Текст книги "Папа Сикст V"

Автор книги: Эрнест Медзаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

КАК ВЫБИРАЛИ ПАПУ

ВСЯКИЙ раз, когда приходится поднимать завесу прошлого, скрывающего от нас все ужасы Римской курии, и цитировать авторитетных современников, описавших нравы и обычаи католического духовенства того времени, – невольно является опасение, что читатель заподозрит в преувеличении, до такой степени невероятна вся эта мрачная история. Между тем трудно обнаружить пристрастие посланников Венецианского сената, состоявших в ту эпоху при святом престоле, или такой личности, как Григорий Лети. Наконец, лучшим доказательством того, каких колоссальных размеров достигло растление нравов римского духовенства, – есть реформация. Ни один не смел подумать о том, что делали католические священники, монахи, епископы и папы. Достаточно припомнить, – говорит Понтано, – Люкрердцию Божиа, дочь папы Александра VI и в то же время его жену, чтобы иметь понятие, какой пример собой давали подчиненным именовавшие себя наместниками Христа Спасителя. На знаменитом соборе в Тренто занимались исключительно вопросом изыскания способов исправления нравов Духовенства и, видя полнейшую невозможность достигнуть цели, решили дать духовенству любимое иезуитское правило: «Если ты не можешь отрешиться от порока, то, по крайней мере, скрывай это». Но и подобное решение было не по вкусу священникам, они не хотели расстаться, с прелестью свободно отправляться в дом к светским гражданам и, открыто посягать на нравственность их жен и дочерей. Монахи восставали против реформации главным образом потому, что она лишала их женских монастырей, этих гаремов, существовавших исключительно для монахов. Фанатик и инквизитор по призванию, Пий V хотел огнем и железом исправить нравы духовенства, но не преуспел в этом. Времена Александра VI, Венкоззы и Сикста IV были чересчур близки. Последний, как передает Платина, открыто дарил придворным Ватикана молодых девушек. Папа Бон Компаньи тоже был далек от мысли исправить нравы духовенства. После царствования папы Сикста V, с особенной строгостью преследовавшего порок, достаточно было нескольких дней правления папы Иннокентия XI и господства знаменитой Олимпии, чтобы вернулись все прелести Сикста IV и Александра VI. Этот коротенький экскурс в историю был нам необходим, чтобы дать понятие читателю, при каких условиях состоялось избрание Перетти на папский престол.

Незадолго до конклава во дворце Урбино (в настоящее время palazzo Doria) на площади Венеция, у испанского посланника графа Оливарес, или, правильнее, у кардинала Мадруччио, вечером собралась компания князей церкви с четырьмя куртизанками для оргии и обсуждения текущих событий. Здесь председательствовал кардинал Мадруччио, один из могущественнейших сановников святой коллегии, правая рука католического короля Испании на конклаве; многие богатые синьоры из римской аристократии, писатели, известные под названием umanisti, по заказу смеявшиеся и над Богом, и над дьяволом, несколько куртизанок, без которых не обходилась ни одна оргия, и среди них знаменитая красавица Диомира. О похождениях ее рассказывали целые истории. Говорили, будто в ранней юности Диомиру похитил герцог Сора, от которого она убежала в Рим, где поразила всех князей церкви и вошла в моду. В числе обожателей Диомиры называли племянника папы Джиакомо Боккомпаньи, старого друга герцога де Сора и генерала папских войск. Все эти господа, для которых сундуки святой церкви были открыты, осыпали горстями золота красавицу куртизанку. На вечере, о котором идет речь, рядом с Диомирой сидел молодой человек лет двадцати девяти, со светлыми волосами и рыжей бородой – тип германца; он весело улыбался. Это был племянник австрийского императора Рудольфа II, Андреа, кардинал св. апостольской церкви. Около него сидел испанский посланник граф Гузман Оливарес, мужчина средних лет, с черствым выражением лица. Кардинал Мадруччио, исполнявший обязанность хозяина, маленький, вертлявый, нервный, тоже средних лет, старался занимать гостей. И, наконец, кардинал Деза, знаменитый злодей в истории католической церкви. Прежде чем получить пурпурную мантию, Деза занимал пост главного инквизитора в Испании и своей страшной жестокостью перещеголял даже знаменитого Торквемаду. Кардиналу было лет пятьдесят пять от роду, совершенно лысый, с крючковатым носом, он походил на хищную птицу. Фанатик и деспот вместе, Деза был глубоко развращен, хотя и никогда не прощал ни малейшей ошибки ближнему. Желая приобрести популярность, он всегда одевался в простую сутану доминиканца. Таковы были собутыльники этой оргии.

Гостеприимный хозяин не ленился подливать вино в кубки, от чего головы кружились и развязывались языки; всем было очень весело. В особенности австрийскому кардиналу Андреа, который время от времени прикладывался губами к прекрасному плечу Диомиры. Один из его поцелуев был настолько громок, что возбудил общий хохот.

– Его высочество ведет дела быстро! – вскричал кардинал Мадруччио. – Можно надеяться, что мы в скором времени будем иметь архигерцогиню… конечно, временную.

Андреа расхохотался и сказал:

– Вещь весьма вероятная, потому что я еще не вполне посвящен (ordini sacri) и могу жениться.

– Ну, на это я не могу согласиться! – вскричала Диомира. – Несколько дней провести с таким прекрасным мужчиной – пожалуй, но постоянно его видеть около себя – слуга покорная, это я не могу.

– Как, Диомира, – с иронией сказала одна из куртизанок, – если бы его высочество удостоил сделать тебе предложение, ты бы отказала?

– Представь себе: да, отказала бы. Я вовсе не хочу подвергаться участи куртизанки Империи, отравившейся от страшной скуки, сочетавшись законным браком с синьором Адом.

– Браво! – вскричал австрийский кардинал, снова целуя Диомиру в плечо. – Да вы не только прелестнейшая из женщин, но и самая умная. Если бы я был императором, я бы взял вас, конечно, не в супруги, но…

– Но в качестве друга, – добавил кардинал Мадруччио.

– Нет, в качестве первого министра. Я бы хотел иметь около себя дипломата, вроде его превосходительства графа Оливареса.

Посланник поклонился, не поняв насмешки племянника австрийского императора. Всякий на месте Оливареса мог бы обидеться на принца, но в пустой и маленькой голове тщеславного испанца не укладывалась мысль, что кто-нибудь смеет его оскорбить. Что же касается куртизанки, то она была очень довольна комплиментом. Положив руку на шею своего любезного соседа, она улыбнулась.

Банкет продолжался без всяких инцидентов. Все очень аппетитно кушали, время от времени похваливая знаменитого повара. Было бы долго описывать подробно ужин. По тогдашнему обыкновению все блюда были замечательны сюрпризами. Дикий кабан являлся на стол в натуральном виде, и вдруг из его внутренности посыпались разные вкусные солямэ; павлины, изжаренные с перьями, с распущенными хвостами, предлагали гостям конфеты всех возможных цветов и размеров и т.д. и т.д. Вообще повар кардинала показал себя истинным артистом. Недаром он заявил раз своему хозяину, что он признает только одного соперника – Микеланджело Буонаротти! Знаменитый художник от души смеялся, когда ему передали эти слова повара.

Вообще все способствовало удовольствию приглашенных. Молодые красавицы, самые тонкие вина и вкусные яства. Но вот кардинал Мадруччио поднялся со своего места и сделал знак, что хочет говорить. В один миг все умолкли.

– Господа, – начал он, – вы, быть может, забыли цель, для которой мы все здесь собрались. Позвольте мне в двух словах напомнить вам ее. Его святейшество папа Григорий XIII в данную минуту находится при смерти; в любой час колокол Компидоньо может возвестить нам о его кончине. Следует подумать о преемнике. Кого бы вы желали избрать на папский престол?

– Человека, который бы возобновил все строгости покойного Пия V, – сказал суровый Деза, бывший инквизитор.

– Самого верного слугу его величества испанского короля-католика, – сказал Оливарес, бросая выразительный взгляд на кардинала Мадруччио.

– А я, господа, – вскричал принц-кардинал Андреа, – предлагаю избрать в папы достойнейшего из достойных – Александра Фарнезе!

– Он чересчур слаб и любит наслаждения, – заметил Деза, только что осушивший свой стакан за здоровье сидевшей около него куртизанки, – искусства и удовольствия будут ему мешать, с достаточной строгостью, преследовать еретиков.

– Для испанской короны выбор Фарнезе не представляет интереса, – сказал Оливарес, – так как фамилия Фарнезе уже не пользуется таким могуществом, которым она пользовалась в былые времена.

– Что касается испанской короны, – заявил кардинал Мадруччио, – то его величество католический король, уполномочив меня охранять его интересы, приказал не противиться избранию кардинала Фарнезе в папы, если на то последует желание конклава, внушенное ему Святым Духом.

– Пожалуйста, оставим в покое Святого Духа, – нетерпеливо вскричал Андреа, – и посмотрим на дело, как оно есть. Кто совмещает в себе все человеческие достоинства, как не Фарнезе? Кто более его пользуется популярностью в Италии? Кто более его предан религии? В то время, когда мы здесь беседуем, племянник Фарнезе герцог Пармский в союзе с моим дядей императором австрийским ведет католическое войско для защиты испанских границ. С выбором достойнейшего Фарнезе на папский престол, – горячо продолжал Андреа, – является возможность возвратить католической церкви ее прежний блеск. Делайте, что вам угодно, благородные синьоры, но что касается меня и австрийских кардиналов, то мы подаем наши голоса за избрание Фарнезе.

– Во всяком случае, прежде чем решиться на что-либо, следует серьезно обсудить это важное обстоятельство, – заметил Деза.

– Что мы будем обсуждать, кто же из кардиналов может быть достойнее Фарнезе? Ничтожный Чези, удаленный от французского двора? Или Савелли, который не в состоянии думать ни о чем, кроме своего знатного происхождения? Быть может, Стирлети, святой человек, если хотите, но абсолютно не способный быть государем? Если бы мы избрали в папы Стирлети, то рисковали бы попасть в руки ненавистнейшего кардинала Комо. Кто же, я вас спрашиваю, достойнее Фарнезе?

– Так как ваше высочество знает лучше нас всех достоинства и недостатки кардиналов, – сказал Мадруччио, – то нам остается только соглашаться и хранить молчание.

Андреа покраснел.

В это самое время вдруг раздался голос Диомиры.

– Все вы сумасшедшие! – вскричала куртизанка. – Что вы удивляетесь? Я вам сейчас это докажу. В лице Фарнезе вы создаете себе какого-то идола, преклоняетесь перед ним и говорите: вот папа, он найден. Но вы забываете, что этот Фарнезе, сделавшись папой, может измениться и далеко не оправдать ваши надежды.

Все с удивлением смотрели на Диомиру, она продолжала:

– Предположите, что ваш Фарнезе, выбранный папой, открыто станет врагом Испании, что более чем вероятно. Вам, Мадруччио, это понравится?

– Она права, – прошептал последний.

– Что же касается вас, Андреа, – прибавила Диомира, понижая голос, – вы также достойны, быть избранным папой, но впоследствии, когда будете старше, так какие же шансы могут быть для вас, если на папский престол сядет человек не старый, полный силы, способный процарствовать десятки лет, разве вы не заслуживаете названия сумасшедшего?

– Эта женщина просто демон! – сказал Андреа.

– Ну-с, а заключение всего этого? – спросил Деза.

– Заключение, вот какого рода, – отвечала Диомира. – Если вы выберете в папы одного из могущественнейших кардиналов, как например Фарнезе или Медичи, то нет гарантий, что новый папа будет исполнять ваши желания. Между тем, если выбор ваш падет на человека слабого, не имеющего ни семьи, ни родных, вы можете надеяться, что он будет орудием в руках ваших.

– Черт возьми! – вскричал Андреа. – Но она тысячу раз права!

– Но я знаю только одного человека без семьи и родных, вышедшего из низкой среды, – сказал Деза.

– А именно?

– Кардинал Монтальто, францисканец.

Вся компания разразилась хохотом. Идея, выбрать в папы больного старика, присутствовавшим показалась более чем странною.

– Кажется, кардинал Монтальто не имеет никаких отношений к Испании, – сказал Мадруччио.

– А также и к Франции, – прибавил Андреа.

– Но весь свет будет смеяться, какого папу мы выбрали!

– Не думаю, – заметила Диомира, – хуже Григория XIII трудно себе представить, однако был же папой.

– Я не думаю, чтобы Феликс Перетти мог быть орудием в руках наших, – сказал Деза. – Я наблюдаю за ним, его блестящие глаза не обещают ничего хорошего.

– Его имененция все думает, что она заседает в святом трибунале, – засмеялся Андреа, – но, милый кардинал, молодого, здорового папу гораздо труднее лишить престола, чем сжечь еретика. Перетти дряхлый, больной старик, дни которого уже сочтены.

– Ваше высочество может говорить все, что угодно, – отвечал бывший инквизитор, – но я стою на своем. Хорошо знакомый с человеческой натурой, я вижу в кардинале Монтальто то, чего не видит ни святая коллегия, ни народ, – внутреннюю силу, скрытую под наружной слабостью.

– И это результат ваших наблюдений?

– Да, результат моих наблюдений. Не старость сгорбила этого старика, а честолюбие. Если он будет папой, верьте мне, мы все станем его рабами.

– Рабами!!

Во все время, когда говорил Деза, Диомира пристально смотрела на него. Лишь только он кончил, она сказала:

– Но вы, кардинал, также можете и ошибиться?

– Нет, я не ошибаюсь, – отвечал уверенно бывший инквизитор, – мои наблюдения верны.

– Уж не подвергли ли вы кардинала Монтальто пытке, столь излюбленной в Испании, что говорите с такой уверенностью? – спросил, улыбаясь Андреа.

Деза на это ничего не ответил, а Мадруччио не мог удержаться от улыбки.

– Но, господа, к какому же мы пришли заключению? – спросил Оливарес.

– Итак, прелестная Диомира, – обратился к куртизанке Мадруччио, – кого, по вашему мнению, мы должны избрать в папы?

– Папа Григорий XIII еще не умер, да и после его смерти закон дает вам десять дней до открытия конклава, подумайте, узнайте всех конкурентов и за три дня до открытия конклава опять соберитесь здесь для окончательного решения.

– Браво, красавица! – вскричал Андреа. – Сама Соломонова премудрость говорит вашими прелестными устами. Решено: за три дня до открытия конклава опять здесь соберемся все. Теперь, покончив с делами, будем веселиться, я желаю предложить тост за здоровье прелестнейшей из женщин.

– Мы с удовольствием принимаем этот тост потому, что догадываемся, кто эта прелестнейшая женщина, – сказал Мадруччио, подымая свой кубок.

– За здоровье красавицы Диомиры!

Все князья церкви подняли свои бокалы, чокнулись с куртизанкой и выпили вино.

ИСПОВЕДЬ

ЦЕРКОВЬ св. Франциска стоит в самом бедном квартале Рима, вполне соответствуя задачам ордена влиять на низший класс народа. Во все времена и века католические монахи руководили совестью граждан таким образом: доминиканцы и бенедиктинцы имели своими прихожанами аристократию; иезуиты богатую буржуазию и государственных людей, совестью которых свободно распоряжались сообразно своим целям. Низший класс народа, вообще все плебеи обожали францисканцев и подавали им, хотя скудную милостыню, но по ее громадному количеству она нисколько не уступала приношениям других орденов. В Риме и его окрестностях буквально не было ни одного бедняка, который бы не уделял милостыни из своих скудных средств в пользу нищенствующих благочестивых братьев святого Франциска, что, в общем, и составляло громадные суммы. Вот почему в римских церквах публика была чрезвычайно разнообразна. Женщины из бедного класса народа всегда были фанатичны. История церкви дает нам множество примеров, до каких чудовищных размеров иногда доходил фанатизм женщины, исповедующейся у францисканского монаха.

В церкви св. Франциска, о которой идет речь, было восемь исповедален. Перед каждой из них протянулась очередь кающихся. Монах высокого роста, сгорбленный, показался около сакристии; луч солнца, упавший из окна, осветил его суровое лицо, истощенное долгим постом и молитвою. То был кардинал Монтальто. Вообще не было в обыкновении, чтобы генерал ордена сам исповедовал кающихся; эту обязанность исполняли другие монахи, но Феликс Перетти был исключением. Он сам выслушивал грешников и утешал их, исповедуя бедняков, знакомился с их горем, узнавал о преступлениях богатых вельмож. Полученный в общении с народом опыт помогал ему впоследствии преследовать с неумолимой строгостью всех нарушающих закон. К кардиналу-монаху подошла молодая женщина, бедно одетая, и сказала.

– Святой отец, я хочу исповедаться у вашей имененции.

– Поздно, дочь моя, – мягко отвечал кардинал Монтальто, – исповедуйся у кого-нибудь другого, я не имею времени.

– Святой отец, я непременно желаю исповедаться у вас, – настаивала женщина.

– У меня! Почему же непременно у меня? Здесь есть много священников достойнее, чем я, они могут примирить тебя с Богом и дать мир твоей душе.

– Я знаю, ваше преподобие, и пришла сюда для того, чтобы видеть и говорить с кардиналом Монтальто, – настаивала женщина.

– Понимаю, дочь моя, – сказал Перетти, – ты желаешь получить от меня материальную помощь, но не забудь, что я известен в целом Риме под именем бедного кардинала (cordinale povero); тем не менее все, что я могу, сделаю, и ты получишь маленькую часть из той скудной милостыни, которую получает монастырь, но только прошу тебя доставить мне свидетельство о твоей бедности от приходского священника.

Кающаяся улыбнулась.

– Уверяю вашу имененцию, – отвечала она, – что я не нуждаюсь в помощи, я сама готова предложить лепту в пользу монастыря.

– Что же ты хочешь, дочь моя?

– Я хочу говорить с папой.

– В таком случае и обратись к его святейшеству.

– Я обращаюсь к его преемнику – это лучше.

Феликс Перетти невольно вздрогнул и сказал:

– Вижу, что моя миссия исповедника сегодня еще не кончилась; подойди к крайней исповедальне. Я тотчас буду к твоим услугам.

Отворив дверцу, кардинал вошел в исповедальню и приказал кающейся прочесть известные молитвы. Женщина, став на колени, сказала:

– Прежде всего, святой отец, позвольте мне сообщить вам, кто я такая. Меня зовут Диомира, римская куртизанка.

– А, ты знаменитая Диомира, – говорил кардинал, – которую боятся все жены Рима и проклинают матери, ты неотразимая сирена, приводящая в сумасшествие всю молодежь столицы. И вот, терзаемая угрызениями совести, ты пришла покаяться в грехах.

– Да… – отвечала куртизанка. – Но, прежде всего мне хотелось бы рассказать вам мою историю и узнать, могу ли я надеяться на отпущение мне грехов?

– О, да, можешь надеяться, дочь моя, – отвечал исповедник, – Господь Бог милосерден и всегда слышит молитвы кающихся. Говори, я тебя слушаю.

– Моя мать была крестьянка из Монтальто, – начала свой рассказ Диомира. – Когда я родилась, она уже перенесла все несчастья, которые только может перенести женщина. Причиною всех бедствий была ее необыкновенная красота. Говорили, что она могла служить моделью для мадонны великому Рафаэлю. Семейство моей матери было бедно, но счастливо и ничего лучшего не желало. Один раз она сидела около своей хижины, как вдруг прискакали двое вооруженных людей, схватили ее, положили на седло и помчались к их господину Сан-Фиоренцо.

Невольное восклицание вырвалось из уст Перетти.

– Что с вами, святой отец? – спросила Диомира.

– Ничего… Продолжай, дочь моя, твой рассказ меня интересует, – отвечал монах, припоминая этот страшный эпизод, которого он был свидетелем в молодости, и клятву, данную им тогда, – беспощадно преследовать благородных злодеев, вырывающих дочерей из объятий их родителей, если когда-нибудь власть попадет к нему в руки.

Диомира продолжала.

– Когда я родилась, синьор Сан-Фиоренцо уже охладел к моей матери и начал обращаться с нею чрезвычайно грубо. Недовольный тем, что родилась дочь, а не сын, синьор прогнал нас обеих, меня и мать, в кухню. В это время моя мать была еще очень молода и красива. Слуги синьора Сан-Фиоренцо, видя, что их барин окончательно разочаровался в своей любовнице, начали позволять с ней разные грубости, полные возмутительного цинизма. Когда мне было семь лет от роду, раз двое слуг поспорили, кому обладать матерью, ни один из них не хотел уступить ее другому, хотя моя мать, конечно, не согласилась бы на их гнусные предложения и скорее предпочла бы смерть такому позору, тем не менее, претенденты горячились и спорили. Злоба одного из негодяев дошла до крайних пределов. Он выхватил нож и вскричал: «В таком случае пусть же она никому не достанется!», погружая нож по самую рукоятку в грудь моей матери. Несчастная тут же упала мертвая, и ее кровь брызнула мне в лицо.

– Как у вас хватает силы рассказывать такие ужасы? – прошептал Перетти.

– Да, святой отец, хватает, – с горькой иронией отвечала куртизанка, – пролитая кровь моей матери памятна мне, я ее вижу постоянно перед собой и в особенности в те минуты, когда ползают у ног моих знатные синьоры…

– Продолжай, дочь моя, я слушаю.

– Синьор Сан-Фиоренцо кончил дурно. Среди соседей он имел много врагов. В одну темную ночь мы увидели пламя, охватившее стены замка, и услышали свирепые крики бандитов, в миг все было уничтожено и разграблено. Меня увезли, и я попала к синьору Атилло Браччи, хозяину большого, укрепленного замка, мне тогда было всего одиннадцать лет от роду, все находили, что я была необыкновенно хороша собой и развита не по летам. Синьор Атилло Браччи воспользовался своим правом надо мной…

Рассказ этот произвел глубокое впечатление на Перетти. Кардинал верил в святую справедливость, но находил, что есть средство еще более действенное – виселица – и страшно сожалел, что власть не находится в его руках.

– Хотя я была совершенным ребенком, – рассказывала Диомира, – но стыд, сознание моего невольного падения грызли мое юное сердце. Я поклялась, что Браччи не будет радоваться моему появлению в их доме. Из Рима приехал старик Браччи, отец Атилло. Это был страшный разбойник, которого все боялись, не исключая и его родного сына Атилло.

Я начала завлекать в свои сети страшного старика и вполне в этом успела, благодаря моей необыкновенной красоте. Старик Браччи совсем растаял и сделался соперником своего сына. Один раз ночью я устроила так, что молодой Браччи застал у меня в комнате старика. Не рассмотрев в темноте, что это был его отец, он его заколол кинжалом. Пользуясь общим замешательством, я убежала из этого проклятого дома в Рим.

Монтальто вытер капли холодного пота, струившегося с его морщинистого лба, и глухо прошептал:

– Послушай! То, что ты мне рассказываешь, – не есть ли плод твоей фантазии, адский вымысел? Разве могут быть терпимы небом подобные ужасы и, огонь свыше не сразит злодеев?

– Нет, святой отец, то, что я рассказываю, не вымысел, а сущая правда. Я вооружила руку сына против отца. И борьба, происходившая между ними во мраке, удары кинжалом и предсмертное хрипение старика нежили мой слух, как самая приятная музыка.

– Несчастная, все-таки ты великая грешница и должна раскаяться, – сказал Перетти.

– Да, я раскаюсь, но прежде отомщу. Пока еще злодей отцеубийца Атилло Браччи благополучно здравствует, наслаждается всеми благами житейскими и пользуется уважением общества. Надо, чтобы этого ничего не было. Тогда я принесу покаяние.

Кардинал ничего не сказал. Диомира продолжала, воодушевляясь все более и более.

– Я хочу, чтобы проклятое гнездо совсем было разорено, чтобы от замка не осталось камня на камне; для меня не достаточно, что убит старый злодей, я хочу собственными руками вырвать сердце из груди Атилло Браччи и с величайшей радостью буду смотреть, как оно затрепещет в моих руках, это мне доставит такое же высокое наслаждение, как предсмертный хрип зарезанного старика Браччи. Не правда ли, я навожу на вас ужас, святой отец? – прибавила Диомира.

– Нет, дочь моя, ты не наводишь ужас, – отвечал кардинал, – я тебя жалею, ты не более как жертва злодейства этой гнусной касты вельмож, угнетающих бедный народ. Боже великий! – вскричал после некоторого молчания Перетти. – Дай мне возможность вырвать с корнем все эти ядовитые растения и бросить их в огонь.

– Значит, святой отец, если вы будете папой… – начала Диомира.

– Ты, дочь моя, сумасшедшая, – прервал ее Перетти, – могу ли я, ничтожный монах, быть папой, когда есть двадцать кардиналов, добивающихся папской тиары.

– Если вы будете папой, – продолжала Диомира, не обращая внимания на замечание Перетти, – не правда ли, вы положите конец злодействам синьоров?

– О, да, если бы эта несбыточная мечта осуществилась, – отвечал с воодушевлением кардинал, – и Господь призвал бы меня к власти, клянусь моей душой, моей первой обязанностью было бы дать почувствовать огонь и железо всем синьорам, угнетающим простой народ.

– Благодарю вас, святой отец, – сказала, вставая, Диомира, – теперь я совершенно спокойна. Позвольте же мне, недостойной грешнице, присоединить мою молитву к молитве народа, дабы Господь Бог даровал вам власть, которой вы вполне достойны.

Проговорив это, она вышла из церкви никем не замеченная.

– Странная женщина! – прошептал Перетти. – Но она жертва, а не виновная, виновны те, кто толкнул ее на этот путь.

– Он будет папой, – рассуждала сама с собой Диомира, выйдя из церкви, – он вполне достоин быть им. Как его великая душа возмущалась при моем рассказе! О Атилло Браччи, трепещи в своем замке, скоро придет твой черед.

Придя домой, Диомира послала любезное письмо австрийскому принцу Андреа, приглашая его к себе на вечер.