Текст книги "Мягкое озеро"

Автор книги: Эргали Гер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Гер Эргали
Мягкое озеро

Эргали Гер

Мягкое озеро

Цистерна высадила их под березами на погосте и покатилась вниз, переваливаясь на ухабах, как селезень, потом с воем полезла на деревенский бугор, в складках которого чернели мокрые избы. На погосте шел дождь, вершины берез осыпала изморось, стоял шорох: крупные капли сверкали, срываясь с листьев, и смачно шлепали по крапиве и чернобылю. Все вздрагивало, все блестело мокрым холодным глянцем. Напарник поежился, натянул капюшон и, сгорбившись, взглянул на Летягу, который стоял с початой бутылкой в одной руке и зачехленным ружьем в другой, а рюкзак лежал на обочине.

– Давай допьем, – предложил Летяга.

Напарник скривил рот, потом ответил:

– Тяжело будет идти. Спрячь.

– Все равно вымокнем, – возразил Летяга, отхлебнул и безрадостно посмотрел на озеро под горой, чахлый кустарник по берегам и черную нитку бора за озером, откуда несло свинцовую водяную пыль и рваные тучи.

–Влипли, – пробормотал он, передавая бутылку. – Допивай, чего уж...

Молоковоз, надсаживаясь, вскарабкался на бугор, хрястнул сцеплением и повернул в зеленые, стынущие под вуалькой измороси поля, потом опять надорвано взвыл и Летяга подумал, что зря они дали шоферу выпить; напарник швырнул бутылку в крапиву, они вскинули рюкзаки и пошли к озеру через поле невызревшей, потемневшей от дождя ржи, сразу по пояс вымокли, замолчали, остья ржи царапали джинсы, а где-то под низким небом, пропадая в полях, рокотала игрушечная цистерна.

К озеру оказалось не подойти, берег зарос орешником и густой малиной; они пошли по краю ржаного поля, напарник первым, а следом Летяга, и мелкий ситничек лип на руки и к лицу. Рожь путала ноги, Летяга шел, как стреноженный, дубея от сырости и осуждая себя в душе, поскольку должен был идти впереди – в городе напарник работал его помощником у кузнечного пресса. Наконец кусты расступились, они подошли к камышам и нашли причаленную к берегу плоскодонку.

– Вот и славненько, – сказал Летяга, озираясь по сторонам, словно не доверяя удаче. – Застолбим?

– Годится, – подтвердил напарник.

Рюкзаки кинули под орешник, вернулись, взглянули на озеро, по которому ветер пятнами гнал свинцовую рябь, и посмотрели в глаза друг другу.

– Можешь первым, – усмехнувшись, предложил Летяга; напарник, не удивившись, кивнул, отправился к рюкзакам и торопливо стал раздеваться, вздрагивая то ли от сырости, то ли от возбуждения, а Летяга подавал ему свитера, брюки, собрал ружье, пока напарник одевал шерстяное, и помог ему закататься в гидрокостюм.

Потом напарник нырнул, а Летяга с облегчением отправился собирать хворост. Шелест измороси, белые запахи озерной пены и береговой сырости надвинулись, обступили, одно действие порождало другое и в одиночестве Летяга двигался как во сне, хотя и с открытыми глазами: развел костер, поставил на огонь большую пол-литровую кружку с водой, выложил на газету хлеб, консервы, яблоки, пахнущие подмокшим хлебом, бутылку портвейна и золотистый рязанский лук, нарядный, как елочные шары. Хороший лук, подумал Летяга, хотя думал совсем о другом, потом бросил щепотку чая в брызгающий кипяток и сам удивился, до чего хорошо, до чего благостно действовала на него привычная процедура.

Тут он насторожился, услышал топот и обернулся: кто-то пер по кустам, бухал ботами, бормотал невнятное, наконец вышел с веслами и помятым ведром плюгавенький такой мужичонка – увидел Летягу и растерянно пошел к лодке, проглотив бормотание вроде недогрызенного леденца. Потом долго возился, размыкая цепь и упорно не глядя на пришлеца, а тот следил за ним от костра, раздумывая, подходить или нет, потом подошел. Мужичонка кивнул, сглатывая чужое "здрасьте", опять завозился с замком, брякая цепью, а Летяга стоял над ним, словно главное было сказано. Наконец мужичонка поинтересовался:

– Порыбачить приехали или так, туризма ради?

Летяга ответил, что порыбачить, потом из вежливости спросил, как в этом озере насчет рыбы, но мужичонка ответил уклончиво, какой-то присказкой, словно его охлопали по карманам. Летяга сказал, что лето дождливое и все гниет на корню; абориген с любопытством разглядывал его куртку, перечеркнутую яркими молниями, потом спросил:

– Переметы ставите?

– Не-а, – ответил Летяга, раздумывая. – Ружьишко у нас.

Мужичонка не понял, Летяга нехотя пояснил – тот слушал, наклонив голову, потом осклабился и с усмешкой посмотрел в сторону, словно представил, как городские с ружьями наперевес гоняют плотвиц. Летягу кольнула его насмешка – он привык к уважению, хотя давно уже понял, что ничего такого нет ни в охоте, ни в обладании ружьем, что заслуживало бы каких-то особых уважительных чувств. Он взглянул на озеро, на оловянную воду, над которой сверкали стальные иголки измороси, на серый неприютный берег за озером и спросил, строг ли здешний райрыбнадзор; оказалось, что рыбнадзор сидит за мздоимство.

– Сети продавал конфискованные, – объяснил мужичонка, с легкостью выговаривая нерусское слово. – До чего обнаглел: ложи ему четвертную и лови, пока опять не заловит. Теперь сидит. Второй месяц как осиротели.

Летяга отметил про себя, что они сверстники, только сам он был крепок, широк в кости и стрижку носил юношескую, по моде, а мужичонку грызла какая-то сухота: щеки были обугленные, запавшие, шея жилистая, только руки торчали из рукавов ватника громадными сизо-красными клешнями.

– И много у вас сетями ловят?

– У кого есть, те ловят, – пробурчал мужичонка, потом вдруг хмыкнул: А есть, почитай, у всех. У кого дедовские, у кого нонешние, капроновые – без рыбы не сидим. Это те не Москва, сюда живого карпа не завезут.

– Это да, – согласился Летяга, безучастно проглатывая упрек.

Мужичонка помялся, потом вдруг воровато порскнул в кусты и вывалился оттуда весь мокрый, с двумя длинными гибкими орешинами, на которых болтались снасти, пристроил их в лодке и вместе с Летягой стал смотреть, как выплывает из камышей напарник. За напарником волочился шлейф косматых сине-зеленых водорослей. Он встал, пошатываясь, и, пятясь, вышел на берег. Летяга принял ружье и пояс вместе с куканом, который крепился к поясу карабином. На кукане трепетали нанизанные щурки, плотва и мордастый луноподобный лещ, стремительный даже в связке – плотва на воздухе электрически затрещала, лещ свирепо зашлепал косым хвостом, а потом еще долго бился в траве, расталкивая сомлевших щурков и заставляя напарника хмурить брови как-то очень грозно и повелительно, словно лещ был ручным и не по делу капризничал.

Летяга раздел напарника, всучил ему кружку и плеснул в дымящийся бурый чай немного портвейна, потом сам отхлебнул и предложил мужичонке – тот молча посмотрел, вытер руки о ватник и приложился к бутылке. Напарник выпендривался и заливал про рыбину, которую он по нечаяности упустил. Летяга не слушал, сосредоточенно раздевался и готовил озеро для себя. Порывами налетал ветер, трава блестела, на голую шею липли нежные, как паутина, нити измороси. Мужичонка задумчиво слушал напарника – тот болтал взахлеб, словно спешил выговориться за полтора часа немоты.

– Ну, ладно, – сказал Летяга, надел маску и упал в воду.

Он плыл вдоль берега, вдоль светло-зеленой рощи аира, и дважды ему нечаянно повезло: вначале он влет подстрелил линя, проплыл немного и вышел на дремлющую в засаде щуку. Летяга взбодрился. Вода вокруг свежо зеленела, стайка мальков музыкально выплывала из рощи, на зернистом песчаном дне дышали роскошные лопухи. Он прочесал заросли, потом поплыл к островку в полутораста метрах от берега. Теперь он был дирижаблем, проплывающим над чужой страной. Что-то сверкнуло в черных харовых водорослях, Летяга выстрелил, не попал, зарядил ружье и выглянул из воды: островок был крохотный, скорее отмель, куст серебристой ракиты и редкий тростник вокруг. Резко поднялось чистое, унылое дно. Место было пустое. Он пожалел, что забрался так далеко, потом увидел громадную, наполовину заметенную донным песком долбленку и поплыл над ней, инстинктивно опасаясь под водой всего человеческого. Нос челна висел над обрывом, который отвесно уходил вниз метров на семь. Летяга набрал воздуха, нырнул под нос и сходу наткнулся на громадного пучеглазого окуня, неразворотливого, как дредноут: окунь сверкнул на острие гарпуна, открыл рот и окостенел. Вода вокруг задымилась. Ловко, подумал Летяга, схватил гарпун и заторопился наверх, позабыв, что над ним долбленка, и тут его крепко ударило по загривку днищем. По спине почти сразу потекли струйки воды. Вынырнув, он на ощупь определил повреждение: три пальца вошли в дыру над лопаткой, а пальцы были что надо.

Сняв окуня с гарпуна, он огляделся, увидел деревню за мыском от стоянки, серые баньки на берегу, а вокруг низкое небо и жемчужный орешник по берегам. Природа, подумал Летяга, с укоризной оглядывая серую холстину воды, потом похерил охоту и поплыл к берегу по прямой. Вода холодком расплывалась по свитерам. Что-то ты не так рассчитал, подумал Летяга, сообразив, что сидит под водой гораздо глубже обычного. Берег не приближался; не проплыв и трети дистанции, Летяга начал тонуть. Свитера набухли, отяжелели, вода быстро втягивалась в дыру, переливалась под резиной и булькала. Ноги тянуло вниз. Вскоре он плыл почти стоя, с трудом выталкивая себя на поверхность. Легкие работали как мехи, но воздуха все равно не хватало; Летяга подумал, что надо отстегнуть пояс, который с грузилами весил килограммов пять. Он посмотрел вниз, стараясь запомнить место: под ним шевелились черные харовые водоросли, косматые и густые, а еще он увидел чудовищно раздутую резину на ногах и белобрюхую рыбу, покорно плавающую вокруг него на кукане. Он отчаянно заработал ластами, со стоном выдохнул в трубку ругательство, забарахтался, надеясь быть замеченным с берега и чувствуя с ненавистью и злостью, что все еще не может заставить себя расстаться с поясом. Берега ускользали вверх, легкие разрывало, чугунные икры сводило судорогой – из-за какого-то пояса, подумал Летяга, соображая. что тонет без дураков. Холодная неумолимая сила тянула за ноги вниз, на себя, к себе, сердце било в голову и рвалось, все кричало в нем н е м о г у б о л ь ш е – потом он все-таки отстегнул пояс и вынырнул, но и без пояса уже не мог выплыть. Конец, понял Летяга; кровь вскипела без воздуха, в глазах померкло, он устал мучаться и даже не понял, когда вместо воздуха в трубку пошла вода, когда потерял ружье и как ухитрился еще раз вынырнуть, вцепиться во что-то черное, твердое и услышать над собой эпический голос:

– Да ты никак тонешь, паря?

– Ой, бля... – прорыдал Летяга, откашливая воду из легких и задыхаясь. – Ой, мама!..

– На корму, на корму давай, – растерянно бормотал мужичонка

Летяга, руками перебирая по борту, добрался до кормы. Тут же его стошнило. Сверху надвинулось небритое обугленное лицо.

– Легше, а то отпущу, – пообещал мужичонка, хотя ничем не помогал Летяге, а только опасливо и удивленно разглядывал. – Никак живой, а?

Летяга стонал.

Потом они плыли по озеру. Он лежал на корме и смотрел в небо, чувствуя странную легкость истерзанного тела. В горле першило. Ему помогли выйти на берег и снять костюм – из костюма полилась нагретая им вода. Ведра три, подумал Летяга.

– Хватит болтать, – сказал он, уставая от причитаний напарника. Пластырь есть? Заклей костюм, поплывем за ружьем.

– Охолони, оклемайся маленько, – урезонивал мужичонка. – Там и дна нет, поди.

– Найдем, – отвечал напарник. – Ты, дядя, Летягу не знаешь.

Подбадривает, подумал Летяга, присаживаясь возле костра.

Чужие голоса звучали в нем глухо, как в подземелье. Он похлебал чайку, потом сомлел в душном сыром дымке. Снилось ему только красное и черное, что-то грозное и стремительное, спал он плохо и помнил все время, что лежит на голой земле. Зато, проснувшись, почувствовал себя лучше. Напарник и мужичонка разговаривали на берегу. Он подошел к ним.

– Ну, как? – спросил мужичонка.

– Порядок, – сказал Летяга. – Спасибо, крестный.

– Такие дела, – ответил тот.

Они сели в лодку и поплыли за поясом. Мужичонка сидел на веслах. Плыть ему было без надобности, но он был связан, во-первых, тем, что вытащил из воды Летягу, а во-вторых – осторожными всякими посулами, на которые напарник был мастер. Летяга сидел в костюме, вместо пояса обмотавшись лодочной цепью. Усталости он не чувствовал – наоборот, тело было пустым и легким. Теперь уже поздно выходить из игры, думал он, слушая оседающий с тихим шорохом дождь. Очень не хотелось лезть в воду.

Пояс нашли почти сразу, а с ружьем провозились до сумерек. Потом поплыли назад. Дождик то припускал, чиркая по воде одним крылом, то переставал, а мглистую дымку над бором понизу пропитало закатом.

– Рыба заметная, против этого не попрешь, – говорил мужичонка, разглядывая рыбу, которую выудили вместе с поясом. – Трудов на нее, однако, тоже положено...

– Без труда и кошка не родит, – весело пояснил напарник. – Ты свою рыбу покажи, рыбак.

– Моя рыба вон, на корме сидит, – ответил тот.

Летяга усмехнулся. Ему не очень приятно было быть чужой рыбой, но вспоминать пережитое было еще неприятней. Он жил по правилам, всегда платил по счетам, имел дом, работу, семью – и никаких причин, чтобы так метаться и стонать перед смертью, однако же – и суетился, и стонал, и трепыхался как рыба. Конечно, стыдно умирать на охоте, на этой игре в настоящих мужчин, а с другой стороны – все в его жизни было заверчено вокруг этого, и все, что он строил – дом, работу, семью – он строил вокруг охоты. И ладно, подумал Летяга, уставая думать об этом замкнутом круге. Теперь уже поздно выходить из игры. Во как бывает.

...Вернувшись, упаковали рюкзаки и пошли в деревню. Мужичонка вслух рассуждал, куда поставить их на ночлег, – сам он жил в приймах. По дороге достучались до продавщицы, взяли водки, потом мужичонка забежал к своим Летяга с напарником ждали его на улице. Дом был большой, богатый, с грузовиком во дворе. В голый, вытоптанный скотиной палисадник светили окна. Как всегда, поначалу на новом месте все было тревожно, странно: узкая улочка, вечер, дождь, мужичонка выскочил и зашагал незнамо куда, они следом – оказалось, до соседней избы.

– По рублю хозяйке заплатите, и ладно, – предупредил мужичонка; они кивнули, вошли за ним на чужой двор и остались ждать, когда позовут.

Под забором блестела трава, валялись стоптанные калоши.

– А то рыбку продайте, она по рыбке много скучает, старуха-то, – сказал мужичонка, сбегая с крыльца во двор. – За рупь возьмет, такая тут рыбе цена. Пошли.

Хозяйка была морщинистая бабуся с улыбчивым ртом и выцветшими глазами, она одна жила в огромной пустой избе и пахло в горнице в основном ею, а еще отсыревшими кирпичами печи. А может, это она пахла избой, своей постелью и зверобоем, пучки которого висели по стенам. Было заметно, что гогот напарника беспокоит ее куда больше рассказа про то, как вытащили из воды Летягу, – пожалуй, она была слишком замкнута в своих хлопотах, слишком вросла в свою старость и посеревший от времени пятистенок, чтобы принимать близко к сердцу чужие страсти. Выпив и послушав их разговоры, она незаметно как-то разминулась с ними, двигалась и говорила сама по себе, жаловалась богу на поясницу и воевала с котом, который, кажется, тоже проживал в избе сам по себе и смотрел на старуху дико, как на чужую. Мужичонка с напарником выпили, задымили, заговорили; Летяга хватил два раза по полстакана и понемногу поплыл. Разлепляя глаза, он всякий раз видел одно и то же: в дыму мигает рябая лампочка, бродят по стенам мухи, старуха шипит на кота и серый облезлый кот шипит на старуху. Водица у нас мягкая, хвастался мужичонка, голову можно без мыла мыть... Старики знаешь как говорят? Скажите ему, маманя...

Старуха застенчиво заулыбалась беззубым ртом и прошамкала:

– Христос поссал...

Летяга вышел в сени, нашел нужник и потревожил спящих за перегородкой кур. Сени были огромные, из серого столетнего бруса. За дверью стоял топор, каленое жало топора жарко белело. Летяга, присев на корточки, с непонятной тоской провел по нему пальцем, любуясь совершенством и натруженной силой этого инструмента, и тут все качнулось перед глазами, поплыло, тесаные стены побежали вверх и он понял, что тонет, тонет, проваливается в колодец сеней, отчетливо ощутил, как тянет за ноги холодная неумолимая сила... Эк тебя, пробормотал он, вскакивая и озираясь в сенях, показавшихся на мгновенье гробом изнутри, просторной сосновой домовиной. Надо же...

Он откинул гладкую дубовую щеколду и вышел на крыльцо. Во дворе было темно, сыро, с озера дул влажный ветер, играючи разнося по миру чистые холодные запахи северного июля. Дождь перестал, и слышно было, как в соседнем доме работает телевизор: диктор говорил о труде как о главном источнике радости на земле.

1981