девалось? Ян не знал; но, как бы то ни было, на следующее утро он уже стал интересоваться своим новым мирком.

У Вильяма Рафтена было несколько ферм, на заложенных и содержавшихся в большом порядке. Каждый год он все увеличивал свои владения. Он был человек дельный, способный, даже талантливый. Соседи по большей части ненавидели его, потому что он им казался слишком умным и быстро богател. Он проявлял суровое отношение к миру и нежное – к своей семье. Ему самому пришлось пройти тяжелую жизненную школу. Начал он с ничего. Удары судьбы закалили его, но близкие люди знали, что под грубой оболочкой у него по-прежнему бьется горячее ирландское сердце. Манеры его даже дома были резкие и повелительные. Он не повторял дважды своих приказаний, и нельзя было их не исполнить. Только с детьми, пока они были маленькими, и с женою он был нежен. Те, которые видели его холодным и расчетливым, умеющим обойти даже маклеров на хлебном рынке, едва ли поверили бы, что через час он будет играть в лошадки со своей дочуркой и весело шутить с женою.

Рафтен не получил почти никакого образования, даже плохо умел читать и потому особенно ценил «книжных людей». Он решил дать своим детям «все, что в этом смысле можно достать за деньги», имея в виду, вероятно, чтобы они научились бегло читать. Сам он читал лишь по воскресеньям, с трудом разбирая по складам главные рубрики еженедельного журнала. «Главными» у него считались рубрики: хлебная биржа и спорт. Он сам был известен, как хороший боксер и любил читать подробные отчеты о последних состязаниях.

Хотя с людьми Рафтен обращался сурово и подчас даже грубо, но не переносил, чтобы кто-нибудь обижал животных.

– Люди кричат, если их бьют, а бессловесная скотина не может за себя постоять.

Рафтен единственный из всех окрестных фермеров не продавал и не отправлял на живодерню старых лошадей.

– Она, бедная, всю жизнь работала верой и правдой и заслужила, чтобы ее кормили до конца дней.

Дункан, Джерри и другие лошади подолгу жили у него «на покое», одна даже – лет десять.

Не раз Рафтен награждал тумаками соседей за дурное обращение с лошадьми, но однажды за свое вмешательство поплатился сам, так как напал на знаменитого силача. Впрочем, это нисколько не повлияло на него. Он продолжал, как и прежде, по-своему вступаться за бессловесных животных.

У соседей мальчикам предоставлялся доход с телячьих шкур. Коровье молоко шло в дело, а телята ценились очень низко, поэтому их убивали, когда они еще не могли кормиться сами. Убивали телят мальчики, и даже очень охотно, так как шкуры получали в свою пользу. За каждую свежую шкуру им платили на кожевенном заводе по пятьдесят центов, а за сухую – по двадцать пять. Рафтен никогда не позволял своему сыну убивать телят.

– Я не могу поднять руки на невинного теленка и не хочу, чтобы мой сын это делал.

Таким образом Сам лишен был заработка, которым пользовались его сверстники.

М-сис Рафтен была хорошая женщина, отличная хозяйка, любившая свой дом и семью, преданная и незаменимая помощница мужу. Ее огорчало только, что Вильям иногда бывал «немножко строг» с мальчиками. У них была многочисленная семья, но почти все дети поумерли. В живых остались лишь пятнадцатилетний Сам и трехлетняя Минни.

Обязанности Яна были сразу же определены. На его попечение отдавались куры и половина свиней. Кроме того, он должен был помогать Саму в некоторых работах.

Дела было достаточно, и все нужно было исполнять, согласно указаниям. Впрочем, почти каждый день оставалось время и для других занятий, которые Яну приходились более по вкусу. Рафтен требовал, чтобы мальчики добросовестно исполняли положенную работу, но в часы досуга предоставлял им полную свободу. Яна смущала его резкость и сила. Рафтен обыкновенно не высказывался, пока не составлял себе окончательного мнения, но зато уж высказывался «напрямик», и Ян все еще не знал, доволен ли он его работой.

II
Сам

Юный Рафтен оказался симпатичнее, чем можно было думать с первого раза. Своей медлительной речью он производил впечатление дурачка, чего на самом деле не было.

После того, как м-р Рафтен в общих чертах показал Яну свой дом, Сам вызвался более подробно все ему объяснить.

– Вот га-а-а-сти-и-ная, – сказал он, отпирая какое-то темное помещение и отыскивая наощупь закрытое ставнями окно.

В Сенгерских фермах гостиная не просто комната, а совсем особенное учреждение. Всю неделю она стоит запертая, за исключением того, если в гости приедет кто-либо из почетных гостей. Так было и в доме Рафтена. Мебель гостиной составляли: шесть крашеных стульев (по пятидесяти центов штука), две качалки (1 доллар 49 центов), мелодеон (тридцать две меры пшеницы, – комиссионер запросил сначала сорок), доморощенный шкап из ящика от мелодеона, ковер, для которого пряжа была сделана дома, а выткан был в обмен на шерсть, и круглый лакированный (!) стол (9 долларов наличными, по каталогу 11 долларов). На круглом столе лежал альбом видов. Библия и несколько больших книг для общего пользования. Раз в неделю с них сметали пыль, но не сдвигали их с места. Только через несколько лет замечено было, что они вдавились в мягкий лак стола.

В комнате был затхлый воздух, так как она никогда не проветривалась, кроме воскресений и визитов священника, которые, в сущности, являлись сверхурочными воскресеньями. Оба маленьких окошечка всегда были закрыты зелеными ставнями и бумажными занавесками. Это было нечто совершенно обособленное от остального дома.

Однако в гостиной находилась одна любопытная вещь, которая сразу сблизила Сама и Яна – именно коллекция птичьих яиц. Они лежали в старой коробке со стеклом, до половины наполненной отрубями. Ни одно из них не имело ярлыка и даже не было прочищено как следует. Коллекционер отказался бы от них с первого взгляда. Но тут произошло нечто удивительное, как будто два американца, переодетые один китайцем, другой – негром, случайно встретились в Гренландии и вдруг один сделал знак тайного братства, к которому они оба принадлежали.

– Ты собираешь яйца? – спросил Ян с пробудившимся интересом и сочувствием.

– Ну да, – ответил Сам. – У меня было бы уж вдвое больше, но папа говорит, что их не надо трогать, потому что птицы приносят пользу ферме.

– А ты знаешь их названия?

– Еще бы. Я знаю всех или почти всех птиц в околотке, – сказал Сам.

– Хотелось бы и мне знать. Можно мне достать тут яиц, чтобы повезти домой?

– Нет. Папа сказал, что если я больше не буду собирать яиц, то он позволит мне взять его большое индейское ружье, чтобы стрелять кроликов.

– Разве у вас водятся кролики?

– Конечно. Прошлую зиму я убил троих.

– Ах, я думал теперь, – заметил Ян с видимым разочарованием.

– Теперь их труднее найти, но можно попытаться. Когда-нибудь, когда вся работа будет сделана, я попрошу у папы ружье.

«Когда вся работа будет сделана» – это было любимое выражение Рафтенов, чтобы отложить какой-нибудь план в долгий ящик; это звучало внушительно и в то же время неопределенно.

Сам открыл нижнюю дверцу шкапа и достал оттуда несколько каменных наконечников для стрел, найденных на пашне, клык бобра еще из первых времен поселения и плохо набитое чучело совы. Ян так и вспыхнул при виде этих сокровищ. Он мог только простонать:

– О-о!

Сам был доволен, что семейные сокровища произвели на Яна такое впечатление, и пояснил:

– Папа застрелил эту сову на гумне, а батрак набил чучело.

Мальчики сразу подружились. Весь день за работой они поверяли друг другу задушевные мысли. Это их так сблизило, что после ужина Сам сказал:

– Знаешь, Ян, я тебе что-то покажу, но ты обещай мне никому не говорить об этом.

Разумеется, Ян дал клятвенное обещание.

– Пойдем на гумно, – предложил Сам.

Дойдя до половины дороги, он сказал:

– Я сделаю вид, что возвращаюсь назад, а ты обойди кругом, и мы встретимся под ранетом в саду.

Когда они встретились под большой раскидистой яблоней, он прищурил один глаз и таинственно шепнул:

– Следуй за мною.

Они прошли на другой конец сада к старому бревенчатому дому, в котором Рафтены жили до того, как построили себе кирпичный. Теперь там складывались инструменты. Сам приставил лестницу к чердаку. Это было прямо восхитительно! В отдаленном углу чердака, под маленьким оконцем, он опять предупредил, что надо хранить тайну. Ян еще раз поклялся, и Сам, порывшись в каком-то старом ящике, вытащил лук и стрелы, заржавленный проволочный капкан, старый кухонный нож, несколько крючков для удочек, кремень и огниво, полную коробочку спичек и грязные, жирные куски чего-то, что он назвал сушеным мясом.

– Видишь, – объяснял он, – я всегда хотел быть охотником, а папа хочет сделать из меня дантиста. Папа говорит, что охотою денег не заработаешь. А ему раз пришлось обратиться к дантисту, и он должен был заплатить четыре доллара, хотя там работы было меньше, чем на полдня. Вот папа и надумал, чтобы я тоже сделался дантистом, а я все-таки хочу быть охотником. Однажды папа высек меня и Буда (Буд – это мой брат, который умер в прошлом году. Мама тебе скажет, что он был настоящим ангелочком, но я всегда считал его гадким, и в школе он был хуже всех). Ну, так папа пребольно высек нас за то, что мы не накормили свиней. Тогда Буд заявил (и я сначала тоже к нему присоединился), что он уйдет к индейцам. Я-то собственно решил уйти, если меня высекут еще раз, и мы стали приготовляться. Буд хотел прихватить папино ружье, а я на это не согласился. Правда, я очень кипятился, а Буд еще больше, но я скоро остыл и стал его уговаривать: «Знаешь, Буд, ведь нужно с месяц итти на запад; и вдруг индейцы нас не возьмут к себе, а вздумают скальпировать? Ведь это будет плохая история. Да и папа, в сущности, вовсе не злой. Мы, действительно, заморили свиней голодом так, что одна даже издохла». Я и сейчас думаю, что мы заслужили порку. Конечно, глупо было бы удрать, хотя мне все еще хочется сделаться охотником. Буд зимою умер. Ты заметил самую большую табличку на стене? Это его табличка. На-днях я видел, как мама плакала, глядя на нее. Папа говорит, что пошлет меня в школу, чтобы я был дантистом или адвокатом. Адвокаты тоже зарабатывают уйму денег. Папа раз судился и знает.

Ян нашел единомышленника и также открыл ему свое сердце. Он рассказал о том, как дома своими руками построил себе лесную хижину, о которой никто не знал, и как любил ее и как ему было горько, когда какие-то прохожие бродяги ее развалили. Прежнее увлечение лесной жизнью вернулось к нему с новой силой, и он горел энергией и предприимчивостью. Он понимал, что Сам имеет над ним два преимущества: искусно владеет инструментами и здраво рассуждает. Вспоминая свою милую долину, Ян сказал:

– Давай, построим себе хижину и лесу у речки. Твой отец не рассердится?

– Если мы будем исправно работать, то не рассердится.

III
Вигвам

Надо было приступить к делу на следующей же день. Окончив урочную работу, мальчики пошли в лес выбирать подходящее местечко.

Речка протекала по долине, а затем, пересекая живую изгородь, входила в лес. На опушке лес был редкий, но дальше, на болоте, росла густая чаща кедров. Тут уж не было никакой тропинки, но Сам говорил, что за кедрами есть хорошенькое возвышенное место. Оно очень подходило для бивуака. Внизу протекал ручей, с одной стороны тянулся лиственный лес, а с другой – кедровая роща. Ян был в восторге. Сам тоже чувствовал подъем духа и, захватив с собою топор, готов был сейчас же взяться за постройку. Но Ян целое утро размышлял и теперь сказал:

– Сам, мы не должны быть белымиохотниками. Они не такие искусные. Мы будем индейцами.

– Неправда, – ответил Сам. – Папа говорит, что белый все может сделать лучше индейца.

– Что ты! – горячо воскликнул Ян. – Белый охотник не найдет следа ноги в мокассине на гранитной скале. Белый охотник не может жить в лесу и справить все, что понадобится, одним лишь ножом. А разве белый охотник умеет стрелять из лука и ловить зверей силками? И еще не один белый охотник не сделал челнока из березовой коры.

Затем, переменив тон, Ян продолжал:

– Мы ведь хотим стать самыми лучшими охотниками, чтобы приготовиться к жизни на западе. Давай же, будем жить и все делать, как индейцы.

Это, во всяком случае, было заманчиво, и Сам согласился «попробовать».

Тогда Ян напомнил:

– Индейцы живут не в хижинах, а в шатрах. Отчего-бы нам не сделать шатер?

– Ладно, – ответил Сам, который знал индейские шатры по рисункам и не нуждался в описании. – Но из чего же мы его сделаем?

Ян радовался, что настала его очередь руководить.

– В долинах индейцы обыкновенно делают шатры из шкур, а в лесах – из березовой коры.

– Ну, я думаю, что здесь ни шкур, ни березовой коры не найдется даже настолько, чтобы сделать шатер для белки, в котором она могла бы сидеть и грызть орешки.

– Мы можем взять кору вяза.

– Это не хитро добыть, – ответил Сам. – В прошлом году мы срубили много вязов, и теперь с них легко снять кору. Но давай, раньше составим план.

Предложение было хорошее. Ян, вероятно, не додумался бы до него. Он стал бы раньше сносить материал, а уж потом составил бы план. Но Сам был приучен к систематичной работе.

Ян на гладком бревне набросал по памяти контур индейского шатра.

– Кажется, он имеет такую форму. Шесты немого выступают, здесь отверстие для дыма, а там – дверь.

– Да ты, кажись, его тоже никогда не видал, – с бесцеремонной прямотою заметил Сам. – Ну, все равно, попробуем. Какая будет вышина?

Решили, что достаточно будет сделать шатер, имеющий восемь футов высоты и столько же в поперечнике. Моментально вырублены были четыре десятифутовых шеста; по мере того, как Сам их вырубал, Ян сносил их на полянку около ручья.

– А чем же мы их свяжем? – спросил Ян.

– Веревкой?

– Нет, мы должны достать что-нибудь в лесу. Настоящей веревкой нельзя.

– Я придумал, – сказал Сам. – Когда папа ставил двойную изгородь, то каждую пару кольев связывал наверху ивовыми прутьями.

– Идет, – ответил Ян.

Через несколько минут они уж принялись скреплять колья гибкими ивовыми прутьями, но дело что-то не ладилось. Нужно было очень туго стягивать прутья, иначе они распадались, как только отнять руку. Под конец мальчики убедились, что этот материал не подходящий. Вдруг они услышали за собой легкий шорох. Оглянувшись, они увидели Вильяма Рафтена, который стоял, заложив руки за спину, в такой позе, словно уж давно наблюдал за ними.

Мальчики опешили. Рафтен имел свойство вырастать, словно из-под земли, там, где что-нибудь затевалось. Если затея была ему не по душе, то он не стеснялся в нескольких насмешливых словах выразить свое неодобрение. Мальчики не знали, как он отнесется к их выдумке, и с тревогой поглядывали на него. Если б они урывали время от работы, то Рафтен, несомненно, разгневался бы и отослал их домой, но эти часы им полагались для игр. Окинув их испытующим взором, Рафтен сказал с расстановкой:

– Эй, мальчики!

Сам почувствовал некоторое облегчение. Если б отец рассердился, то сказал бы «мальчишки».

– Зачем вы даром тратите время (у Яна сердце упало), зачем вы даром тратите время и вяжете эту штуку ивовыми прутьями? Они не могут держать. Лучше бы вы принесли веревку из дому.

Мальчики вздохнули свободнее, хотя все еще опасались, что за этим приветливым вступлением последует выговор. Сам молчал. Ответ держал Ян:

– Нам запрещено употреблять то, чего индейцы не могут доставать в лесу.

– Кто ж вам запрещает?

– Правила.

– Ага! – сказал Вильям, которого это, видимо, забавляло. – Понимаю! Пойдемте со мной!

Он углубился в лес, посматривая направо и налево, и, наконец, остановился перед каким-то малорослым кустарником.

– Ты знаешь, что это, Ян?

– Нет.

– А ну-ка, сломай веточку!

Ян попробовал. Древесина оказалась довольно хрупкой, но кора, тонкая, гибкая и мягкая, была крепка, как кожа, и он не мог разорвать даже узкой полоски.

– Это кожевенное дерево, – сказал Рафтен. – Индейцы всегда его употребляют, и мы тоже употребляли его, когда только поселились здесь.

Вместо ожидаемого нагоняя, мальчики получили помощь. Все объяснялось тем, что это были «часы игр». Рафтен ушел и на прощанье сказал:

– Через полтора часа надо кормить свиней.

– Видишь, папа добрый, когда не забывают работы, – покровительственным тоном сказал Сам. – Странно, как я не вспомнил про кожевенное дерево. Я часто слышал, что у нас в старину, когда веревок было мало, его употребляли, чтоб завязывать мешки, а индейцы еще связывали им пленников. Это как раз то, что нам нужно.

Мальчики связали свои четыре шеста, затем подняли их и раздвинули у основания, чтоб получить остов типи, или, точнее, вигвама, так как шатер предполагалось сделать из коры.

Кожевенное дерево.

После некоторого совещания они выбрали длинный, гибкий ивовый прут, толщиною в дюйм, и, согнув его, как обруч, привязали кожевенным деревом к каждому шесту на высоте четырех футов от земли. Затем они вырезали четыре коротких шеста и верхними концами прикрепили их к ивовому обручу. Теперь остов был готов. Нужно было только наложить на него полосы коры. Мальчики отправились на то место, где лежали срубленные вязы, и Сам принялся за дело. Он ловко прорезал кору во всю длину одного из стволов. Затем, при помощи нескольких деревянных клиньев, они краем топора отделили всю кору; получился большой свиток, имевший восемь футов длины и четыре фута в поперечнике. Они радовались, как много коры дал им один ствол.

С трех стволов они получили три большие полосы коры и еще несколько кусков различной величины. Большими полосами мальчики накрыли остов. Для верхушки они были слишком широки, но зато внизу не сходились. Можно было бы вставить клинья из мелких кусков, если б удалось как-нибудь их притачать. Сам предложил прибить их к шестам, но Ян пришел в ужас при одной мысли о гвоздях.

– У индейцев гвоздей не бывает.

– А что ж они употребляют? – спросил Сам.

– Ремни и… и… может быть, деревянные колышки. Я не знаю, но мне кажется, что и мы можем обойтись колышками.

– У нас шесты из твердого дерева, – возразил практичный Сам. – Можно вогнать дубовые колышки в сосну, но, чтоб вогнать колышек в твердое дерево, нужно раньше просверлить отверстие. Не принести ли мне бурав?

– Нет, Сам. Еще недостает нанять мастера! Это будет совсем не по-индейски. Давай играть, как следует. Мы что-нибудь да придумаем. Нельзя ли и кору привязать кожевенным деревом?

Сам вырубил своим топором остроконечный дубовый клин, которым Ян просверлил дырочки в каждом отдельном куске коры; затем он кое-как сшил эти куски, пока вигвам не был совершенно накрыт. Однако, войдя в средину, мальчики, к своему огорчению, увидели, что в нем масса дырок: кора расщепилась во многих местах. Мальчики законопатили самые большие дырки, но всех починить не было никакой возможности. Затем они стали приготовляться к великой, священной церемонии: им предстояло зажечь огонь в середине вигвама. Они принесли охапку хвороста. Ян вытащил из кармана спички.

– Это, кажется, из по-индейски, – сказал Сам. – Не думаю, чтоб у индейцев были спички.

– Конечно, спичек у них не бывает, – сконфуженно признался Ян. – Но у меня нет кремня и огнива, и я не знаю, как сделать деревянные палочки для трения. Поэтому нам надо зажечь спичку, если мы хотим иметь огонь.

– Разумеется, хотим, – ответил Сам. – Да мне-то все равно. Зажигай свою серную спичку. Бивуак без огня все равно, что прошлогоднее гнездо или дом без крыши.

Ян чиркнул спичкой и бросил ее на хворост; она потухла. Он зажег другую, но опять безуспешно. Сам заметил:

– Кажется, ты вовсе не умеешь зажечь костер. Дай, я тебе покажу. Пусть белый охотник тоже чему-нибудь поучит индейца, – добавил он со смехом.

Сам взял топор и вырубил несколько палочек из сухих сосновых корней. Затем он ножом расщепил их по концам на длинные кудрявые стружки.

– О, я видел на картинке, как индеец делает такие палочки. Они называются «молитвенными», – сказал Ян.

– Эти молитвенные палочки отлично загораются, – ответил Сам.

Он зажег спичку, и через минуту посреди вигвама пылал яркий огонь.

Молитвенные палочки.

– Старая бабушка Невиль все знает про лес, а Кривой Джимми перекладывает в стихи то, что она скажет. Когда нужно развести в лесу костер, она говорит:

 
Возьми коры березовой совсем сухой,
С деревьев наломай увядших веток,
Подбрось сучков сосны, чтоб закипел таган,
И будет у тебя огонь, как дома в печке.
 

– Кто эта бабушка Невиль?

– Знахарка. Она живет за излучиной реки.

– Послушай, у нее есть внучка Бидди? – спросил Ян, внезапно припоминая, что у его матери была служанка родом из Сенгера.

– Есть, есть. Бидди пьет, как рыба, и болтает, как сорока, о том времени, когда она жила в городе. С каждой почтой она получает письма, в которых ее зовут назад.

– Теперь горит хорошо, – сказал Ян, усаживаясь на куче еловых веток в вигваме.

– Как будто бы, – ответил Сам, сидевший с другой стороны. – Но знаешь, Ян, не подбрасывай больше топлива. Здесь очень жарко, и, кажется, что-то не ладно с дымовой трубой. Уж не засорилась ли она?

Огонь горел, а вигвам наполнялся дымом. Сначала дым понемногу выходил в верхнее отверстие, но потом, очевидно, решил, что это ошибка, и отказался пользоваться трубою. Он пробивался в трещины коры и клубом валил через дверь; но больше всего ему понравилось внутри вигвама, и через несколько минут он выкурил оттуда обоих мальчиков. Из глаз у них струились слезы, и они совсем приуныли.

Вигвам оказался неудачным.

– Мне кажется, – сказал Сам, – что мы как будто перепутали отверстия. Дверь надо было устроить наверху, так как дым только через нее и соглашается выходить.

– У индейцев труба работает, – заметал Ян, – и белый охотник должен знать, как это делается.

– А индеец и подавно, – возразил Сам. – Может быть, нужно закрыть дверь, чтобы дым поднимался кверху?

Они попробовали закрыть дверь. Часть дыма, действительно вышла, но только уж после того, как мальчики вторично вынуждены были выбраться из вигвама.

– Можно подумать, что дым выходит из щелей и входит назад через трубу, – сказал Сам.

Мальчики были очень огорчены. Они мечтали о том, чтобы сидеть у огня в собственном вигваме, но из-за едкого дыма это было совершенно невозможно. Мечта их рушилась, и Сам предложил:

– Не построить ли лучше хижину?

– Нет, – ответил Ян со своим обычным упрямством. – Это можно как-нибудь исправить. Ведь у индейцев вигвамы не дымят. Мы должны добиться своего.

Однако все их усилия были тщетны. Вигвам оказался неудачным. Огня в нем нельзя было зажигать. К тому же он был очень мал и неудобен. Ветер задувал через сотни щелей, которые все расширялись по мере того, как кора высыхала и трескалась.

Однажды их в лесу захватил ливень. Они рады были спрятаться в своем неуютном шалаше, но дождь лил потоками через дымовое отверстие и через дырявые стены, так что достаточной защиты они себе не нашли.

– Мне кажется, что тут еще мокрее, чем на дворе, – сказал Сам, пускаясь бегом домой.

Вечером разразилась гроза, а на следующий день мальчики нашли на месте вигвама только груду развалин.

Через некоторое время Рафтен однажды за столом пресерьезно спросил:

– Мальчики, что же ваша постройка? Готов вигвам?

– Он не удался, – ответил Сам. – Совсем развалился.

– Отчего?

– Не знаю. И дымил он страшно. Нельзя было в нем сидеть.

– Вероятно, что нибудь не так сделали, – сказал Рафтен.

Затем с живейшим интересом, который показывал, как охотно он присоединился бы к мальчикам, если бы это было лет сорок назад, он спросил:

– Отчего же вы не сделаете настоящей типи?

– Мы не знаем как, и материала нет.

– Вы все время старались и не отлынивали от работы. Можете за это взять себе старую покрышку от фургона. Двоюродный брат Берти научил бы вас, как сделать типи, если б был здесь. Может быть, Калеб Кларк научит, – сказал Рафтен, выразительно подмигивая. – Спросите у него.