Текст книги "История любви"
Автор книги: Эрик Сигал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Глава 4
– Дженни разговаривает по телефону. Эту информацию выдала мне студентка, дежурившая у коммутатора.
– Спасибо, – ответил я. – Подожду здесь.
– Не повезло вам в матче с Корнеллом. В «Кримзоне» написано, что на тебя навалились сразу четверо.
– Да, и меня же еще удалили. На пять минут.
– Да.
Разница между другом и болельщиком заключается в том, что с последним говорить почти не о чем.
– Дженни уже закончила?
Взглянув на пульт, девушка ответила:
– Нет еще.
Интересно, на кого это Дженни транжирит время, предназначенное для свидания со мной? На какого-нибудь музыкального доходягу? Я ведь знаю, что некто Мартин Дейвидсон, старшекурсник из Адаме Хаус, дирижирующий оркестром Общества друзей Баха, считает, что ему принадлежат особые права на Дженни. Разумеется, не на тело – думаю, у этого парня ничего не поднимается, кроме дирижерской палочки. Во всяком случае, пора заканчивать с узурпацией моего времени.
– Где тут у вас телефонная будка?
– Внизу, за углом. – И она указала мне точное направление.
Я спустился в холл и уже издали увидел Дженни. Она оставила дверь кабинки открытой. Я приближался медленно, вразвалочку, надеясь, что вот сейчас она заметит мои бинты, мои боевые раны, заметит всего меня сразу – и так растрогается, что бросит трубку и ринется в мои объятия. Приближаясь, я услышал обрывки ее разговора.
– Да. Конечно! Ну, разумеется. О, я тоже. Фил. Я тебя тоже люблю, Фил.
Я перестал приближаться. С кем это она говорит? Очевидно одно – не с Дейвидсоном: уж кого-кого, но его Филом нельзя было назвать. Я давно выяснил о нем все, что нужно: «Мартин Юджин Дейвидсон, Риверсайд Драйв – 70, Нью-Йорк – Высшая школа музыки и искусств». Судя по фотографии, он тонко чувствовал, глубоко мыслил и весил на пятьдесят фунтов меньше меня. Но при чем здесь Дейвидсон? Совершенно ясно, что Дженнифер Кавиллери дала отставку нам обоим, предпочтя кого-то третьего. Ему и предназначен воздушный поцелуй, посылаемый в телефонную трубку. Как это пошло!
Я отсутствовал всего сорок восемь часов, и уже какой-то ублюдок по имени Фил завалился с Дженни в постель! Ну, конечно, так это и было!
– Да, Фил, я тоже люблю тебя. Пока. Вешая трубку, она вдруг заметила меня и даже не покраснела. Она улыбнулась и послала еще один воздушный поцелуй – но теперь уже мне. Чудовищное двуличие!
Дженни легонько поцеловала меня в уцелевшую щеку.
– Эй, ты ужасно выглядишь!
– Я травмирован, Джен.
– А тот, другой, он выглядит еще хуже?
– Да, намного. Другие парни у меня всегда выглядят хуже.
Я произнес все это зловеще, как бы давая понять, что изуродую любого соперника, норовящего заползти к Дженни в постель в мое отсутствие. Вот уж действительно с глаз долой – из сердца вон! Она схватила меня за рукав, и мы направились к двери.
Когда мы вышли из общежития и уже собирались сесть в мой «эм-джи», я набрал полные легкие вечернего воздуха, выдохнул и спросил как можно небрежнее:
– Послушай, Джен.
– Да?
– М-м, а кто такой Фил?
Садясь в машину, она деловито ответила:
– Мой отец.
Так я и поверил в эти сказки.
– И ты зовешь своего отца Фил?
– Ну, это его имя. А ты как зовешь своего? Однажды мне Дженни рассказала, что ее воспитывал отец – то ли булочник, то ли пекарь из Крэнстона. Когда Дженни была еще совсем маленькой, ее мать погибла в автомобильной катастрофе. Именно поэтому она до сих пор еще не получила водительских прав. Отец Дженни во всех иных отношениях, по ее словам, «действительно отличный парень», чудовищно суеверен и поэтому не разрешает своей дочери водить машину.
– А как ты зовешь своего? – повторила она. Я так задумался, что даже не понял ее вопроса.
– Кого своего?
– Ну, каким термином ты обозначаешь своего предка?
Я ответил ей, обозначив его именно так, как мне всегда этого хотелось:
– Сукин Сын.
– Прямо в лицо? – изумилась она.
– Я никогда не вижу его лица.
– Он что, носит маску?
– В каком-то смысле да. Маску из камня. Абсолютно каменную.
– Да ладно! Он, должно быть, ужасно гордится тобой. Ты же знаменитый спортсмен.
Я взглянул на нее и понял, что ей известно далеко не все.
– И он тоже был знаменитым гарвардским спортсменом, Дженни.
– И даже знаменитее, чем один хоккеист из Плющевой Лиги?
Мне было приятно, что она так высоко ценит взятые мною спортивные вершины, но, к сожалению, придется спуститься вниз и рассказать кое-что об отце.
– Он участвовал в Олимпийских играх 1928 года – греб на академической одиночке.
– Боже мой! – воскликнула она. – И пришел первым?
– Нет, – ответил я и несколько приободрился, вспомнив тот факт, что в финальной гонке он пришел шестым.
Мы помолчали.
– Но все-таки, почему ты зовешь его Сукиным Сыном? Что он такого сделал? – спросила Дженни.
– Он меня затрахал, – ответил я.
– Прости, я не поняла…
– Затрахал меня, – повторил я. Ее глаза округлились и стали похожи на два блюдца.
– Но это же кровосмесительство?!
– Только не впутывай меня в свои семейные заморочки, Джен. Мне хватает собственных.
– Ну, например, чем именно он тебя затрахал? – поинтересовалась она.
– Своей правильностью.
– И что же неправильного в его правильности? – спросила она, радуясь этому очевидному парадоксу.
Я рассказал ей, как противно ощущать себя запрограммированным исключительно для продолжения традиции рода Бэрреттов. И разве она не замечала, как меня корежит от одного упоминания порядкового номера после моей фамилии? И еще мне не нравилось каждый семестр выдавать энное количество успехов.
Я рассказывал о том, что чувствовал всегда, но никогда никому до этого не говорил. Мне было чертовски неловко, но я хотел, чтобы Дженни узнала все.
– Он просто вызывающе бездушен – что бы я ни сделал, все воспринимает как должное.
– Но он же занятой человек. Разве он не руководит банками и еще чем-то?
– Господи Иисусе, Дженни, ты-то за кого?
– А что, разве это война? – спросила она.
– Вот именно, – ответил я.
– Но это же смешно, Оливер.
Оказалось, что я не убедил ее ни в чем. И тогда я впервые заподозрил, что между нами существует некая изначальная разность, а именно: три с половиной года учебы в Гарварде-Рэдклиффе сделали из нас задиристых умников, которых традиционно поставляют данные учебные заведения, но, когда нужно было признать тот факт, что мой отец настоящая окаменелость, Дженни мертвой хваткой держалась за какой-то атавистический, итало-средиземноморский миф о «бамбинолюбивом папочке». Спорить с этим было бесполезно.
И все же я попытался переубедить ее с помощью какого-нибудь примера. Рассказал о нашем странном «недоразговоре» после того матча. Это действительно произвело на нее впечатление. Но совсем не то, черт подери, на какое я рассчитывал.
– Значит, он специально приезжал в Итаку, чтобы посмотреть на твою вшивую игру?
Я попытался объяснить ей, что мой отец – это всего лишь форма и никакого содержания. Но она прямо-таки зациклилась на том, что он проделал такой большой путь ради сравнительно тривиального спортивного события.
– Слушай, Дженни, давай забудем об этом.
– Слава Богу, что ты хотя бы по поводу своего отца комплексуешь, – ответила она. – Получается, что и ты не идеал.
– Да? Ты, что ли, идеал?
– Конечно, нет, Преппи. Иначе я бы встречалась не с тобой.
Ну вот, опять она за свое.
Глава 5
Я бы хотел немного рассказать о наших отношениях в физическом смысле.
Странно, но очень долгое время между нами вообще ничего не было. То есть не было ничего серьезного, кроме тех поцелуев, о которых я уже упоминал… Честно говоря, такого у меня еще никогда до этого не было, потому что я довольно-таки импульсивен, нетерпелив и предпочитаю действовать быстро. Если бы вы сказали любой из дюжины девиц в Тауэр Корт (Уэллсли), что Оливер Бэрретт IV встречался с одной юной леди ежедневно в течение трех недель и не переспал с ней ни разу, то они бы, несомненно, расхохотались и высказали серьезные сомнения в женских качествах вышеупомянутой леди. Но, конечно, на самом деле все было по-другому.
Я не знал, что делать.
Не поймите меня превратно или слишком буквально, Я отлично знал, как это делают. Просто я никак не мог разобраться в собственных чувствах и привести себя в боевую готовность… Я боялся, что умная Дженни просто посмеется над тем, что я всегда считал учтиво-романтичным и неотразимым стилем Оливера Бэрретта IV. Да, я боялся быть отвергнутым. И еще я боялся, что буду принят, но принят совсем по другим причинам…
– Оливер, ты завалишься на экзамене. В то воскресенье, днем, мы сидели у меня в комнате и занимались.
– Оливер, ты точно завалишься на экзамене, если будешь только смотреть, как я занимаюсь.
– А я не смотрю, как ты занимаешься, Я сам занимаюсь.
– Чушь собачья. Ты разглядываешь мои ноги.
– Ну, только иногда. Между главами.
– Что-то в этой книжке удивительно короткие главы.
– Послушай, жертва нарциссизма, не такая уж ты красавица!
– Конечно, нет. Но что я могу сделать, если ты меня такой воображаешь?
Я швырнул книгу на пол, пересек комнату и подошел к ней вплотную.
– Дженни, ради Бога, как я могу читать Джона Стюарта Милля, если каждое мгновение я до смерти хочу тебя?
Она нахмурилась.
– Ну, Оливер, пожалуйста.
Я примостился около ее стула. Она опять углубилась в книгу.
– Дженни…
Она медленно закрыла книгу, положила ее на пол, а потом опустила руки мне на плечи.
– Пожалуйста, Оливер…
И тут все случилось. Все.
Наша первая близость была совершенно не похожа на нашу первую встречу и наш первый разговор. Все было так тихо, так нежно, так ласково. До этого я никогда не подозревал, что это и есть настоящая Дженни, такая мягкая и нежная, и что в ее легких прикосновениях столько любви. И что удивило меня больше всего, так это моя собственная реакция. И я был мягким и ласковым. Ябыл нежным. Неужели это и был истинный Оливер Бэрретт IV?
Как я уже говорил, до этого я всегда видел Дженни полностью одетой, разве что на кофточке у нее была расстегнута одна лишняя пуговица. Поэтому я был немного удивлен, обнаружив, что она носит крошечный золотой крестик на цепочке без застежки. То есть, когда мы любили друг друга, крестик был на ней. Потом (в этот миг «все» и «ничего» значат одно и то же) я дотронулся до маленького крестика и спросил, как отнесся бы ее духовный отец к тому, что мы лежим в постели, ну и так далее. Она ответила, что духовника у нее нет.
– Но ведь ты послушная верующая девушка? – удивился я.
– Да, я девушка, – согласилась она. – И я послушная.
Она посмотрела на меня, ожидая подтверждения, и я улыбнулся. Она улыбнулась мне в ответ:
– Так что попадание – два из трех. Тогда я задал ей вопрос о крестике на запаянной цепочке. Она объяснила, что это крестик ее матери; это память, а религия здесь ни при чем. И мы снова заговорили о нас.
– Эй, Оливер, а я тебе говорила, что люблю тебя? – спросила она.
– Нет, Джен.
– А почему же ты не спрашивал?
– Если честно, то я боялся.
– Ну, тогда спроси меня сейчас.
– Ты меня любишь, Дженни? Она взглянула на меня.
– А ты как думаешь?
– Да. Пожалуй. Вероятно. Наверное, любишь. Я поцеловал ее в шею.
– Оливер?
– Да?
– Я тебя люблю не просто так… (О, Боже мой, в каком смысле?..)
– Я очень люблю тебя, Оливер.
Глава 6
Я люблю Рэя Стрэттона.
Конечно, он не гений и не великий футболист (на поле ему не хватает скорости), но он всегда был хорошим соседом по комнате и надежным другом. А сколько пришлось вынести этому несчастному ублюдку в последнем семестре! Интересно, куда же он шел заниматься, если видел висящий на дверной ручке галстук (традиционный знак, что «внутри заняты делом»)? Честно говоря, он не особенно перетруждал себя учебой, но ведь иногдаему все же приходилось заниматься… Допустим, он шел в библиотеку, или в соседнее общежитие, или, наконец, в студенческий клуб. Но вот где спал он в те субботние ночи, когда Дженни и я пренебрегали внутриуниверситетскими порядками и не расставались даже ночью? И Рэю приходилось скитаться по соседним комнатам и ютиться на диванчиках – разумеется, если соседи не занимались тем же, чем и мы…
Но как я отблагодарил его? Некогда я делился с ним мельчайшими подробностями моих любовных триумфов. Теперь же, попирая его законные соседские права, я ни разу не поговорил с ним откровенно и даже не признавался, что мы с Дженни любовники. Я просто сообщал, когда нам понадобится комната, ну и так далее. И Стрэттон мог думать все что угодно.
– О Господи, Бэрретт, ну между вами есть хоть что-нибудь? – канючил он постоянно.
– Рэймонд, пожалуйста, будь другом, не спрашивай меня об этом.
– Но, Боже мой, Бэрретт, – все вечера, ночи с пятницы на субботу, ночи с субботы на воскресенье! Господи, чем вы еще можете заниматься?
– Ну и не дергайся, если все знаешь.
– Это ненормально.
– Что именно?
– Да все это, Ол. Такого же никогда не было. То есть я имею в виду вот что: ты молчишь, как воды в рот набрал, и ничего не рассказываешь старине Рэю. Это ненормально. Или она особенная какая, что ли?
– Слушай, Рэй, когда любят по-настоящему…
– Любят?!
– Только не произноси это слово как ругательство.
– В твои годы? Любовь? Боже, да я просто боюсь за тебя, дружище!
– Боишься? Что я схожу с ума?
– Что ты женишься. Я боюсь за твою свободу. И за твою жизнь!
Бедный Рэй! Он действительно так думал.
– Боишься остаться без соседа, да?
– Черт возьми, в некотором смысле я даже приобрелеще одного соседа – она же отсюда не вылезает!
Я собирался на концерт и поэтому хотел закончить этот разговор как можно скорей.
– Не напрягайся, Рэймонд, мы еще пошумим в той квартирке в Нью-Йорке. Каждую ночь новые девочки. Все впереди.
– Не надо меня успокаивать. Да, Бэрретт… эта девица здорово тебя зацепила.
– Ситуация под контролем, – ответил я. – Отдыхай.
Поправляя на ходу галстук, я пошел к двери. Но Стрэттон оставался безутешен.
– Эй, Олли…
– Ну что еще?
– Но вы ведь занимаетесь этим, правда?
– Господи ты Боже мой, Стрэттон!
Нет, в тот вечер я не вел Дженни слушать концерт. Я шел слушать Дженни, Общество друзей Иоганна Себастьяна Баха давало концерт в Данстер Хаус, и Дженни исполняла соло на арфе в Пятом Бранденбургском концерте. Конечно, я много раз слышал, как она играет, но еще ни разу не присутствовал на ее публичном выступлении с ансамблем или оркестром. Боже, как я гордился ею! По-моему, она не сделала ни одной ошибки.
– Даже не верится – ты играла просто потрясающе, – сказал я после концерта.
– Теперь я вижу, как ты разбираешься в музыке, Преппи.
– Нормально разбираюсь.
Мы пересекли Мемориал Драйв, чтобы пройтись вдоль реки.
– Ну когда же ты поумнеешь, Бэрретт? Да, я играю вполне прилично. Но не потрясающе. И даже не занимаю первых мест, как ты со своей хоккейной командой. Просто нормально, понял? О'кэй?
Спорить было бесполезно, потому что Дженни захотелось поскромничать.
– О'кэй. Ты играешь нормально. Вот и держись на этом уровне.
– А кто сказал, что я не собираюсь держаться на этом уровне? Господи Боже мой! Я ведь буду учиться у Нади Буланже.
О чем это она говорит, черт возьми? И по тому, как она неожиданно замолчала, я почувствовал, что есть нечто такое, о чем ей не хочется говорить.
– У кого? – переспросил я.
– У Нади Буланже. Это знаменитая преподавательница музыки. В Париже. – Она проговорила два последних слова как-то слишком торопливо.
– В Париже? – произнес я не сразу.
– Американцев она берет очень редко. Мне повезло. Я даже стипендию получила.
– Дженнифер, ты собираешься в Париж?
– Я никогда не была в Европе. Мне очень хочется туда поехать.
Я схватил ее за плечи. Может быть, слишком грубо. Я не знаю.
– Эй, и давно ты туда собралась? Впервые в жизни Дженнифер не смотрела мне прямо в глаза.
– Олли, не глупи, – сказала она. – Это неизбежно.
– Что неизбежно?
– Что мы заканчиваем колледж, и каждый идет своей дорогой. Ты поступаешь в Школу Права…
– Минуточку. Это ты о чем?
– Не глупи, Олли, – повторила она. – Гарвард – это как рождественский мешок Санта Клауса. Он набит всякими сумасшедшими игрушками. Но когда праздник заканчивается, тебя вытряхивают… – Она немного помедлила. – …И ты оказываешься там, где тебе и положено быть.
– Ты что, собираешься печь пирожки в Крэнстоне, Род-Айленд?
Все это я говорил от отчаяния.
– Печенье, – сказала она. – И не смей издеваться над моим отцом.
– А ты не смей бросать меня, Дженни. Пожалуйста!
– А как же моя стипендия? А Париж, который я так ни разу и не видела за всю мою чертову жизнь?
– А как же наша свадьба?
– А разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о свадьбе?
– Я. Я сейчас об этом говорю.
– Ты хочешь жениться на мне?
– Да.
Она склонила голову набок и серьезно поинтересовалась:
– Почему?
Я посмотрел ей прямо в глаза:
– А потому.
– А-а, – сказала она. – Это убедительно. Она взяла меня под руку (а не за рукав, как раньше), и мы молча пошли вдоль реки. Все уже было сказано.
Глава 7
Ипсвич (штат Массачусетс) находится приблизительно в сорока минутах езды от Мистик Ривер Бридж – впрочем, это зависит еще от погоды и от того, как вы водите машину. Однажды мне удалось проделать этот путь за двадцать девять минут…
– Ты гонишь как сумасшедший, – заметила Дженни.
– Это Бостон, – отозвался я. – Здесь все ездят как сумасшедшие. – В этот момент я как раз притормозил на красный свет.
– Я боялась, что нас убьют твои родители, но, кажется, ты сделаешь это раньше.
– Послушай, Джен, мои родители – прелестные люди.
Зажегся зеленый, и через десять секунд мой «эм-джи» уже мчался со скоростью шестьдесят миль в час.
– Даже Сукин Сын? – уточнила она.
– Кто?
– Оливер Бэрретт III.
– А-а, да он же отличный парень. Тебе он обязательно понравится.
– Откуда ты знаешь?
– Он нравится всем.
– Тогда почему он тебе не нравится?
– Именно потому, что он нравится всем, – ответил я.
И вообще, зачем я вез ее знакомиться с ними? Разве я нуждался в благословении Камнелицего? Но дело в том, что, во-первых, этого захотела она («Так принято, Оливер»), а во-вторых, Оливер III был моим банкиром в самом паршивом смысле слова: он платил за мое проклятое обучение.
Я свернул на Гротон Стрит – по этой дороге я гоняю с тринадцати лет и в повороты вписываюсь на любой скорости.
– Странно, здесь нет домов, – удивилась Дженни, – одни деревья.
– Дома за деревьями.
Когда едешь по Гротон Стрит, надо быть очень внимательным, иначе можно пропустить поворот к нашему дому. Так и случилось. И, только пролетев еще триста ярдов, я спохватился и резко затормозил.
– Где мы? – спросила она.
– Проскочили поворот, – буркнул я, ругая себя самыми последними словами.
И было что-то символическое в этом возвращении, в этих трехстах ярдах, отделявших нас от поворота к моему дому. Во всяком случае, въезжая во владения Бэрреттов, я сбавил скорость. От Гротон Стрит до Доувер Хаус, по меньшей мере, полмили. А вдоль дороги, по обеим сторонам… ну, в общем, много чего понастроено. Думаю, все это выглядит достаточно внушительно, особенно поначалу.
– Ни фига себе! – проговорила Дженни.
– В чем дело?
– Притормози, Оливер. Я серьезно. Останови машину.
Я остановился. Она сидела, стиснув руки.
– Послушай, я не знала, что все это будет выглядеть так.
– Так – это как?
– Ну, так величественно. Слушай, могу поспорить – у вас тут, наверное, и рабы есть.
Я хотел протянуть руку и дотронуться до нее, но ладони у меня были непривычно влажные, и тогда я попытался успокоить ее словами.
– Да ладно, Джен. Считай, что мы поехали проветриться.
– Разумеется, но почему мне вдруг захотелось, чтобы меня звали, скажем, Абигайль Адамс или Венди БАСП [7]7
БАСП – белая, англосаксонка, протестантка
[Закрыть]?
К дому мы подъехали в полном молчании. Потом припарковались, подошли к парадной двери, позвонили и стали ждать. Тут, в последнюю минуту, Дженни вдруг запаниковала.
– Давай убежим, – предложила она.
– Давай останемся и поборемся, – сказал я. Шутил ли кто-нибудь из нас? Дверь открыла Флоренс, верная старая служанка семейства Бэрреттов.
– О, мастер Оливер, – обрадовалась она. Боже, как я бешусь, когда меня называют «мастер», подразумевая унизительное для меня различие между мистером Камнелицым и мной!
Мои родители, как сообщила Флоренс, ожидали нас в библиотеке. Дженни была потрясена портретами, мимо которых мы проходили. И не только потому, что некоторые принадлежали кисти Джона Сингера Сарджента (в частности, знаменитый портрет Оливера Бэрретта II, иногда выставляемый в Бостонском музее).
– Господи Иисусе, – сказала Дженни, кивая на портреты. – Выходит, что они построили пол-Гарварда.
– Это все ерунда, – сообщил я.
– Значит, ты и к Сьюэл Боут Хаус имеешь отношение?
– Да, я происхожу из древнего рода каменщиков. Длинный ряд портретов заканчивался стеклянной витриной. В ней хранились трофеи. Спортивные трофеи.
– Потрясающе! – воскликнула Дженни. – Ничего подобного я не видела, и, главное, они прямо как из золота и серебра.
– Они из золота и серебра.
– Боже мой! Твои?
– Нет. Его.
Общеизвестно, что Оливер Бэрретт III не был призером Амстердамской Олимпиады. Тем не менее, на его долю все же выпадали гребные триумфы. Иногда. Довольно часто. И теперь Дженнифер стояла, ослепленная блестящими свидетельствами этих побед.
– У нас в Крэнстоне есть Лига кегельбанщиков, но даже там такие штуки не вручают. – И тут она решила бросить камешек в мой огород. – А у тебя есть трофеи, Оливер?
– Да.
– Под стеклом?
– В моей комнате, под кроватью.
Тут Дженни вдруг превратилась в пай-девочку и прошептала:
– Мы на них потом посмотрим, угу? Не успел я проникнуться смыслом этого заманчивого предложения насчет прогулки в мою комнату, как нас прервали.
– А-а, привет!
Вот сукинсынство. Это был Сукин Сын.
– О, здравствуйте, сэр. Знакомьтесь, это Дженнифер…
– А, привет!
Я еще не успел представить его Дженни, а он уже тряс ей руку. И еще я заметил, что вместо традиционного Костюма Банкира на Оливере III был модный кашемировый джемпер. А каменное выражение лица он сменил на пакостную улыбочку.
– Пойдемте, я познакомлю вас с миссис Бэрретт. Для Дженнифер был припасен еще один трепетно неповторимый миг: знакомство с Элисон Форбс «Типси» Бэрретт [8]8
Типси – tipsy – под хмельком (англ.)
[Закрыть]. Иногда с патологическим упрямством я старался представить себе, как могло повлиять на нее это школьное прозвище, не стань она волею судеб истово-добродетельной попечительницей музея. Неважно, что Типси Форбс так и не закончила Смит Колледж. Она сбежала со второго курса, получив от родителей восторженное благословение на брак с Оливером Бэрреттом III.
– Это моя жена, Элисон, а это Дженнифер.
Он уже узурпировал мое право представлять Дженни.
– Калливери, – добавил я, поскольку Камнелицый не знал ее фамилии.
– Кавиллери, – вежливо поправила меня Дженни, так как я неверно произнес ее фамилию. Первый и последний раз в моей проклятой жизни…
Моя мать и Дженни обменялись рукопожатиями, а также традиционными для нашего дома банальными любезностями. Все сели и замолчали. Я пытался понять, что происходит. Несомненно, моя мать присматривалась к Дженни, оценивая ее костюм (сегодня в ней не было ничего богемного), ее позу, манеры и произношение. Должен сознаться, что, хоть Дженни и старалась придерживаться самого изысканного политеса, ее родной Крэнстон давал о себе знать. Очевидно, Дженни тоже приглядывалась к моей матери. Говорят, что так поступают все девушки. Наверное, таким образом они лучше узнают парней, за которых собираются выйти замуж. Вероятно, приглядывалась она и к Оливеру III. Интересно, заметила ли Дженни, что он выше меня? А что она думает про его кашемировый джемпер?
Конечно, Оливер III, как водится, сосредоточил весь свой огонь на мне.
– Ну, как живешь, сын?
Для человека, окончившего Гарвард, он удивительно нудный собеседник.
– Прекрасно, сэр. Прекрасно. Заботясь о равномерном течении беседы, моя мать спросила у Дженнифер:
– Надеюсь, вы хорошо доехали?
– Да, – ответила Дженни, – хорошо и быстро.
– Оливер всегда ездит быстро, – вмешался Камнелицый.
– Готов спорить, что не быстрее, чем ты, отец, – парировал я.
Интересно, что он на это скажет?
– М-да… Полагаю, не быстрее. Смотри, не проспорь свою задницу, отец. Моя мать, которая всегда и во всем принимала его сторону, тут же перевела разговор на более отвлеченные темы – живопись, музыка… Впрочем, я не прислушивался. Через какое-то время в моей руке оказалась чашка чаю.
– Спасибо, – поблагодарил я и добавил: – Мы скоро уже поедем.
– Что-что? – пробормотала Дженни. Кажется, они говорили о Пуччини или еще о чем-то в этом роде и мою реплику сочли несколько неуместной. Моя мать взглянула на меня (уникальное событие!).
– Но ведь вы приехали на обед, не так ли?
– Э-э, мы не можем остаться, – сказал я.
– Именно так, – ответила Дженни почти одновременно со мной.
– Мне необходимо вернуться, – объяснил я Дженни совершенно серьезно.
Она бросила на меня взгляд, означавший: «Что ты такое несешь?» И тогда Камнелицый произнес:
– Вы остаетесь обедать. Это приказ. Даже наигранная улыбка не смягчила резкости его тона. Ну нет, такой фигни я не потерплю даже от финалиста Олимпиады.
– Мы не можем, сэр, – повторил я.
– Мы должны, Оливер, – проговорила Дженни.
– Почему?
– Потому что мне хочется есть, – ответила она. Мы сели за стол, покорные желанию Оливера III. Он низко склонил голову. Мать и Дженни последовали его примеру. Я тоже опустил глаза.
– Благослови нашу трапезу для нашего блага и нас для служения Тебе и помоги нам всегда помнить о нуждах и желаниях других. Об этом мы просим Тебя, во имя Сына Твоего Иисуса Христа. Аминь.
Господи Иисусе, я был просто раздавлен. Мог бы хоть сегодня не утомлять нас своим благочестием. Что подумает Дженни? Ведь это же какой-то пережиток Средневековья!
– Аминь! – произнесла моя мать. (Дженни тоже, очень тихо.)
– Свисток – мяч в игре! – сострил я. Никто не улыбнулся. А Дженни вообще отвела взгляд и стала смотреть куда-то в сторону. Оливер III быстро глянул на меня через стол.
– Очень жаль, Оливер, что ты хоть изредка не играешь в бейсбол.
Обед проходил не в полном молчании, благодаря замечательному дару моей матери поддерживать светскую беседу.
– Так, значит, вы родом из Крэнстона, Дженни?
– Частично. Моя мать из Фолл Ривер.
– Бэрретты владеют несколькими предприятиями в этих местах, – заметил Оливер III
– …веками эксплуатируя несчастных бедняков, – подхватил Оливер IV.
– В девятнадцатом веке, – уточнил Оливер III. Моя мать улыбнулась, очевидно, довольная тем, что ее Оливер выиграл эту подачу. Ну, нет уж!
– А как насчет планов автоматизации производства и сокращения рабочих мест? – отбил я мяч с лету.
Наступило молчание. Я ждал сокрушительного ответного удара.
– А как насчет кофе? – спросила Элисон Форбс Типси Бэрретт.
Для заключительного раунда мы перешли в библиотеку. Назавтра меня и Дженни ожидали занятия, Камнелицего – дела в банке и многое другое. Разумеется, и Типси запланировала какое-нибудь неотложное дело на раннее утро.
– Сахару, Оливер? – спросила моя мать.
– Оливер всегда пьет кофе с сахаром, дорогая! – сказал мой отец.
– Спасибо, только не сегодня, – ответил я. – Без молока и без сахара, мама.
Вот так мы и сидели, с чашками кофе, нам было очень уютно и абсолютно нечего сказать друг другу. Поэтому я и решил подбросить тему для разговора.
– Послушай, Дженнифер, – поинтересовался я, – что ты думаешь о Корпусе Мира? Она только нахмурилась в ответ.
– О, значит, ты уже рассказал им об этом? – спросила моя мать у моего отца.
– Сейчас не время, дорогая, – отозвался Оливер III с той наигранной скромностью, которая буквально взывала: «Ну расспросите меня, расспросите». Деваться было некуда.
– А что случилось, отец?
– Ничего особенного, сын.
– Не понимаю, как ты можешь так говорить, – воскликнула моя мать и повернулась ко мне, чтобы без потерь донести до меня эту важную новость. (Я же говорил, что она всегда и во всем принимает его сторону.) – Твой отец собирается возглавить Корпус Мира.
– О-о!
Дженни тоже сказала «О-о», но с надлежащей радостью в голосе. Мой отец пытался изобразить смущение, а моя мать, кажется, ожидала, что я паду ниц или сделаю еще что-нибудь в этом роде. Подумаешь, тоже мне госсекретарь нашелся!
– Поздравляю вас, мистер Бэрретт! – Дженни взяла инициативу на себя.
– Да. Поздравляю вас, сэр. Мать так и распирало от желания поговорить об этом.
– Я уверена, что подобная деятельность исключительно облагораживает.
– О, несомненно, – согласилась Дженни.
– Да, – сказал я без особого воодушевления. М-м, передайте мне сахар, пожалуйста.
