Текст книги "Попробуйте отшутится!"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Эрл Стенли Гарднер
«Попробуйте отшутится!»

Всю свою жизнь я попадаю в переделки – не успев выбраться из одной, тотчас же оказываюсь в другой.

Чувствуется, спокойной жизни мне не видать. Будучи мошенником, известным в трех государствах, объявленным в розыск полудюжиной штатов, но обладающим формальной неприкосновенностью на территории Калифорнии, я не могу рассчитывать на защиту закона. Его острие всегда направлено против меня. Я не подлежу выдаче за пределы Калифорнии, так как официально не являюсь преследуемым по закону в юридическом смысле слова, но каждый жулик в этом штате считает себя вправе докучать мне, а полиция только и ждет удобного случая, чтобы повесить на меня какое-нибудь дельце.

Зная, что защиты мне искать не у кого, я вынужден сам себе быть законом и даже рад этому. Одному только Богу известно, до чего мне противно быть одним из рабов, гробящих свою жизнь на то, чтобы заработать деньги, налоги с которых идут на прокорм политиканов.

Городские налоги – для городских политиканов, окружные – для окружных, налоги штатов – для тех, кто стоит повыше, и, если этим бедолагам все же удается урвать что-то для себя, государство облагает их подоходным налогом, чтобы прокормить целую свору политиканов государственного масштаба. В довершение ко всему по ним больно бьет еще целая уйма налогов – налоги с продажи, налоги на собственность, автомобильные и дорожные налоги, налоги на предметы роскоши и бензин, подушные и таможенные налоги, налоги на образование и проституцию, на парфюмерию, на лекарства, на кинопрокат, я даже слышал, что теперь собираются ввести налог на пиво, дабы способствовать ограничению продажи алкогольных напитков.

Так что мне есть отчего беспокоиться. Закон меня не защищает, я не являюсь частью огромной пирамиды, имя которой государство, и вынужден сам себе быть и законом, и сборщиком налогов. Всякий жулик норовит надуть меня или спихнуть на меня свои деяния, а полиция только ухмыляется, наблюдая за этим, – дескать, пусть пожирают друг друга, так им и надо.

Во время последней передряги я взял себе собаку.

Судя по всему, среди ее предков были и ищейка, и гончая, и какая-то еще неизвестная порода. Мой Бобо – крупная псина и, кажется, рос так же, как и я, – воспитывал себя сам, внимательно наблюдая за всем вокруг и рассчитывая лишь на собственные мозги. Недавно мне удалось надуть на двадцать тысяч долларов одну преступную парочку из Сан-Диего, и я понимал, что совсем скоро они нападут на мой след и постараются заполучить обратно свои деньги.

Принимая это в расчет, я старался не афишировать свое местонахождение и не давал свой адрес в газетную колонку. Мне не нужны были посетители.

Как-то раз, посвежевший и окрепший, я возвращался с прогулки по Голден-Гэйт-парк. С океана полз туман, а свежий, бодрящий воздух давал телу живительный импульс, знакомый каждому жителю Сан-Франциско.

Бобо удрал вверх по ступенькам, пока я медленно шагал сзади.

Подойдя к двери, я сразу почувствовал неладное – что-то привлекло внимание пса. Он стоял перед дверью, широко расставив лапы и задрав хвост, шерсть на спине встала дыбом, и он водил носом вдоль щели под дверью.

Это означало, что в квартире кто-то есть. Я замер перед дверью, думая, как поступить дальше. У калифорнийской полиции ничего на меня нет. Не то чтобы я вовсе ничего не совершил, просто дела, в которых я был замешан, всегда касались каких-нибудь жуликов, пытавшихся надуть меня и в итоге оставшихся с носом. Вряд ли они стали бы выдавать меня полиции. Другое дело – выследить меня и попытаться отомстить, но обращаться к полиции они не стали бы – у самих рыльце в пуху.

Шагнув вперед, я вставил ключ в замок, приоткрыл дверь и посмотрел на Бобо.

– Ну, малыш, заходи, – сказал я и закрыл дверь за огромным рыжевато-коричневым псом, нетерпеливо проскочившим в квартиру.

Улыбаясь, я ждал за дверью. Если в квартире кто-то есть, то скучать ему не придется.

Бобо был не простой собакой, а собакой мошенника, и очень гордился этим. Я потратил немало времени и сил, чтобы натаскать его должным образом, так что теперь пес хорошо знал свое дело.

А еще я научил его замечать слежку. Целый месяц я провел в Дель-Монте, где при помощи местных мальчишек учил его обнаруживать «хвост». Я показывал Бобо, что пытаюсь отделаться от слежки, и он понимал все с полуслова. Потом я научил его подходить ко мне так, чтобы его никто не видел. Это был невероятно смышленый пес, он смотрел мне в лицо и буквально читал мои мысли, достаточно было мигнуть ему. В своем роде он тоже был изгоем общества, потому-то и увидел во мне родственную душу и всегда инстинктивно знал, что ему делать.

Из квартиры слышалось царапанье и поскребывание, но никаких звуков возни. Я открыл дверь и вошел. На ковре лежал конверт, пес скреб по нему лапой, обнюхивал и снова принимался скрести. Совершенно очевидно, что кто-то подобрал ключ к замку, проник в квартиру и оставил конверт на самом видном месте – на полу.

Ну что ж, в жизни всякое бывает.

– Принеси его мне, Бобо, – скомандовал я.

Пес взял конверт зубами за краешек и поднес ко мне.

Текст был напечатан на машинке и оказался совсем коротеньким. «Срочно зайдите к Дону Дж. Герману» – гласило это никем не подписанное послание.

Я вздохнул. Господи, сколько раз мне уже приходилось сталкиваться с подобными вещами! То какому-нибудь политику требовался профессиональный мошенник, чтобы проделать за него грязную работенку, то местный воротила преступного мира обращался ко мне за помощью. Все они прибегали к подобным театральным трюкам, не желая иметь со мною дела впоследствии. Но на этот раз я немного встревожился, так как не предполагал, что кому-то известно, где я живу.

Я слышал о Доне Дж. Германе, крупном воротиле из мира политики. Ходили слухи, что в свое время он шантажировал с десяток известных и влиятельных фигур Сан-Франциско, благодаря чему приобрел громадную политическую власть. Дону Дж. Герману я не был обязан ровным счетом ничем, как не намеревался одалживаться и потом, но я все-таки решил найти того, кто принес это послание.

Подозвав собаку, я дал ей хорошенько обнюхать конверт и лежавший в нем листок бумаги.

– Давай нюхай, старина, – сказал я псу.

Навострив уши, он вопросительно посмотрел на меня и помахал хвостом.

Я отрицательно покачал головой:

– Нет, не след. Просто нюхай…

Уж не знаю, понял он меня или нет, но я решил, что попытка не пытка. Надев шляпу, я позвал пса, и мы вышли. Внизу я повернулся к Бобо:

– Лежать. Подожди-ка здесь минутку.

Он лег и стал ждать, а я вышел на тротуар.

Спускались сумерки, все вокруг заволокло густым туманом, в котором лишь изредка проносилась машина с зажженными фарами или прошмыгивал какой-нибудь одинокий пешеход. На тротуаре, подняв воротник пальто и прислонившись к почтовому ящику, стоял низенький, тощий человечек, которого можно было запросто принять за посыльного.

Обычно эти люди непременно слоняются где-нибудь поблизости. Вот и на этот раз я готов был голову отдать на отсечение, что тот, кто доставил конверт, наверняка наблюдает за мною. Он мог остаться, во-первых, чтобы убедиться, что послание получено, а во-вторых, чтобы сообщить Дону Дж. Герману, если я вызову такси и отправлюсь к нему.

Выждав пару минут, я подозвал собаку и тихонько скомандовал:

– Ищи, Бобо!

Я произнес это через плечо, не оборачиваясь и не глядя на собаку. Я приучил Бобо никогда не стоять рядом и, если я не смотрю на него, делать вид, что он меня не знает. Поэтому, выйдя на тротуар и увидев, что я, отвернувшись, смотрю на проезжую часть, он задрал хвост и деловито засеменил по улице – ни дать ни взять бродячий пес в поисках съедобных отбросов.

Поравнявшись с фигурой возле почтового ящика, он всего лишь слегка задел парня хвостом и как ни в чем не бывало побежал дальше, на углу остановился, оглянулся, увидел, что я все так же стою у проезжей части, и побежал через улицу, обнюхивая автомобили и подъезды.

Я уже начал думать, что ошибся насчет того человека возле почтового ящика или что Бобо неправильно меня понял. Краем глаза я наблюдал за псом и раздумывал, как поступить, как вдруг хвост его сделался негнущимся, а морда опустилась к самой земле. Он остановился перед небольшим табачным киоском на углу улицы. Возле окошечка стоял хорошо одетый человек крепкого сложения и беседовал с продавцом. Вид у него был такой, будто он только что купил любимые сигары и, прикуривая, разговорился с киоскером.

Бобо подошел к нему, обнюхал ноги, обернулся и заскулил. Я небрежной походкой пошел по улице и, дойдя до угла, свистнул Бобо. Вероятно, он ошибся. Этот малый напоминал скорее президента банка, не верилось, что с такой внешностью он мог выступать в роли посыльного.

Пройдя квартал, я зашел в аптеку и связался по телефону с частным детективным агентством. Поверьте мне, до чего приятно мошеннику иметь собственное детективное агентство! Я имел такое. Там меня знали под именем Грина. Они видели мои чеки, но не знали меня в лицо, и я не намеревался показывать его и в дальнейшем. Инструкции они получали по телефону, а зарплату в начале каждого месяца и думали, что я работаю где-то адвокатом, в чем я не собирался их разубеждать.

– Говорит Гарри Грин. Последите за человеком, что стоит на углу Буш и Полк-стрит, – прорычал я в трубку. – Только сделайте это немедленно. Его приметы: крепкое телосложение, одет в коричневый костюм, светлую шляпу, серебристо-серый галстук и рыжие ботинки.

Возраст – примерно сорок пять лет, двойной подбородок, глаза серые. Стоит на углу возле табачного киоска.

Если ваш человек еще застанет его там, пусть проследит за ним и узнает, кто он такой. Когда узнаете, куда он пошел и чем занимается, сообщите мне. Исполняйте.

Я повесил трубку и побрел обратно на угол. Незнакомец все еще стоял возле табачного киоска. Похоже, он наблюдал не за мной, а за моей квартирой. А может, и вовсе следил за кем-то другим. Однако мне почему-то показалось, что именно он либо написал это послание, либо доставил его.

Я прослонялся там еще минут десять, как вдруг из-за угла вынырнул небольшой двухместный автомобиль и остановился. Сидевший за рулем вышел, огляделся по сторонам, заметил человека, стоявшего возле табачного киоска, и снова залез в машину.

Ни я, ни человек у табачного киоска не уходили, сотрудник детективного агентства тоже оставался в машине. Уже начало смеркаться, когда к киоску подъехал старый автомобиль, управляемый каким-то субъектом грубоватой наружности. Человек, стоявший у табачного киоска, кивнул продавцу и сел в машину. Они направились в сторону Ван-Несс и вскоре скрылись за углом, небольшой двухместный автомобиль последовал за ними.

Едва ли парню из агентства удастся добыть мало-мальски важную информацию об этом человеке, зато теперь я мог быть уверен, что от меня хотя бы на время отстали. И все же я немного нервничал. Бобо, конечно, хороший помощник, но он такой крупный, что невольно привлекает к себе внимание. Из-за него меня могут заметить. Я ничуть не сомневался, что меня можно вычислить по собаке. Конечно, я научил Бобо держаться в стороне в подобных ситуациях, но нас могли увидеть вместе по дороге домой.

Поднявшись в квартиру, я сбросил ботинки, немного почитал и лег спать. Бобо спал возле моей постели и ни разу не встрепенулся, что было хорошим знаком.

На следующее утро я позвонил в детективное агентство, и там мне сказали, что субъект, которого они выслеживали, – это некий Э.К. Симпсон, который снимает квартиру в одном из бедных районов. Про себя я посмеялся над словами сотрудника.

– Под этим именем он скрывается, а мне нужно знать его настоящее имя, – усмехнулся я.

Голос на другом конце провода звучал учтиво и обходительно:

– Вы полагаете, мистер Грин, он живет под вымышленным именем?

Я фыркнул:

– Ну вот что, умники. Поставьте перед его домом машину с хорошим фотографом, пусть поснимает его, да так, чтобы было видно лицо. Потом возьмите его описание и фото и наведите справки в преступном мире.

Голову даю на отсечение, что он отпетый мошенник. Займитесь делом, я позвоню днем.

Повесив трубку, я довольно усмехнулся. Я верю интуиции, а этому парню явно не подходило имя Симпсон. Кроме того, он со знанием дела подобрал ключ к моей квартире.

Я отправился на пляж, лег на песок и принялся задумчиво смотреть, как волны разбиваются о берег. Мне нужно было отдохнуть, и я вовсе не собирался терять драгоценный покой из-за какого-то политического проходимца.

Днем я вернулся домой, принял душ, побрился, переоделся, немного почитал и отправился обедать. Перед выходом позвонил в детективное агентство. К телефону подошел управляющий, чувствовалось, что он был возбужден.

– Я выследил его, – с готовностью отрапортовал он. – У нас в офисе есть полная информация о нем. Настоящее имя Джим Гилврэй, больше известен как Мордастый Гилврэй, специализируется на драгоценностях. Говорят, он работает исключительно на заказ, сбытом сам не занимается, имеет дело только с крупными птицами и выполняет только крупные заказы. Ни разу не сидел, потому что товар, который проходит через него, никогда не выплывает на поверхность. Получает заказ на кражу, как правило, известных драгоценностей, за работу берет наличными и держит рот на замке. Поговаривают также, что у него все же есть скупщики краденого, но кто такие, не установлено. Подозрителен, держится настороже и, кажется, заметил сегодня нашу слежку. Ему удалось улизнуть, наш человек упустил его. Правда, я по-прежнему не снимаю наблюдения за домом.

Я рассмеялся:

– Можете снять. Он уже не вернется. Во всяком случае, если он действительно тот, кого вы описали.

На другом конце провода последовала минутная пауза – управляющий обдумывал мои слова.

– Что нам теперь делать? – спросил он.

– Счета посылайте по тому же адресу, что и раньше, – отрезал я и положил трубку.

Итак, судя по всему, меня действительно навестил Мордастый Гилврэй. Он лично доставил записку. Видно, они с Доном Дж. Германом накрепко завязаны в какой-то большой игре и не могли довериться посыльному. Дельце обещало быть интересным, и я решил принять приглашение и заглянуть к Дону Дж. Герману. Либо он собирался выйти сухим из какой-то грязной истории, либо, наоборот, готов был влипнуть в нее.

Я не стал посылать ему свою визитную карточку, я решил поступить по-иному.

Огороженная территория, где находился дом, занимала внушительное место, что свидетельствовало о состоятельности его прежних владельцев и о стремлении нынешнего к уединению. Ну что ж, прекрасно. Мне это на руку. Кто его знает, что может произойти, а мне не хотелось огласки.

Около девяти часов мы с Бобо перемахнули через забор. Оба мы понимали, что вторгаемся на чужую территорию и в любой момент можем нарваться на неприятности. Беспрепятственно спрыгнув на землю, мы прошлись, внимательно глядя по сторонам, и, понаблюдав за Бобо, я убедился, что в доме нет наружной охраны.

Обойдя вокруг дома, я остановился перед окном с опущенными шторами, через которые пробивался свет. Окно это было единственным освещенным местом на первом этаже, если не считать главного входа. Я не знал, что скрывалось за этим окном – гостиная, спальня, кабинет… Разберусь на месте, время у меня есть.

Стоя под окном, я услышал резкий звонок в прихожей, скрип стула в комнате у меня над головой и звук удаляющихся шагов.

Из того, что не было слышно никакого разговора, я заключил, что он – или она – находился в этой освещенной комнате в одиночестве и, покинув ее, чтобы открыть входную дверь, предоставил мне возможность заглянуть в окно, что я и сделал.

Мне здорово повезло, судьба сама сдавала карты. Я никогда не питал особой симпатии к политикам, и уж коль она распорядилась, чтобы я сунул свой нос в комнату Дона Дж. Германа, значит, там пахло неприятностями.

Комната представляла собой нечто вроде кабинета. Я слышал, что он проводит большую часть времени за работой. Я также слышал, что в доме имеется множество потайных ходов и что прислуга появляется и удаляется по звонку, расположенному на рабочем столе Германа.

Я решил рискнуть.

Повернувшись к Бобо, я скомандовал:

– Охраняй, – и взобрался в окно.

Я знал, что, если понадобится, Бобо прыгнет в окно, и ни стекло, ничто другое не послужит ему преградой.

В углу стоял большой письменный стол с убирающейся крышкой, к нему-то я и направился. Господи, как я обожаю столы с убирающимися крышками, стоящие в углу! В случае опасности за таким столом можно надежно спрятаться или, в крайнем случае, залезть под него.

Едва успев устроиться поудобнее, я услышал приближающиеся голоса:

– Как мило с вашей стороны, мисс Чэдвик, что вы зашли. Да еще в первый же вечер после возвращения из колледжа. Я невероятно ценю вашу любезность.

Голос был льстивый и вкрадчивый, даже слишком вкрадчивый. Он сразу не понравился мне, и я мгновенно понял, что принадлежит он не кому иному, как Дону Дж. Герману.

В голосе девушки слышалось задорное журчание юности, но было в нем и что-то неуловимо-натянутое – то ли страх, то ли какая-то затаенная тревога.

– В записке вы упоминали об отце.

Они как раз вошли в кабинет, и льстивый голос увернулся от вопроса:

– Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Чэдвик. Вы не можете себе представить, как я огорчился, узнав о смерти вашего отца. Я посылал соболезнования и цветы, но не решался заговорить о делах ни с вами, ни с вашей матушкой, пока вы не оправитесь от удара. Прошло три месяца, вы окончили колледж, и я чувствую, что теперь вы сможете понять, какая суровая необходимость заставила меня вернуться к этому вопросу, а также сумеете оценить мое деликатное отношение к вашему горю и нежелание торопить вас.

Бог ты мой! Что это была за речь! Такое впечатление, будто он выучил ее наизусть. Рискнув, я даже немного подался вперед, чтобы выглянуть в щель между двумя стоявшими на столе книгами.

Герман оказался крупным мужчиной, даже крупнее, чем я ожидал. Он сидел за письменным столом, разглядывал девушку, и его здоровенные жирные пальцы барабанили по крышке стола. Лицо его было испещрено миллионом мелких морщинок, отчего кожа походила на пергамент, и, когда он улыбался, морщинки приходили в движение и рассыпались, убегая под воротничок рубашки, а его лысая голова напоминала мне купол Капитолия. Редкий пушок окаймлял эту голову лишь над самыми ушами, которые внизу плотно прижимались к голове, а сверху, напротив, оттопыривались. У него были толстые, какие-то пористые губы, двойной подбородок и громадное тело. Однако, несмотря на всю его тучность, морщинки на лице придавали ему несколько изможденный вид.

Но самым поразительным на его лице были глаза, большие и широко открытые. Казалось, он каким-то сознательным напряжением мышц заставлял их все время быть широко раскрытыми, складывалось впечатление, будто он всю жизнь тренировал эти мышцы, чтобы придать глазам детское выражение искренности и невинности.

Девушка была еще совсем юной. Она, не раздумывая, пришла в дом к этому толстогубому политикану и теперь вот сидела в кресле в своем коротеньком платьице с заниженной талией, обнажив пару очаровательных, обтянутых модными чулочками ножек, без сомнения способных занять первое место на любом конкурсе красоты. Она сидела, такая чистенькая и свежая, и смотрела на него из-под полей шляпки, дерзко сдвинутой чуть-чуть набок, и весь ее вид говорил о том, что она вполне способна постоять за себя, но в глазах затаился страх.

– Насколько я поняла, у вас с отцом были какие-то дела. – На этот раз в ее голосе прозвучали испуганные нотки, и я был уверен, что Герман это заметил.

Его голос источал приторную любезность:

– Надеюсь, вы не будете возражать, мисс Чэдвик, если я задам вам несколько вопросов, прежде чем перейду к делу? Полагаю, вам были хорошо известны привычки вашего отца, в частности, его привычка составлять долговые расписки?

Явно озадаченная, она кивнула:

– Ну конечно. Думаю, многие знали об этой его привычке. У него была целая папка с готовыми бланками, и он пользовался только ими. Даже отправляясь в банк, он брал с собой эту папку. Отец начитался про разных мошенников, которые подделывают счета и долговые расписки, и всегда вел себя осторожно. К тому же ему нравилось быть не таким, как все.

Герман изобразил на лице сияющую улыбку:

– Вот-вот… А теперь, с вашего разрешения…

Он шагнул в угол, я внимательно следил за его движениями. Он наклонился, словно для того, чтобы поднять что-то с пола, отодвинул картину и набрал код металлического сейфа. Бог мой, что за зрелище предстало пред моими глазами! Настоящее банковское хранилище.

Распахнув дверцу, он достал из сейфа какие-то бумаги и подошел к девушке:

– Вам знакомо вот это?

При взгляде на бумагу у девушки вырвалось восклицание:

– Ну конечно! Это одна из расписок моего отца, он должен выплатить вам десять тысяч долларов.

Глядя на нее натужно раскрытыми глазами, Дон Дж.

Герман высунул толстый язык и облизнул свои пористые губы:

– Значит, вы согласны, что это его почерк?

Девушка кивнула:

– Да, это его рука.

Герман подошел к столу и уселся в кресло. Всем своим видом он буквально источал удовлетворение. Я успел внимательно разглядеть бумагу.

– И как вы думаете, что делать с этой бумагой?

Я видел: он хочет сказать что-то еще, и она, похоже, тоже это почувствовала. Лицо ее побледнело, но весь вид говорил о том, что она не собиралась позволять какому-то мошеннику диктовать ей условия или даже просто видеть ее в растерянности. Раскрыв сумочку, она принялась подкрашивать губы малиновой помадой.

– Я об этом не думала, – ответила она, рассматривая свое отражение в зеркальце.

– Это был политический подкуп, – сказал Герман.

Тоненьким пальчиком она подправила помаду на губах:

– Я этому не верю. Впрочем, какое это имеет значение? Вы получите сполна по этой расписке. Я не хочу только, чтобы об этом узнала моя мать. Если вы не понесете бумагу в суд, я собственноручно напишу вам расписку на одиннадцать тысяч долларов.

– Вы не хотите, чтобы стало известно, что у вашего отца были дела со мной? – вкрадчиво поинтересовался Герман.

Она убрала зеркальце и смело взглянула ему в глаза:

– Мой отец вел честную жизнь, он был порядочным человеком. И если у вас есть его расписка, то это, скорее всего, шантаж. Мы оба знаем это, и ни к чему попусту тратить время. Если вы обратитесь с этой распиской в суд, все подумают, что отец был замешан в грязном политическом деле с подкупом должностного лица. Моя мать не выдержит такого удара. Вам это прекрасно известно, поэтому вы и пригласили меня. Итак, чего вы хотите?

С этими словами она захлопнула сумочку, сверкнув обтянутой гладким чулком коленкой, положила одну ногу на другую и рассмеялась сладким ангельским голоском.

Ей удалось поставить Германа в тупик, но он быстро пришел в себя:

– Вы правы, мисс Чэдвик, я действительно кое-чего хочу и перейду к этому вопросу через минуту. Буду с вами откровенен. Эта расписка и в самом деле нечто вроде орудия шантажа – своеобразная деловая договоренность между вашим отцом и мной. В политике он всегда брал надо мною верх и, как вам известно, поносил меня в своих речах. Один только факт, что я располагаю подлинной распиской вашего отца, способен сразить наповал кое-кого из ваших друзей, принадлежащих к утонченному изысканному обществу, не правда ли?

Она промолчала, так как ответ был очевиден. Из сказанного Германом я составил полную картину. Выдающийся в политических кругах человек, честный и порядочный, принадлежащий к узкому кругу общества, умирает, оставив после себя долговое обязательство, оно попадает в руки политического мошенника, который не гнушается самыми нечистоплотными средствами при достижении целей. Все было ясно как Божий день. Но более всего меня мучил вопрос, который, вероятно, волновал и девушку, так как она не преминула его задать:

– Чего я не могу понять, так это почему отец вообще дал вам эту расписку, а не заплатил наличными.

Его пористые губы скривились в улыбке, лысина отливала под лучами электрического света. Приблизившись к девушке, он бросил:

– Потому, мисс Чэдвик, что эта расписка не единственная. Существует еще девять таких же, датированных другими числами и в сумме составляющих сто тысяч долларов.

Это был удар.

Она медленно поднялась, руки ее потянулись к горлу. В своем коротеньком платьице с заниженной талией она сейчас, как никогда, казалась ребенком.

– Простите, – проговорил он. – Кажется, в прихожей звонит телефон. – И с этими словами вышел.

Зачем ему понадобилось покидать комнату, не знаю.

Быть может, где-нибудь в стене был проделан потайной глазок, через который он мог наблюдать за тем, что происходит в кабинете? Может, он хотел подсмотреть, что станет делать девушка, оставшись наедине со своими мыслями?

Когда он ушел, она постояла несколько секунд и медленно опустилась в кресло. Немного погодя она подняла глаза и заговорила, словно обращаясь ко мне:

– Да что же это такое? Отец, как мне теперь быть? Как поступить? Мама не вынесет этого удара, это убьет ее и запятнает твое доброе имя! И потом, на это уйдет все наше состояние. Помоги мне, папочка! Без тебя мне не выстоять.

В глазах ее блеснули слезы, она держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. Послышались шаги, и в кабинет вошел Герман. Он пристально посмотрел на нее, но она, поморгав, спрятала слезы и мизинчиком поправила помаду в уголке губ.

– Вечно я криво крашу губы, – проговорила она, усмехнувшись и глядя на него поверх зеркальца.

И вид у нее снова был озорной и задорный.

Герман явно недоумевал:

– Я уже говорил, что кое-чего хочу.

Она слегка припудрила щечки:

– Чего же?

Он облизнул толстые губы:

– Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

– Ну что ж, говорите. И посмотрим, станет ли вам от этого легче.

Он было открыл рот, но передумал, хлопнул ладонью по столу и встал:

– Не сегодня. В ближайшее время я позвоню вам, а пока еще раз хорошенько все обдумаю. А теперь прошу простить меня – через несколько минут ко мне должны прийти.

Она встала и из-под полей шляпки обвела глазами комнату:

– Но вы ведь не станете передавать эти расписки в суд… Я имею в виду, не отдадите их управляющему по делам наследства?

Он покачал блестящей головой:

– Нет. У меня же есть к вам просьба.

Она весело кивнула:

– Ну что ж, возможно, я ее и выполню.

С этими словами она бросила на него взгляд через плечо и направилась к выходу. Он пошел проводить ее, а я поспешил вылезти в окно, чтобы он не застукал меня в своем кабинете.

Мы с Бобо спрятались в кустах. На пороге она пожелала ему спокойной ночи – голос у нее был веселый и кокетливый – и, спорхнув со ступенек, исчезла в темноте.

Он постоял несколько секунд в освещенном дверном проеме, потом закрыл дверь. Не зная, что за ней наблюдают, девушка прислонилась к чугунному столбу ограды и, тяжело вздохнув, всхлипнула. Застыв на месте, я знаками велел Бобо вести себя тихо и стал слушать эти горестные рыдания.

Минут через пять – десять она распрямилась и, проглотив тяжелый ком в горле, побрела по улице.

Я поднялся на крыльцо и позвонил в дверь.

Послышались шаги, мелькнул свет, и осторожный голос спросил:

– Кто там?

– Эд Дженкинс.

После короткой паузы голос снова спросил:

– Какой Дженкинс?

– Неуловимый Мошенник, – пояснил я, четко выговаривая слова и изобразив на лице натянутую улыбку, хотя мне совершенно не нравилось стоять в темноте под дверью и обмениваться любезностями.

Я оставил Бобо внизу, под лестницей, оттуда он всегда мог прийти ко мне на помощь, и в то же время его не было видно. Возможно, пес понадобится мне еще до того, как наша беседа закончится. Не знаю, для чего я нужен Герману, но после всего услышанного я начал подозревать, что эти ночные визиты устраиваются им далеко не в благотворительных целях.

Дверь открылась.

– Проходите, мистер Дженкинс.

Он не сделал ни одного движения, чтобы поприветствовать меня, а просто пропустил вперед, захлопнул дверь и провел в кабинет. Насколько я понял, он предпочитал обращаться со своими посетителями именно так.

Я опустился в кресло, в котором еще недавно сидела девушка, оглядел кабинет теперь уже под другим углом и заметил, что сейф заперт, а картина поставлена на место. Скрестив ноги, я откинулся в кресле.

Он рассматривал меня с минуту; потом проговорил:

– Вы и есть Неуловимый Мошенник?

Я кивнул.

– Эд Дженкинс собственной персоной?

Я снова кивнул, всем видом давая ему понять, чтобы он переходил к делу.

Он вздохнул:

– Что-то не похоже. Какой-то у вас несолидный вид.

А между тем мне известно о вашем прошлом: во многих штатах вы объявлены в розыск, и все же вам удалось заставить их загнать вас в Калифорнию, откуда им теперь трудно вас выманить.

Я не двинулся, даже не кивнул, просто смотрел на него и ждал.

– Вы прославились своей удивительной способностью ускользать из-под носа, – продолжал он. – Кроме того, ходят слухи, что вы можете открыть любой сейф, не оставив следов. Говорят, вы знаете какие-то комбинации и умело манипулируете замками. – Слова эти прозвучали вопросительно.

– Вы сами пригласили меня, – сказал я. – Вот я и слушаю.

Он снова облизнул губы, взял сигару, вставил ее в свой влажный губчатый рот, чиркнул спичкой, затянулся, оглядев кончик сигары, немного поерзал и приступил к делу:

– Знаете, кто я?

– Немножко.

– Вы не можете не знать, что в политике я всегда добиваюсь чего хочу.

– Да, так пишут газеты.

– Вот и отлично. А как вы отнесетесь к объявлению вашего помилования во всех штатах, где выписаны ордера на ваш арест?

Чтобы скрыть волнение, я схватился за подлокотники.

Господи! Неужели это возможно – свободно передвигаться, жить как все остальные граждане, в случае чего спокойно вызывать полицию и ни от кого не скрываться? Я боялся увлечься этой идеей. Сколько себя помню, я всегда был изгоем, весь мир был против меня, а я всегда был в бегах… Мне всю жизнь приходилось прятаться.

– Это неосуществимо, – проговорил я.

Он кивнул своей громадной головой, толстые губы растянулись в улыбке:

– Очень даже осуществимо. Нет ничего проще. И со временем я докажу вам это.

Я снова откинулся в кресле.

– А дело заключается вот в чем, – продолжал юн, поняв, что я не собираюсь вносить свой вклад в сегодняшнюю беседу. – У одного человека есть некая бумага, с которой я хочу снять копию. Меня не интересует оригинал, мне нужна точная копия. Я хочу знать, что в этой бумаге. – Он помолчал, ожидая моей реакции, я тоже ждал. – Имя этого человека – Лоринг Кемпер.

Он немного наклонился, как бы желая по выражению моего лица понять, о чем я думаю. Ему понадобилось около десяти секунд, чтобы заметить, что я озадачен, после чего на его лице появилось выражение удовлетворения.