Текст книги "Райский сад"

Автор книги: Эрнест Миллер Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава вторая

Он встал, оглядел пляж, заткнул пробкой бутылочку с маслом, убрал ее в боковой карман рюкзака и пошел к морю, чувствуя, как с каждым шагом песок становится прохладнее. Он оглянулся на женщину, оставшуюся на покатом берегу. Она лежала на спине, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела, а за ней, выше по склону, громоздился брезентовый рюкзак и виднелись первые островки прибрежной травы. «Ей не следует так долго лежать на солнце», – подумал он. Потом подошел к морю, бросился плашмя в прозрачную холодную воду, вынырнул и поплыл на спине, глядя поверх равномерно бьющих по воде ног на удаляющийся берег.

Перевернувшись в воде, он нырнул до самого дна и дотронулся рукой до шершавого песка и жестких гребней песчаных борозд, вынырнул и медленно и равномерно поплыл кролем к берегу, стараясь выдерживать темп. Подойдя к женщине, он увидел, что она спит. Он пошарил рукой в рюкзаке, нашел часы и заметил время, когда ее нужно разбудить. Они прихватили с собой бутылку холодного белого вина, завернув ее в газету, и полотенца. Он откупорил бутылку, не вынимая ее из этого неуклюжего свертка, и сделал освежающий глоток. Потом сел на песок рядом с Кэтрин и стал смотреть на женщину и на море.

«Море всегда холоднее, чем кажется», – подумал он. По-настоящему, если не считать мелей, вода в море прогревалась только к середине лета. На этом пляже берег обрывался неожиданно, и вода была обжигающе холодной, пока тело не согревалось от движений. Он смотрел на море и на высокие облака и заметил, как далеко к западу ушли на промысел рыбацкие суденышки. Потом он снова посмотрел на женщину. Песок уже достаточно просох, и там, где он ступал, ветер осторожно поднимал песчинки в воздух.

Ночью он проснулся, ощутив прикосновение ее рук. Светила луна, и жена снова была во власти черной магии превращения, и, когда она заговорила с ним, он не сказал «нет», и на этот раз болезненное ощущение пронизало его тело, а когда все закончилось, они лежали в изнеможении, и только жена, содрогаясь всем телом, прошептала:

– Вот теперь мы согрешили. Теперь мы по-настоящему согрешили.

«Да, – подумал он, – теперь мы по-настоящему согрешили». Потом, когда она неожиданно уснула, словно уставшая маленькая девочка, и лежала подле него на боку и лунный свет падал на ее чудесную, непривычно подстриженную головку, он наклонился к ней и негромко произнес:

– Я с тобой. Не важно, что ты там еще надумала, я с тобой, и я люблю тебя.

Утром он очень хотел есть, но ждал, пока она проснется. Наконец он поцеловал ее, и она открыла глаза, улыбнулась, встала, сонная, умылась в большом тазу, села, опустив плечи, перед зеркалом, причесалась и хмуро взглянула на себя, а потом улыбнулась, коснулась кончиками пальцев щек и, надев полосатую блузу, поцеловала его. Она встала, касаясь грудью груди Дэвида, и сказала:

– Не бойся, Дэвид. Я снова твоя послушная девочка.

Но ему было чего опасаться. «Что будет дальше, – подумал он, – если уже теперь так быстро их охватило безрассудство? Что только не сгорит в таком костре? Мы были счастливы, уверен, она тоже. Впрочем, как знать? Да и не тебе судить об этом, коль скоро ты поддался ее капризу. Кто ты, чтобы мешать ей? Тебе повезло с женой, плохо лишь то, после чего остается горький осадок, а его нет. Во всяком случае, вино все лечит, только вот что ты будешь делать, когда уже и вино не поможет?»

Он достал из рюкзака бутылочку с маслом и слегка смазал ее подбородок, щеки и нос, потом нашел в рюкзаке голубой выцветший носовой платок с рисунком и прикрыл ей грудь.

– Пора просыпаться? – спросила она. – Я вижу такой чудесный сон.

– Досмотри, – сказал он.

– Спасибо.

Через несколько минут она глубоко вздохнула, тряхнула головой и села.

– Пойдем купаться, – сказала она.

Они вошли в воду вместе и заплыли далеко, веселясь и играя под водой, как дельфины. Вернувшись на берег, они растерли друг друга полотенцами, он протянул ей завернутую в газету все еще холодную бутылку вина, они сделали по глотку и рассмеялись.

– Хорошо просто пить, чтобы утолить жажду, – сказала она. – Ты действительно не против стать моим братом?

– Нет.

Он еще раз смазал маслом ее лоб, нос, щеки, подбородок и за ушами.

– Я хочу, чтобы загорело все лицо.

– Ты и так очень темный, братишка, – сказал он. – Даже не представляешь, какой ты темный.

– Хорошо, – сказала она. – Но я хочу быть еще темнее.

Они лежали на пляже на твердом, высохшем, но еще сохранившем после прилива прохладу песке. Молодой человек налил немного масла на ладонь, растер его по бедрам женщины, и, когда масло впиталось, кожа ее стала теплого цвета. Он растер маслом живот и грудь, и женщина сонно сказала:

– Так мы мало похожи на братьев. Да?

– Нет.

– Я очень стараюсь быть хорошей девочкой, – сказала она. – Нет, правда, милый, днем тебе нечего опасаться. Днем мы не позволим себе ничего из того, что бывает ночью.

В гостинице, пока она расписывалась за пухлую бандероль, куда вложили еще и письма из банка в Париже, почтальон потягивал вино. Он же принес и три письма, переадресованные банком для Дэвида. Это была первая почта с тех пор, как они сообщили в Париж адрес этой гостиницы для пересылки писем. Молодой человек дал почтальону пять франков и предложил выпить с ним еще стаканчик у обитой цинком стойки бара. Женщина сняла с доски ключ и сказала:

– Я приведу себя в порядок и буду ждать тебя в кафе.

Допив свой стакан, он попрощался с почтальоном и пошел вдоль канала в сторону кафе. Приятно было посидеть в прохладе после того, как он шел с дальнего пляжа под палящим солнцем, да еще с непокрытой головой. Он заказал вермут с содовой, достал перочинный нож и вскрыл конверты. Все три письма были от издательства, и два из них были набиты вырезками из газет и гранками рекламных объявлений. Он посмотрел вырезки и стал читать длинное письмо. Оно было обнадеживающим и сдержанно-оптимистичным. Слишком рано было говорить, как разойдется книга, но, похоже, дела шли неплохо. Большинство рецензий были отличными. Конечно, попадались и плохие. Но этого следовало ожидать. В рецензиях были подчеркнуты фразы, которые издательство собиралось использовать в дальнейшей рекламе. Издатель сожалел, что не может сообщить большего о перспективах книги, потому что опасался прогнозов. Предсказывать – плохая примета. Главное, что критики встретили книгу как нельзя лучше. Рецензии и вправду превзошли все ожидания. Впрочем, он сам может прочесть вырезки. Первый тираж был пять тысяч экземпляров, но после таких отзывов решено было напечатать второй тираж. В последующих рекламных анонсах можно будет написать: «Читайте второе издание…» Издатель надеялся, что Дэвид счастлив и вдоволь наслаждается всеми прочими радостями. Он просил передать наилучшие пожелания жене.

Молодой человек одолжил у официанта карандаш и помножил два доллара пятьдесят центов на тысячу. Это было нетрудно. Десять процентов от этой суммы составляли двести пятьдесят долларов. Помножив двести пятьдесят на пять, он получил одну тысячу двести пятьдесят долларов. Семьсот пятьдесят долларов он получил как аванс. Значит, за первый тираж он получит еще пятьсот долларов.

Теперь второй тираж. Допустим, напечатают две тысячи. Ему причитается двенадцать с половиной процентов от пяти тысяч долларов. Кажется, таковы условия контракта. Значит, он получит шестьсот двадцать пять долларов. Но кажется, двенадцать с половиной процентов платят только с тиража в десять тысяч. Что ж, все равно он получит еще пятьсот долларов. Итого тысяча.

Он начал читать рецензии и вдруг обнаружил, что незаметно выпил весь вермут. Он заказал еще и вернул карандаш официанту. Он все еще продолжал читать, когда в кафе с большой пачкой писем вошла Кэтрин.

– Я и не знала, что прислали рецензии, – сказала она. – Покажи их мне. Пожалуйста.

Официант принес вермут и, ставя стакан, заметил у нее в руках газетную вырезку с фотографией.

– C'est Monsieur? 4– спросил он.

– Да, – сказала она и протянула ему газету.

– Но одет совсем по-другому, – сказал официант. – Пишут о вашей свадьбе? Можно взглянуть на фото мадам?

– Нет, не о свадьбе. Рецензии на книгу месье.

– Замечательно, – сказал официант, на которого ее слова произвели большое впечатление. – Мадам тоже писательница?

– Нет, – сказала она, не отрывая глаз от статьи, мадам – домашняя хозяйка.

Официант недоверчиво засмеялся:

– Мадам, должно быть, киноактриса.

Они вместе прочли газетные вырезки, затем она отложила в сторону одну рецензию и сказала:

– Мне страшно от того, что тут пишут. Как мы можем оставаться такими, как мы есть, если ты таков, как здесь пишут?

– Я уже читал о себе подобное, – сказал молодой человек. – Поначалу это развращает, но ненадолго.

– Нет, это ужасно, – сказала она. – Они погубят тебя, если ты им поверишь. Уж не думаешь ли ты, что я вышла за тебя, потому что ты такой, как пишут в этих статьях?

– Нет. Дай мне прочесть рецензии, а потом мы снова запечатаем их в конверт.

– Конечно, ты должен их прочесть. Я не дурочка, что бы заводиться по пустякам. Но носить их с собой даже в конверте? Это все равно что держать при себе чью-то урну с прахом.

– Многие были бы счастливы прочесть такие слова о своих злополучных мужьях.

– Я – не многие, и ты – не злополучный муж. Давай не будем устраивать сцен.

– Не будем. Прочти и, если найдешь что-нибудь хорошее, дельное или новое о книге, расскажешь мне. Мы уже кое-что на ней заработали.

– Прекрасно. Я очень рада. Но мы и так знаем, что она хорошая. Даже если бы рецензии были отвратительными и книга не принесла нам ни единого цента, я все равно была бы горда и счастлива.

«А я нет», – подумал молодой человек. Но промолчал. Он продолжал читать рецензии, поочередно разворачивая вырезки, и снова прятал их в конверт. Женщина вскрывала свои письма и читала их без всякого интереса. Потом она отвернулась к морю. Лицо ее было темное, коричневато-золотистого цвета, и она зачесала волосы назад так, как они легли после моря. Там, где ее подстригли совсем коротко, у висков, волосы выгорели и стали цвета белого золота, а смуглая кожа оттеняла их еще больше. Она смотрела на море, и глаза ее были грустными. Потом она снова стала распечатывать конверты. Одно длинное, отпечатанное на машинке письмо она прочла очень внимательно. Потом принялась за остальные. Молодой человек, взглянув на нее, подумал, что она вскрывала конверты так, точно лущила горох.

– Что там? – спросил он.

– Чеки.

– На крупную сумму?

– Два – на крупную.

– Вот и хорошо, – сказал он.

– Не делай вид, что тебе все равно. Хоть ты и говорил, что деньги не имеют значения.

– Разве я сказал что-нибудь?

– Нет. Просто сделал вид, что тебе неинтересно.

– Извини, – сказал он. – Крупные чеки?

– Не очень. Но нам хватит. Все на мое имя, потому что я вышла замуж. Я же говорила, что нам следует пожениться. Деньги невелики, но жить можно. Мы их потратим, и хуже от этого не будет, для того они и предназначены. Все это помимо постоянных поступлений и тех денег, что я получу, когда мне исполнится двадцать пять или тридцать, если дотяну. Можем тратить их на что вздумается. Так что пока не о чем беспокоиться. Все очень просто!

– Книга покрыла аванс и принесла нам еще около тысячи долларов, – сказал он.

– Ну, разве это не здорово, ведь она только вышла?

– Неплохо. Не выпить ли нам еще? – спросил он.

– Давай возьмем что-нибудь другое.

– Сколько вермута ты выпила?

– Всего бокал. Никакого эффекта.

– А я два, но даже не распробовал вкуса.

– Есть у них что-нибудь посущественнее? – спросила она.

– Хочешь «Арманьяк» с содовой? Это уже кое-что.

– Отлично. Давай попробуем.

Официант принес «Арманьяк», и молодой человек попросил его принести вместо сифона бутылку холодной содовой воды. Официант налил две большие порции бренди, а молодой человек положил в бокалы лед и добавил минеральной воды.

– Это приведет нас в чувство, – сказал он. – Правда, пить этот дьявольский напиток до обеда небезопасно.

Женщина сделала долгий глоток.

– Хорошо, – сказала она, – освежающий, оригинальный, полезный и в меру противный напиток.

Она сделала еще один глоток.

– Я уже кое-что чувствую. А ты?

– Да, – сказал он и глубоко вдохнул. – Я тоже чувствую.

Она выпила еще, улыбнулась, и вокруг смешливых глаз появились смешливые морщинки. С холодной минеральной водой крепкое бренди бодрило.

– За героев, – сказал он.

– Неплохо быть героем. Мы ни на кого не похожи. Нам ни к чему называть друг друга «дорогой», или «моя дорогая», или «моя любовь», или еще как-то в этом роде, лишь бы подчеркнуть наши отношения. «Дорогой», «любимый», «ненаглядный» – ужасно пошло. Будем звать друг друга просто по имени. Ты меня понимаешь? Зачем нам кому-то подражать?

– Ты очень смышленая девочка.

– Нет, правда, Дэви, – сказала она. – Ну почему мы должны быть занудами? Почему бы нам не развлекаться и не путешествовать теперь, когда мы получаем от этого такое удовольствие? Можем делать все, что захотим. Будь ты европейцем, по закону мои деньги принадлежали бы тебе тоже. Но они и так твои.

– Ну их к черту.

– Ладно. Ну их к черту. Но мы их прокутим, и это будет прекрасно. Писать ты можешь и потом. По крайней мере мы успеем повеселиться до того, как у меня родится ребенок. Пока что я даже не знаю, когда он у меня будет. Ну вот, мне уже и скучно, и тоскливо от этих разговоров. Разве нельзя просто развлекаться и поменьше говорить?

– А если я начну писать? Стоит только тебе заскучать, и ты сразу захочешь чего-нибудь еще.

– Ну и пиши себе, глупый. Ты и не говорил, что не будешь писать. Кто сказал, что ты не должен работать? Ну кто?

И все же что-то похожее у нее вырвалось. Он не мог точно вспомнить когда, потому что мысли его забегали вперед: «Хочешь писать? На здоровье, а я найду чем себя развлечь. Ведь не бросать же мне тебя из-за этого?»

– Ну и куда же мы отправимся теперь? Скоро здесь станет людно.

– Куда захочешь. Ты согласен, Дэвид?

– И надолго?

– На сколько захотим. Шесть месяцев. Девять. Год.

– Будь по-твоему, – сказал он.

– Правда?

– Конечно.

– Какой ты славный. Если бы я уже не любила тебя, то теперь непременно полюбила бы за гениальные решения.

– Их легко принимать, когда не знаешь, к чему это приведет.

Он допил напиток героев, который теперь уже не казался ему таким хорошим, и заказал еще бутылку холодной минеральной воды, чтобы приготовить напиток покрепче, без льда.

– Налей и мне. Покрепче, как себе. Закажем обед и начнем кутить.

Глава третья

Ночью в темноте, лежа в постели, пока они еще не заснули, она сказала:

– Пожалуйста, пойми, Дэвид. Нам вовсе не обязательно грешить.

– Я понимаю.

– Мне и так хорошо, и я всегда буду твоей послушной девочкой. Не унывай. Сам знаешь. Я такая, как тебе хочется, но иногда я хочу быть другой, и пусть нам обоим будет хорошо. Можешь не отвечать. Я болтаю просто так, чтобы убаюкать тебя, потому что ты мой добрый, любимый муж и брат. Я люблю тебя, и, когда мы отправимся в Африку, я стану еще и твоей африканской подружкой.

– Мы собираемся в Африку?

– А разве нет? Ты что, забыл? О чем же мы тогда весь день говорили? Конечно, можно поехать еще куда-нибудь. Но мне казалось, мы говорили об Африке.

– Почему же ты прямо не сказала?

– Не хотела на тебя давить. Я же говорила, куда ты захочешь. Я поеду куда угодно. Но я думала, тебе самому туда хочется.

– Сейчас не время для Африки. Там сезон дождей, а потом трава поднимется чересчур высоко и настанут холода.

– А мы спрячемся в постели, согреемся и будем слушать, как стучит по железной крыше дождь.

– Все равно рано. Дороги размыты, никуда не поедешь, сядем сиднем, точно посреди болота, а трава там такая высокая, что ничего не увидишь.

– Куда же тогда ехать?

– Можно поехать в Испанию, но ферия в Севилье закончилась, впрочем, как и Праздник святого Исидора в Мадриде, и ехать туда теперь нет смысла. На баскском побережье тоже пока нечего делать. Там холодно и дожди. В Испании сейчас повсюду дожди.

– Неужели там не найдется теплого уголка, где мы смогли бы плавать, как здесь?

– В Испании ты не сможешь плавать, как здесь. Тебя арестуют.

– Какая скука! Тогда подождем с Испанией, я хочу загореть побольше.

– Зачем тебе быть такой темной?

– Не знаю. Почему тебе иногда чего-то хочется? Сейчас больше всего на свете мне не хватает загара. Конечно, из того, чего у меня еще нет. Разве тебе не хочется, чтобы я стала совсем черной?

– Ну, еще как!

– Ты думал я не смогу так загореть?

– Нет, ведь ты же блондинка.

– А я смогла. У меня кожа такого же цвета, как у львиц, а они бывают очень темными. Но я хочу загореть вся и скоро добьюсь своего, а ты станешь смуглее индейца, и тогда мы будем совсем не похожи на других. Теперь понимаешь, почему это так важно?

– Какими же мы будем?

– Не знаю. Может быть, самими собой. Но другими. Так, наверное, будет лучше. Такими мы и останемся, да?

– Конечно. Поедем дальше к Эстерель и найдем другое место. Не хуже этого.

– Так и сделаем. Есть много диких уголков, где летом никого нет. Возьмем машину и сможем добраться куда угодно. Даже в Испанию, если захотим. Стоит раз загореть как следует, и мы навсегда останемся такими, если не будем жить летом в городах.

– А ты хочешь стать совсем черной?

– Насколько возможно. Посмотрим. Жаль, во мне нет индейской крови. Я стану такой темной, что тебе не устоять. Скорее бы наступило завтра и снова на пляж.

Она так и заснула, запрокинув голову и задрав подбородок, словно лежала под солнцем на пляже, а потом повернулась к нему и свернулась калачиком. Молодой человек не спал, прислушивался к ее дыханию и думал о прошедшем дне. «Возможно, ты все равно не смог бы начать, и, наверное, лучше всего пока не вспоминать о работе вовсе и наслаждаться тем, что есть. Когда будет нужно, начнешь работать. И ничто тебе не помешает. Последняя книга удалась, и ты должен написать новую, еще лучше. Наше сумасбродство забавно, хотя кто знает, что баловство, а что – всерьез. Конечно, пить бренди днем ни к черту не годится, и уже простые аперитивы кажутся пустяком. Это скверный признак… Как красива она во сне, и ты тоже заснешь, потому что на душе у тебя спокойно. Ты ничего не променял на деньги, – думал он. – Все, что она говорила про деньги, – правда. Все до последнего слова. Какое-то время они могут жить без забот».

Что там она говорила о крахе? Он не мог припомнить, что именно.

Потом он устал вспоминать, посмотрел на нее и легко, чтобы не разбудить, коснулся губами щеки. Он очень любил ее и все, что с ней связано, и заснул, думая о ней и о том, как завтра они загорят еще сильнее, какой смуглой станет ее кожа и какой загадочной может быть она сама.

КНИГА ВТОРАЯ
Глава четвертая

Во второй половине дня маленький приземистый автомобиль спустился по унылой дороге, идущей через холмы и вспаханные поля, вдоль лежащего по правую руку от дороги темно-синего океана, и выехал на пустынный бульвар, граничащий с двухмильным монотонно-желтым песчаным пляжем в Андайе.

Далеко впереди, на самом берегу океана, громоздился большой отель и казино, а слева остались посадки молодых деревьев и побеленные или коричневые, обшитые деревом баскские домики, окруженные садами. Молодая пара в машине медленно катила по бульвару, глядя из окна на великолепный пляж и открывшиеся в конце бульвара, сразу за отелем и казино, голубые в это время дня горы Испании. Впереди было устье впадающей в океан реки. Начался отлив, и за ослепительной полосой песчаного берега они увидели старинный испанский городок, а по другую сторону залива – зеленые холмы и на дальнем мысу – маяк. Он остановил машину.

– Как здесь красиво, – сказала женщина.

– Там есть кафе и столики под деревьями, – сказал молодой человек. – Под старыми деревьями.

– Какие странные деревья, – сказала она. – В основном молодые посадки. Почему там сажают мимозу?

– Чтобы было красивее, чем во Франции.

– Да, наверное. Все выглядит неуютно новым. Но пляж великолепен. Во Франции я таких не встречала. Во всяком случае, песок там не такой ровный и мелкий. Биарриц – просто дыра. Давай свернем к кафе.

Они проехали немного назад по правой стороне дороги. Молодой человек заехал на обочину и выключил зажигание. Они прошли к столикам под деревьями, и им приятно было есть и чувствовать на себе взгляды незнакомых людей, сидящих за другими столиками.

Ночью поднялся ветер, и в угловой комнате на одном из верхних этажей большого отеля было слышно, как обрушиваются на берег тяжелые буруны. В темноте молодой человек натянул поверх простыни легкое одеяло, а женщина сказала:

– Ты доволен, что мы остановились здесь?

– Я люблю слушать шум прибоя.

– И я.

Они лежали рядом и слушали море. Она опустила голову ему на грудь, и он коснулся подбородком ее затылка, а потом она устроилась повыше и прижалась щекой к его щеке. Она поцеловала его, и он почувствовал прикосновение ее руки.

– Как хорошо, – сказала она в темноте. – Как чудесно. Ты уверен, что ничего не хочешь?

– Не сейчас. Я замерз. Пожалуйста, обними меня и согрей.

– Я люблю, когда ты лежишь рядом такой холодный.

– Если ночами будет так холодно, нам придется спать в пижамах. Отлично! И завтракать в постели.

– Это Атлантический океан, – сказала она. – Послушай его.

– Нам тут будет хорошо, – сказал он. – Если хочешь, поживем здесь подольше. А нет – уедем. Тут есть куда поехать…

– Поживем пару дней и посмотрим.

– Ладно, но если мы останемся, я хотел бы начать писать.

– Вот будет чудесно. Завтра посмотрим, где здесь можно жить. Ты ведь сможешь работать в номере, если я уйду? Пока не подыщем подходящее место?

– Конечно.

– Знаешь, не нужно беспокоиться за меня, потому что я люблю тебя и нас только двое в этом мире. Пожалуйста, поцелуй меня, – сказала она.

Он поцеловал.

– Я ведь не сделала ничего плохого. Кроме того, что не могла не делать. Сам знаешь.

Он ничего не ответил и молча слушал в темноте, как обрушиваются на твердый, мокрый песок тяжелые буруны.

На следующее утро по-прежнему штормило и хлестал дождь. Испанского берега не было видно, и, когда в перерывах между шквальными порывами ветра и дождя небо прояснялось, по ту сторону охваченного штормом залива виднелись только окутавшие подошвы гор облака. После завтрака Кэтрин накинула плащ и ушла, оставив его одного работать. Писалось просто и легко. Возможно, даже слишком легко. «Будь осмотрителен, – говорил он сам себе, – очень хорошо, что ты пишешь просто: чем проще, тем лучше. Главное, чтобы умом ты понимал, как все непросто. Представь себе, как сложно то, о чем ты хочешь рассказать, а потом уж пиши. Ведь все, что было в Ле-Гро-дю-Руа, не стало проще от того, что тебе удалось так описать происходящее».

Он по-прежнему писал карандашом в дешевой разлинованной школьной тетрадке и уже поставил на обложке римскую цифру один. Наконец он закончил, убрал тетрадь в чемодан вместе с картонной коробкой для карандашей и конусообразной точилкой, оставив на столе лишь пять затупившихся карандашей, чтобы заточить их для завтрашней работы, и, взяв с вешалки в стенном шкафу куртку, спустился по лестнице в холл. Он заглянул в уютный для такой дождливой погоды полумрак гостиничного бара, где уже стали собираться посетители. Ключ он оставил у портье. Принимая ключ, помощник портье достал из почтового ящика записку и сказал:

– Мадам оставила это для месье.

Он развернул записку и прочел: «Дэвид, я не хотела тебе мешать, жду в кафе, люблю, Кэтрин». Он накинул старую теплую полушинель, нащупал в кармане берет и вышел из отеля в дождь.

Она сидела в небольшом кафе за угловым столиком, на котором стояли стакан с мутным, желтоватого цвета, напитком и тарелка, где среди объедков лежал небольшой бурый речной рак. Она уже была навеселе.

– Где пропадал, чужестранец?

– Путешествовал, милашка.

Он заметил, что лицо у нее мокрое от дождя, и с интересом наблюдал, как меняют капельки воды загорелую кожу. Но все равно выглядела она хорошо, он был очень рад видеть ее такой.

– Начал писать? – спросила она.

– Да, и идет неплохо.

– Значит, ты работал. Отлично.

Официант обслуживал трех испанцев, сидевших за столиком у самой двери. Он подошел, держа в руках стакан, бутылку обычного перно и небольшой узконосый кувшин с водой. В воде плавали кусочки льда.

– Pour Monsieur aussi? 5– спросил он.

– Да, – сказал молодой человек. – Пожалуйста.

Официант наполнил высокие стаканы до половины желтоватой жидкостью и начал медленно доливать воду в стакан женщины. Но молодой человек сказал: «Я сам», – и официант поставил бутылку на стол. Похоже, он только и ждал, чтобы его отпустили, и молодой человек стал сам доливать воду очень тонкой струйкой, а женщина с интересом смотрела, как абсент приобретает дымчатый, опаловый оттенок. Она взяла стакан в руки и почувствовала, что стекло пока еще теплое, а потом, когда желтизна исчезла и появился молочный отлив, стекло вдруг сделалось прохладным, и тогда молодой человек стал добавлять воду по капле.

– Почему нужно доливать воду так медленно? – спросила она.

– Иначе напиток теряет крепость и ни к черту не годится, – объяснил он. – Он делается пресным и никчемным. По правилам, на бокал ставят стакан со льдом и маленькой дырочкой внизу, чтобы вода капала постепенно.

Но тогда всем ясно, что ты пьешь.

– Я уже выпила стакан наспех, потому что сюда заглянули Н. Г.

– Н. Г.?

– Или как их там, гвардейцы? На велосипедах и в форме с черной кожаной кобурой. Пришлось проглотить улику.

– Что?

– Извини, что проглочено, то проглочено.

– С абсентом шутки плохи.

– У меня после него легче на душе.

– Только после него?

Он смешал абсент так, чтобы напиток получился покрепче.

– Вперед, – сказал он. – Не жди меня.

Она сделала большой глоток, потом он взял у нее стакан, выпил сам и сказал:

– Спасибо, мадам. Это вселяет бодрость.

– Тогда сделай себе отдельно, ты, обожатель газетных вырезок.

– Что-что? – спросил молодой человек.

– А что я такого сказала?

Но он хорошо ее понял:

– Ты бы помолчала о вырезках.

– Почему? – спросила она, наклонившись к нему и повысив голос. – Почему я должна молчать? Уж не потому ли, что сегодня утром ты изволил писать? По-твоему, я вышла за тебя потому, что ты – писатель? За тебя и твои газетные вырезки.

– Ну ладно, – сказал молодой человек. – Остальное выскажешь, когда мы будем одни.

– И не сомневайся, выскажу, – сказала она.

– Надеюсь, нет.

– Не надейся. Будь уверен, выскажу.

Дэвид Берн встал, подошел к вешалке, оделся и не оглядываясь вышел.

Кэтрин, оставшись одна, подняла стакан, попробовала абсент и не спеша допила его маленькими глотками.

Дверь отворилась, Дэвид вернулся и подошел к столу. На нем была та же теплая полушинель и надвинутый на глаза берет.

– Ключи от машины у тебя?

– Да, – сказала она.

– Можешь мне их дать?

Она протянула ему ключи и сказала:

– Не глупи, Дэвид. Во всем виноват дождь да еще то, что работаешь ты один. Сядь.

– Ты этого хочешь?

– Пожалуйста, – сказала она.

Он сел. «Зачем все это? – подумал он. – Ты ушел, чтобы взять машину, уехать подальше и послать ее к черту, а сам вернулся и вынужден просить ключи, да еще снова уселся, как слюнтяй». Он взял свой стакан и допил оставшееся. Абсент по крайней мере был хорош.

– Обедать собираешься? – спросил он.

– Скажи куда, и я пойду с тобой. Ты ведь еще любишь меня?

– Не дури.

– Мерзкая была ссора, – сказала Кэтрин.

– К тому же первая.

– Я виновата. Вспомнила о газетных вырезках.

– Давай не будем об этих проклятых вырезках.

– Все из-за них.

– Все потому, что ты думала о них, когда пила. Не надо было пить, тогда бы это не пришло тебе в голову.

– Точно отрыжка после вина, – сказала она. – Ужасно. Хотела пошутить, и вдруг сорвалось с языка.

– Что у трезвого на уме…

– Ну хватит, – сказала она. – Я думала, ты уже забыл.

– Забыл.

– Что ж тогда только об этом и говоришь?

– Не стоило нам пить абсент.

– Да. Конечно, не стоило. Особенно мне. Тебе-то он был необходим. Думаешь, тебе станет лучше?

– Слушай, неужели нельзя остановиться?

– С меня-то уж точно хватит. Осточертело.

– Терпеть не могу это слово.

– Хорошо, только это.

– О черт, – сказал он. – Обедай сама.

– Нет. Мы пообедаем вместе и будем вести себя по-людски.

– Попробуем.

– Прости меня. Я действительно пошутила, но не удачно. Правда, Дэвид, забудем об этом.