Текст книги "Титаник. Псалом в конце пути"

Автор книги: Эрик Фоснес Хансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Она не ответила, ее глаза снова закрылись. Джейсон изучал ее худое некрасивое лицо. Глазные впадины были глубокие и темные, скулы и нос заострились. Лет ей было семнадцать, от силы восемнадцать. Но в ней было что-то старушечье… А глаза… Такие глаза бывают только у очень старых людей, уже не узнающих мира, в котором живут, забывших, кто они, и не жаждущих ничего, кроме смерти. Он вспомнил свою бабушку, умершую, когда ему было шесть лет. У нее тоже были такие глаза, они сверкали, как черные угли в глубоких круглых колодцах. Бабушка каждый день забывала, что Джейсон ее внук. Никого не узнавала. Он боялся ее.

Такие глаза были и у этой тщедушной девушки, упавшей в снег. Старушечий взгляд. Лоб и верхняя губа были уже отмечены болью, серые губы в темноте казались синими. Что-то в ней напоминало…

И вдруг все ночные пташки и все цветочницы Лондона – несчастные оборванки, бродящие по улицам, – словно воплотились в этом хрупком воробышке, лежавшем у него на коленях, ожили, стали реальными существами и обрели в нем свое лицо. Тут же он вспомнил, что не только у стариков бывают такие глаза – такой взгляд часто бывает и у детей, когда они очень серьезны или чего-то боятся. Ну, очнись же, думал он. Ты замерзнешь, если останешься лежать здесь.

Но она в эту минуту была опять где-то далеко отсюда. Стало еще холоднее, наверняка температура опустилась намного ниже нуля, дул ветер, и валил снег. Прошли томительные полчаса, Джейсон всячески пытался растормошить девушку, чтобы влить ей в рот несколько капель бренди из своей фляжки. Он больше не думал о холере или о том, что девушка грязная. Не думал и том, что кто-нибудь может пройти мимо, он уже ни о чем не думал, и его хмель прошел. Чем меньше девушка выражала готовности встать на ноги, тем настойчивей он становился – им владело чувство какого-то счастливого страха, потому что он все еще был напуган. Он промок и весь перепачкался. Ты должна встать, подумал он, потом повторил это вслух.

И тут же на улице, которую пересекал этот переулок, раздался заливистый смех; кто-то, наверное, стоял там и смеялся над ними, но Джейсону все было безразлично, он даже не оглянулся. Смех был долгий и злобный, но мужской или женский, Джейсон понять не мог. Один приступ смеха следовал за другим, человек сипел и хрипел, то ли от злобы, то ли в судорогах. Смех как будто причинял ему боль. Джейсон не обращал внимания на эти звуки, он хотел только поднять девушку на ноги и увести прочь, но она не желала помогать ему. Тогда он решительно поднял ее на руки и медленно, осторожно понес по Барнарт-элли, не оглядываясь назад. Наверное, это было даже рискованно, потому что переулок с каждым шагом становился все темнее. За спиной у Джейсона послышался последний короткий взрыв смеха, и все стихло. Никаких удалявшихся шагов Джейсон не слышал – снег покрывал улицу толстым ковром. Он почти не слышал и собственных шагов. Зато отчетливо слышал, как от напряжения стучит его сердце. Слышал свое пыхтенье. Один раз ему пришлось приподнять девушку – она едва не выскользнула у него из рук; голова девушки легла ему на плечо, и он услыхал ее дыхание, слабое и прерывистое. От нее пахло чем-то горьковатым – дешевыми духами или помадой для волос.

Наконец он добрался до Буклингемского дворца. Теперь важно не разбудить хозяйку, миссис Буклингем. Хорошо бы уши у нее были такие же грязные, как и все остальное, хорошо бы она ничего не услышала!

Только когда ему удалось открыть парадную дверь и внести девушку в вестибюль, он осознал, что несет ее к себе домой. И мгновенно понял всю нелепость своего поступка: он и в мыслях не имел ничего подобного, хуже того – это было просто глупо. Кто знает, что она выкинет у него в комнате? И что сделает миссис Буклингем, если проснется и обнаружит их? Девушку следовало отнести в другое место. Туда, где о ней позаботятся, накормят, уложат спать, обуют, оденут. Что если она ночью умрет? Или у нее начнется воспаление легких? Нет, ее место не здесь, а в доме для таких, как она.

Но Джейсон не слышал, чтобы где-нибудь были такие дома.

Поэтому он с девушкой на руках бесшумно поднялся по лестнице в свою мансарду. Привычно, не зажигая света, он положил ее на диван, служивший ему постелью. Нашел на столе спички, зажег лампу и бросил в камин угля. Вскоре огонь разгорелся. Он поднес лампу к дивану и оглядел девушку. Казалось, жизнь понемногу возвращается к ней, но, быть может, его обманывал свет лампы. Глаза она не открывала. Он потрогал ее руку, рука все еще была холодная – он вдруг заметил, что девушка насквозь промокла. Воспаление легких, снова подумал он. С той же боязливой решительностью, что и раньше, он раздел девушку, деловито и осторожно, как это сделал бы заботливый отец или врач. Одежду он повесил сушить к камину. Кроме жакета, на ней была только блузка и юбка, и больше ничего, даже чулок.

После этого он растер ее старым шерстяным шарфом. Она была необыкновенно худа; он мог бы пересчитать все ее ребра. На теле у нее было несколько синяков. Без одежды она выглядела совсем подростком, почти ничто не говорило о том, что это взрослая женщина. Груди только наметились, худые бедра, ляжки, тонкие, как у мальчика. Волосы на лобке были всклокочены и напоминали маленького мертвого цыпленка… На ум ему пришло слово: заброшенная.

Он укутал ее одеялом и подложил под голову подушку. Себе же устроил постель на полу перед камином. Прежде чем раздеться, запер дверь. Потом погасил лампу и забрался под одеяло. Взглянул в окно на потолке. Снег все еще шел.

Унылый белый свет заливал комнату через окно. Виднелся маленький белый лоскуток неба над крышей. Крыши тоже были белые. И эта белизна струилась в комнату, делая прозрачными все предметы.

Рука лежавшей на диване девушки свесилась на пол. Сейчас эта бледная худая рука выглядела хрупкой, как стекло или алебастр. Она застыла, изящно изогнувшись и словно показывая на что-то – указательный палец касался пола.

Джейсон спал. Ни он, ни кто-либо другой не видел, как красива рука девушки при этом свете. Спящих разделяла комната со всеми ее предметами – трубка в пепельнице, пустая бутылка (сейчас она казалась изумрудной), пара изношенных галош, щербатая кружка, футляр со скрипкой. Все это стояло или лежало в ожидании, когда сюда снова вернется жизнь. У камина висели пальто и брюки Джейсона рядом с жалкой, безжизненной одеждой, которую он снял с девушки. И не было никого, кто мог бы все это увидеть.

Наконец девушка подтянула руку к себе. Она озябла.

Вскоре девушка проснулась. Одеяло наполовину сползло с нее, и она натянула его до подбородка. Удивленно огляделась. Приятно было проснуться одной в этой комнате, на этом красном потертом диване. Глаза ее скользнули по футляру со скрипкой.

Несколько минут она лежала неподвижно, пытаясь вспомнить, что случилось накануне вечером и что привело ее сюда. В памяти мелькали какие-то отрывистые картины, но в единое целое они не складывались. Последнее, что она помнила из вчерашнего вечера, был снег. Но здесь в комнате было тепло, девушку окружал мир и покой, и она думала, что она здесь одна. Поэтому девушка еще плотнее закуталась в одеяло и закрыла глаза, на ее сомкнутых губах играла счастливая улыбка. Она задремала, ей не хотелось ломать голову над тем, как она попала сюда. Ей уже случалось просыпаться в незнакомых местах. Придет время, и она все узнает.

Но вскоре сон слетел с нее – ей захотелось помочиться.

Джейсон проснулся от движения в комнате. Сперва он удивился, обнаружив, что лежит на полу перед камином, но тут же вспомнил все события минувшей ночи. Он приподнялся и глянул на диван. Возле дивана наклонившись стояла эта незнакомая девушка и как будто чего-то искала. Джейсон кашлянул. Девушка испуганно выпрямилась.

– Господи, вот напугал! – воскликнула она. – Не знала, что здесь кто-то есть. – От дивана Джейсона отгораживал стол.

Джейсон растерялся – девушка была совершенно голая, и она явно не стеснялась. Теперь, после сна, она выглядела уже не так, как вчера вечером.

– Что ты ищешь? – спросил Джейсон. Краем глаза он видел, как она заглядывает под диван. И вдруг догадался. – Горшок под окном.

Она хихикнула, прошла через комнату и, найдя горшок, решительно села на него. Лицо у нее стаю задумчивым.

С ней не оберешься неприятностей, подумал Джейсон. Надо выпроводить ее отсюда.

– Прости, – сказала она наконец. – Я так долго терпела. – Она снова хихикнула.

– Ничего страшного, – сказал Джейсон. – Как тебя зовут?

– Эмма. – Она встала. – А тебя?

– Джейсон. Послушай, Эмма, ты помнишь, что ночью лежала на улице и чуть не замерзла насмерть?

– Правда? – Она с искренним удивлением уставилась на него.

– Да. Я не мог оставить тебя там… В общем, я притащил тебя сюда.

– Господи! – воскликнула она. Джейсон как будто ждал чего-то другого, а может, этот способ выражения благодарности показался ему несколько странным. Но в ее голосе звучало тепло и удивление. Некоторое время она молчала, обдумывая услышанное.

Вдруг она быстро подошла к дивану и легла.

– Иди сюда, – позвала она Джейсона и похлопала рукой по спинке дивана. – Здесь так тепло и уютно.

Джейсон невольно встал и подошел к дивану.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

– Иди ко мне! – Она смотрела на него с лукавой серьезностью. – Бесплатно, понимаешь? За то, что ты такой добрый.

Джейсон рассердился. Она заметила это и грустно перевела взгляд на одеяло.

– Прости. Я не хотела…

Но Джейсон не смягчился. Она вдруг всхлипнула раз, другой и в конце концов расплакалась по-настоящему, но тихо, почти беззвучно. Джейсон присел на край дивана, он больше не сердился. Намерения у нее были добрые.

– Ну-ну. Перестань, – сказал он ласково. – Ничего страшного. – Девушка никак не могла успокоиться. Джейсон погладил ее по грязной руке.

– Хочешь есть? – спросил он. Она все еще плакала, но глаза уже просветлели. Девушка улыбнулась.

Джейсон встал, надел брюки, рубашку, достал хлеб и джем. Потом приготовил чай. Тем временем девушка оделась – одежда ее уже высохла – и заколола волосы.

Они сели за маленький столик, Джейсон расспрашивал ее о том о сем, как будто она была обычная гостья.

– Сколько тебе лет, Эмма?

– Наверное, шестнадцать.

– Ты даже не знаешь?

– Не-ет… – протянула она. – Я об этом не задумывалась.

– А твоя мать знает?

– Она умерла.

– О…

– Но при жизни она никогда не говорила об этом.

– Мне очень жаль…

– Мама была добрая. На свой лад. Но у нее было столько забот.

– Каких?

– У нее было еще пятеро. Сам понимаешь…

– Много ртов…

– Да. Я была старшая. Так что мне ничего не оставалось, как поскорей начать зарабатывать самой.

– А твой отец?

– Мама говорила, что он играл на скрипке на каком-то пароходе. На очень большом пароходе.

– Он был музыкантом на пароходе?

– Да, который плавал в Америку. Но я не знаю, правда ли это.

– Ясно. – Джейсон налил ей еще чаю.

– Поесть хорошо, – сказала она.

– Ты проголодалась?

Она кивнула.

– Но Бетти говорит, что быть голодной не стыдно. Она всегда так говорит. Бетти – это моя подружка.

– Она права. А ты часто бываешь голодной?

– Ну-у… Случается. Но я не подбираю на улице куски хлеба и капустные листья. Уж лучше поголодать.

Джейсон видел, что ей хочется о чем-то спросить его, но она не решается. Она вдруг стала его стесняться.

– Ты хочешь что-то спросить?

– Да. Ты музыкант? – Она посмотрела на футляр со скрипкой.

– Нет, я студент. То есть был студентом. Еще несколько месяцев назад.

– Студент, – повторила она. Джейсон подумал, что она впервые услышала это слово. – Студент… – еще раз повторила она, словно издалека.

– Да, я должен был стать врачом. Но я и на скрипке играю.

– Ты умеешь играть? – Она тут же вернулась к действительности. – На ней? – Она показала на скрипку. – Вот здорово! Не знаю ничего красивее! Ты слышал когда-нибудь, как играют в пивных и в мюзик-холлах?

– Да.

– Правда, там красиво играют? Я как-то раз была в мюзик-холле. Там один шикарный джентльмен в черном блестящем костюме… в таком фраке… играл «Воздух Лондондерри», он играл один. Так здорово! – На лице Эммы появилось мечтательное выражение, и оно точно осветилось слабым сиянием.

Джейсон вынул скрипку и, не настраивая ее, заиграл «Воздух Лондондерри». Пока он играл, Эмма сидела не шевелясь, с закрытыми глазами. И хотя сначала Джейсон отнесся ко всему этому не слишком серьезно, постепенно он воодушевился. Она была хорошая слушательница. Смычок легко и плавно касался струн. Джейсон видел, как мелодия заполняет Эмму и светится в ней, и ему вдруг стало удивительно легко и радостно. Он доиграл и отложил скрипку.

Долго стояла тишина. Наконец Эмма открыла глаза:

– Я сейчас видела того шикарного скрипача из мюзик-холла.

Джейсон был разочарован. Но она загадочно улыбнулась:

– У него были пышные черные усы и на макушке лысина. Только с боков росли густые темные волосы. – Эмма на мгновение задумалась, потом проговорила: – В его музыке было золото, так потом сказала Бетти. Золото. Понимаешь… – она опустила глаза, – мне нравится думать, что, может быть, это был мой отец. Что он больше не плавает на пароходах. Ведь это возможно! – Она умоляюще посмотрела на Джейсона. – У него был такой толстый нос… – Эмма снова заплакала. – У меня тоже такой нос. – Она всхлипнула.

Джейсон подошел к ней, ему захотелось ее утешить. Он тихонько погладил ее по плечу, по спине. Она сидела сгорбившись, и он через блузку ощущал ее острые позвонки. Постепенно она перестала плакать.

– Поиграй еще немножко.

Но Джейсон знал, что она опять начнет плакать. И с удивлением заметил, что и у него самого начало щипать в носу.

– Нет, – сказал он. – В другой раз. – Он не знал, что еще сказать. Эмма не настаивала.

– А ты мог бы тоже играть на большом пароходе? – помолчав, спросила она. – Как мой отец? Я уверена, что ты играешь гораздо лучше, чем он.

И лучше, чем скрипач в мюзик-холле. – Она счастливо улыбнулась ему. И Джейсон понял, что стал для нее Богом, рыцарем в сверкающих доспехах.

– Я бы не побоялась плыть по морю на пароходе, если бы ты все время играл для меня, – сказала она.

– А ты плавала когда-нибудь по морю? – спросил он.

– Я нет… А вот Бегш один раз была в Брайтоне и видела, как выглядит большой пароход. А ты плавал?

– Нет, – признался Джейсон. – Я тоже не плавал.

– Бетти сказала, что пароход был очень большой. И весь сверкал. Ей было даже немного страшно.

– Чего же?

– Ну, сам понимаешь, море, океан. – Последнее слово она произнесла очень торжественно.

– Эмма, я хочу кое-что дать тебе. – Джейсон достал последние оставшиеся у него полкроны. – На эти деньги ты должна купить себе чулки и башмаки. Обещаешь? И, может быть, перчатки и что-нибудь на шею. На Петтикоут-лейн ты купишь все это подешевле.

Он протянул ей монету. Она не поблагодарила, но во все глаза смотрела на него и на его руку с монетой. По правде говоря, он и сам не понимал, зачем сделал это.

– Обещаешь? – снова спросил он. – Ты понимаешь, о чем я говорю?

Теперь лицо у нее было почти испуганное.

– Да. – Она кивнула. – Обещаю…

Перед тем как Эмма ушла, Джейсон спросил, что с ней случилось вчера вечером. Она была уже у двери, но остановилась, мысленно глядя на картину минувшего дня. Она молчала.

– Ты не помнишь? – спросил Джейсон.

– Помню. – Она серьезно взглянула на него. Глаза у нее были серые. – Помню. Но не хочу говорить об этом.

Они попрощались. Уже спустившись по лестнице, она крикнула ему снизу (так громко, что миссис Буклингем не могла не слышать ее):

– Помни, ты должен играть на таком пароходе!

Так и случилось. Так Джейсон начал свой путь к тому, чтобы игрой на скрипке зарабатывать себе на жизнь. Что-то переменилось в нем в тот вечер, когда он посетил крысиную травлю и спас замерзавшую в снегу девушку. Через несколько недель он начал играть на улицах и в разных заведениях; сперва с переменным успехом, потому что у него не было опыта и он немного стеснялся; потом дело пошло на лад. Ему нравилось играть. И все время он видел перед собой цель: он должен стать судовым музыкантом.

Через год Джейсон встретил того пьяного русского.

Такова была история Джейсона Кауарда.

* * *

– Простите, мистер Джейсон… Мистер Джейсон…

Джейсон обернулся. На него смотрели испуганные глаза Давида.

– Что? – дружелюбно спросил он и глубоко вдохнул морской воздух. – Чем могу служить?

– Я… Алекс и Джим послали меня за вами. Мы подходим к Шербуру, и…

Джейсон снова повернулся к морю. Верно, берег был уже виден.

– Да, конечно. Но у нас еще много времени.

– Да, но Алекс… Петроний… и…

– Что там еще случилось?

– Петроний говорит, что он бык, страшно мычит, и остановить его невозможно; Алекс рвет и мечет, к тому же что-то случилось со Спотом: он лежит на своей койке, и мы не можем его разбудить. Он бледен как смерть и на вопросы не отвечает. Джим и Жорж пытались дать ему нюхательной соли, Жорж даже облил его холодной водой, чтобы привести в чувство.

Джейсон прикусил губу. Он стоял и смотрел в сумерки. Все мечты и воспоминания растворились в воздухе, погрузились в море и исчезли за кормой.

– Ну что ж, все, как обычно, – тихо проговорил он.

Давид молчал, но Джейсон чувствовал на себе его взгляд.

– Ладно, – сказал он и отошел от поручней. – Сейчас я приду и все улажу. Не бойся. Ты ел что-нибудь?

– Нет, – ответил Давид. – Сперва Петроний задержал меня, он пытался объяснить, что значит быть быком, и рассказывал о муках, которые быки претерпевали, когда их приносили в жертву в катакомбах в гомеровские времена. Потом Джим и Жорж хотели до обеда прогуляться со мной по всему пароходу, но нам пришлось заниматься Спотом, а там Алекс начал…

– Да-да, понимаю. – Джейсон вздохнул, положил руку Давиду на плечо, и они пошли к трапу. – Послушай, Давид, – сказал Джейсон, – что бы ни случилось, ты не должен по их милости оставаться голодным. Нам предстоит играть весь вечер.

– Хорошо, – ответил Давид, не поднимая глаз.

– Может, тебе хочется вернуться домой, в Вену?

– Да. Нет! Я хочу сказать…

Джейсон с улыбкой смотрел на Давида.

– Знаешь, что я думаю? – спросил он вдруг, словно дразня Давида. – Думаю, ты решил сбежать от нас, когда мы придем в Нью-Йорк.

Давид бросил на него быстрый взгляд.

– Но, по-моему, тебе этого делать не стоит, – продолжал Джейсон. – Обдумай все, пока мы плывем туда. И, кто знает, может, ты захочешь вернуться с нами обратно.

Давид снова опустил глаза, выражение его лица было хорошо знакомо Джейсону.

– Не знаю, что заставило тебя сбежать, – тихо сказал он. – Да это и не мое дело. Но если у тебя есть дом, ты должен туда вернуться.

Давид остановился.

– Но люди часто сами решают, есть у них дом или нет… Разве не так?

– Так, – согласился Джейсон. – Очень возможно, что так. – Он криво усмехнулся. – Ну ладно, идем, надо привести их в чувство.

Они ушли с палубы.

Тот же вечер

Большой рейд, Шербур, 18.30

Уже стемнело, когда «Титаник» бросил якорь на рейде. Солнце зашло, в сумерках тепло светились ряды иллюминаторов и окон в корпусе судна и палубной надстройке. Море было тихое, над водой у длинного мола синела весенняя дымка.

Жители Шербура собрались на пирсе, чтобы посмотреть на новый огромный пароход. Два посыльных судна, «Траффик» и «Номадик», быстро отошли от причала и направились к «Титанику», который как-то уж очень легко лежал на зеркальной поверхности моря. Отблески его огней рассыпались по воде. Прозвучал гудок.

На борту «Титаника» тринадцать пассажиров первого класса и семеро – второго готовились покинуть судно, они не собирались плыть дальше. Кое-какой груз тоже надо было доставить на берег – два велосипеда, принадлежавшие майору Дж. Ноэлю и его сыну, два мотоцикла, принадлежавшие господам Роджерсу и Уэсту, а также канарейку, которая всю дорогу от Саутгемптона пела в каюте распорядителя рейса Макэлроя; ее должен был получить человек с приятной фамилией Минуэлл. Он заплатил пять шиллингов за перевозку канарейки, но Макэлрой с радостью провез бы ее и бесплатно, так он был очарован приятными трелями, что несколько часов раздавались в его каюте. Ему будет не хватать ее.

На борт поднялись двести семьдесят четыре человека; часть из них – высокопоставленные пассажиры первого и второго класса, все остальные плыли третьим классом, это были главным образом сирийцы и армяне, прибывшие из разных портов Среднего Востока через Марсель в Париж, а уже оттуда на поезде в Шербур.

Большой пароход и посыльные суда обменялись мешками с почтой.

После первых напряженных часов в море на борту «Титаника» воцарилась умиротворенная атмосфера. И теперь, когда пароход в восемь часов поднял якорь, пассажиры поспешили к себе в каюты, чтобы переодеться к ужину, на прогулочных палубах первого и второго класса осталось всего несколько человек, желавших посмотреть, как низкий французский берег скроется во мгле. Пассажиры третьего класса тоже ушли с палубы – все, кроме армян и сирийцев. Те пели. Чужие, усталые и грустные, они пели в темноте, окутавшей судно; в их пении звучала тоска по дому – по далеким, неизвестным городам и рассветам.

В каюте, находившейся рядом с камбузом, капельмейстер Джейсон Кауард, успокоив своих музыкантов, готовил их к вечернему выступлению; выбрать программу было легко – он не ждал никаких осложнений: пассажиры сегодня устали и вряд ли станут придираться.

Музыканты приводили себя в порядок: Джим помогал Давиду укоротить брюки еще на один дюйм, Жорж щедро поливал себя туалетной водой, Петроний нервно метался среди них, но уже больше не мычал по-бычьи после того, как Джейсон строго внушил ему, что он музыкант. Слышишь, Петроний, ты музыкант, а не бык! Теперь Петроний без конца открывал свой футляр и смотрел на контрабас, потом закрывал футляр, снова открывал его, и каждый раз при виде контрабаса на лице его появлялось детское изумление, искреннее или наигранное, сказать трудно. Спот, бледный, но в полном сознании, сидел на своей койке и перед карманным зеркальцем приглаживал волосы.

Джейсон и Алекс обсуждали вечернюю программу. Джейсон настаивал на отрывках из «Сельской чести» и «Сороки-воровки», но Алекс с удивительным упорством протестовал против последнего предложения.

И когда пароход снова вышел в Ла-Манш – на этот раз взяв курс на Куинстаун в Ирландии, – пассажиры после роскошного ужина, поданного им вышколенными официантами синьора Гатти, собрались в салоне, чтобы отдохнуть под чарующие звуки «Сельской чести» и «Сказок Гофмана». Кроме того, оркестр исполнил увертюру к «Вильгельму Теллю», два вальса Вальдтейфеля и под конец «Пастораль» Мате.

В темноте пели армяне, но их никто не слушал.

Так закончился первый день на борту «Титаника».