Текст книги "Пляска смерти."

Автор книги: Эрих Керн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Наш период отдыха прервался внезапно. Началось новое наступление, и нам предстояло выдвинуться к Днепру. Когда вечером мы подъехали к реке, я вдруг почувствовал сильное недомогание и поспешил сойти с грузовика. С трудом удалось мне потом найти свою часть в гуще автомашин, скопившихся перед временным мостом у Берислава. После этого уже пришлось еще три или четыре раза бегать в поле. На лбу выступили крупные капли пота, тело сотрясала дрожь. У моста на обочине нам повстречался фельдфебель нашей роты.

– Слышал новость? – спросил он. – Мы только что похоронили Кауля.

У меня болезненно сжалось сердце. Кауля направили в госпиталь для обследования, и на следующий день он умер: не выдержало сердце.

– Сегодня ты жив, а завтра уже готов, – философски заметил фельдфебель. – Будьте осторожны, нам предстоят жестокие бои.

Мы достигли моста в полной темноте, но не успели мы проехать по нему и пятисот метров, как в небе вспыхнуло ослепительным светом множество осветительных ракет. Затем градом посыпались бомбы, взрывы следовали один за другим, справа, слева и повсюду вокруг. А мы сидели не шевелясь в автомашинах, стоявших на мосту.

Расположенные по обе стороны реки немецкие зенитные батареи вели интенсивный огонь, а бомбы не переставали падать. К счастью, ни одна из них не задела моста этой ночью.

На следующее утро у меня открылся кровавый понос. Но в моем воображении непрестанно маячил призрак ужасного госпиталя, о котором я столько наслышался, и я крепился изо всех сил: ничего не ел и все время ужасно страдал от нестерпимой жажды. На привалах батальонный врач пичкал меня активированным углем.

К счастью, в этот период нам почти не приходилось сражаться: враг поспешно отступал под натиском немецких передовых частей. На восьмые сутки я настолько ослабел, что едва держался на ногах. И в этот момент моего пребывания в полуобморочном состоянии мне было приказано взять отделение солдат, двух посыльных на мотоциклах и в штабной машине разведать дорогу впереди. С трудом я следил за рукой офицера, указывавшего мне предстоящий маршрут.

– Вам надлежит добраться только вот до этих двух сел, и не дальше, – подчеркнул он.

Мы ехали великолепным днем мимо плодородных полей, раскинувшихся по обе стороны дороги, и роскошных виноградников, покрывавших склоны окрестных холмов. Мы все дальше углублялись на вражескую территорию. Солдаты с опаской поглядывали на плантации высоченной кукурузы, где легко могла укрыться целая рота. Меня это мало беспокоило, лишь бы скорее очутиться в этих селах: тогда снова отдых и спасительный сон.

Наконец сквозь густую зелень фруктовых деревьев проступили соломенные крыши села Великие Копани. К нему мы приближались, соблюдая сугубую осторожность. Едва сгибая дрожавшие от слабости колени, я вышел из машины на дорогу и попытался расспросить стоявшую на обочине юную девушку. Но она словно окаменела и в ответ на все мои вопросы только трясла головой. Вероятно, передо

мной была комсомолка. Раздосадованный, я оставил ее в покое. Тем временем в дверях дома напротив показалась женщина, которая и снабдила нас необходимой информацией. По ее словам, последние части Красной армии прошли через село три часа тому назад.

– Они ушли вот в этом направлении, – указала она рукой.

Мы медленно ехали по селу, мужчины и женщины угощали нас молоком и дынями. Я неизменно отворачивался: мне было невыносимо видеть, как люди пьют молоко.

И снова по обе стороны дороги замелькали виноградники, фруктовые сады и поля созревающей кукурузы. Но вот и второе село. Когда мы въехали в него – с меньшими предосторожностями, чем следовало, – то обнаружили, что оно кишит вооруженными красноармейцами. Услышав скрежет тормозов и увидев вражескую военную форму, один из посыльных молниеносно развернулся – и был таков. Второй, ни секунды не мешкая, тотчас же последовал за ним.

С некоторой опаской я вышел из машины, сидевший рядом со мной солдат на всякий случай вскинул автомат. В этот момент к нам приблизился рослый солдат-украинец и заявил:

– Война капут…

Затем он стал жаловаться нам: мол, здешние крестьяне отказываются кормить его голодных товарищей. Я собрал в кучу все имевшееся у красноармейцев оружие – винтовки, пулеметы и минометы – и затем распорядился позвать сельского старосту. Но такого должностного лица в селе не было.

– Прекрасно, тогда ты будешь старостой, – сказал я, указывая на пожилого сельчанина.

Тот заулыбался, явно польщенный оказанной ему честью. Как оказалось, мой выбор был на редкость удачным. Старик провел пять лет на принудительных работах за отказ вступить в колхоз и поэтому всей душой ненавидел большевиков. Вскоре голодные военнопленные были накормлены. Прошло совсем немного времени, и в село

примчался весь наш батальон, ожидая обнаружить лишь наши бездыханные тела. И радости не было предела, когда наши боевые товарищи нашли нас целыми и невредимыми.

Минуло уже две недели с тех пор, как во мне поселились дизентерийные бактерии.

– Теперь мы попробуем кое-что действительно специальное, – заявил батальонный врач. – Касторку, в значительных дозах… Должно помочь.

– Все будет в порядке, приятель, если выдержите, – шепнул мне фельдшер. – Ну а если нет, тогда – крышка… Зайдите ко мне после процедуры, я дам вам кое-что…

За Чулаковкой русские вновь окопались на вершине невысокой гряды холмов. Мы с ходу атаковали, но из-за отсутствия поддержки артиллерии и танков были вынуждены после нескольких часов ожесточенного боя отойти на исходные рубежи. Вечером к нам пришли четыре жительницы села и попросили отвести их к немецкому начальнику. Как они рассказали командиру батальона, в их селе появилась женщина, которая не только сама являлась комиссаром, но и готовила пищу для комиссаров выше рангом.

Подозрительную женщину задержали и подвергли допросу. Она ни в чем не призналась, а только твердила, что лишь занималась стряпней на кухне, как ей было приказано. В конце. концов привели тех жительниц, которые давали первичные показания, и устроили им с задержанной очную ставку, которая превратилась в дикую свару. Рассерженный командир батальона приказал посадить всех на ночь за решетку.

Этим же вечером в расположение батальона явились в полном вооружении два русских моряка-дезертира, пробиравшиеся от самой Одессы. По соображениям безопасности командир решил пока подержать их взаперти и велел поместить вместе с женщиной-комиссаром. На следующее утро один из двух моряков, отталкивающий тип, весь разрисованный татуировкой и, как видно, большой бабник, горько жаловался на оскорбления, которые пришлось ему вытерпеть от женщины, поносившей его всячески за предательство и измену родине, которая для него, как якобы выразилась женщина, ничего не значит. Вся эта история стала мне известна уже позже, со слов переводчика.

Когда женщину-комиссара вновь начали допрашивать, она, поняв, что ее ожидает неминуемая смерть, повела себя вызывающе, и это решило ее судьбу. Привести приговор в исполнение должна была команда, сформированная из посыльных, но тех как ветром сдуло. Женщину расстреляли добровольцы из транспортного подразделения, доставившие в нашу часть боеприпасы и солдатский рацион.

Позднее четыре украинские крестьянки пришли к командиру просить разрешения взять себе добротное обмундирование расстрелянной, но он даже не пожелал с ними разговаривать. Вскоре они вернулись и принесли сто тысяч рублей и две карты с точным обозначением немецких позиций. Все это они будто бы обнаружили в кармане военных брюк казненной женщины-комиссара.

На другой день на рассвете прилетели девять пикирующих бомбардировщиков U-87 «Штука», сбросивших бомбы на окопы противника, не подававшего признаков жизни. Но стоило самолетам удалиться, как на наши позиции обрушился прицельный артиллерийский огонь. В полдень наконец к нам прибыла батарея 105-миллиметровых пушек, и мы, возобновив атаку, заставили русских отступить. После этого мы продолжили движение в южном направлении по обширной Причерноморской низменности, стремясь выйти к морю.

И снова мой автомобиль находился в авангарде, выполняя разведывательные функции, только на этот раз мне еще составили компанию один офицер и переводчик. По-прежнему за нами следовали на мотоциклах двое связных. Жара усиливалась. Стали попадаться низкие песчаные холмы, похожие на дюны побережья Северного моря. Между ними – узкие живые изгороди полезащитных полос. Повсюду виднелись плантации проса и кукурузы, попадались и небольшие рощицы. Смерть могла легко подстеречь нас где угодно, и каждый последующий момент мог стать последним. Автоматы мы держали наготове, магазины – полные патронов. Но вот показались первые дома, и мы спросили повстречавшуюся нам старушку, есть ли в селе русские войска.

– Нема, нема, – затрясла она головой, – давно ушли красные дьяволы… более четырех часов назад.

И в самом деле, противника в селе не оказалось. Один из посыльных на мотоцикле отправился доложить об этом, а мы поехали дальше – в неизвестность. Чаще стали попадаться настоящие лесные заросли, вплотную подходившие к дороге. Внезапно мы натолкнулись на железнодорожные пути, не обозначенные ни на одной из наших карт. Мы стояли на железнодорожном полотне с автоматами наготове, каждое мгновение ожидая вражеского шквального огня. Второй наш посыльный находился в этот момент в ста метрах позади нас, что позволяло надеяться – по крайней мере один вернется в батальон и поведает о постигшей нас участи. Но ничего не произошло. И мы продолжали ехать через села, свободные от вражеских войск; их жители, мужчины и женщины, встречали нас, нарядившись в праздничные одежды, у своих глинобитных хат или вдоль дороги, – махая нам руками. Какая-то старушка принесла огромный каравай и очень огорчилась, когда мы вежливо, с улыбкой, отказались принять этот дар. Нас осыпали цветами – красными, белыми, желтыми и голубыми астрами. Никто не принуждал этих людей украшать наши автомобили гирляндами из цветов, никто не просил их об этом, и тем не менее они сознательно рисковали жизнью. Ведь расправа была бы короткой, узнай об их поступках какой-нибудь блуждающий поблизости отряд Красной армии. Немало людей поплатились жизнью за один-единственный цветок. Нас буквально завалили дынями. Мы были уже не в состоянии принимать подношения, даже яйца и виноград.

Вскоре подтянулся и весь наш батальон, мы опять были вместе. К вечеру вокруг нас вновь начали рваться снаряды и над головой засвистели пули, в ушах звенело от пронзительного, выворачивающего душу воя летящих мин. Парад цветов закончился, возобновилась зловещая пляска смерти.

Но над степью уже веял крепкий морской бриз, а вдали, у горизонта, отчетливо виднелась легкая белая дымка. Мы достигли Черного моря.

1-й взвод 16-й роты получил приказ продвинуться к небольшому порту, где русские прилагали все силы, чтобы вывезти морем остатки своих разбитых частей. Выполняя приказ, мы устремились вперед по плоской равнине. Вскоре повстречались первые жилые строения, и мы подъезжали к ним медленно, соблюдая осторожность. Солдаты внимательно, с напряжением следили за происходившим вокруг. В любой момент мог разразиться огненный шторм. Но в селе никого не было, кроме нескольких оборванных и истощенных красноармейцев, более похожих на огородные пугала. Призванные под ружье всего лишь несколько недель тому назад, они уже несколько дней ничего не ели и с радостью сдались в плен первому немецкому солдату.

Соскочив с автомобилей, мы, с винтовками и автоматами наготове, основательно прочесали рыбачий поселок. Издалека доносился непрерывный гул мощных взрывов; сначала мы подумали, что ведет огонь береговая артиллерия, но, как оказалось, это работали наши пикирующие бомбардировщики.

Затем мы их увидели. Пролетев над нашими головами, они ушли в сторону моря. Мы могли наблюдать, как первый U-87 спикировал, и тут же морская вода вздыбилась огромным фонтаном. Потом – мы затаили дыхание – раздался оглушительный грохот и в воздух взметнулись деревянные и металлические обломки, детали механизмов и человеческие тела – прямое попадание в военный корабль русских. Бомбардировщики сделали два захода, только два – и все было кончено. Смерть снова одержала верх над людьми и техникой.

Возле заваленного всяким хламом причала дымились догоравшие обломки исковерканного парусника. Поодаль, в нескольких сотнях метров, из раскаленного докрасна корпуса пораженного бомбами парохода вздымались к небу густые струи искр. И мы слышали, как еще дальше, уже в открытом море, рвались авиационные бомбы.

– Они пытались вывезти свои войска морем, но, как видите, никто не уцелел, – сказал мне местный рыбак, указывая на множество торчавших из воды корабельных мачт и догоравшие остатки различных судов.

Весь берег до самой кромки воды был заставлен брошенными автомашинами, среди них попадались и пушки. Не теряя времени, наши войска приняли меры по обеспечению безопасности прибрежной зоны и созданию здесь надежных оборонительных рубежей. Подтянули артиллерию, специальные команды очистили прилегавшую территорию. Несколько разрозненных отрядов русских, застрявших на занятой нами территории, сдались без сопротивления.

Некоторое время спустя я прогуливался по поселку в компании с молодым новобранцем, рассматривая развешанные повсюду рыболовные сети и другие немудреные приспособления для ловли рыбы. В палисаднике одной из рыбацких хижин мы неожиданно обнаружили брошенное орудие русских. Движимый любопытством, присущим всякому солдату, заполучившему в руки незнакомое оружие, рекрут стал со всех сторон ощупывать пушку, которая была в полной исправности и даже с замком на месте.

В это время на дороге, ведущей в поселок, показался большой автомобиль. Вглядевшись, я узнал сидевшего в нем нашего командира батальона. Внезапно сзади меня раздался оглушительный грохот. Оказалось, что орудие было заряжено и рекрут, трогая руками различные детали, нечаянно произвел выстрел.

Но что еще хуже – снаряд угодил на дорогу в нескольких метрах от подъезжавшей автомашины. На нее обрушилась лавина земли и осколков. Каким-то чудом никто не пострадал.

В следующее мгновение мы оба были уже за ближайшим углом и растворились в толпе стоявших вокруг солдат. Расследование длилось целых два дня, но и рекрут, и я по понятным причинам помалкивали.

Тем временем наступил вечер, по степи поползли сумерки, и в конце концов нас, расположившихся у моря, накрыла темнота южной ночи. Стало тихо, и только зарево догоравших в море судов напоминало о войне.

Свою задачу в этом крае мы выполнили, и поговаривали уже о нашей якобы предстоящей переброске в Крым, где у Перекопа наши дивизии уже вели ожесточенные бои. Но вышло иначе, и мы продолжили наш путь вдоль Азовского моря мимо слабо защищенного Мелитополя на Мариуполь.

Глава 4. К ТАГАНРОГУ

Весь день шло яростное сражение за обладание огромным, бескрайним полем, подсолнухов, светившихся яркой желтизной созревших растений. Заходившее солнце посылало косые лучи на заросли терновника, где мы занимали позиции нынешним утром. Небо было освещено заревом пылавших вокруг сел. На землю опускались вечерние сумерки.

Бой закончился, и мы остались наедине с ветерком и подсолнухами, радуясь наступившему покою. Всякий раз, заслышав первый выстрел, увидев первый разрыв мины или снаряда, мы испытывали знакомое чувство, похожее на нервное возбуждение. Давно уже нет того страха, какое мы испытали при первом боевом крещении. Мы – уже бывалые солдаты, и испугать нас может только что-то действительно из ряда вон выходящее. И все-таки первый выстрел неизменно оказывал свое магическое действие, распахивая врата в беспросветную тьму и возвращая в суровую реальность. Но, как это ни странно, тот же самый первый выстрел приносит и облегчение, снимая напряжение томительного ожидания.

А теперь вечерний покой умиротворил наши мятежные души.

Жаркий день кончился, воцарилась спасительная тишина, которую нарушал лишь шелест листьев под воздействием ветерка, слегка колыхавшего огромное поле подсолнухов. Мы укрылись во вражеских окопчиках и траншеях, глубоко изрезавших многострадальную украинскую землю. Вокруг нас повсюду виднелись остатки бушевавшего здесь сражения. Россыпи ручных гранат, стальные каски, противогазы. Повсюду тела поверженных врагов, лежащие там, где застала их наша атака. Вон стоит станковый пулемет «максим», его расчет сдался, невзирая на призывы и угрозы комиссаров. Там – хорошо замаскированный миномет, доставивший нам столько хлопот, рядом на земле – его расчет, срезанный прицельной очередью немецкого пулемета. Куда ни взглянешь, повсюду, на каждом квадратном метре, смерть собрала богатый урожай. Впереди, на краю поля, в бывших траншеях противника расположились наши наблюдательные посты, хорошо укрытые со всех, сторон от посторонних взоров зарослями подсолнухов. Среди них сделались невидимыми даже зенитные и противотанковые пушки. Казалось, будто здесь, среди подсолнухов, обосновалась со своим двором сама госпожа Смерть.

Еще вчера в ее владениях гостили люди, отмеченные красной звездой, а сегодня – уже мы. Над ближайшим холмом поднимались столбы дыма: там горел какой-то хутор. Мы лежали на бруствере траншей в ожидании контратаки. Однако она не последовала.

Подсолнухи. С малых лет я любил эти растения, тонкие, стройные и тем не менее такие крепкие. Они были частью моего детства, символом молодости и возмужания. Сначала юношеская свежесть и грация, потом расцвет экзотической красоты, наконец, материнская щедрость зрелости, вознаграждающей за труды.

Поэтому первые украинские подсолнухи невольно напомнили мне о родном доме и моем счастливом детстве. Мы все прониклись к этим прекрасным растениям еще большим уважением, когда узнали, какое место они занимают среди возделываемых здесь сельскохозяйственных культур и какое важное значение имеют для домашнего хозяйства местных крестьян. Подсолнухи доставляли нам только радость до тех пор, пока однажды из-за их высоких стеблей не выглянула смерть и не провела косой по нашим рядам, собирая богатый урожай. Горький опыт в конце концов научил нас отождествлять подсолнухи со смертью.

Бои на этом поле шли с переменным успехом. Один день его могли занимать краснозвездные, затем наступала наша очередь. Сегодня подсолнухи, плотно смыкавшие свои широкие головки, укрывали под этой своеобразной крышей противника, а завтра – уже немецких солдат. То была своего рода малая война в рамках войны большой, и наградой служило обширное поле этих восхитительных растений. Сможем ли мы когда-нибудь опять смотреть на подсолнухи, не видя маячившую между ними отвратительную тень смерти?

Но в данный момент на нашем поле царила тишина. Из-за горизонта вставала бледная луна, осветившая своим безжизненным, мягким светом бескрайнюю желтизну вокруг, и почти забытый покой охватил наши души, сопровождаемый странным чувством защищенности.

Медленно тянулись часы, но вот наступил день, и первые лучи солнца, коснувшиеся стволов нашего оружия, напрочь стерли из памяти все мысли о вчерашних событиях. Когда солнечные лучи ярко осветили подсолнухи, окружавшие свежие могилы, мы отправились в дорогу.

Тем временем другие подразделения и части нашей дивизии заняли Мариуполь, и нам не оставалось ничего другого, как шагать через город за ушедшими вперед войсками и глазеть по сторонам. Наш путь пролегал через территорию гигантского металлургического завода, который через пару дней после падения города уже снова работал, но только теперь на Германию.

Какое-то время военно-воздушные силы Красной армии были для нас предметом нескончаемых шуток и язвительных замечаний. Их бомбы редко попадали в цель,

и немало русских самолетов было сбито стрелковым оружием. Судя по всему, и летный состав, и самолеты ВВС Красной армии заметно отставали по боевым качествам от пехотных и танковых соединений русских. Среди наших солдат бытовала поговорка: «Если вас убила русская бомба, то виной лишь ваша собственная глупость». Нам еще не приходилось видеть русский самолет, летевший вдоль дороги, всегда только поперек – бесполезное занятие как для истребителя, так и для бомбардировщика; они проносились мимо, не успев поразить цель.

Но ситуация круто изменилась во время нашего движения от Мариуполя к Таганрогу, когда военно-воздушные силы Красной армии весьма неприятным образом напомнили о своем существовании. С рассвета до заката наши передовые части подвергались беспрерывным атакам с воздуха сотней вражеских самолетов. Весь день нескончаемый грохот рвущихся авиационных бомб давил на наши барабанные перепонки. Но и ночами каждые несколько минут бомбы сыпались с неба на отдыхающие колонны. Но, как это ни удивительно, подобное, на скорую руку спланированное массовое применение авиации причиняло лишь незначительный вред. Однако если материальный ущерб был и в самом деле невелик, то эти бесконечные бомбежки со временем стали тяжело сказываться на наших нервах.

Была ночь, я устроился в брошенной крестьянской хате. Осколки разбитых оконных стекол дребезжали от далеких взрывов. Рядом мирно спали глубоким сном два солдата. Один я бодрствовал и, прислушиваясь к ночным звукам, перебирал в памяти события минувшего дня.

Мы уже много часов ехали не останавливаясь, держа курс неизменно на восток – навстречу врагу, чей боевой дух сломили наши доблестные войска. Из-за проблем с двигателем у моей машины мы далеко отстали от батальона и теперь, обгоняя нескончаемый поток наступающих германских частей, старались воссоединиться со своими. Водитель Вильгельм пристально вглядывался в даль, щурясь от яркого полуденного солнца. Вот мы обогнали легкое зенитное орудие, впереди виднелось еще одно. Затем

я вытаращил глаза: переднее орудие замерло на месте, его ствол стал подниматься, принимая почти вертикальное положение.

– Скорее направо! – крикнул я, и первые бомбы уже начали взрываться вдоль дороги.

Треск и грохот моторов наших колонн заглушили приближение вражеских самолетов. Мы бросились на землю. Неподалеку виднелась полуразвалившаяся старая хата. Одним прыжком мы преодолели низкую изгородь и распластались за глинобитной стеной. Нас уже было не двое, а трое: к нам присоединился незнакомый солдат. Я только приготовился с ним заговорить, как рядом с нами взметнулся к небу фонтан земли вместе с множеством обломков – прямое попадание в строение. Я тотчас же вскочил на ноги.

– Быстро за угол! – крикнул я сквозь какофонию взрывов и неистовой стрельбы зениток, толкая Вильгельма перед собой.

Незнакомец последовал за нами. Лежа на земле под прикрытием остатков глинобитной стены, я невольно подумал, что ему нужно бы держаться поближе. Новый взрыв прервал ход моих мыслей. В налете участвовало не менее дюжины русских самолетов, отчаянно пытавшихся прикрыть отступление своих войск. Еще одна бомба взорвалась настолько близко, что меня подбросило в воздух; кто-то вскрикнул. «Неужели Вильгельм?» – невольно подумалось мне. Разглядеть что-либо в густых облаках дыма и пыли я не мог. Затем кто-то застонал рядом со мной. Это был прибившийся к нам незнакомый солдат.

– Санитары! – позвал я.

Вильгельм тоже поднялся и начал звать санитаров, но они уже подходили. По лицу санитара, перевязывавшего рану, было заметно, что надежды никакой: осколок прошил солдату насквозь спину и грудь. А бомбы все сыпались, но теперь уже в доброй сотне метров от нас и в стороне от дороги. Затем я увидел, что одна из бомб угодила почти в то место, где мы прежде лежали, не более метра от угла дома, и этот самый угол спас нас. Ну а как же незнакомый солдат, который теперь лежит при смерти?

– У вас на шее кровь, – сказал Вильгельм.

Проведя рукой, я нащупал небольшую царапину, других повреждений не было. На сантиметр глубже, и было бы все кончено. Я повернулся к умирающему и увидел, что он смотрит прямо на меня. Его серьезное юношеское лицо мне показалось до боли знакомым, будто мы уже давно знали друг друга. Я склонился над умирающим и отвел прядь волос с его лба, покрытого каплями пота. В этот момент прибыли люди из его части и старались как-то помочь. Если бы тогда я подтащил его поближе к себе – он остался бы жив! Расстроенный, я зашагал к своему автомобилю.

В оставленной жителями деревне царила тишина. Несколько бесхозных напуганных лошадей галопом носились по широкому выгону. Ночное небо освещалось дрожащим заревом далекого пожара. Из темноты, неуклюже ступая, медленно вышла корова и остановилась передо мной, тяжело и шумно вздыхая. Ее, по-видимому, уже несколько дней не доили. Отчетливо доносился лязг гусениц шедших по дороге танков. Наступление продолжалось. Напряжение, давившее на нервную систему весь день, постепенно спадало. И я начал понимать глубокий смысл случившегося.

Все мы трое лежали вместе у стены придорожной полуразвалившейся хаты. Если бы бедняга был к нам еще ближе, спасло бы это ему жизнь? Нисколько. Смерть зашла с левой стороны, и одному из нас, загородившему своим телом двоих товарищей, пришлось умереть, чтобы оба оставшихся в живых могли помогать строить будущее родины. Зайди она справа, и уже продолжала бы наступление пара бойцов в ином сочетании. Последний час солдата на поле боя не сопровождается печальным звоном церковного колокола и рыданиями безутешных близких и воспринимается как неизбежная реальность.

Воздух все еще дрожал от далекой канонады. Мне сделалось холодно, и я вернулся в дом. Заснул я под нескончаемый лязг гусениц проходивших мимо наших танков и тихое дребезжание оконных стекол. Преследование отступавших русских продолжалось.

Утром главные силы по-прежнему наступали вдоль магистрального шоссе. Одновременно в стороны были посланы специальные группы на автомашинах с задачей разведать боковые дороги. Эти группы поддерживали друг с другом визуальный контакт.

Мы ехали по прибрежной равнине, наш грузовик едва вписывался в узкую колею, но мы все-таки благополучно преодолевали незначительные препятствия. Справа от нас темно-синие волны лениво накатывались на низкий песчаный берег, а белая кружевная пена почти достигала колес автомобиля. Слева, освещаемые лучами ласкового осеннего солнца, теснились жалкие жилища здешних рыбаков и портовых рабочих. Серебряные нити осенней паутины тянулись поперек дороги. Вскоре мы достигли какого-то поселка, и вокруг нас моментально собралась толпа людей, мужчин и женщин. Вильгельм, который был родом из Ганновера, показал им несколько любительских фотоснимков своих жены и детей, и они, широко раскрыв глаза, с нескрываемым любопытством рассматривали фотографии. Внезапно молодая женщина начала что-то взволнованно говорить, потом повернулась к нам и, указывая то на фотографии, то на свои лохмотья, горько зарыдала. Остальные стояли и молчали, опустив головы. Уж больно сильно отличалась жизнь нарядно одетой жены простого немецкого солдата от их собственного жалкого, нищенского существования… Покурив, мы отправились дальше.

– До свидания! – крикнул нам мальчик на прощание единственные известные ему немецкие слова.

И здесь, как и повсюду на оккупированных нами территориях, призыв к партизанской войне не нашел отклика у гражданского населения. (Пока не нашел! Вскоре даже многие недовольные властью коммунистов, поняв цели войны, которую развязала Германия, активно включились в саботаж и другие акции сопротивления (для партизанщины местность здесь была неподходящей). А акции устрашения со стороны оккупантов вызывали у русских еще более активные действия (черта национального характера!) против захватчиков и их холуев. – Ред.) А ведь нас

было только двое – два немецких солдата. Словом, советская империя трещала (как казалось. – Ред.) по швам. Люди разуверились в ней, они собственными глазами увидели правду и прозрели.

Впереди, на склоне холма, виднелось длинное, довольно большое строение с выкрашенным яркой краской фасадом – местное летное училище. Изнутри доносилась музыка, сначала едва различимая, но по мере нашего приближения все более слышная. Снаружи немецкие зенитки вели интенсивный огонь по нескольким вражеским самолетам, которые в конце концов отвернули и, подобно злым духам, исчезли в стороне моря. Пианистка, худенькая женщина средних лет, не сразу заметила меня. Она сидела слегка согнувшись, полностью поглощенная музыкой. Увидев меня, женщина в смятении вскочила.

– Ничего, – поспешил я успокоить ее. – Не обращайте на меня внимания.

– Мерси, месье, – проговорила она неловко на почти забытом мной со школы французском языке. – Я очень давно не сидела за пианино. Это так чудесно, просто чудесно.

Некоторое время я стоял и слушал. Женщина играла Чайковского. Затем, повернувшись, я тихо, на цыпочках, вышел из зала. В коридоре я увидел троих русских подростков, собравшихся вокруг статуи ложного бога Советской России, который выглядел так, будто приготовился перенестись в вечность с поднятой вверх рукой. Какой-то момент они шептались, потом толкнули, и гипсовый Ленин кувырком полетел вниз по лестнице и разлетелся на части. Напуганные собственной смелостью, школьники замерли на месте. Но ничего не произошло, по-прежнему звучала музыка.

Неподалеку, где все еще пылали и дымили подожженные русскими цистерны с нефтью, наши части перегруппировались в преддверии нового наступления на вражеские позиции. Все наши автомашины съезжались к месту сбора.

Дорога, по которой мы ехали, пролегала вдоль лазурных вод Азовского моря. Затем мы повернули на северо-запад и вновь оказались среди необозримых полей, засаженных подсолнухами и пшеницей. Вскоре мы опять вступили в бой с противником.

Темная ночь накрыла нас со всех сторон. Впереди на фоне ночного неба темнели силуэты соломенных крыш украинского села. Нам потребовался весь день, с рассвета до позднего вечера, чтобы продвинуться до этих рубежей сквозь заросли высоких подсолнухов, скрывавших нас с головой. Постоянно терялась связь с ближайшим соседом, исчезающим в зеленой гуще, и человек невольно оставался в одиночестве перед лицом врага, который был повсюду и нигде. Сибиряки, которых было много среди сражавшихся против нас советских подразделений, показали себя стойкими и отважными воинами, и много солдат, наших и их, остались лежать на широком поле, увенчанные желтыми головками прекрасных подсолнухов.

Бой закончился лишь поздним вечером. Какое-то время еще раздавались отдельные выстрелы, потом установилась мертвая тишина. Даже стоны раненых прекратились. Мы лежали примерно в тридцати метрах от ближайшего дома, чьи очертания были едва различимы в темноте. Иногда под воздействием легкого ночного ветерка скрипела распахнутая входная дверь, и наши сердца тревожно сжимались всякий раз, когда до нас долетал этот звук, хотя мы давно поняли, что в доме никого нет.