Текст книги "Третий глаз Шивы"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Что ты наделал, неразумный! – огорчился Спитама. – Понадобится не меньше семи месяцев, прежде чем я вновь смогу собрать хранилище молний. Ты разрушил одну из семи несравненных драгоценностей мира! – Ползая на коленях, он стал собирать свои диски. Густая, источающая едкий дымок жидкость обжигала его руки, но он, не чувствуя боли, подбирал драгоценные кружки [14]14
  Подобные предметы из керамики, металлов и пропитанного кислотой волокна были обнаружены при раскопках Древнего Багдада. Сначала их приняли за орудия неизвестного ритуала, но потом распознали электрические батареи.


[Закрыть].

Остальные молча следили за ним.

Наконец Спитама бережно спрятал диски и проволоку в суму. Затем вытер руки тряпкой и смазал их густым молоком, несколько капель которого осторожно вытряс из бутылочки зеленоватого финикийского стекла.

– Прости мне обидные слова, которые сгоряча сорвались, – сказал он визирю. – Я не хотел оскорбить тебя, благородный Джамасп. – Он вскочил в седло и повернулся к царю. – Приказывай дальше, шахиншах, надежда Вселенной.

– Зачем ты просил опечатать твою келью, Спитама? – спросил царь.

– Чтобы твой визирь не нашел там случайно собачью голову и трупик ребенка, о солнце солнц. Вели обыскать мою кровать, шахиншах. Больше там ничего нет… Скажи мне, великий визирь, в мою комнату никто не заходил?

– Нарушить приказ царя?! – Визирь был настолько удивлен, что даже не спросил у царя разрешения ответить пророку. – Ты шутишь, чужеземец! Кто бы осмелился прикоснуться к шахской печати? – Он снисходительно улыбнулся. – Можешь быть совершенно спокоен. Хоть ты и знаешь все наперед, но оставь напрасные сомнения. Если желаешь, мы в твоем присутствии допросим стражу.

– Всего не знает никто, защитник справедливости. Но многое, ты прав, я действительно умею предвидеть. Поверь мне, что это не столь уж и трудно, когда близко узнаешь таких замечательных мужей, как наш верховный Зах.

– Что ты хочешь этим сказать? – Царь мрачнел все более.

– Сказать? Ничего, шахиншах. – Спитама горько покачал головой. – Но предсказать я все же попробую. Посмотрим, насколько точно сбудутся мои предсказания. – Он взмахнул рукой, призывая в свидетели небо. – Ты, шахиншах, осудишь невинного. Но это еще не все. Ты, о доблестный визирь, будешь сегодня обманут своими слугами, а когда ты, Виштаспа, – он дерзновенно назвал царя только по имени в присутствии посторонних, и визирь в ужасе закрыл глаза, – когда ты поймешь, что можешь лишиться самого дорогого, свет озарит твою душу. Вслед за тобой сияние Ахуромазды узрит и Хутаоса, царица твоя.

– Это все? – спросил шахиншах.

– Нет, не все, – с вызовом ответил пророк. – Великого визиря Джамаспа я награжу за верность тебе всевидением, принца Спентодату сделаю неуязвимым для вражеских стрел и мечей, а маленькому Пешьотану подарю чашу молока, которая сделает его бессмертным [15]15
  О молоке бессмертия упоминается в книге «Динкард». Согласно другим пехлевийским источникам, принц Пешьотан умер молодым.


[Закрыть]до самого воскресения мертвых. А теперь веди меня в темницу, визирь, я твой пленник. – Он устало слез с лошади и, поклонившись до земли, вручил Джамаспу поводья.

– Не спеши, – остановил его царь. – Я еще не обвинил тебя.

– Если бы Зах не входил ко мне, – Спитама подступил к царю, но Виштаспа отвернулся, – он бы никогда не выпустил из рук бычье сердце. О нет! Он побывал в моей комнате, или я плохо знаю людей. Ты обвинил меня, государь.

– Я уже говорил, ясновидец, что мне неприятна твоя манера отгадывать чужие мысли. – Виштаспа раздраженно поежился. – Не торопи события. Если будет нужно, я сам прикажу визирю арестовать тебя. А теперь садись в седло. Нас ждут.

…Судебное разбирательство по делу странствующего пророка Спитамы, подозреваемого в некромантии и преступном волхвовании против высочайшей особы, происходило в тронном зале.

Виштаспа восседал на возвышении под балдахином в полном царском облачении. Позади него стояли два прислужника: с опахалом и зонтом о семи спицах, изображающим священное древо жизни. В правой, карающей длани шахиншах держал судейский жезл, в левой – остроконечный посох с бирюзовым набалдашником. По левую сторону от трона, ближе к сердцу, сидела вся царская семья, по правую – стояли визири и члены высокого дивана. Жреческая коллегия во главе с горбуном Захом расположилась в противоположном конце зала. Обвиняемого и свидетелей поставили у подножия трона. Их, обнажив мечи, стерегли стражники. Шахский шут Пок сидел на полу и преспокойно играл сам с собой в алчик. Бараньи кости гулко стукались о мраморные плиты.

– Признаешь ли ты, что все это находилось в твоей комнате и было извлечено в твоем присутствии? – спросил обвиняемого великий визирь Джамасп, по знаку которого один из стражников развернул плат с вещественными доказательствами.

При виде отвратительных атрибутов некромантии царица вскрикнула и закрыла лицо руками. По рядам карпанов пронесся возмущенный ропот.

– Признаю, – ответил Спитама.

– Смерть ему! – закричали жрецы.

Царь поднял жезл и утихомирил собрание.

– Признаешь ли ты, что все это принадлежит тебе и сделано тобою с целью причинить вред?

– Нет и нет. – Спитама брезгливо отвернулся от разложенных на платке предметов. – Мне это не принадлежит. Моя рука не касалась подобной мерзости.

– Но они найдены у тебя? – вновь спросил Джамасп.

– Да.

– Как же ты объяснишь это? Как докажешь свою непричастность?

– У греков, доблестный визирь, от обвиняемого не требуют доказательств невиновности. Доказать вину должен судья.

– Мы не греки, – сказал царь. – Отвечай на вопрос, Спитама.

– Слушаю и повинуюсь, шахиншах. – Пророк отдал поклон. – Я вновь и вновь утверждаю, что предъявленные судом предметы мне не принадлежали. Как они оказались под моим ложем, не знаю. Могу лишь предполагать, что их туда подкинули.

– Начальник дворцовой стражи! – хлопнул в ладоши великий визирь.

Вперед, гремя доспехами, выступил хрупкий юноша с пушком на румяных щеках.

– Скажи нам, начальник, – спросил визирь, – была ли опечатана келья присутствующего здесь проповедника Спитамы? И если была, то когда именно? Скажи только правду, как и подобает персу.

– Дозволь ответить, шахиншах, солнце солнц…

– Довольно! – Виштаспа поднял жезл. – Джамасп вершит справедливый суд от нашего имени. Впредь обращайся прямо к нему. Остальные – тоже.

– Помещение, занимаемое Спитамой, было опечатано вчера перед рассветом, великий визирь – хранитель справедливости.

– По чьему повелению?

– Царя царей.

– Кто наложил государственную печать?

– Государственную печать, хранитель справедливости, наложил по твоему поручению судья дивана.

– Это так? – Визирь повернулся к судье.

– Начальник дворцовой стражи сказал правду, – ответил судья.

– Кто присутствовал при наложении печати?

– Пророк Спитама, вон тот стражник, – юный начальник указал на стоящего перед троном рыжеволосого великана, – и я.

– Как твое имя? – спросил стражника визирь.

– Кэхьон, хранитель справедливости! – Стражник топнул ногой и сделал воображаемым мечом на караул. – Гвардеец первой сотни бессмертных, участник Туранской войны.

– Скажи нам, ветеран, ты присутствовал при наложении печати?

– Присутствовал!

– Это была третья стража?

– Третья!

– Как протекало дежурство, ветеран?

– Как должно!

– Как все-таки?

– Никаких происшествий!

– Никто не заходил в комнату? И не пытался зайти?

– Никто!

– Кому ты сдал дежурство?

– Ему! – Кэхьон локтем толкнул стоящего рядом верзилу с бельмом на глазу.

– Стражник Арджасп, – светски улыбаясь, пояснил начальник. – Гвардеец первой сотни и тоже ветеран Туранской войны. При сдаче поста печать была проверена.

– Так? – спросил визирь.

– Точно так! – топнул Арджасп.

– Все ясно, – зевнул царь.

– Остается добавить, шахиншах, – визирь прижал руку к сердцу, – что в последний раз печать была проверена уже в моем присутствии. Можно считать доказанным, что в комнату Спитамы за время его отсутствия никто не проник.

– Ты согласен с выводами суда, пророк? – спросил Виштаспа.

– Разреши мне задать несколько вопросов, шахиншах? – попросил Спитама.

– Спрашивай, о чем хочешь.

– Мой первый вопрос к великому карпану.

– Слушаю тебя, – откликнулся горбун.

– Скажи мне, Зах, сам-то ты веришь в колдовство?

– Кто может в том усомниться?

– Ты веришь, что с помощью всех этих когтей и зубов можно наслать зло?

– Не только верю, но и знаю.

– А еще что может сделать колдун?

– Его возможности почти безграничны.

– Он может сделаться невидимым?

– Очень легко.

– Проходить сквозь стены?

– Проще простого.

– И ты сам знаешь такие секреты?

– Я говорю только о том, что знаю.

– Ну разумеется, ведь ты слывешь искуснейшим магом!.. Но скажи мне, почтенный Зах, искусство развязывать узелки без помощи рук, отворять дверь на расстоянии тебе знакомо?

– Оно доступно любому бродячему фокуснику! А ты обращаешься к великому карпану… Конечно, я мог бы шутя проделать все эти фокусы.

– Мог бы?

– Разумеется! Мне ли, творцу невиданных чудес, не уметь развязывать узелки? Жаль, что сан не позволяет сделать это в твоем присутствии.

– Да, сан ему не позволяет, – подтвердил судья дивана.

– Нет так нет! – развел руками Спитама. – Благодарю тебя, царь магов. Мои вопросы к тебе исчерпаны. Следующий вопрос я хотел бы задать великому визирю.

– Говори, – разрешил Джамасп.

– Как ты полагаешь, хранитель справедливости, можно ли надеяться на замки и печати в условиях, когда любой карпан, даже просто фокусник, как сказал Зах, способен открывать замки и развязывать узелки?

Но, прежде чем визирь успел сообразить, куда клонит подсудимый, вмешался Зах.

– Перед царской печатью бессильно всякое колдовство! – взвизгнул горбун. – На ней крылатый бык! Сам Митра!

– Согласен, почтеннейший! – обрадовался Спитама. – Но, в таком случае, едва ли возможно причинить колдовством вред священной особе, самому шахиншаху! Не так ли?

В тронном зале настала тишина. Все затаили дыхание.

Первым опомнился Зах.

– Мне кажется, – он значительно прокашлялся, – подсудимый хочет увести разбирательство в сторону. Какая, в сущности, разница, мог или не мог причинить он своим колдовством вред? Главное для нас заключается в том, что он злоумышлял против священной особы шахиншаха. А это доказано!

– За что меня судят, великий визирь? – вскричал Спитама. – За умысел или же за деяние?

Визирь беспомощно оглядывался то на жрецов, то на трон.

– За умысел, – пришел на помощь царь.

– Пусть так, – просветлел лицом Спитама. – За умысел нельзя казнить мучительной смертью.

– Тебя не станут терзать, – успокоил Виштаспа. – Значит, ты сознаешься в преступном умысле?

– Дозволь мне продолжить, шахиншах!

– Продолжай, – нехотя согласился царь.

– Итак, мы все пришли к согласию, что священная особа не подвластна злому деянию, и даже ее печать с крылатым быком оному препятствует. Так, верховный карпан?

– Так, – подумав, подтвердил Зах.

– Но разве нет возможностей обойти печать? – Спитама сделал долгую паузу. – Разве верховный жрец не признал здесь, что может проходить сквозь стены? Все слышали?

– Это ты на кого намекаешь, бродячий некромант? – с угрозой спросил Зах. – На меня? На главу коллегии карпанов и кави Ирана?

– Спаси меня Ахуромазда от такой страшной мысли! – В притворном ужасе Спитама закрылся широким рукавом длиннополой рубахи из домотканой холстины. – Но ведь сам карпан признал, что колдовское искусство позволяет проходить сквозь стены, становиться невидимым. Почему бы не предположить тогда, что неизвестный недоброжелатель незримо для присутствующих здесь бравых воинов проник в мой покой и подбросил все эти гадости? Я ничего не утверждаю. Я только спрашиваю: такое возможно?

Вновь воцарилась настороженная тишина.

– Ответь ему, верховный карпан, – распорядился наконец царь.

– Что я могу сказать, шахиншах? Такое безусловно возможно. Но где, позволь спросить, доказательства? Предполагать, конечно, можно всякое. Только следует ли суду заниматься предположениями? Вот в чем вопрос. – Горбун удовлетворенно хмыкнул.

– Говори теперь ты, Спитама. – Виштаспа наклонился к пророку. По всему было видно, что он с интересом ожидает продолжения диспута. – Что ты можешь возразить нашему Заху?

– Ровным счетом ничего. Я абсолютно согласен с верховным. Суд не должен заниматься предположениями. Оставим кости гадальщикам, не так ли, Пок?

– И зубастым. – Шут разинул рот, демонстрируя голые десны, и сделал вид, что со смаком обгладывает бараний позвонок. – Нет ничего вкуснее мозга, – зачмокал он.

Раздался дружный смех.

– Молчи, дурак! – прикрикнул царь, не в силах скрыть улыбку. – Выходит, ты признаешь правоту Заха, пророк?

– А как же иначе? Высокому суду действительно не подобает руководствоваться голословными утверждениями и бездоказательными предположениями. Все признают, что при желании почти любой из присутствующих магов мог тайно проникнуть ко мне. Но доказательств нет, и суд не может позволить себе поверить в такую возможность. Поэтому трижды прав верховный карпан! Но меня, пророка света, борца со скверной и мерзостями, обвиняют в чудовищных поступках, и высокий суд склоняется на сторону клеветников! – Спитама резко повернулся к жрецам и указал пальцем на горбуна. – Где же здесь доказательства? Прости, почтенный Зах, но тут мы с тобой расходимся.

– Вот они доказательства, – жрец пренебрежительно скривил губы, – на твоем платке.

– Это действительно твой платок? – спросил визирь, которому не терпелось оказаться вновь в центре внимания. – Так?

– Так! Но и только. Комната тоже моя и постель тоже, но из этого не следует, что я занимался некромантией. Где труп, от которого взяты представленные здесь части? Его нашли? Моя причастность к его расчленению установлена? Молчишь, хранитель справедливости? Как ты мог, как все вы могли поверить, что я способен хотя бы притронуться к падали? Разве не учил я вас, что мертвая плоть является самой нечистой? Она загрязняет живых, оскорбляет землю, оскверняет огонь! Как же вы смели возвести на меня такое? Уберите эту падаль и совершите потом подобающее очищение. Все вы нечисты теперь сорок три дня, и я вместе с вами… Дворец же, куда вы бездумно привнесли смерть, окурите священным кипарисом, обмойте бычьей уриной, плодотворящей землю, и молоком, питающим жизнь. Больше я вам ничего не скажу.

– Может быть, ты, Спитама, располагаешь еще какими-нибудь доказательствами своей невиновности? – мягко спросил царь. – Или желаешь выставить свидетелей? Назови их суду. Поверь мне, что, если бы ты не попросил опечатать твою келью, все обвинения были бы развеяны. Ты сам дал оружие против себя.

– Еще бы! – торжествующе захохотал Зах. – Он потому и попросил опечатать дверь, что боялся разоблачения! Вдруг забредет кто-нибудь и увидит, чем занимается пророк света! Пусть попробует опровергнуть мои слова! – Он самодовольно окинул взглядом коллег.

– Думаю, это будет не так-то легко, – заметил визирь.

– Почему ты молчишь, Спитама? – участливо осведомился царь. – Твое молчание может быть истолковано как признание вины.

– Помнишь, царь, ты позволил мне сесть на твоего вороного?

– Конечно, Спитама! Я был очень удивлен, когда Черный Алмаз не сбросил тебя с седла. Ты, наверное, околдовал его, когда шептал ему на ухо какие-то заклинания?

– Не заклинания, – Спитама не спускал с шахиншаха неподвижного, завораживающего взгляда, – я сказал ему о своей невиновности. Теперь он мой свидетель, Виштаспа. Настанет час, и он заговорит.

– Пусть будет по-твоему. – Виштаспа разочарованно откинулся на высокую прямую спинку царского кресла.

– Заметь, шахиншах, – горбун вновь выскочил вперед, – он начал клясться в невиновности еще до того, как ему предъявили обвинения! Недаром народ говорит, что у лжеца память коротка. А еще…

– Чистому золоту нечего бояться земли, царь, – перебил жреца Спитама.

– Я давно ждал, что меня обвинят в чем-то подобном, потому и просил опечатать дверь на то время, пока буду отсутствовать.

– Почему же это ты «ждал»? – передразнил его Зах. – Народ говорит: «У кого счет в порядке, тому нечего бояться проверки. Никто не скажет, что его айран [16]16
  Айран – кислое молоко с водой.


[Закрыть]кислый».

– Ты, я вижу, знаток пословиц, почтенный, – Спитама обернулся к верховному карпану, – потому я отвечу тебе пословицей моего народа: «Верблюда под ковром не спрячешь». Вот почему я готовился к подлости. Горе не извещает, когда придет.

– А в Иране говорят, – не растерялся Зах, – «верблюд стоил бы дешево, если бы не его ошейник. Кто украл яйцо, украдет и верблюда. Лгун забывчив».

– На всех лает собака, на меня – шакал.

– Лису спросили: «Кто твой свидетель?» Она ответила: «Мой хвост».

На этот раз карпану удалось рассмешить весь зал. Он даже отвернулся, чтобы скрыть самодовольную улыбку, и с независимым видом возвратился в толпу жрецов. Но Спитама и не думал сдаваться.

– Народ обманешь, да бога не удастся обмануть. Разве не говорят у вас в Иране, что не каждый, у кого есть борода, – дедушка? Так помните же мои слова. Когда вор у вора крадет, горе последнему вору. Ты бросил в меня песок против ветра, карпан, смотри, как бы не запорошило глаза. А теперь суди меня, великий визирь, только не забывай, хранитель справедливости, что выпущенную стрелу обратно не возвратишь.

– Он еще угрожает! – не выдержал Зах.

– Можно убить живого, но как оживить мертвого? – не обращая на карпана внимания, заключил Спитама. – Я в твоей власти, визирь.

– Выноси свой приговор, Джамасп, – взмахнул жезлом царь.

– Жреческая коллегия настаивает на обвинении проповедника Спитамы в преступном умысле против священной особы шахиншаха?

– В полной мере! – торжественно провозгласил Зах. – И еще мы вменяем ему в вину мерзостное ремесло некроманта, запрещенное по всей стране.

– Насколько доказана вина Спитамы?

– Она доказана полностью, хранитель справедливости.

– Какого мнения придерживается судья дивана?

– Предъявленные суду улики свидетельствуют сами за себя. – Судья с кроткой улыбкой отдал поклон визирю. – Принадлежность их подсудимому неоспорима.

– Благодарю тебя, ревнитель закона! – выкрикнул Зах.

– Какое наказание предусматривает закон? – Визирь старался не встречаться со Спитамой взглядом.

– Закон вынуждает нас прекратить жизнь подсудимому, – с готовностью разъяснил судья.

– Только не это! – ужаснулась Хутаоса.

– Благодарю тебя, великая царица, – склонился перед ней Спитама. – Ты видишь свет.

– Законы превыше нас, – сурово сказал визирь.

– В данном случае они позволяют нам быть милостивыми, – заверил судья.

– Я обещал избавить Спитаму от мук, – настоятельно напомнил Виштаспа,

– и хочу сдержать свое слово.

– Несомненно, шахиншах! – тотчас откликнулся судья. – Спитаме будет разрешено самому избрать себе способ прекращения жизни.

– Выбирай яд, Спитама! – выкрикнул Пашьотан. – Ты умрешь быстро и безболезненно!

– Ты очень добр, мальчик! – Пророк ободряюще кивнул принцу.

– Лучше упади на меч, – посоветовал старший царевич.

– Я всегда говорил, что ты станешь великим воином. – Спитама поклонился на все четыре стороны. Благодарю за советы и милостивое ко мне сочувствие, но я предпочту голод.

– Голод? – удивился царь.

– Как так голод? – не понял визирь.

– Очень просто, – кротко разъяснил Спитама, словно его это ничуть не касалось. – Если человеку не давать есть, он безусловно умрет. Не правда ли, ревнитель закона? Так вот, пусть меня посадят в подвал и оставят в покое.

– А как насчет воды? – уточнил дотошный судья дивана.

– О! Боги не допустят такого надругательства! – Царица гневно сжала кулачки. – Пусть Спитаме оставят воду, государь.

– Но тогда он сможет прожить довольно долго, – напомнил судья.

– Это уж воля божья, – усмехнулся пророк. – Мне лично спешить некуда.

– Протестую! – Зах выбежал на самую середину. – Он хочет избегнуть справедливой кары! Он надеется выиграть время и при помощи черной магии учинить побег. Не выйдет! Жреческая коллегия не может позволить какому-то проходимцу издеваться над нашими законами. Смерть так смерть! Пусть этот обманщик, сулящий всем и каждому вечную жизнь, хоть что-нибудь сделает для себя. Давайте посмотрим, как поведет он себя на лобном месте. И отберите у него перстень Невидимости!

Жрецы одобрительно загудели.

– Я нахожу требование коллегии справедливым, – заметил судья.

– Только что ты сам предложил мне выбрать смерть, ревнитель закона, – возразил Спитама и показал руки – кольцо исчезло.

– Нельзя брать слово назад, – рассудил великий визирь. – Я считаю, что выбор сделан. Спитама честно воспользовался своим правом.

– Согласен, – уклонился от спора судья. – Но вопрос с водой по-прежнему неясен.

– Ты так думаешь? – Царица быстро отерла мелкие злые слезы. – Знаешь ли ты, что значит умереть от жажды? О государь! Умоляю! Ты же обещал избавить его от мук!

– Он сам выбрал смерть, – сказал непримиримый Зах. – Выбор, таким образом, сделан; хранитель справедливости прав. Только перстень найти надо. Пусть обыщут его.

– Я вовсе ничего не хотел сказать о воде… – Визирь с надеждой повернулся к царю, но тот медлил с окончательным решением.

– В самом деле, Спитама, – после долгого молчания сказал Виштаспа, – ты и мне говорил, что знаешь средство для вечной жизни. Значит ли это, что ты способен одолеть смерть? И где твой перстень?

– Нет такого средства, которое могло бы противостоять насильственной смерти. Отрубленная голова обратно не прирастает. Помни, шахиншах, мертвого не оживить. – Стараясь унять озноб, Спитама крепко прижал руки к груди: – Скажи же наконец свое слово.

– Да будет так, – принял решение Виштаспа. – Казнить преступника голодом, как он сам того пожелал. Бросьте его в башню. Что же касается воды, то, дабы смерть не была мучительной, оставить в темнице двенадцатидневный запас… Тебе достаточно, Спитама?

– Твое милосердие безгранично, государь!

– И еще повелеваем, – царь энергично взмахнул жезлом, – снабдить его быстродействующим ядом, коим он вправе распорядиться по собственному разумению. После суда – обыскать!

И все стали восхвалять мудрость и доброту государя. Ревнитель закона тотчас отдал распоряжение писцам запечатлеть приговор на глиняной табличке, дабы впоследствии в назидание потомству перенести его на гранит.

…Но Спитама не пробыл в башне и двух дней, как по всему Балку разнеслась весть, что царский конь серьезно занедужил. «Великолепный конь Виштаспы, с которым не могла сравниться никакая лошадь" [17]17
  Так дословно сказано в «Динкарде», книге, повествующей о священном законе Мазды.


[Закрыть], наводивший ужас на туранцев и индов. Черный Алмаз упал в одночасье и уже не смог подняться. Ноги более не повиновались ему. Парализованные какой-то странной болезнью, они отказывались сгибаться. Даже искуснейшим кузнецам не удалось согнуть ни одну из них хотя бы в копыте. Ничего не добились и прославленные силачи, подымавшие в одиночку верблюда. Но странное дело! Благородное животное при всем при том не выказывало никаких признаков страдания. Конь исправно ел отборную пшеницу и пил снеговую воду, текущую с Афганских гор, радостным ржанием отзывался на зов знакомых кобылиц. Вот только стоять не мог.

Царь места себе не находил от горя. Он сам кормил и поил своего любимца, расчесывал ему гриву и хвост, но поднять, сколько ни пытался, не сумел. Он и за уздечку тянул и слова ласковые говорил, но ничто не помогало. По всему было видно, что Черный Алмаз и сам бы был рад встать на все четыре копыта, да только не мог. Лежа на боку, он силился сдвинуться с места, мотал шеей, но тонкие сильные ноги его были недвижимы, словно к земле приросли. Видя, как страдает хозяин, конь приподнимал голову, тянулся к нему влажными губами, но скоро уставал и ронял тяжелую голову обратно на сено. Умные большие глаза его переполняла темная вода печали.

Стал на колени царь, прижался лицом к горячей голове безмолвного друга и, ощущая, как прядает острое ухо его, как бьется каждая извилистая жилка, вспомнил вдруг о пророчестве Спитамы.

Он энергично вскочил, вытер слезы и радостно хлопнул в ладоши.

– Эй, стража! Немедленно доставить мне сюда узника из угловой башни! Да принесите свежих лепешек и кувшин холодного айрана, чтобы он смог хорошо поесть.

Но Спитама, когда гвардейцы из первой сотни привели его в царские конюшни, от угощения отказался.

– Нет, Виштаспа, – покачал он головой, – приговор твой все еще в силе, и не годится поэтому нарушать слово. Иное дело, если ты пересмотришь его, тогда я готов подчиниться.

– Может быть, и пересмотрю. – Царь весело подмигнул Спитаме, словно тот был соучастником детских его игр. – Твои проделки? – кивнул он на коня, который силился дотянуться губами до босых ног пророка. – Отвечай честно и прямо.

– Мои, – с готовностью признал Спитама.

– Я так и думал, – с облегчением вздохнул царь. – Не случайно я спрашивал, хватит ли тебе двенадцати дней!

– Я же сказал тебе, что хватит.

– Ты и за три управился.

– В моем положении тянуть не имело смысла. Того и гляди, Зах убийцу подошлет.

– В башню? – Царь недоверчиво прищурился.

– Для карпана не существует запоров. – Спитама присел погладить коня.

– В этом-то я убедился… Царская печать ему тоже не преграда.

– Ладно, пророк, – примирительно промолвил царь. – Об этом после… Колдовство снять, конечно, сможешь?

– Конечно, смогу.

– Чего потребуешь взамен?

– Я обещал тебе, принцам и визирю четыре благодати, ничего для себя не требуя. Стану ли я теперь выторговывать условия?

– Четыре так четыре! – ударил Виштаспа себя по колену. – Ровно столько, сколько ног у коня! Обязуюсь исполнить четыре твои желания, Спитама. Называй!

– Следуй учению Ахуромазды, – загнул палец пророк.

– Последую! – призвал небо в свидетели царь.

– Пощупай ему ногу, – сказал Спитама.

– Какую?

– Любую.

– Переднюю правую! – Царь погладил ногу коня, и она вдруг ожила в его руках, сначала согнулась в колене, а затем свободно вытянулась, налитая силой, «так как слово шаха было истиной" [18]18
  Так сказано в «Зардуштнамэ» (1277 г. н. э.).


[Закрыть].

– Принц Спентодата будет прекрасным воином, – сказал Спитама. – Пусть он понесет знамя Ахуромазды другим народам во главе большой армии.

– Правую заднюю! – нетерпеливо потребовал царь. – Конечно, конечно, – спохватился он. – Я дам Спентодате войско.

Надо ли говорить, что и эта нога вороного ожила? Все позднейшие письменные источники, в том числе и «Зардуштнамэ», подробно описывают эту удивительную процедуру. Пусть она всего лишь наивная легенда, цветистая и причудливая, как все на Востоке, но что с того?..

– Не забудь о своей царице, – напомнил Спитама. – Ведь это она спасла мне жизнь!

– Она уже прониклась твоим учением, – пробормотал царь, хватаясь за третью ногу вороного.

– А теперь, царь, тебе остается только одно: казнить Заха и тех карпанов и кави, которые помогали ему строить против меня козни. Предатели-стражники тоже не должны уйти от возмездия, как, впрочем, и неправедный судья.

– Ты, оказывается, мстителен, пророк! – поднял голову царь. – Разве это согласно с учением света? – Он с интересом вглядывался в Спитаму, который предстал теперь перед ним в совершенно ином облике.

– Истина двойственна, Виштаспа, – грустно кивнул пророк. – Кажется, я уже говорил тебе об этом когда-то.

– А простить ты не можешь?

– Я-то могу, но они не простят. Прощенный враг ненавидит еще сильнее. Либо я, либо они, Виштаспа.

– Может, хватит одного Заха?

– Нет, царь, не обольщайся. Если ты не проявишь достаточной твердости, то восстановишь против нас всю жреческую коллегию, а это преждевременно. Вы, персы, правильно говорите: враги делятся на три разряда – враг, враг друга, друг врага. Верховный карпан мой и, следовательно, твой враг, остальные – его друзья, а потому – враги наши.

– Нелегко будет справиться с карпанами.

– Я буду рядом с тобой.

– Опора карпанов в коллегиях Вавилона.

– Ты сокрушишь его. Если не ты, то твой сын или сын твоего сына.

– Вавилон – государство или Вавилон – веру?

– Веру подорвет моя правда. Я понесу ее туда.

– Как-то примет еще народ твою Авесту?

– Я дам ему ее из своих рук.

– А нельзя нам просто изгнать Заха и его шайку?

– Нет, государь, ничего не получится. Изгнанники возвращаются. Я требую смерти для них – таково мое четвертое условие.

И прежде чем Виштаспа успел ответить, Черный Алмаз весело заржал, вскочил на ноги и принялся нетерпеливо рыть землю копытами.

– Вот ты и решил, государь, – тихо сказал Спитама.

Он поднял руку, призывая в свидетели небо. Под солнечными лучами алым светом взорвался дивный камень.