Текст книги "Песнь призрачного леса"

Автор книги: Эрика Уотерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Удивительно, кстати, что тогда уж победили не Седар с Роуз. У них классно вышло – даже независимо от песни, все равно классно. Нутром чую – когда-нибудь мне обязательно захочется сыграть с ними, может, даже попроситься к ним в группу. Конечно, сейчас сама мысль о том, чтобы «изменить» Орландо и Саре, вызывает острый укол вины…

Сара опять зависает с ответом – будто на расстоянии читает мои предательские мысли, поэтому я решительно откладываю аппарат. Смотрю местные новости. Очень скоро, естественно, начинаю клевать носом. Волнения от участия в конкурсе, от «Шейди Гроув» в интерпретации Седара и Роуз, от драки с Джессом… К тому же после целой недели погонь за эхом. Я так устала, так устала. Измотана до состояния половой тряпки.

То вскидываюсь, то вновь погружаюсь в дремоту, и впечатление такое, что «облака» тяжелой стерильной больничной атмосферы смешиваются с фантомами моего воображения в какой-то жуткий коктейль из образов. Сперва лежу в какой-то темной комнате почему-то на носилках и усиленно всматриваюсь во мрак, который только сгущается, и нет ему конца. Может, я на дне глубокого колодца? Потом тьма начинает не то чтобы рассеиваться, но двигаться, клубиться вокруг черным дымом. Он обволакивает меня липкой влажностью жабьей кожи, в ответ на что вся моя собственная кожа покрывается крупными мурашками.

Пытаюсь отстраниться, отвернуться, уклониться куда-нибудь в сторону, но носилки уже исчезли, а вместе с ними и сама комната. Теперь посреди пустоты рождается резкий, пронзительный звук – словно кто-то пиликает на вусмерть расстроенной скрипке. Хочу закричать, возопить, но тьма забивает мне рот и застревает в горле. И я напрягаюсь, и корчусь, и бьюсь в ее цепкой хватке, но путы крепки, кляп в глотке сидит намертво, и паника внутри меня растет с каждым мгновением. Я уже не чувствую разницы между ужасным мраком и ужасной музыкой – они слились в единое чудовище, от коего спасения нет.

Тут из темноты возникает рука и трясет меня за плечо – все сильнее, сильнее. Я поднимаю глаза и вглядываюсь в жесткое, угловатое, сильно обросшее щетиной лицо.

– Шейди, – зовет Джим, – просыпайся.

Я со сдавленным криком вскакиваю со стула – отчим едва успевает подхватить меня, не дав мне упасть на пол. Сердце бешено колотится, кровь пульсирует в ушах.

– Тихо, тихо, – успокаивает Джим. – Это только сон. Дурной сон.

Но когда речь идет о моих кошмарах, частица «только» неуместна. Я жадно ловлю ртом воздух, в легких все горит. Глаза широко распахнуты, им нужно срочно впитать каждую фракцию света, какая доступна. Наверняка это опять был мой Черный Человек, просто в ином обличье. Господи, зачем он вернулся?!

– У твоей мамы тоже бывали такие страшные видения. – Отчим присаживается рядом, сложив руки на коленях. – Раньше. До того как… началось у нас с ней. Она считала, что во всем виноват тот старый дом. – Я не отвечаю, но ему все равно, его голос продолжает литься отстраненно, будто откуда-то издалека. – Знаешь, когда мне случалось там ночевать, я тоже видел во сне черт-те что. Что-то очень, очень темное. И тяжелое.

– Когда это ты там ночевал? – Я откидываю прядь волос с глаз.

Хорошо, что можно отвлечься на другую тему – пусть даже это такая паршивая тема, как присутствие Джима в доме моего детства.

– Давно, когда вы с Джессом еще пешком под стол ходили. Какое-то время, недолго, я жил у твоих родителей. Они приютили меня. Примерно тогда, когда умер мой отец. – Он сидит, уставившись на грязный, в подтеках пол.

Я уже приготовила новый вопрос, но Джим решительно поднимается.

– Ладно, пошли, надо забросить Кеннета домой. Врачи уже закругляются. Его выведут с минуты на минуту.

Еще не оправившись от своего сна, страшась опять остаться одна, я кладу ладонь ему на плечо и в самый момент прикосновения остро ощущаю – это впервые. Я впервые до него дотронулась. Стремительно отдергиваю руку.

– И что тебе там снилось?

Неужели Черный Человек? Или он приходит только ко мне?

Джим снова присаживается, откидывается на спинку стула, откашливается неловко и смущенно, качает головой.

– Трудно объяснить. У меня для такого, пожалуй, и слов не найдется.

– А можно еще вопрос, о другом? – Припоминаю тот Джессов взрыв, за ужином. Мне никогда не доставало смелости затрагивать такие темы, но, видимо, случайный телесный контакт с Джимом открыл шкатулку правды. И вообще, после того как он силой уволок меня с «Открытых микрофонов», пусть хотя бы проявит откровенность. – Ты влюбился в маму уже тогда, когда поселился у них? До смерти папы? Поэтому Джесс так тебя ненавидит? – У меня в ушах до сих пор стоит крик брата: «Я знаю, что вы двое сделали, я этого не смогу забыть!» Я думала, мне все про мать с Джимом давно известно и понятно, но такой градус ярости у Джесса заставил меня усомниться… Может, наивно было просто взять и поверить маминому слову?

Джим глубоко вздыхает.

– Твоя мама всегда хранила верность твоему папе. Это точно. Но да, я в нее влюбился с первого взгляда. Как только увидел, так и влюбился. Она тогда ходила беременная Джессом. Во-о-от с таким животом. – Он показывает жестом.

– А папа знал?

Джим качает головой.

– Папаша твой, кроме вас с Джессом – двух светиков в окошечке – и еще этой своей скрипочки, ничего кругом в упор не замечал. Только на вас ему сердца и хватало.

При упоминании о скрипке сердце начинает биться сильнее.

– Джим, а ты…

Он выставляет вперед ладонь.

– Ты сказала «один вопрос», а задала уже как минимум три. Давай-ка собираться домой. Хватит разговоров по душам для одного вечера.

Санитар уже катит Кеннета к нам, Джим встает и спешит им навстречу.

Глава 6

На следующее утро, только я просыпаюсь, в трейлер заходит Джесс. От него пахнет табаком и несвежей одеждой. Глаза налиты кровью и обрамлены снизу тяжелыми черными мешками-полумесяцами. Только пытаюсь с ним заговорить, как он хлопает дверью своей комнаты прямо у меня перед носом.

Вообще-то сетовать и обижаться должна бы я, а не он. Это мне испортили вечер. Если бы не их дурацкая потасовка с Кеннетом, я могла бы еще долго веселиться на полную катушку с Сарой и Орландо. Может, мне даже удалось бы перекинуться парой слов с Седаром и Роуз – между прочим, я уже навоображала, что играю с ними, – чтобы хоть немного приглушить нервное напряжение, связанное и с братом, и с Черным Человеком. Уже свела мысленно и аранжировала целые композиции, представила, как должны звучать соло, сливаться голоса. Их музыка породила во мне целый ворох идей и указала горизонты, о каких я даже не мечтала!

Я все еще стараюсь отогнать остатки сна, тру кулаками глаза и направляюсь на кухню в смутной надежде, что остальные еще не встали. Но нет – Джим уже на ногах и выскакивает мне навстречу из их с мамой спальни злой как черт. Сейчас почему-то особенно заметно, насколько наш трейлер ему «не впору» – слишком уж Джим долговяз.

– Это твой брат явился только что? – Ответа он не дожидается, а, плотно сжав губы, топает на кухню.

Мама – прямо по пятам за ним, не менее рассерженная.

– Не вмешивайся, Джим, оставь это мне. Он мой сын! – Она цепляется за рукав отчима.

Тот вырывается.

– А Кеннет – мой! Я не позволю Джессу трепать его почем зря! – Мимо меня он прошмыгивает, даже не поднимая глаз.

– Джим, прошу! – шипит мама. – Ты его совсем не понимаешь.

Он резко разворачивается к ней.

– Ты могла бы, знаешь, хоть в этом случае встать на мою сторону. Твой Джесс никогда не одумается и не опомнится, если ты не дашь мне привести его хоть слегка в чувство! Эй, малый, вылезай-ка сюда!

В противоположном конце «коридора» появляется Джесс, дерзко отбрасывая волосы с глаз.

– Чего?

Джим в ярости трясет головой.

– Ты мне тут не чевокай! Хватит с меня твоих выходок. Хочешь пустить под откос свою жизнь – пускай, а моего парня будь любезен не трогать.

– Он оскорбил Шейди. И я его ударил. – Брат скрещивает руки на груди и вызывающе смотрит на отчима.

– Это правда, – поддерживаю я. – Кеннет на меня наехал. Повел себя как конченый ублюдок.

Слово «лесба», лесбиянка, – это не оскорбление вообще-то. Но в устах Джимова сына прозвучало именно так.

На меня Джим внимания не обращает.

– А я и не о битье. Я о том, что ты продаешь ему наркотики.

Джесс открывает было рот, но тут же захлопывает его и упирается взглядом в пальцы ног.

– Где ты взял викодин?[28]28
  Сильнодействующее обезболивающее на основе опия, способно вызывать эйфорию. Длительный прием чреват привыканием.


[Закрыть] – спрашивает мама голосом таким усталым и измученным, словно никакие Джессовы сюрпризы ее уже не способны удивить.

– У тебя же. Остался с тех пор, как ты спину повредила. Всего несколько таблеток. Ничего страшного, никто не пострадал. Не конец света. – Взгляда он на маму, впрочем, не поднимает.

– Никто не пострадал? – сиреной взвывает Джим. – Только мой сын щеголяет с рожей сплошь в синяках, а так ничего! А если бы он за руль в таком виде сел и домой поехал? Если бы разбился на хрен и погиб? Как бы ты стал тогда дальше жить, говнюк малолетний, а? Легко бы тебе дышалось с мыслью, что отправил моего сына на тот свет?!

Лицо Джесса белеет от бешенства. Он разом преодолевает несколько метров, отделяющие его от Джима, и смотрит ему прямо в глаза.

– Как мой отец, да? Разбился и погиб, как мой отец? Хочешь сказать, что я…

– Нет, Джесс, он не это хотел сказать. – Мама поспешно втискивается между ними. – Ты сам это понимаешь. Но Джим прав, сынок. Пора привести себя в порядок. Подумать о будущем, наладить жизнь.

Джесс презрительно и брезгливо кривит губы, качает головой.

– Джим разорался только потому, что там был Фрэнк и все видел, а в глазах Фрэнка ему жалким выглядеть западло. И ты ничем не лучше. Лицемеры вонючие оба.

Джим, как бык на корриде, бросается вперед мимо мамы, но Джесс успевает отпрыгнуть в сторону. Потока отчимовой речи это, впрочем, не сдерживает, и каждое слово похоже на прямой удар в голову:

– С матерью так разговаривать не смей. Убирайся вон из дома. Прямо сегодня. Иди собирай пожитки и катись к черту, дерьмо собачье.

– С радостью, – отвечает мой брат и разворачивается по направлению к своему отсеку.

У меня сердце проваливается куда-то в желудок, но мама сзади вцепляется Джессу в рубашку, вытаскивает его обратно в гостиную и швыряет на кушетку.

– Сядь и сиди, – стальным голосом лязгает она. – И ты, Джим, садись. Вот сюда! Никто с места не сдвинется, никто не выйдет из комнаты, пока мы не договоримся. – Тут только в поле зрения попадаю и я. – Ну, кроме тебя, Шейди. Это дело не твое, ты пойди пока душ прими или там… ну я не знаю…

На прощание бросаю на Джесса эдакий насмешливо-сочувственный взгляд и ухожу восвояси. Он, конечно, тоже накосячил, и здорово, но как больно осознавать: брат до сих пор винит себя в гибели папы. Думает, что мог его тогда спасти.

К тому моменту, как я выхожу из душа, в трейлере худо-бедно воцаряется мир, хоть никого он особо не радует и не устраивает. Джесс засел у себя, мама с Джимом завтракают за кухонным столом в напряженном молчании.

Рано или поздно этот чертов дом на колесах обрушится под тяжестью тысяч недосказанных в нем слов.

* * *

Сара вчера вечером так и не отписалась, но в любом случае сегодня мы собирались потусить, так что я еду к ней домой. Она живет в районе маленьких кирпичных домиков на три спальни каждый – одинаковых на вид, как часовые или близнецы. Ничего особенного, но все же повеселее, чем любое из мест моего жительства с рождения до сегодняшнего дня. Перед некоторыми из таких особнячков во дворе высажены цветы, но вокруг Сариного пусто – только унылые зеленые кустики по обе стороны от главного крыльца.

– Ну что, готова? – спрашиваю, когда она открывает мне дверь.

Сегодня моя подруга еще растрепанней, чем обычно. Джинсы протерлись на обоих коленях, рубашка явно никогда не видела утюга. Я обожаю то, как Сара одевается – словно ей плевать абсолютно на всех, будто у нее есть дела и поважнее.

– Ага. Только поведу я, – отвечает она. – У тебя ни реакции, ни концентрации.

Блин. Кажется, она все-таки винит меня во всем…

– Слушай, мне жаль. Ну что мы не выиграли, – бормочу, забираясь в ее грузовичок. – И что пришлось вчера уехать.

Она пожимает плечами.

– Наверное, глупо было обольщаться, что, мол, у нас есть шансы на победу.

– Ничего не глупо, – возражаю я. Мы задним ходом выезжаем на главную дорогу. – И потом, тебя и без студийной записи возьмут на хорошие музыкальные курсы, на какие пожелаешь. Учишься ты хорошо, репетируешь как бешеная – никто столько не занимается…

Сара старается изобразить улыбку.

– Ну а как тебе вообще весь этот вчерашний конкурс? Мы ведь так и не обсудили.

– Кеннет неожиданно неплохо показал себя, – говорю. – Даже забавно. Не каждый вытянет «Парня по имени Сью».

– Да, для этого в натуре должно быть нечто клоунское, – саркастически соглашается Сара.

Если раньше мой сводный братец не нравился ей просто так, то теперь – из принципа, хоть дразниться и цепляться лично к ней он давно и прекратил. А весь прошлый год заводил вой, стоило только ей мимо пройти. Причем только лишь из-за Сариной фамилии – Вульф, то есть «волк». Впрочем, в ней и правда есть что-то волчье. Что-то от потенциального оборотня как минимум.

– А больше всего мне понравились Седар с Роуз, – выпаливаю, пока чувствую в себе смелость.

– Даже больше нас самих? – Сара вскидывает бровь.

– Ну, не больше… то есть… в смысле, да, пожалуй, они сыграли лучше! – скороговоркой произношу я. – Потрясающий вокал. Да и инструменты… Господи, да ты хоть заметила, как у Роуз пальцы бегали по струнам? И еще… – Чувствую, вот-вот смогу произнести то, что у меня действительно на уме, но не уверена, что подруга хочет это услышать.

– Что – «еще»? – Она низко склоняется над рулем, раздраженно хмуря брови.

– Музыка им идет, понимаешь? Прямо видно, что они на ней выросли. С молоком матери впитали. Она – часть их самих. Притом они строго следуют традиции, и оттого музыка получается такой… связной. Цельной.

Она откликается на мою тираду одним только сдержанным «хм-м».

– Может, прощупаем почву – не получится ли сыграть с ними? – неуверенно предлагаю я, стараясь не выдать интонацией особого энтузиазма. – Я случайно слышала: они ищут сотрудничества, им нужна свежая кровь.

Сара трясет головой.

– Ни в коем случае. Никогда и ни за что.

– Почему?

– Потому что не хочу.

– Это не аргумент…

– Аргумент, – обрывает она.

– Не можешь по-человечески объяснить?

Подруга долго молчит, жует губами.

– Мы с Роуз встречались, – произносит она наконец почти шепотом. И смотрит вперед, в одну точку.

Меня словно током пронзает. Встречались. С Роуз. С прекрасной, как цветок, талантливой, великой и ужасной Роуз. Вряд ли я смогу соответствовать.

Сара мне рассказывала о какой-то девушке, с которой имела легкий роман в девятом классе, до перевода в нашу школу, но имени не упоминала. Я никогда бы не подумала, что речь идет о Роуз. Та девушка, по словам моей подруги, не решалась открыто признаться миру в своих пристрастиях, потом, когда между ними все начало становиться серьезнее, они по обоюдному согласию решили расстаться. Подробностями Сара делиться не пожелала, а я не настаивала. Быть «розовой» в маленьком консервативном городишке и без того непросто.

– Где вы познакомились? – только и спросила я мягко.

– На одном конкурсе по блюграссу. Дедушка всегда меня заставлял в таких участвовать. – Голос у Сары теперь тихий и какой-то тонкий. Беззащитный.

– И с тех пор, как ты переехала в округ Элсон, вы даже не разговаривали? – Боюсь, ревность в моей интонации так очевидна, что подруга легко ее считывает.

– Забей, Шейди. Забудь. Просто я не хочу с ними играть, что тут такого? – Она украдкой бросает на меня умоляющий взгляд.

– Ладно, – соглашаюсь. – Прости. Мне очень жаль.

Мне и вправду жаль. Наверное, поэтому Сара теперь так кисло относится к блюграссу?

Впрочем, не могу строго судить ее за то, что она ничего мне не говорила. Я ведь тоже о многом молчу. Но, может, пришло время открыть все шкафы со скелетами, показать друг другу все хранимое в тайне?

Все эти вопросы наводят меня на мысль:

– Слушай, я хочу тебе кое-что показать. Давай знаешь что? Давай перекусим, а потом вместе отвезем продукты моей тете Ине.

Сара, очевидно, уловила в моем тоне нотки решимости и пристально на меня смотрит.

– Это еще зачем? – спрашивает она наконец.

– Просто поедем, и все. Прошу тебя.

К тому времени, как мы подзаправились едой из «Тако-белла»[29]29
  Taco Bell – американская сеть забегаловок быстрого питания. Специализируется на техасско-мексиканской кухне.


[Закрыть] и в желудках булькало по добрых два литра сладкого чая со льдом, между нами снова все стало безоблачно и хорошо. А я твердо решила попробовать – вдруг у нас что-нибудь получится? Ведь Сара приоткрыла дверцу, впустила меня к себе в душу, поделилась со мной… Теперь моя очередь.

* * *

– И тут ты жила? Правда? – Сара застывает у главного входа, в каждой руке – по большому пакету из гастронома. – Честное слово, более таинственного места я никогда не видела. Как заколдованное.

– Так и есть. – Я поигрываю бровями и вплетаю в голос особые «дракульские» обертоны, чтобы Сара сразу и не догадалась, всерьез я или шучу. – Оно заколдовано. Здо-о-орово заколдовано.

Дверь приоткрыта, и сто́ит мне слегка подтолкнуть ее носком, как она, словно в сказке, распахивается настежь.

– Тетя Ина! – окликаю уже из кухни.

Внезапно Сара застывает на месте, вся подбирается, напрягается и оглядывается по сторонам, словно чувствует за собой слежку.

– Я же предупреждала: дом заколдован, – бросаю я как можно небрежнее. – В детстве все друзья как один боялись приходить ко мне играть.

– Да просто сквозняк, – говорит Сара, но ее взгляд все так же тревожно бегает по сторонам, будто кого-то высматривает.

В моем понимании привидения – существа по большей части деликатные, даже нежные. Легкие, как воздух, чаще проявляют себя едва уловимыми запахами, чем по-настоящему пугают людей, их едва можно различить в смеси ароматов жимолости и пыли. Но мне нетрудно понять, что́ должна чувствовать Сара сейчас, когда они впервые завели свой хоровод вокруг нее. Вся эта вибрация в атмосфере, прохладное дуновение по коже, зловещее чувство, что за тобой неотрывно наблюдают, испытанное мною лично еще в ранние годы, когда ко мне в гости впервые явилась девочка с потолка…

Тетя Ина стремительно, разве что не со свистом, влетает в кухню в одной из своих длинных юбок, делающих ее похожей на ведьмочку, и все тревожные мысли сразу улетучиваются. Глаза моей подруги широко распахиваются.

– Ты, наверное, Сара! – Тетя Ина явно перебарщивает с широтой улыбки.

– Не смущай меня, тетя.

– Я просто радушно приветствую гостей. – Она воздевает руки над головой так, словно на нее наставили ружье.

– Здрасьте, – застенчиво молвит Сара. – Рада познакомиться.

– А я-то как рада! – Тетя Ина гладит ее по руке и заглядывает в глаза так, словно хочет прочесть ее душу.

Замечаю, как у Сары глаза еще больше расширяются. Стоит прийти ей на выручку.

– Пойду покажу ей дом, – говорю и тяну подругу за руку. Легкое, секундное прикосновение, просто чтобы обозначить: пошли, мол, от тети.

На сей раз обращаю внимание на то, какие у нее мягкие пальцы – от основания до ногтей, за исключением самых кончиков, намозоленных струнами банджо. С невольным уколом тоски в груди отпускаю Сарину ладонь.

– Сперва пойдем в мою старую комнату, – зову я и устремляюсь вверх по лестнице, стараясь скрыть внезапное смущение.

Все-таки пригласить Сару в этот дом – в некотором роде все равно что раздеться перед нею. Открыть глубинное, подлинное «я». И страшно, и дух захватывает.

Ступеньки из темно-коричневого дерева давно уже стерты до матового блеска. Перила шатаются, но ступени такие крепкие, что будут служить вечно – так, по крайней мере, утверждал папа. На площадке среднего пролета есть окно, но сквозь пыль и плотную сетку испанского мха снаружи даже свет проникает слабо. Оглядываюсь на Сару. В глазах у нее – сомнение. Настороженность. Опасение. Не хочу, чтобы она заметила тут лишь то, что видят обычные соседи: старое дерево и облупившуюся краску. А хочу – показать ей красоту дома и его призраков.

Показать себя.

Со следующей площадки открывается проход к трем комнатам. Первая – моя. Ну или была когда-то моею, какая разница. Нет, наверное, все еще моя, только наполовину пустая – без части вещей, среди которых я росла.

Впрочем, кое-что осталось.

Сара усаживается в мое кресло-качалку и вглядывается в железное жерло камина так, словно оттуда вот-вот должна выпорхнуть летучая мышь. Я прилагаю усилия, чтобы увидеть спальню ее глазами. Отслаивающиеся обои. Углы на потолке затканы паутиной. На всех подоконниках – осиные трупики. Древние половицы, пожалуй, теперь состоят из грязи в равной пропорции с древесиной. В общем, сплошной тлен и запустение.

Кажется, примерно такого же мнения Сара о музыке, которую люблю я: унылое старье из пыльного чулана. Боюсь, что привозить ее сюда было ошибкой. Только укрепляю ее в убеждении: мол, я – это никак не то, что ей нужно.

– Кресло смастерил мой папа, – сообщаю, просто чтобы прервать молчание.

Он колдовал над ним долгие недели – готовил сюрприз к моему первому «юбилею». Десятилетнему. Получается, это один из самых «новых» предметов в интерьере комнаты.

Сара внимательно изучает подлокотники, украшенные резными цветочными узорами. С одобрением пробегает пальцами по бороздкам.

– Красиво. Везет тебе – осталась от него такая вещь. Сделанная его руками, – тихонько произносит она. Взор – отрешенный, печальный. Наверняка думает о маме. Смерть родителей – вот что связывает нас сильнее всего. Тут мы можем помочь друг другу. Если, конечно, мне удастся отогреть Сару. Заставить раскрыться.

– А у тебя… У тебя ничего от мамы не сохранилось? – спрашиваю робко.

Сара отрицательно качает головой.

– Такого, чтоб вот она сделала специально для меня, – ничего. Конечно, ее старых вещей полон дом. Папа и булавки не выкинул бы.

– Правда? И что, вся одежда так и висит по шкафам и…

Сара кивает.

– Мне нравится жить посреди этого добра. От этого кажется, что я знала ее лучше.

Она улыбается, но грустной улыбкой. Я это знаю точно – иначе ямочка бы появилась.

В самом сердце, в самом центре Сариного естества – одиночество, пустота, невосполнимая боль утраты и напрасное желание утолить ее. Я тоскую о том, кого любила и потеряла, подруга – о той, кого толком и не застала на свете.

Наверное, в этом и разница между нами. Это и не дает нам сблизиться. Я жажду «объяснить», показать ей, как мое кресло и мой дом живо напоминают музыку, любимую мною. Ведь так и старые вещи Сариной мамы должны наполнять ее жилище воспоминаниями – странными и прекрасными, и причудливыми в своей полноте. Обеспечивать связь с прошлым. Только для нее прошлое никогда не было настоящим, вот в чем дело.

– Ты его хотела мне показать? – с неожиданной робостью в голосе спрашивает она. – Это кресло?

С размаху плюхаюсь на кровать, подняв со старого стеганого одеяла облачко пыли. Да, давненько я тут не спала.

– Не совсем. Я хотела показать тебе все. В совокупности. Показать, откуда я родом, откуда я взялась. Ведь мой настоящий дом здесь, а не в трейлере.

– Жить в трейлере нисколько не зазорно и не стыдно.

– Я знаю, – говорю, хотя на самом деле – нет. – Просто трейлер для меня ничего не значит. Пустое место. В прямом и переносном смысле. Если завтра сгорит, мне будет наплевать. – Сара вскидывает бровь, но не перебивает. – А этот дом – намного… подлинней, что ли. Он как будто часть меня. Когда-то принадлежал еще папе, до него – бабушке с дедушкой. Он старый, жуткий и…

– И заколдованный? Здо-о-орово заколдованный?

Улыбаюсь.

– Очень здорово заколдованный. Но я здесь выросла, здесь жил мой папа, здесь он научил меня любить музыку… – Чувствую, как над нами сгущается сонм привидений, тон их шорохов для человеческого уха почти что слишком низок, но вот именно – почти что. Они собираются, наполняют комнату. Они ждут.

– Что ты всем этим хочешь сказать? Что пытаешься до меня донести? – нетерпеливо спрашивает Сара, подаваясь вперед.

На ее открытом лице застыло выражение искренней заинтересованности, будто она увидела девушку по имени Шейди впервые. Может, я сама «скрывалась» и таилась от нее раньше даже сильнее, чем она от меня?

Приведя ее сюда, я еще не знала, найду ли в себе смелость высказать все, излить душу, признаться в том, в чем хочу признаться. Но вот сейчас она наклонилась ко мне… Наклонилась так, словно готова впитать, принять любое слово, произнесенное мной, как самую святую истину. Поверить. И как-то это взаимосвязано: дать ей понять, что я к ней чувствую, невозможно, не объяснив все-все про музыку, и про скрипку, и про…

– Что, Шейди, что? – шепчет она, и мои глаза как магнитом притягивает к ее рту, слегка приоткрытому, так мило приоткрытому, что щелка между передними зубами маячит едва заметным намеком.

И я на перепутье: не терпится рассказать про скрипку, но и поцеловать ее тоже. Пальцы просятся к ее волосам, губы – к губам, впечатать, вдохнуть в них голую правду. Кожа к коже, плоть к плоти, выложить как на ладони все, что внутри меня, все, что на сердце. Там слишком много накопилось.

– Сара… – Голос срывается на втором слоге.

Будто в забытьи, будто под гипнозом она встает с кресла и перемещается на кровать рядом со мной.

После того случая я боюсь делать первый шаг. Если снова буду отвергнута, то не переживу этого. Но Сара не отводит от меня ясных глаз, и я… я не знаю, что делать. Упираю беспомощный взгляд в руки, сложенные на коленях. Подруга пододвигается чуть ближе, а я все не смею поднять лица, пока она не кладет руку мне на колено.

– Ты хоть сама понимаешь, какая ты чудесная? Потрясающая, – шепчет она. – Красивая. Одаренная. Умная. Добрая. Мне все это давно ясно. Без всякого посещения родительского дома.

– Тогда почему же… ты меня не хочешь?

В Сариных очах – неуверенность. Невысказанный вопрос. Но она кладет ладонь мне на щеку, а потом нежно, легонько проводит пальцами по тыльной стороне шеи, большой скользит по коже, и я вся трепещу.

– Тебя все хотят. Не представляю того, кто не захотел бы. – И накрывает мой рот поцелуем.

Комната растворяется, исчезает, остается только кожа. Только оболочка. Только губы, язык и подушечки пальцев. Только пульс и дыхание. Сара так долго сдерживалась, но сейчас впивается в меня так, что не видно конца и края.

Я собиралась, кажется, выложить ей все о папиной скрипке, о мелодии в роще, о Черном Человеке из сновидений, о том, какие во мне возникли ощущения при звуках «Дубравушки» в исполнении Седара и Роуз. Растолковать, кто я есть, объяснить себя. Но вместо всего этого я просто отдаюсь ее поцелуям, запускаю пальцы ей в волосы и забываю обо всем на свете, кроме девушки Сары Вульф и ее страсти.

– Шейди! – раздается снизу зов тети Ины, пронзительный, настойчивый и нетерпеливый.

В приступе внезапной паники отлипаю от любимой, и на ее лице отражается мое смятение. Секунда – и я уже скатываюсь кубарем по лестнице, не успевая привести мысли в порядок. Тетя стоит посреди комнаты со старомодной трубкой проводного телефона в трясущейся руке. Глаза ее – с мельничные колеса.

– Шейди, это мама звонила. И… я… милая, даже не знаю, как тебе сказать. Джима больше нет.