Текст книги "Пробный камень. Подкомиссия. Рождественский сюрприз"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

Соавторы: Джеймс Уайт,Зенна Хендерсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Что? – воскликнул Дорка, вскочив на ноги.

– Из них мы узнали, что нам грозят туманная, но несомненная опасность, – продолжал Бентон. – По ним выходило, что вы нам друзья, что вы хотите и надеетесь стать нашими друзьями… Но какие-то два слова откроют вам нашу враждебную сущность и покажут, что нас надо встретить как врагов. Если мы произнесем эти слова, нам конец! Теперь мы, конечно, знаем, что не произнесли этих слов, иначе мы бы сейчас не беседовали так мирно. Мы выдержали испытание. Но все равно, я хочу спросить. – Он подался вперед, проникновенно глядя на Лимана. – Какие это слова?

Задумчиво потирая подбородок, ничуть не огорченный услышанным, Лиман ответил:

– Совет Фрэйзера был основан на знании, которым мы не владели и владеть не могли. Мы приняли этот совет, не задавая вопросов, не ведая, из чего исходил Фрэйзер и каков был ход его рассуждений, ибо сознавали, что он черпает из кладезя звездной мудрости, недоступной нашему разумению. Он просил, чтобы мы вам показали его храм, его вещи, его портрет. И если вы скажете два слова…

– Какие два слова? – настаивал Бентон.

Закрыв глаза, Лиман внятно и старательно произнес эти слова, будто совершил старинный обряд.

Бентон снова откинулся на спинку кресла. Он ошеломленно уставился на Рэндла и Гибберта, те ответили таким же взглядом. Все трое были озадачены и разочарованы.

Наконец Бентон спросил:

– Это на каком же языке?

– На одном из языков Земли, – заверил его Лиман. – На родном языке Фрэйзера.

– А что это значит?

– Вот уж не знаю. – Лиман был озадачен не меньше землян. – Понятия не имею, что это значит. Фрэйзер никому не объяснил смысла, и никто не просил у него объяснений. Мы заучили эти слова и упражнялись в их произношении, ибо то были завещанные нам слова предостережения, вот и все.

– Ума не приложу, – сознался Бентон и почесал в затылке. – За всю свою многогрешную жизнь не слышал ничего похожего.

– Если это земные слова, они, наверное, слишком устарели, и сейчас их помнит в лучшем случае какой-нибудь заумный профессор, специалист по мертвым языкам, – предположил Рэндл. На мгновение он задумался, потом прибавил: – Я где-то слыхал, что во времена Фрэйзера о космосе говорили «вакуум», хотя там полно различных форм материи и он похож на что угодно, только не на вакуум.

– А может быть, это даже и не древний язык Земли, – вступил в дискуссию Гибберт. – Может быть, это слова старинного языка космонавтов или архаичной космолингвы…

– Повтори их, – попросил Бентон.

Лиман любезно повторил. Два простых слова – и никто их никогда не слыхал.

Бентон покачал головой.

– Триста лет – немыслимо долгий срок. Несомненно, во времена Фрэйзера эти слова были распространены. Но теперь они отмерли, похоронены, забыты – забыты так давно и так прочно, что я даже и гадать не берусь об их значении.

– Я тоже, – поддержал его Гибберт. – Хорошо, что никого из нас не переутомляли образованием. Страшно подумать: ведь астролетчик может безвременно сойти в могилу только из-за того, что помнит три-четыре устаревших звука.

Бентон встал.

– Ладно, нечего думать о том, что навсегда исчезло. Пошли, сравним местных бюрократов с нашими. – Он посмотрел на Дорку. – Ты готов вести нас в город?

После недолгого колебания Дорка смущенно спросил:

– А приспособление, читающее мысли, у вас с собой?

– Оно намертво закреплено в звездолете, – рассмеялся Бентон и одобряюще хлопнул Дорку по плечу. – Слишком громоздко, чтобы таскать за собой. Думай о чем угодно и веселись, потому что твои мысли останутся для нас тайной.

Выходя, трое землян бросили взгляд на занавеси, скрывающие портрет седого чернокожего человека, косморазведчика Сэмюэла Фрэйзера.

– «Поганый ниггер»! – повторил Бентон запретные слова. – Непонятно. Какая-то чепуха!

– Просто бессмысленный набор звуков, – согласился Гибберт.

– Набор звуков, – эхом откликнулся Рэндл. – Кстати, в старину это называли смешным словом. Я его вычитал в одной книге. Сейчас вспомню. – Задумался, просиял. – Есть! Это называлось «абракадабра».

Зенна Хендерсон
Подкомиссия
(Перевод Н. Галь)

Сначала явились глянцевито-черные корабли, в рассчитанном беспорядке падали они с неба, сея страх, и, точно семена, опустились на просторное летное поле. Следом, будто яркие бабочки, появились медлительные цветные корабли, некоторое время парили в нерешимости и наконец тоже сели вперемешку с грозными черными.

– Красиво! – вздохнула Сирина, отходя от окна зала заседаний. – К этому бы еще музыку.

– Похоронный марш, – сказал Торн. – Или реквием. Или унылые флейты. Скажу честно, Рина, мне страшно. Если переговоры кончатся провалом, опять начнется ад. Представляешь, пережить еще один такой же год.

– Но провала не будет! – запротестовала Сирина. – Раз уж они согласились на переговоры, конечно, они захотят договориться о мире.

– А кто продиктует условия мира? – Торн угрюмо глядел в окно. – Боюсь, нас очень легко провести. Слишком давно мы сумели наконец решить, что больше в войну не играем, и на том стояли. Мы разучились хитрить, когда-то это было необходимо в отношениях с чужими. Как знать, может быть, эта встреча просто уловка, чтобы собрать в одном месте все наше высшее командование и разом перебить.

– Нет, нет! – Сирина припала к мужу, он обнял ее за плечи. – Не могут они нарушить…

– Не могут? – Торн прижался щекой к ее макушке. – Мы не знаем, Рина. Ничего мы не знаем. У нас слишком мало сведений о них. Мы понятия не имеем об их обычаях, тем более – о том, каковы их нравственные ценности и из чего они исходили, когда приняли наше предложение о перемирии.

– Ну конечно, у них нет никаких задних мыслей. Ведь они взяли с собой семьи. Ты же сам говорил, эти яркие корабли – не военные, а семейные, правда?

– Да, они предложили, чтобы мы прибыли на переговоры со своими семьями, а они явятся со своими, но это не утешает. Они всюду берут с собой семью, даже в бой.

– В бой?!

– Да. Во время боя семейные корабли располагаются вне досягаемости огня, но каждый раз, как мы повредим или взорвем боевой корабль, один или несколько домашних теряют равновесие и падают или вспыхивают и сгорают без следа. Похоже, это что-то вроде разукрашенных прицепов, а энергией и всем необходимым их снабжают боевые корабли. – Складки меж бровей и у губ Торна прорезались глубже, лицо стало несчастное. – Они-то этого не знают, но, уже не говоря о том, что их оружие лучше нашего, они просто вынудили нас предложить перемирие. Не можем мы и дальше сбивать боевые корабли, когда с каждой черной ракетой падают и эти разноцветные летучие домики, черт их возьми, точно цветы осыпаются. И каждый лепесток уносит жизнь женщин и детей.

Сирину пробрала дрожь, и она тесней прижалась к Торну.

– Нужно прийти к соглашению. Больше воевать невозможно. Вы должны им как-то объяснить. Уж конечно, раз мы хотим мира и они тоже…

– Мы не знаем, чего они хотят, – мрачно сказал Торн. – Это вторжение, агрессия, они пришельцы с враждебных миров, совершенно нам чуждые, – какая тут надежда найти общий язык?

Молча оба вышли из зала заседаний и, нажав кнопку, чтобы автоматически защелкнулся замок, затворили за собой дверь.

– Ой, мама, смотри! Тут стена! – Пятилетний Кроха растопырил пальцы, и его руки, точно чумазые морские звезды с закругленными лучами, распластались на зеленоватом волнистом стеклобетоне ограды десяти футов высотой; изгибаясь среди деревьев, она уходила вниз по отлогому склону холма. – Откуда стена? Зачем? Как же нам пойти на пруд играть с золотыми рыбками?

Сирина тронула ограду.

– Гостям, которые прилетели на красивых кораблях, тоже надо где-то гулять и играть. Вот инженерный батальон и огородил для них место.

– А почему меня не пустят играть у пруда? – нахмурился Кроха.

– Они не знают, что ты хочешь там играть.

– Так я им скажу! – Кроха задрал голову. – Эй, вы! – закричал он изо всех сил, даже кулаки сжал и весь напрягся. – Эй! Я хочу играть у пруда!

Сирина засмеялась.

– Тише, Кроха. Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень издалека. Они не говорят по-нашему.

– А может, мы бы с ними поиграли, – задумчиво сказал малыш.

– Да, – вздохнула Сирина, – может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за… народ. Не знаем, захотят ли они играть. Может быть, они… нехорошие.

– А как узнать, если стенка?

– Мы и не можем узнать, раз тут огорожено, – сказала Сирина.

Они продолжали спускаться с холма, Кроха все вел ладонью по ограде.

– Может, они плохие, – сказал он наконец. – Может, они совсем гадкие, вот женерный тальон и выстроил для них клетку… бо-оль-шую клетку! – Он вскинул руки по стене, насколько мог дотянуться. – По-твоему, у них хвосты?

– Хвосты? – засмеялась Сирина. – С чего ты взял?

– Не знаю. Они очень издалека. Вот бы мне хвост… длинный, мохнатый и чтоб загибался!

И Кроха усердно завертел попкой.

– Зачем тебе хвост?

– Очень удобно, – с важностью сказал Кроха. – Лазать по деревьям… и закрывать шею, когда холодно!

Они спустились к подножью холма.

– Почему здесь нет других детей? – спросил Кроха. – Мне не с кем играть.

– Ну, это трудно объяснить, – начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка.

– А ты не ясняй. Просто скажи.

– Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть.

Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания.

– А-а, – задумчиво протянул Кроха. – Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да?

– Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми.

Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло.

– Никого не видно, – сказал он, разочарованный.

И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор.

– Мамочка!

– Что, Кроха?

– Это стена, чтобы их не выпускать, да?

– Да, – сказала Сирина.

– А, по-моему, не так, – сказал Кроха. – По-моему, это она меня не впускает.

Следующие несколько дней Сирина мучилась из-за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика.

Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. С надеждой летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратись, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного городка, а вечерами побольше с ним играла.

Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок.

– Бреюсь, как папа, – бормотал он. – Бреюсь, бреюсь, бреюсь. – Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. – А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь…

Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия. Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем.

– Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, – напоследок всхлипнул Кроха. – Правда, мамочка?

– Дувик? Наверно заплакал бы, – согласилась Сирина. – Когда мыло ест глаза, всякий заплачет. А кто это – Дувик?

Сын весь напрягся у нее на коленях. Отвел глаза.

– Мамочка, а завтра папа будет со мной играть?

– Может быть. – Она ухватила его мокрую ногу. – Кто такой Дувик?

– А можно мне сегодня на сладкое розовое печенье? Я люблю розовое…

– Кто такой Дувик? – спросила Сирина потверже.

Кроха окинул критическим взором палец на ноге, потом искоса глянул на мать.

– Дувик… Дувик – мальчик.

– Вот как? Игрушечный мальчик?

– Не игрушечный, – прошептал Кроха и потупился. – Настоящий мальчик, линженийский.

Сирина изумленно ахнула, и Кроха заторопился, теперь он смотрел ей прямо в глаза.

– Он хороший, мамочка, честное слово! Он не говорит плохие слова, и неправду не говорит, и не дерзит своей маме. Он бегает быстро, как я… а если я споткнусь, он меня обгонит. Он… он… – Кроха опять потупился. Губы его задрожали. – Он мне нравится…

– Где же… как… ведь стена… – От ужаса Сирина растеряла все слова.

– Я выкопал дырку, – признался Кроха. – Под стеной, где песок. Ты ведь не говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду-всюду шерстка! с восторгом продолжал Кроха. – И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза, и уши, и еще ладошки!

– Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они…

Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха вывернулся из ее рук.

– Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший!

Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности, которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого…

– Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком?

– Сколько? – Кроха напыжился. – Сейчас посчитаю, – важно сказал он и минуту-другую что-то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с торжеством: – Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза.

– И ты не боялся?

– Не-е! – И поспешно прибавил: – Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал, может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. – В голосе разочарование. – Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть.

– Значит, ты и маму Дувика тоже видел?

– Конечно, – сказал Кроха. – В первый день она там была. Они все собрались вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли, осталась только она с Дувиком.

– Ох, Кроха! – вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его «потрогать».

– Ты что, мамочка?

– Ничего, милый. – Она провела языком по пересохшим губам. – Можно, когда ты опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой.

– Да, да! – закричал Кроха. – Давай пойдем! Давай сейчас пойдем!

– Не сейчас. – Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. – Уже поздно. Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом будет ему сюрприз.

– Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз, да? Я тебя очень-очень удивил, да?

– Да, конечно, – сказала Сирина. – Очень-очень удивил.

На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой.

– Она немножко маленькая, – сказал он. – Вдруг ты застрянешь.

Сирина чувствовала, сердце вот-вот выскочит, однако засмеялась:

– Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях.

Засмеялся и Кроха.

– Будет чудно, – сказал он. – Лучше пойдем поищем настоящую дверь.

– Нет-нет, – поспешно возразила Сирина. – Мы сделаем эту пошире.

– Ага. Я позову Дувика, он поможет копать.

– Прекрасно. – У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула насмешливая мысль. И тут же в оправдание: испугалась линженийца… агрессора… захватчика.

Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой.

– Ты копай! – крикнул он. – Я сейчас!

Сирина стала на колени, запустила руки в песок – сухой, он поддавался так легко, что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват.

А потом донесся отчаянный крик Крохи.

На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно, лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды.

Из кустов пулей вылетел Кроха.

– Дувик! Дувик утонул! – кричал он, захлебываясь плачем. – Он в пруду! Под водой! Мне его не достать! Мама, мамочка!

Сирина на бегу схватила руку сына и, спотыкаясь, таща его за собой, побежала к пруду с золотыми рыбками. Перегнулась через низенький бортик, во взбаламученной воде мелькнули густой зеленый мех и испуганные глаза. Не промешкав и секунды – лишь отбросила подальше Кроху, даже вдохнуть толком не успела, – Сирина нырнула. Вода ожгла ноздри, Сирина слепо шарила в мутной тьме, а маленькие руки и ноги трепыхались, выскальзывали и никак ей не давались. Наконец она вынырнула, задыхаясь и отплевываясь, толкая перед собою все еще отбивающегося Дувика. Кроха схватил его, потянул к себе, Сирина с трудом перевалилась через бортик и упала боком на Дувика.

Тут раздался крик еще громче и отчаянней, Сирину яростно отшвырнули прочь, а Дувика подхватили чьи-то ярко-розовые руки. Сирина отвела пряди намокших волос, подняла глаза – на нее враждебно, в упор ярко-розовыми глазами смотрела мать Дувика.

Сирина отодвинулась поближе к Крохе, прижала его к себе, не отрывая взгляда от линженийки. Розовая мать тревожно ощупывала зеленого ребенка с ног до головы, и Сирина как-то отрешенно отметила – а ведь Кроха ни разу не упомянул, что у Дувика глаза одного цвета с шерсткой и между пальцами ног перепонки.

Перепончатые лапки! Ее разобрал почти истерический смех. О господи! Не удивительно, что мать Дувика не поняла и перепугалась.

– Ты умеешь говорить с Дувиком? – спросила она плачущего Кроху.

– Не умею! – сквозь рыдания ответил сын. – Играть и так можно.

– Перестань плакать, Кроха. Помоги мне, подумаем вместе. Мама Дувика думает, что мы хотели сделать ему больно. В пруду он бы не утонул. Помнишь, нос у него сам закрывается, и он умеет складывать уши. Как нам объяснить его маме, что мы не хотели ему сделать ничего плохого?

– Ну… – Кроха провел кулачком по щекам, размазывая слезы, – давай мы его обнимем…

– Это не годится, Кроха. – Сирина похолодела от страха, за кустами мелькали новые ярко-окрашенные фигуры, они приближались… – Боюсь, она не позволит нам его тронуть.

На минуту подумалось – не попробовать ли сбежать через ту дыру под оградой, но Сирина перевела дух и постаралась овладеть собой.

– Давай сделаем понарошку, Кроха, – сказала она. – Покажем Дувикиной маме, как мы подумали, что он тонет. Ты упади в пруд, а я тебя вытащу. Ты понарошку утони, а я… я стану плакать.

– Ты уже и так плачешь, – сказал Кроха, и его рожица покривилась.

– Просто я упражняюсь. – Сирина постаралась сдержать дрожь в голосе. – Ну, давай.

Кроха замешкался, вода всегда так влекла его, а тут решимость ему изменила. Сирина вдруг вскрикнула, испуганный Кроха потерял равновесие и свалился с бортика. Сирина ухватила его еще прежде, чем он с головой ушел под воду, и вытащила, изо всех сил изображая ужас и отчаяние.

– Замри, – яростно прошептала она. – Не шевелись, ты умер!

И Кроха так убедительно обмяк у нее на руках, что ее стоны и горестные возгласы оказались притворством лишь наполовину. Она склонилась над недвижимым телом сынишки и раскачивалась взад и вперед – воплощение скорби.

Чья-то рука опустилась ей на плечо, она подняла голову и встретилась взглядом с линженийкой. Они долго смотрели в глаза друг другу, потом линженийка улыбнулась, показав белые ровные зубы, и мохнатая розовая рука погладила Кроху по плечу. Он тотчас раскрыл глаза и сел. Из-за спины матери выглядывал Дувик, миг – и малыши уже катятся в обнимку по земле, весело борются и кувыркаются под ногами нерешительно застывших матерей. Среди всех тревог и страхов Сирина нашла в себе силы засмеяться дрожащим смешком, и мать Дувика тихонько засвистела носом.

В ту ночь Торн закричал во сне, и его крик разбудил Сирину. Она лежала в темноте, а в мыслях, будто огонек свечи, трепетала все та же неизменная мольба. Тихонько соскользнула она с постели и пошла в полутемную детскую взглянуть, как спит Кроха. Потом опустилась на колени, выдвинула нижний ящик комода. Погладила чуть отсвечивающие складки спрятанной здесь линженийской ткани – линженийка дала ей это полотнище завернуться, пока не высохла намокшая в пруду одежда. Сирина отдала взамен свою кружевную сорочку. Сейчас она ощущала под пальцами выпуклый узор и вспоминала, какой он был красивый при свете солнца. А потом солнце погасло, и ей привиделось: взорвался черный боевой корабль – и тотчас же рухнул, объятый огненной смертью, жилой корабль, с треском обугливаются розовые, зеленые, желтые яркие шкурки, съеживаются узорчатые ткани перед последней вспышкой пламени. Сирина уронила голову в ладони, ее затрясло.

А потом перед глазами сверкнул серебристый корабль – он чернеет, плавится, зловещие капли уносятся в пустоту космоса. И так явственно послышался плач осиротевшего Крохи, что она рывком захлопнула ящик и опять подошла взглянуть на мирную спящую рожицу, безо всякой необходимости подоткнула одеяло.

Когда она вернулась в спальню, Торн лежал на спине, закинув руки за голову, локти торчали углами.

– Не спишь? – Сирина присела на край кровати.

– Нет. – Голос такой, будто задели туго натянутую проволоку. – Мы в тупике. Каждая сторона предлагает кое-какие мысли – держит этакий аккуратненький обруч, а другая нипочем не хочет через него прыгать. Мы хотим мира, но, видно, никак не можем им это внушить. Они хотят чего-то от нас, но не говорят толком чего – видно, боятся непоправимо выдать себя и оказаться в нашей власти, а если не получат, что им надо, и мира не будет. Ну как распутать этот узел?

– Если бы они просто улетели…

Сирина села на постели, подобрав ноги, обхватила руками тоненькие щиколотки.

– Вот это как раз мы выяснили, – с горечью сказал Торн. – Улетать они не желают. По вкусу это нам или нет, но они здесь останутся.

– Торн, – внезапно прервала Сирина сумрачное молчание. – А почему бы нам просто не принять их по-доброму? Почему просто не сказать: приходите к нам! Они странники, пришли издалека. Разве мы не можем оказать гостеприимство…

Тори нетерпеливо дернулся на подушке.

– Звучит так, будто издалека – это просто из соседнего штата… или из соседней страны.

– Не говори мне, пожалуйста, что мы вернулись к старой формуле «чужой – значит враг». – От волнения голос Сирины прозвучал резко. – Неужели нельзя допустить, что они настроены дружелюбно? Навестить их… побеседовать попросту…

– Дружелюбно! – Торн порывисто сел, отбросил сбившееся одеяло. Навестить! Побеседовать! – Он задохнулся, умолк. Потом продолжал с грозным спокойствием: – Может быть, тебе угодно навестить вдов наших людей, которые навещали дружелюбных линженийцев? Людей, чьи корабли сбиты без предупреждения…

– Их корабли тоже сбиты без предупреждения, – с тихим упрямством возразила Сирина. – Так же, как наши. Кто стрелял первым? Скажи по совести, ведь этого никто не знает наверняка.

Короткое напряженное молчание, потом Торн медленно лег, повернулся к жене спиной и не вымолвил больше ни слова.

Теперь я уже ничего не могу ему сказать, пожаловалась Сирина своей смятой подушке. Узнай он про ту дыру под оградой, он умрет.

После этого несколько дней Сирина уходила из дому вместе с Крохой, и дыра под оградой становилась все шире.

Мать Дувика (Кроха называл ее миссис Рози) учила Сирину вышивать по великолепным тканям вроде той, которую дала ей после купанья в пруду. В ответ Сирина учила миссис Рози вязать. По крайней мере начала учить. Показала, как вывязывать лицевые и изнаночные петли, прибавлять и убавлять, и тут миссис Рози взяла у нее вязанье – и Сирина только рот раскрыла, глядя, как молниеносно заработали поросшие розовой шерсткой пальцы. Вот глупая, с чего она вообразила, будто миссис Рози ничего этого не умеет! Однако их тесным кружком обступили другие линженийки, щупали вязанье, что-то восклицали мягкими флейтовыми голосами – похоже, никогда раньше они ничего такого не видели. Клубок шерсти, который принесла с собой Сирина, скоро кончился, но миссис Рози принесла мотки плотной крученой нити, какую линженийки расплетали для своего вышивания, и, взглянув бегло на образцы в Сиринином альбоме, принялась вязать из этой блестящей линженийской нитки.

Скоро улыбок и жестов, смеха и посвистывании уже не хватало. Сирина раздобыла записи линженийской речи – скудные обрывки – и стала их изучать. Помогали они мало, этот словарь не очень-то подходил для вопросов, которые ей хотелось обсудить с миссис Рози и другими линженийками. Но в тот день, когда она выговорила и высвистала для миссис Рози свои первые слова по-линженийски, миссис Рози, запинаясь, сказала первую фразу на языке люден. Они наперебой смеялись и свистели и принялись показывать знаками и называть и догадками перекидывать мостки через провалы непонимания.

К концу недели Сирина чувствовала себя преступницей. Им с Крохой жилось так интересно и весело, а Торн с каждого заседания приходил все более замученный и усталый.

– Они невыносимы, – ожесточенно сказал он однажды вечером и подался вперед в кресле, пригнулся, будто готовый к прыжку. – Мы ничего не можем от них добиться.

– А чего они хотят? – спросила Сирина. – Они до сих пор не сказали?

– Я не должен бы рассказывать… – Торн устало откинулся на спинку кресла. – А, да какая разница. Все идет прахом!

– Ох, нет, Торн! Они же разумные, человечные… – Под изумленным взглядом мужа Сирина спохватилась, докончила запинаясь: – Разве нет? Разве не так?

– Человечные? Это скрытные, враждебные чужаки. Мы им объясняем, объясняем до хрипоты, а они пересвистываются друг с другом и отвечают только да или нет. И точка.

– А понимают ли они…

– У нас имеются переводчики, уж какие ни на есть. Не слишком хорошие, но лучших взять неоткуда.

– А все-таки, чего линженийцы от нас хотят?

Торн коротко засмеялся.

– Насколько мы могли понять, они просто-напросто хотят получить наши океаны и прибрежные земли.

– Да нет же, Торн, неужели они так безрассудны!

– Ну, сказать по совести, мы не уверены, что они именно этого добиваются, но они опять и опять заговаривают про океаны, а когда мы спрашиваем напрямик вам наши океаны нужны? – они высвистывают отказ. Невозможно нам понять друг друга. – Торн тяжело вздохнул. – Ты ведь не знаешь их так, как мы, Рина.

– Нет, – горестно сказала Сирина, – так, как вы, не знаю.

Назавтра, со своей тревогой, с Крохой и с корзинкой снеди, она снова отправилась к лазейке у подножия холма. Накануне миссис Рози угощала их полдником, сегодня очередь Сирины. Они уселись в кружок на траве, и Сирина, скрывая беспокойство, так же дружески посмеялась над миссис Рози, впервые отведавшей маслину, как смеялась над ней накануне миссис Рози, когда Сирина впервые откусила пирвит, наверно, забавно она выглядела: и проглотить боязно, и выплюнуть совестно.

Кроха и Дувик дружно потянулись к лимонному торту со взбитыми сливками, предназначенному на сладкое.

– Не трогай торт, Кроха, – сказала Сирина, – он будет после всего.

– Мы только пробуем мягкое сверху, – сказал Кроха, на верхней губе у него при каждом слове подрагивал белый комочек.

– Пробовать будешь потом. Достань-ка яйца. Наверно, Дувик их тоже никогда не ел.

Кроха стал рыться в корзинке, а Сирина достала большую дорожную солонку с дырчатой крышкой.

– Вот они, яйца! – закричал Кроха, – Дувик, смотри, сперва надо разбить скорлупу…

Сирина стала посвящать миссис Рози в тайну крутых яиц, все шло легко и просто, пока она не посыпала облупленное яйцо солью. Миссис Рози подставила руку, и Сирина насыпала ей в горсть несколько крупинок. Миссис Рози попробовала их на вкус.

Она тихо, изумленно засвистала, попробовала опять. Робко потянулась к солонке. Сирина улыбнулась и отдала солонку. Миссис Рози насыпала в ладонь еще немножко, попыталась заглянуть в дырочки. Сирина сняла крышку и показала соль внутри.

Долгую минуту миссис Рози смотрела на белые крупинки, потом громко, пронзительно засвистела. Сирина растерянно отшатнулась – из всех кустов будто ветром вынесло линжениек. Они теснились вокруг миссис Рози, во все глаза смотрели на солонку, подталкивали друг друга, тихонько посвистывали. Одна помчалась прочь и тотчас принесла высокий сосуд с водой. Медленно, осторожно миссис Рози высыпала соль с ладони в воду, перевернула вверх дном солонку. Помешала воду веткой, которую кто-то сорвал с куста. Едва соль растворилась, линженийки выстроились в очередь. Каждая подставляла сложенные чашкой ладони и, словно причастие, получала полные пригоршни соленой воды. И каждая поскорей, чтобы не выронить ни капли, подносила этот дар к лицу и глубоко вдыхала, втягивала соленую воду.

Миссис Рози причастилась последней, и, когда подняла мокрое лицо, глаза ее сияли так благодарно, что Сирина едва удержалась от слез. Десятки линжениек окружили ее и наперебой спешили коснуться мягким указательным пальцем ее щеки – Сирина уже знала, это означает «спасибо».

Когда толпа опять растаяла в тени кустов, миссис Рози села, с нежностью погладила солонку.

– Соль, – сказала Сирина и показала на солонку.

–  Шриприл, – сказала миссис Рози.

–  Шриприл? – повторила Сирина, ей не удалось выговорить непривычное слово так мягко и плавно.

Миссис Рози кивнула.

–  Шриприлхорошо? – спросила Сирина, пытаясь понять, что же произошло.

–  Шриприлхорошо, – подтвердила миссис Рози. – Нету шриприл– нету ребенок линжени. Дуви… Дуви… – Она замешкалась в поисках нужного слова. – Один Дуви… ребенок нету. – И покачала головой, бессильная перед этим провалом в познаниях.

Сирина тоже подыскивала слова, ей казалось, она почти уловила мысль. Она вырвала пучок травы.

– Трава, – сказала она. И подбавила еще пучок. – Больше травы. Больше. Больше.

Трава ложилась холмиком. Миссис Рози посмотрела на траву, потом на Сирину.

– Не большемаленький линжени. Дуви… – Она разделила сорванную траву на совсем маленькие дольки. – Ребенок, ребенок, ребенок… – досчитала до последней кучки, с нежностью помедлила. – Дуви.

– О-о, – протянула Сирина. – Дуви последний линженийский ребенок? Больше нету?