Текст книги "Иду в глубину"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Михаил Емцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Емцев М & Парнов Еремей
Иду в глубину

М.ЕМЦЕВ, Е.ПАРНОВ

ИДУ В ГЛУБИНУ

День был как день: ни хороший и ни плохой. Тускло отсвечивала бледно-малахитовая гладь моря. Красноватое закатное солнце, прикрывшись молочным облаком, ощетинилось столбами лучей.

Младший научный сотрудник Института биологии Володя Хитров препарировал розовое веретенообразное тельце кальмара. Время от времени он осторожно укладывал рядом с собой тонкий скальпель и микротомом срезал прозрачный, почти невидимый слой. Его рабочий стол, сколоченный из плохо обструганных досок, стоял в двух шагах от палатки, под открытым небом. "

Невдалеке, на розоватом туфовом плато, в дырявой тени скрюченных японских акаций, сердито сопя, трудился Мухин По его красному, колючему от жесткой щетины лицу лениво скользили капельки пота. Мухин промывал в бензине какуюто замысловатую деталь. Изредка он пригибал голову и терся щекой о плечо. Но делал он это как-то бессознательно, очевидно, поэтому капельки не исчезали, а становились все больше. Одна за другой они проворно соскальзывали со щеки и катились к уху.

Оба работали молча, сосредоточенно и сердито. Изредка один из них оборачивался и бросал нз-под насупленных бровей быстрый взгляд туда, где в желтоватом мареве угадывались размытые очертания "Сарыча". Так Мухин прозвал вулканический пик Сарычева, находящийся на острове Матуа, соседнем с их Райкоке. Там, на самом горизонте, поблескивал белый силуэт океанографического судна "Шокальский", на котором находились остальные члены экспедиции.

"Им-то хорошо сейчас, – подумал Мухин, – сидят себе в шезлонгах на палубе или плещутся в море".

Мухин прекрасно знал, что на борту "Шокальского" не до отдыха. Там тоже напряженно готовились к погружению, стараясь нагнать упущенное время. Как-никак, а судно из-за нелепой поломки трое суток продрейфовало в проливе Севергина. Но Мухин был раздражен. Все ему сегодня действовало на нервы. И прежде всего маячившее на горизонте судно, которое, как это казалось Мухину, подгоняет его: "Скорей! Скорей!" Сосед тоже не способствовал хорошему настроению. И не то, чтобы Мухину был несимпатичен Володя Хитров – долговязый белобрысый малый. Просто Мухин не понимал, почему вместе с ним будет погружаться этот "черворез".

"Лучше бы послушались меня и взяли еще одного геолога или хотя бы океанолога", – сердито дуглал Мухин, краешком глаза поглядывая на спокойно работавшего Володю Хитрова.

Володя устал. Ему очень хочется прервать работу, потянуться и часок полежать где-нибудь в тени. Еще сильнее хочется поболтать о чем-нибудь с умным и веселым собеседником. Но Володя, как бы читая мысли сердитого соседа, вот уже шестой час не разгибаясь препарирует кальмара и разглядывает в микроскоп причудливые узоры срезанной ткани. Такая работоспособность кажется Мухину подозрительной, похожей на демонстрацию, но лицо Хитрова спокойно и простодушно. Мухнн постепенно начинает даже чувствовать к Володе уважение, которое растет по мере того, как он сам все больше устает.

Трудно сказать, сколько времени мог бы продлиться этот молчаливый поединок усталых спин и голодных желудков, если бы в палатке не затрещал требовательный сигнал зуммера.

Хитров и Мухин вскочили одновременно. Мухин неторопливо пошел к рации, а Володя нагнулся за биноклем. Над судном поднялся тонкий столб дыма, и Володя недоумевал, чем вызван этот сигнал. Пока он настраивал бинокль, из палатки выскочил Мухин:

– Скорее собирайте ваши монатки и тащите их на катер, крикнул он на бегу, – через час мы должны быть на судне!

– А что случилось?

Но Мухин только досадливо махнул рукой. Он уже копался под акациями, бережно собирая блестящие хромированные детальки в пластмассовый мешочек.

Хитров пожал плечами и начал укладывать микроскоп в ящик.

Пока катер поднимали на борт, капитан уже отдавал какие-то распоряжения в машинное отделение. Он крепко пожал руку Мухину, похлопал по плечу Володю и, застегнув верхнюю пуговицу белого кителя, прошел в свою каюту.

– Что это с ним сегодня? – спросил Мухин; Володя молча пожал плечами. Мухину он определенно начал нравиться.

– Сейчас мы все узнаем, – Мухин потянул Володю в радиорубку.

Пока они поднимались по узкому, сияющему красной медью перил трапу, на судне уже выбрали якорь и оно, легко дрожа, первыми оборотами винтов начало тихо разворачиваться в открытое море.

– А-а, заходи, ребята! – радостно встретил их Леша радист, вихрастый малый в пестрой ковбойке. Леша снял наушники, щелкнул тумблером и, улыбаясь во всю ширь круглого лица, уставился на гостей.

– Что тут у вас стряслось? – спросил Мухин.

Алеша загоготал:

– О, тут, брат, такие дела! Сам черт не разберет. Старик в полнейшем недоумении. Вся наша программа разлетелась в пух и прах. Все меняется.

– В чем же все-таки дело? Ты-то, наверное, что-нибудь знаешь.

– Во-первых, – Леша загнул палец, – цунами. Получили срочную радиограмму, что с оста идет цунами.

– Цунами? Неприятная штука, – заметил Хитров.

– Еще бы, – буркнул Мухин. – Таков уж этот район. Тридцать восемь действующих вулканов! А сколько таких вулканов на дне, знает только бог. Да и глубина здесь подходящая для таких волн.

Леша пытался продолжить свой рассказ и уже было загнул второй палец, но Мухин его опередил:

– Где эпицентр?

– Градусом южнее нас и что-то около сто пятьдесят шестого градуса долготы.

– Так-с! – Мухин прищурил глаз. – К северу от Тускароры... Там глубины солидные. Свыше трех тысяч... Но я не понимаю, какое это имеет отношение к нам. "Шокальский" в открытом море, он и не почувствует волны...

– Может быть, цунами угрожает островам, нашему Райкоке, например? Вот нам и радировали, чтобы мы возвращались на корабль, – высказал догадку Хитров.

– Нет, – пренебрежительно отмахнулся Мухин. – Станет тебе старик спешно разводить пары из-за всякого пустяка. Тут что-то не то...

– Дайте же мне досказать! – взмолился Леша. – В том-то и дело, что нам срочно приказали идти к эпицентру. Испытания будем проводить там!

– Что-о?! – Хитров и Мухин даже привстали от удивления.

Леша торжествующе откинулся в кресле и, довольный произведенным эффектом, замолчал. Но молчать Леша не умел, ему не терпелось вылить на ошарашенных собеседников последний ушат новостей.

– И это не все! – Леша даже закрыл на минуту глаза. – У эпицентра нам назначено рандеву с вертолетом. К нам доставят кинооператора.

Мухин поморщился.

– Да-да, кинооператора, – интриговал Леша, – с особыми полномочиями.

– То есть как это?

– Этот кинооператор назначается ответственным за погружение. Вы возьмете его на дно – раз. Программу наметил лично он – два.

Мухин рассмеялся.

– Ну, брат, здесь ты что-то врешь или же напутал при приеме. Этого быть не может. Хотя бы потому, что батискаф рассчитан на двоих. А эти двое – вот они! – Мухин помотал рукой от Володи к себе.

Леша обиделся. Не стал спорить и, повернув кресло, надел наушники.

Оставалось лишь одно: уйти. Все знали, что в таких случаях Леша кремень, ни слова не вымолвит.

Свесившись за борт, следил Володя за бесконечным буруном, бегущим прочь от серого носа судна. Мириады пузырей сливались в шипящую монолитную массу, лопались и исчезали в белесой голубизне. Не верилось, что где-то там, в глубине, клокочут адские силы.

Солнце почти село. Странно было видеть тонкий оранжевый сегмент, повисший над белой полосой, которая отделяет воду от неба. Судно шло быстро. Но расстояние от него до солнца не уменьшалось, лишь медленно таял оранжевый сегмент, точно леденец во рту.

Мухин провел эту ночь прескверно. Подушка казалась ему горячей и неудобной. В иллюминаторе была синяя тьма. Лишь море слабо светилось розовато-голубым огнем.

Мухин встал и тихо, стараясь не разбудить соседа по каюте, пробрался к вешалке, нащупал коробку папирос и спички, закурил. Стало немного легче.

Послышался отдаленный стрекот. Мухин сел и прислушался. Стрекот все усиливался. Наконец, треск достиг своего максимума и повис где-то над головой. Потом послышалась беготня, какая-то возня на палубе, стук и грохот передвигаемых ящиков.

"Вертолет прилетел, – догадался Мухин, – с этим... кинооператором".

Мухин сердито погасил папиросу и решительно повернулся на правый бок, носом к стенке. Мухину казалось, что он проспал не больше минуты, когда в его сон безжалостно вторглась чья-то энергично трясущая за плечо рука.

– Какого черта? – сонно проворчал Мухин, с усилием разлипая веки. В глаза брызнул свежий утренний луч. Отблески волн дрожали на потолке. Было уже раннее утро.

Море было на редкость спокойное. Батискаф почти не качало. Поэтому Мухин и Хитров легко проскользнули в узкую трубу люка. Загрузка балластом тоже прошла хорошо. Оставалось еще раз все проверить и идти на погружение.

– Я все же ничего не понимаю, – ворчал Мухин. – Взять и за здорово живешь поменять программу. Как это вам нравится? Должны были исследовать Тускарору, а теперь вот извольте садиться на какую-то мель.

– Три километра для вас мель?

– Три – это не десять запятая триста семьдесят семь. И, кроме того, что мы там будем делать? Более туманного задания я еще никогда не получал. "Фотографируйте все, что вам покажется необычным", и только-то... А если мне гам все покажется обычным?

– Все же там извержение подводного вулкана. До нас таким зрелищем не любовался ни один человек...

– Мы тоже пока им еще не полюбовались... И этот кинооператор. Сказали, что он будет погружаться вместе с нами. А где он? Человек искусства, свободная профессия; они все любят поваляться в постельке. Раньше одиннадцати не изволят встать.

Хитров не отвечал. Глубиномер показывал первые метры. В голубом, пронизанном солнечными лучами мире, который лежал по ту сторону толстого кварцевого стекла, виднелись фигуры аквалангистов. Лениво двигая ногами в ластах и посылая приветственные жесты, они провожали батискаф.

Точно ртутные черточки, промелькнули какие-то рыбешки; лениво колыша полупрозрачным колоколом, не хотела oтставать от батискафа медуза.

– Видите, какой у нее узор? – спросил Володя, указывая на медузу.

– Что-то вроде черного крестика.

– Это медуза гонейма – крестовичок. Для аквалангистов она страшнее акул и кальмаров.

– Это крохотулька? – недоверчиво спросил Мухин.

– Она самая. Прикосновение к ней вызывает ожог, который приводит к параличу, а иногда даже убивает.

В иллюминаторе становилось все темнее. Красные плавки аквалангиста казались уже коричнево-зелеными. Мелькнула стремительная голубая торпеда: кета или чавыча.

Аквалангисты в последний раз помахали им и отстали.

– Да, вот он, предел человечьей власти, – тихо сказал Мухин. – Не пускает нас море – вот и все. Планеты новые покорим, может, и к звездам слетаем, а на своей же земле, в глубинах океана, нам нет места.

– Мы-то ведь с вами и дальше вниз идем. Или вот Пикар, например, на одиннадцать километров вглубь спустился! Свыше тысячи атмосфер давления. Но выдержал, победил человек.

– Все это не то, Володя. Нужно не в батисферах, не в скафандрах море покорять, а так, как аквалангисты, в чем мать родила, только тогда проникновение в глубины сможет стать массовым, только тогда мы освоим океанское дно. Ведь семьдесят один процент территории планеты под водой. Кому, как не мне, геологу, понимать это?

– Придет время, освоим, – неуверенно протянул Володя, сейчас над этим работают. У нас в институте, например, в лаборатории океанической бионики.

– А что они там делают?

– Изучают приспособляемость животных к большим глубинам.

– Ах, изучают! Ну, значит, не скоро удастся человеку дно босыми ногами пощупать.

Батискаф достиг глубины, куда уже не попадают солнечные лучи.

В черноте иллюминатора, точно алмазы на бархате, вспыхивали светящиеся животные. Выпустив розовое горящее облачко, проплыла светящаяся, как будто абсолютно ирозрачная, креветка.

– Ишь ты! Точно на рентгене, – восхитился Мухиа.

– Да, глубины живут... Жизнь, она везде есть.

Мухин взглянул на потенциометр. До дна было еще далеко.

Когда гайдроп, наконец, коснулся дна, а вслед за этим мягко опустился и сам батискаф, поднялось плотное облако мутн, закрывая от глаз заповедные тайны дна. Сквозь него не мог пробиться даже луч мощного прожектора.

Под напускным равнодушием Мухина таилось то же жгучее любопытство, которое откровенно горело в глазах Володи. Много долгих томительных секунд прошло, пока исследователи, наконец, увидели, как прожекторный луч постепенно тает где-то далеко-далеко, а не упирается в коричневую завесу мути.

Володя начал медленно вращать штурвал. Луч наклонился и тихо полился вдоль самого дна. Свет вырывал из черного мрака вечной ночи яркие красочные пятна. И такое великолепие пропадает даром, подумал Володя. Зачем все это буйство красок там, где никогда не бывает светло? Хорошо знакомый с глубоководной фауной, он все же поразился ее разнообразию и богатству.

Точно отлитые из хрусталя, переливались в свете прожектора стеклянные губки. Крикливые и вызывающие, высились горделивые колонии восьмилучевых кораллов. Пресмыкаясь в мягком недвижном иле, шевелились клешни десятиногих раков. И всюду, как кактусы в мексиканской пустыне, ощетинивались иглами разнообразные представители семейства голотурий.

Володя выключил прожектор. Настала глухая тьма, точно на иллюминатор набросили черную штору. Когда глаза немного привыкли, в этом царстве ночи нашлись и свои звезды: это были фосфоресцирующие животные и светящиеся шкалы многочисленных приборов.

Где-то далеко впереди скорее угадывалось, нежели виделось тусклое багровое зарево подводного извержения.

Мухин включил моторы. Батискаф медленно поплыл к эпицентру.

Открывшееся зрелище сначала разочаровало людей. В том месте, где расплавленная лава соприкасалась с водой, мгновенно появлялась мутная оболочка пара. Сжатый чудовищным давлением, раскаленный пар образовывал огромный молоченый пузырь, светящийся красновато-фиолетовым светом.

– Совсем не так, как у Жюль Верна. А?

– Ничего, сейчас будет так, – весело ответил Мухин, включая приборы инфракрасного видения.

Жерло было скорее белым, нежели красным. Вулкан изредка выбрасывал вверх огромные глыбы камня и тучи раскаленной мути.

С двух сторон медленно стекала лава, которая быстро гасла и застывала, охлаждаемая плотными массами воды. Клокотанье и грохот распространялись в воде, и людям казалось что батискаф гудит, как колокол, по которому дюжие молодцы колотят кувалдами.

До кратера, на глаз, было метров семьдесят. В воде расстояния обманчивы, и Володя сделал поправку на одну треть. Но все равно разверзшийся зев был опасно близок, хотя температура возросла едва на градус. Мухин включил кинокамеру. Он хотел подвести батискаф еще ближе, но голос за спиной заставил его обернуться.

Володя стоял с раскрытым ртом и, выпучив глаза, молча указывал на иллюминатор. "Трещина", – подумал было Мухин и хотел уже закрыть иллюминатор стальной, непроницаемой заслонкой. Но сначала все же посмотрел но направлению Володиной руки.

Прямо перед ними, метрах в семи-восьми, стоял человек, Его силуэт четко вырисовывался в инфракрасных лучах.

Мухин рванул рубильник и переключил инфракрасное освещение на видимый свет. В спину человеку ударил могучий бело-голубой сноп. Человек обернулся и, щурясь от яркого огня, пошел к батискафу.

Исследователи приникли к стеклу. Они ясно видели высокого, стройного мужчину, одетого в самый обычный гидрокостюм, предохраняющий от холода. На голове незнакомца была застекленная маска, увенчанная тремя рожками и множеством пупырышек. По бокам, там, где под маской скрывались уши, от нее тянулись завитые, как улитки, трубочки, которые, закругляясь, пропадали у подбородка.

Рядом с человеком плыла привязанная на капроновом лине уравновешенная в воде глубинная кинокамера. Вот и все, больше у незнакомца ничего не было, если не считать короткой толстой трубки, которая висела на плече так же легко и непринужденно, как магнитофон у радиорепортера.

Лицо его под маской было трудно различимо. Впрочем, Володе показалось, что глаза незнакомца смеются.

Незнакомец поднял руки над головой, потряс ими в рукопожатии и легко подпрыгнул. Он был уже в каком-нибудь метре от иллюминатора, когда снял с плеча трубку, что-то покрутил на ней и, поставив ее вертикально, вдруг рванулся вверх и исчез.

– Ракета, – еле выдавил пересохшими губами Володя, – ракета, как у осьминога или кальмара. Вот она, бионика в действии...

Мухин молчал. Он был настолько ошарашен, даже подавлен, что не только не находил слов, но и вообще забыл, где он находится.

Так они глядели и молчали, два человека вблизи извергающегося вулкана на глубине свыше трех километров, внезапно потерявшие всякий интерес к чудесам по ту сторону кварцевого стекла.

– Человек здесь... Немыслимо! – пробормотал Володя.

– Вы не станете отрицать, что это был именно человек? В отличном настроении, заметьте. Он, кажется, улыбался, – возразил Мухин.

– Может, все это какой-нибудь кинотрюк?

– Кинотрюк на глубине в три километра еще менее вероятен, чем присутствие человека.

– Жаль, мы его не засняли. Это был бы кадр.

– Да, пожалуй, поинтереснее подводного извержения...

Они снова помолчали.

– Ладно, – сказал Володя, – наверху выясним эту загадку морских пучин. Я не отстану от таинственного кинооператора, пока он подробно все не расскажет, как ему удалось стать Нептуном. Будем подниматься?

– Нет. Нам еще нужно сфотографировать вулкан сверху.

Мухин включил приборы. Батискаф, потеряв часть балласта, медленно пополз вверх. Впрочем, об этом можно было судить лишь по колебаниям стрелки глубиномера. Движение не ощущалось, ход аппарата был спокойным и плавным.

– Получилось, что мы как бы страховали этого товарища, задумчиво сказал Володя.

– Не думаю. Нас бы предупредили заранее. Да и чем бы мы ему помогли в случае аварии? Мы слепые и беспомощные щенки по сравнению с ним.

Заработали двигатели. Теперь батискаф двигался по горизонтали. Район извержения находился прямо под ними. В инфракрасном свете он напоминал шевелящуюся белую звезду с кровавыми лучами. Мухин произвел несколько снимков.

– Ну, кажется, все, – сказал он, удовлетворенно вытягивая ноги. И внезапно воскликнул:

– Ого!

Вид вулкана резко изменился. Володя увидел, как белопенная сердцевина извержения быстро разрослась и захватила почти весь экран. Звезда исчезла, вместо нее за стеклом трепетал клубок, напоминающий шаровую молнию.

– Опасно! Скорей балласт! – закричал Хитров.

Страшный удар потряс батискаф.

В кабину хлынула тьма. Мухину показалось, что приборы сорвались со своих мест и обрушили на него град болезненных толчков. Несколько раз он перевернулся вверх ногами, падая то на жесткую панель управления, то на внезапно ставшего твердым и острым Хитрова. Сильный удар по голове погасил его сознание так же просто, как поворот выключателя гасит лампу. Последний звук, унесенный им в небытие, был всхлипывающий вскрик Володи.

Хитрову удалось удержаться на сидении.

Вцепившись в рычаги своего кресла, он оцепенел от ужаса, ему казалось, что батискаф вот-вот расколется на части. Стало жаоко Володя обливался потом и совсем обессилел.

Батискаф, вертясь волчком, с пронзительным визгом продирался сквозь толщу воды. Стены его дрожали. Володя почти явственно слышал гневно гудящий шлейф, тянувшийся за аппаратом.

Мухин свалился на Володю так больно и неожиданно, что у того вспыхнули огоньки перед глазами. Юноша выпустил рукоятки и почувствовал, что какая-то сила, словно большая невидимая рука, медленно тянет его ноги кверху.

И вдруг все прекратилось. Батискаф замер. Наступила тишина, такая же мертвая и неподвижная, как и тьма, царившая в кабине.

Володя медленно, с большим трудом стащил с себя Мухина. Он ощупал его и не нашел следов крови. Погладил его лицо, шершавые щеки.

– Николай, очнись!..

Он тихонько тряс его за плечи, но Мухин не приходил а себя. Тогда он отполз за кресло, туда. где стояли термосы, смочил платок и на ощупь вытер лицо геолога. Ему показалось. что тот чуть пошевелился.

Володя сделал Мухину несколько дыхательных движений, Тело Мухина было вялым и податливым. Он негромко позвал:

– Николай! Ну, Николай! Ну, что ты? Что с тобой?

Вдруг Володя оцепенел от страха. Оказывается, он не слышит собственных слов. Уши его были словно забиты плотными тампонами ваты.

"Я оглох", – мелькнула догадка. Володя закричал, широко открывая рот. "Уууаа"... ответил ему мрак. Неразборчивый отзвук донесся издалека, словно за много километров отсюда прокатилось эхо.

Дрожащими пальцами юноша вытер со лба крупные капли пота. Он закрыл глаза и сжал кулаки, пытаясь усилием воли подавить бешеное сердцебиение. Ему казалось, что сейчас произойдет непоправимое: батискаф даст течь, и тысячи тонн воды, отделяющие их от людей, хлынут в камеру.

2

Первым Кавергина обнял капитан. Он прижал ученого, мокрого и большого, к своему нарядному белоснежному кителю. и тому показалось, что глаза Мартина Августовича стали влажными.

– Вот и все, дорогой Мартин Августович, – улыбнулся Кавергин. – Экспериментально доказано то, о чем у вас много лет назад состоялся разговор с неким матросом Гошкой.

Оба понимающе улыбнулись.

– Да, время, – неопределенно отозвался капитан. – Ну, а ребят наших видели?

– Там они. Действуют. Кажется, здорово удивились, увидев меня около вулкана.

Кавергин пошел в свою каюту. Переодевшись, он поднялся наверх, на мостик. Капитана не было, и ученый принялся рассматривать судно. Чем-то оно напоминало "Дежнев", на котором в юности ему доводилось плавать.

Игорь Васильевич прикрыл глаза. На долю секунды ему показалось, что он перенесен на четырнадцать лет назад.

Лиловым пожаром объято вечернее небо. Оно роняет в воду искорки и блестки, точно хочет, чтобы тихое синее море вдруг запылало таким же огнем. А впереди уже видна земля. Где-то там шумит и смеется белый город с широкими бульварами и розовыми дальневосточными соснами. Молоденький девятнадцатилетний Гошка, вернее матрос Игорь Кавергин, не отрываясь, смотрит вперед. Он уже вынес на палубу дубовый сундучок, доставшийся ему от деда, и тихо сидит на нем, мысленно считая последние узлы пути. В сундучке подарки для тихой и ласковой мамы: китовый ус, маленький кусочек амбры, перламутровая раковина да шаль из корейского шелка.

Вот уже год, как ушел Гошка в Охотское море на "Дежневе". "Дежнев" не военный корабль, о котором в детстве мечтал Гошка. Это и не торговый исполин, предназначенный для дальних плаваний. Даже не каботажный пароходик.

В портовом реестре "Дежнев" значится как кабельное судно грузоподъемностью в одиннадцать с половиной тысяч тонн.

Но для Гошки это лучшее судно в мире.

Весь земной шар опоясан подводными кабелями связи, они соединяют материки и важнейшие острова. Как-то еще в самом начале первого плавания старпом Борис Степанович, находясь в благодушном и веселом состоянии после умеренной выпивки, обнял Гошку за плечи и нарисовал ему мрачную перспективу мира без этих кабелей.

По его словам выходило, что почти все достижения цивилизации были бы невозможны без кабелей, а многие международные конфликты проистекали лишь по причине случайных неисправностей тысячемильных морских змеев с проволочным позвоночником.

– А знаешь ли ты, салага, – задушевно говорил Борис Степанович, – знаешь ли ты, необученный молочный финвал, что в нашем трюме семь тысяч километров на катушку намотано? Да ведь мы за пять-шесть рейсов всю землю-матушку по экватору спеленаем.

Гошка уже не раз бывал в трюме, похожем на огромную цилиндрическую цистерну, где тихо дремала бесконечная сепая кишка, которая тысячью тяжелых колец обвилась вокруг барабана. Но он никогда не подозревал, что "Дежнев" так важен для всех без исключения людей. Не думал он и о том. что их команда, – Гоша перебрал в памяти каждое загорелое и обветренное лицо, – сплошь состоит из самых нужных для страны парней.

Но самым удивительным для Гоши было упоительное сознание своего собственного значения и могущества. Ведь он тоже был членом команды этого замечательного судна, которая делает такое большое дело.

Гоша старался не сгибаться под тяжестью дружески обнявшей его руки. Они стояли на носу у самого крамболамассивного кронштейна с двумя огромными шкивами для кабеля. Еще недавно вид этого крамбола сильно огорчал Гошу. Еще бы! Ведь он со школьных времен мечтал о настоящем корабле с острым, как лезвие ножа, носом. А это что? Шкивы делали судно похожим на морду бульдога, – так, по крайней мере, казалось Гоше. Но теперь милый и замечательный крамбол наполнял сердце Гоши благодарной теплотой. Ведь это он делал силуэт ."Дежнева" совершенно отличным от других судов: военных и торговых, траулеров, пассажирских лайнеров" и – танкеров. Крамбол неожиданно стал символом профессии, цеховым гербом, почетной эмблемой.

– Так-то вот, салага, – закончил Борис Степанович. – Понял ты меня – хорошо, а не понял, не прочувствовал – тут ничего не поделаешь. Вот придем во Владивосток, можешь идти к "купцам" устроиться.

Но Гошка уже не хотел идти в торговый флот. А впереди был случай, который, может быть, впоследствии и определил его судьбу.

Холодная и злая свинцовая зыбь била в борта. "Дежнева" слегка качало. Было промозгло и неуютно. Ровный и несильый ветер нес со стороны Тихого океана мелкую водяную пыль. Она матовой пеленой оседала на медяшке, на хромированных деталях, на проволоке антенны. Глубины здесь, в Четвертом Курильском проливе, довольно значительные. Контрольно-измерительный пост показал, что кабель, соединяющий острова Онектон и Парамушир, поврежден на значительном протяжении. Работа была нелегкая. Бортовая качка и белая ненастная тьма все небо затянулось плотной тусклоперламутровой пеленой, от которой побаливали глаза и плохо слушались веки, тоже не предвещали скорого окончания ремонта.

Автоматические грапнели – кошки с захватами – ухнули в глубину. Казалось, что ими до бесконечности будут баламутить желтовато-свинцовую воду.

Несколько раз "Дежнев" промахивался. Контрольный звонок лишь слабо всхлипывал, как испорченный телефон, когда судно проносило над кабелем.

– Стоп! Стоп! Давай задний! Малый, малый. Слышь? Сбавь обороты!

Лицо старпома побагровело, голос охрип, в нем появились влажные надсадные ноты.

Борис Степанович метался по палубе, рассыпая забористую ругань. Увидев, что у моториста заело рычаг, он бросился на помощь. Отпихнув незадачливого малого, Борис Степанович крикнул и животом навалился на стальную штангу.

"Дежнев" резко сбавил обороты. Фрикционные муфты соединили кабельный барабан с двигателем. Барабан дрогнул, заскрипел и завертелся: чем быстрей, тем бесшумней.

– Порядочек! – удовлетворенно просипел Борис Степанович, вновь отключая барабан.

Его налившееся от чрезмерного усилия кровью лицо постеиенно начало отходить, а на руках все явственней стала проступать венозная синева татуировки.

– Вот так и держи, Витя, – сказал он, разгибая спину и все еще тяжело посапывая.

Тут его недреманое око остановилось на манипуляторщиках. Одним из них был как раз Гошка. От холода руки у него онемели, и он то и дело подносил их ко рту, чтобы согреть дыханием. Подышит на левую руку и схватится ею за рычаг, зато правую отправит на обогрев.

Гоша делает это бессознательно, не думая о разлапистых кошках, которые бороздят грунт в поисках кабеля, но, поймав грозный взгляд второго помощника, интуитивно понимает, что в чем-то сплоховал.

В эту минуту Гоша ожидал львиного рыка и гневной брани. Но вместо этого Борис Степанович лишь потрепал его по плечу:

– Эх ты, салажонок, салажонок. Пройди в автоматический пункт, отогрейся. Скажи там, чтоб тебя Писарев подменил, а я пока тут пошурую.

Наконец, кабель нащупали, и барабан заработал на полную мощность. Заскрипели тали, и две шлюпки, точно поплавки, запрыгали среди злых бурунов. Гоша сквозь стекло иллюминатора видел, как быстро и ловко матросы подвязывали к иоднятому участку кабеля буи. "Точно бусины на нитку насаживают", подумал он, В туманной пелене было трудно разглядеть подробности. Судно болтало, и серый уровень воды ц иллюминаторе качался слева направо. Гоша понимал, что этс кренится не горизонт, а "Дежнев", но постепенно ему начинало чудиться, что весь мир сузился до круглого отверстия и качается, и качается... Гошка задремал.

Когда он, вздрогнув, очнулся, ему показалось, что прошла уже целая вечность. В иллюминаторе все так же качалось серое море. Но шлюпок уже не было видно. Зато на палубе слышался какой-то нестройный шум. Раздавались возгласы удивления, приглушенный смех. Преодолевая сонливость в уютное чувство теплоты и покоя, Гошка открыл дверь и заскользил по трапу вниз, почти не касаясь медных перил.

Матросы образовали на полубаке плотный круг. Усиленно работая локтями и извиваясь всем телом, точно дельфин, Гошка пробился в первые ряды.

На свободном от людей пятачке было пусто, если не считать лежащей на палубе полуразложившейся черной туши, сквозь которую виднелись плавно изогнутые ребра, точно oгромные клинки.

Под общий смех матрос Никуля, по прозвищу Кубарик, назенький, но плотный и коренастый, рассказывал:

– Подвязываю это я четвертый буек, вроде все нормально. Махаю рукой на корабль. Трави, мол, дальше. Ну, кабель впять пошел, так и мелькае. Я ще махнул: трошки погоди. Вдруг Васька як завопит: "Гляди, гляди!" Так я говорю, Вася, чи не?

Рыжий и спокойный верзила молча кивнул.

– Ну, я повернувся, – продолжает Кубарик, – батюшки! Яка-то громадина з воды лезет. Скажу правду, злякався до смерти. А Васька хохочет: "Та це ж кашалот",– говорит. Так, чертяка! – говорю я. – Ты бы сразу сказал, а то я думал, що це сирена – баба морская на меня глаза повылупила. Ей богу!

Матросы дружно хохочут, а Кубарик оглядывает всех с довольным видом.

– Одним словом, кашалот. Тильки он, чертяка, в кабеле запутався. Да ще как! Одна петля вокруг хвоста, другая плавник опутала, а в пасти у него целая бухта. Ей богу! Нижняя челюсть так в два витка опутана. Видно, он брыкався, бедалага, его аж в дугу согнуло. От морды до хвоста кабель, шо твоя струна, натянут. Як тильки не разорвався.:

Кто-то из матросов подзадоривает рассказчика:

– Да, врешь ты все, Кубарик! Выловили дохлого кашалота, и пока прибуксировали на корабль, целую историю сочинили.

– Ясно, врешь! – смеются остальные, хотя знают, что Кубарик рассказывает все как было на самом деле.

Кубарик не обижается. Он призывает в свидетели Васю и еще двоих матросов, даже приглашает сесть в шлюпку и поплыть к кабелю: .

– Вы только гляньте, як вин кабель покусав, проклятыйвся ж изоляция попорчена. Кашалот – вин не кит, у него зубы будь здоров.

Внезапно матросы расступаются и пропускают высокого человека в зюйдвестке. Это капитан, Мартин Августович Лиепень.