Текст книги "Звучанье тишины"

Автор книги: Энвер Жемлиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

ЭНВЕР ЖЕМЛИХАНОВ

ЗВУЧАНЬЕ ТИШИНЫ

СТИХИ

«СОВРЕМЕННИК», МОСКВА, 1980

Предисловие Н.Старшинова

«Просветлела неба роговица...»

«Я возвращаюсь не случайно...»

«А у нас еще нет зимы...»

Рассвет в пустыне

«Мне везет в пустынях Средней Азии...»

«Распетлялась дорога...»

Старое письмо

«Ты ничего не знаешь обо мне...»

Звучанье тишины

В чайхане

«Теплый крик взметнулся над рекою...»

Письмо друзьям

«Тихо в сердце. Старею, что ли?..»

Звездный час

«Все, что дано, испей до дна...»

«На этот раз я шел домой пешком...»

«Пришло письмо – без адреса обратного...»

На родине Низами

На приколе

«Бездонна ночь. Луна уже в зените...»

Обслуживающий персонал

Мартовская вода

«Люблю это время – час поэтов и дворников...»

Нулевая палата

Колыбельная

Майское утро

Мужчина, играющий в снежки

«Вот – ищу зерно проблемы вечной...»

Шефы в колхозе

«Чиста сентябрьская прохлада...»

«Спят низины в тумане...»

Дед Иваныч

Материнский зов

«Не слыхать с поднебесья привета...»

«Дочь, проснись: светлым-светло!..»

Уходящему году

Метель

Портреты

На участке

Первый снег

«И припомнилось вдруг: чахохбили...»

«Спадает вековая тьма...»

«Во всем с годами становлюсь разборчивей...»

«Придумал лукошко – портфель парусиновый...»

«По сельской тропинке иду к большаку...»

«С душой, наполненной приветом...»

«На земле похорошелой...»

Встреча с родиной

Энвер Жемлиханов родился в Магнитогорске. Служил в рядах Советской Армии. За пять лет пребывания в Кызылкумах освоил не одну профессию – был сигналистом, откатчиком, лесодоставщиком, путевым рабочим, грузчиком.

Он окончил Литературный институт имени А.М.Горького, автор трех поэтических книг – «Оазисы», «Двойная радуга», «Красивое имя», вышедших в Ташкенте и Ленинграде.

Сейчас Э.Жемлиханов живет в Великих Луках, работает токарем.

Хорошо, что трудовая биография поэта вошла в его стихи, стала неотъемлемой частью его поэзии:

Разве я когда-нибудь забуду

О своем бродячем ремесле?

Я сидел с погонщиком верблюдов

На зыбучем войлочном седле.

А самум над нами измывался...

Только он не страшен был для нас:

Шел верблюд в привычном ритме вальса...

А потом я пересел на КрАЗ.

Привлекает меня в стихах Э.Жемлиханова и сыновняя любовь к природе, к жизни – любовь, которую он пронес через все трудности, оставаясь глубоко убежденным, что во всем этом и заключается настоящее человеческое счастье:

На земле похорошелой –

Иней, иней!

Говорят, что иней белый...

Иней – синий.

Красно утро полыхает

Неугасно.

Говорят, что жизнь плохая...

Жизнь – прекрасна!

Жизнь поэта сложилась нелегко, но разнообразно, интересно, и о ней он умеет рассказать в своих стихах зримо, конкретно, и потому – достоверно.

НИКОЛАЙ СТАРШИНОВ

* * *

Просветлела неба роговица.

Рокотнула горлица во сне.

Дворничиха в грубых рукавицах

Чиркает метлой по тишине.

Вздох гудка донесся от вокзала,

Мусоринки-звуки хороня...

До чего тишайшее начало

Хлопотного, грохотного дня!

В малом замечаю мир огромный,

Вслушаюсь и пристальней взгляну:

В тишине взбухает многогромье,

Гул громов качает тишину...

* * *

Я возвращаюсь не случайно,

Объехав тридевять земель,

К тебе,

Рабочая окраина,

Моя большая колыбель.

На пустырях окрест завода,

От счастья детства конопат,

Я был великим коноводом

Среди окраинских ребят.

Мы торопились и взрослели,

Уча рабочие азы,

Дотягиваясь еле-еле

До фрикциона и фрезы.

Но гарь цехов – не пух лебяжий:

Частенько не хватало сил.

Меня попутал дух бродяжий

И за собою потащил.

Он доверял людские тайны,

Учил добру в годину зла...

Где б ни был я,

Моя окраина

Повсюду рядышком была.

* * *

А у нас еще нет зимы –

Ни снежинки, не то чтоб снега.

Утром свежесть стекает с неба

На песчаные дюны-холмы.

Хорошо! Ни тревог, ни обид,

И сомнений уж нет в помине.

Высь вполдождика моросит,

И, как сказка, туман в пустыне.

И пленяет чудесный обман:

Там, у скрытых молокой предгорий,

Скоро-скоро – лишь схлынет туман –

Захлебнется весельем море!

Но недолог он тут, полудождь...

Вот и солнышко матово светит,

А природы святая ложь

Тишиною тебе ответит.

Ни души!

Просветленная тишь.

Груз усталости – он невесомый.

И в настрой этой ясности сонной,

Очарованный, ты молчишь...

Рассвет в пустыне

Тиха пустыня на рассвете,

Когда песчаные холмы –

Земли обиженные дети –

Глядятся в легкие дымы.

Луч солнца медленный, прохладный

И неожиданно густой

Преобразует вмиг

Громадный

Простор безжизненно-пустой.

Заметней, резче светотени,

Все больше света с высоты...

И пропадает ощущенье

Невыразимой пустоты:

Увидишь юркого варана,

У камня – выползень змеи

И вдавишь в четкий след джейрана

Следы тяжелые свои.

Молчанье древней черепашки

И клекот сытого орла,

И вдалеке, как тень монашки,

Темнеет черная скала...

* * *

Мне везет в пустынях Средней Азии:

Всюду попадаются оазисы!

Разве я когда-нибудь забуду

О своем бродячем ремесле?

Я сидел с погонщиком верблюдов

На зыбучем войлочном седле.

А самум над нами измывался...

Только он не страшен был для нас:

Шел верблюд в привычном ритме вальса...

А потом я пересел на КрАЗ.

Погостил я в юрте овцевода,

Будто шах в уюте и тепле.

Мне казашка подавала воду

В голосистой белой пиале.

И буровики, народ веселый,

Всем со мной делились, чем могли...

А ведь нам преподавали в школе,

Что пустыня – это край земли.

Но недавно встретился мудрец

С белою, как хлопок, бородою.

Он сказал, беседуя со мною:

– Ты ищи оазисы сердец...

* * *

Распетлялась дорога –

Поворот к повороту.

Нас в автобусе много,

А маршрут – на работу.

Мне окрестность знакома:

Все прошел-разглядел...

Председатель рудкома

Рядом плюхнулся-сел.

Рыхлый, потом оплывший,

Выдыхает:

– Жара!.. –

Он теперь просто «бывший»:

Переизбран вчера.

Был три года бессменный,

Но пошел «по кривой».

А проходчик отменный.

И решили – в забой.

Обращается снова

Царским тоном

Ко мне:

– Не пиши, брат,

Пустого.

Напиши о жаре! –

Я заказ принимаю,

Хоть не легче дышу.

Отвечаю-киваю:

– Уяснил. Напишу. –

И в забое прохладном,

Выдавая металл,

В упоенье отрадном

Эти строки искал.

А ребята шутили,

И божился мой Клим:

– Предрудкома сместили,

И жару – укротим!..

Старое письмо

...наш мастер сменный:

У него снежинки на висках,

Он без ног...

Такое, мама, вышло:

Мы вчера тащили по пескам

Всей бригадой буровую вышку –

Мир такого в практике не знал!

Только трактористы сплоховали:

Все случилось быстро, как обвал,-

Вышка покачнулась на отвале.

Видно, отскочить пытался он,

Да споткнулся – угодил под полоз...

Навалилось на него сто тонн,

Придавило чуть ли не по пояс!

Что могли мы?!

Душно до сих пор:

Утерев лицо свое рябое,

Он, как старший,

приказал

Топор

принести.

И я рубил живое!..

Только бы успели довезти...

Он лежит короткий как колода.

А погода, чтоб ее...

Прости:

До того нелетная погода!

На палатку сверху льется гуд –

Кажется, подмога прилетела.

А скучать здесь, мама, не дают:

Что ни день – то неотложней дело.

И приеду я бородачом,

Потерпи – дотянем до предгорий.

Парни возвращаются...

С врачом!!

Все. Пиши. Целую, твой Григорий.

* * *

Ты ничего не знаешь обо мне...

Я тут, где не знакома людям нега,

И странно так, как будто бы во сне,

На новогодье – ни крупинки снега.

Тут снег другой –

Каленые пески.

Песчинки, как снежинки, пролетают,

Да в темном небе звезды, как снежки,

Которые к рассвету все растают.

Ты ничего не знаешь обо мне...

Я строю мир рабочими руками,

Порой грущу по русской стороне,

Наполненной и смехом и снежками.

Полночный час.

Встречаем Новый год.

В палатке рай – окончена работа.

Снегурочка, конечно, не придет,

А Дед Мороз... во сне бормочет что-то...

Звучанье тишины

В забое шахты, в гробовом молчанье

Мезозойской теплой глубины,

Я долго слушал

Тишины звучанье —

Исповедальной, строгой тишины.

Вздымался вал затухшего прибоя,

За ним второй вставал ему вослед...

Мне чудилось:

Дышала грудь забоя

Спрессованностью миллионов лет.

А я лучом моей холодной лампы

Высвечивал в той несусветной мгле

И прах костей,

И след когтистой лапы —

Все, что прошло когда-то по земле.

Переливались искрами песчинки...

Я жадно слушал, лежа на боку.

И так хотелось быть простой травинкой,

Но наверху – на солнечном верху!

Стоять-качаться у тропинки к дому,

Глядеться в мир, где буйствует весна.

И светлым гимном вечному, живому

Торжественно

звучала тишина.

В чайхане

В самый раз – под холодный душ...

Но бригадный шумнул:

– А ну?! –

И оравой в тринадцать душ

Завалились мы в чайхану.

Духоты невидимка-волна

Тихо плещется между столов,

И гоняет чаи чайхана,

Изливается в сто потов.

– И-ех, Петрович! Надумал – чай,-

Пробурчал недовольный Клим.

А бригадный ему:

– Подмечай,

Вышибается клином клин... –

И вовсю разливень пошла!

Да такая – хоть пруд пруди.

Говорим про свои дела –

Что проделано, что впереди.

Даже Клим, аскетичный Клим,

Полный чайник успел осушить.

Мне подмигивает:

– Повторим? –

Мол, по-нашему – пить так пить.

Я смеюсь:

– Говорил – вода!.. –

И прошу повторить заказ:

День получки –

праздник труда –

Отмечает рабочий класс.

* * *

Теплый крик взметнулся над рекою

И в вечерних сумерках погас.

И тотчас подумалось такое –

На земле живу не первый раз!

Как не первый раз в скитанья вышел –

В бесконечность долов и лесов.

Сотни лет назад его я слышал,

Этот странный позабытый зов!..

Лунный шлейф по плесу рассыпался,

Потухал в чащобе камыша.

А в ушах все голос раздавался,

И смятеньем полнилась душа!

Так хотелось, чтобы над рекою

Вновь взметнулся этот вещий глас

И светло поверилось в другое –

Что живу я

Не в последний раз...

Письмо друзьям

Ребята, напишите мне письмишко!

Ну что вам стоит выдать две строки?!

Робеет ли все так же Зайцев Миша,

Друзьям читая новые стихи?

А наш завклубом – деревенский княже –

Поет ли он о псковской стороне?..

Я, вспоминая, сомневаюсь даже:

Все это было иль приснилось мне?

Вы помните: за истиной искомой

Пешком из Пскова уходили мы

Туда, где нету суетной оскомы,

И плавают туманы – не дымы.

Молчать в дороге, ясно же, не дело...

Мы долго шли в жару и по росе.

Июньская Россия зеленела

По сторонам асфальтного шоссе...

Вы помните, как ожил Святогорский,

Благословляя хлынувший рассвет,

И мы, как чаши, сдвинули

Три горсти

Родной земли, в которой спит поэт.

Мы не клялись –

стояли и молчали,

Все об одном и каждый о своем...

Деревья стародавние, качаясь,

Листвою шелестели нам –

О нем!

Метались в небе грозовые вспышки.

Во мне их сверк доныне не погас.

Ребята, напишите мне письмишко:

Так часто здесь мне не хватает вас!..

* * *

Тихо в сердце. Старею, что ли?

Или тишь эта перед грозой?

Так бывает –

Над летним полем

Обмирает последний зной;

Чуть заметно дрожит былинка,

Не подрубленная косой,

Да стерня хрустит под ботинком,

Будто злится, что ты не босой...

Тихо в сердце –

С чего бы такое?

Неужель и желаний нет?!

Обессловлен осенним покоем,

Никакой не ищу ответ.

Вон грачи-черныши прилетели,-

Значит, осень. Притихни, молчи:

Прилетают сюда не в апреле –

В октябре прилетают грачи!

Что грустишь? Видно, так и надо...

Так чего ж я сегодня не рад:

Тишина – ведь она награда...

Не хочу я таких наград.

Звездный час

По жизни каждый со своею меркою –

В товариществе, в службе и в любви...

Немудрено дожить

до часа смертного –

До звездного попробуй доживи!

Годами зрелый,

Молодой ли, ранний,

Но ты души в работе не жалей,

И вдруг однажды озарит сознанье:

Все, что ты делал,-

сделал для людей!

В забое, лежа на руде сверхплановой,

Я слышал странный,

Слышал вещий глас.

Ведь звездный час

Выводит в мир Гагановых,

Гагариных рождает этот час!

Приводит он к единственному, важному,

Где жизнь есть жизнь, а не житье-бытье.

А слава, что ж...

Она дана не каждому.

Да и не каждый вынесет ее...

* * *

Все, что дано,

Испей до дна.

Благодари щедроты мира:

Родня,

Товарищи,

Жена,

Какая б ни была – квартира!

Будь человеком,

Что-то значь,

Знай время пиру и похмелью.

Прими

И песнь над колыбелью,

Прими

И похоронный плач...

* * *

На этот раз я шел домой пешком.

Шестнадцать верст ничуть не испугали.

Чернел асфальт,

И вьющимся песком

Столбы смерчей мой путь пересекали.

Дрожала в знойном мареве гора,

Краснели маки на апрельских дюнах.

Сверкало утро – чудная пора,

Какая лишь бывает в Кызылкумах.

Не знаю, что руководило мной,-

Оставив в робе, в нашей раздевалке,

Всю тяжесть смены долгой и ночной,

Плестись под солнцем с тенью вдогонялки.

Но я пошел по сказочной глуши,

Не знающий ни грусти, ни печали...

Два жаворонка – две живых души –

Доверчиво меня сопровождали.

Хохластые, невзрачные на вид...

Один взлетит, прольется – песню сладит

И ждет меня.

Потом другой взлетит

И впереди на край дороги сядет...

В пустыне, на безлюдном большаке,

Где было одиночество не властно,

Я слушал песнь

На птичьем языке.

Она всего два слова:

«Жизнь прекрасна!..»

* * *

Пришло письмо – без адреса обратного...

Таких фамилий в нашем доме нет.

Но адрес – наш...

Мне думалось: порвать его

Иль прочитать?

Куда пошлешь ответ?

Оно лежало тихое, манящее.

А я ходил, баюкая мой пыл...

Наверно, надо опустить бы в ящик?..

Решился – надорвал конверт и вскрыл!

Письмо письмом, приветы да поклоны,

Чуть – о погоде: вскрылася река,

Знакомые советы да резоны.

Видать, писала старая рука!

Читал легко, написано исправно...

Но от догадки оробел на миг:

Ведь мы сюда приехали недавно,

До нас жил в этой комнате старик!

Письмо – ему!

Но крепко припоздало

На перегонах долгих, почтовых...

Пришло письмо, как понял я, с Урала,

Но адресата нет уже в живых.

Ну нет и нет!

А мне какое дело?

Но только где он, где он, мой покой:

Весь день хожу потухший, оробелый

Перед чужой нахлынувшей бедой...

На родине Низами

Я в жизни не бывал ни разу

(Хоть возраст к тридцати восьми!)

В предгорьях Малого Кавказа,

Там, где родился Низами.

И вот в который раз –

в который! –

Как будто забываясь сном,

Вдали в степи я вижу горы

В молчанье мудром, вековом.

В низинах сумерки намякли,

А в них, созвездьями горя,

Огни желтеющие саклей –

Точь-в-точь как капли янтаря.

Там очаги пылают жарко,

Овчиной пахнущий уют

И смуглые азербайджанки

Напевы древние поют.

Я осязаю этот запах,

Вдыхаю ароматный чад!

И старики сидят в папахах,

Как горы гордые – молчат.

Спят сладко-сладко в зыбках дети,

Таятся тени по углам,

И в полумраке, в полусвете

Собаки брешут по дворам.

А ночь обрушивает разом

Свой мрак над миром,

Над людьми.

О сказка Малого Кавказа!

О край, где вырос Низами!..

На приколе

Сидим во главе с диспетчером,

Буржуйка гудит – жара!

Сегодня нам делать нечего:

Пурга началась вчера.

Такая – бессилен трактор...

Осталось одно – курить,

Пургу за ее характер

Нелестным словцом корить.

А в поле такое месиво –

Ни зги не видать за шаг...

Невесело нам, невесело

Отсиживаться вот так!

Нажать бы на всю железку!

Чихать бы на снежный ад!

Из инея занавески

В диспетчерской нашей висят.

В окошке – норой мышиной –

Выдута нами дыра:

Глядим на свои машины

Бездельники-шофера.

И ждем не дождемся рейса.

И комната словно клеть...

Оттаивай, сердце, грейся:

Успеешь в пути огрубеть...

* * *

Бездонна ночь. Луна уже в зените.

В кустах угомонился козодой.

«Не торопите дни, не торопите:

Они пройдут своею чередой».

Так что же нас обуревает спешка

И мы ее послушные рабы?

Природы откровенная насмешка?

Закономерность суетной судьбы?!

Мучительно ищу в ночи ответа

До стыни, до горения в груди...

Еще одно вдали осталось лето.

Костром пылает осень впереди.

А недоделок тяжкое беремя

Все ниже гнет и властвует:

«Спеши!

И не заметишь, как подступит время

И возвестит о смертности души!..»

Стою задумчив, как когда-то витязь:

Коня терять иль голову сложить...

«Не торопите дни...»

Но торопитесь

Прочувствовать, продумать, совершить!

Обслуживающий персонал

Я покоя в судьбе не искал,

Но несчастье стряслось в пустыне.

И обслуживающий персонал –

Окруженье мое отныне.

Кто ж такой я, чтоб люди меня

И выхаживали, и жалели,

В продолжение тихого дня

Приходили к моей постели?

Предлагали – поешь, испей,

Приносили по просьбе «утку».

И чтоб было мне веселей,-

Все пройдет, мол! –

дарили шутку.

Вот и боль не так и остра:

У нее притупили грани.

Говорю я: «Спасибо, сестра!»

И желаю здоровья няне.

И в часы эти долгие вдруг,

Удивляя меня нимало,

«Человек человеку – друг»

По-иному совсем прозвучало.

Допоздна я опять не засну:

Что-то в сердце творится такое!..

Вот такие, наверно, в войну

Выносили солдат с поля боя...

Мартовская вода

Светилась высь закатная,

Дрожала даль прозрачная.

А за пузатой кадкою

Таились тени мрачные.

И мы по тропке узенькой –

Обледенелой, матовой,-

Звеня ведерной музыкой,

Шли за водою мартовской.

Вокруг сугробы грудились –

Снега окаменевшие.

В боярышнике – чудилось –

Следят за нами лешие.

Мы в допотопных валенках,

Глазасто-конопатые...

А рядом на проталинках

Подснежники лохматые.

Мне и сегодня помнится –

Вода в ведерке динькала!

Вода без хлорной примеси,

Прозрачная, со льдинками.

Вода такая вкусная

Из луночки, под горкою,

Что я ее закусывал

Хрустящей хлебной коркою...

* * *

Люблю это время – час поэтов и дворников,

Золотая пора удивленных людей:

Полумрак мостовых, и задумчивость двориков,

И домашний напев голубей...

Вот прохожий прошел по делам своим дачным.

Просыпается в скверике птичий базар.

«День сегодняшний

Оченно будет удачным!» -

Так мне дворник знакомый сказал.

Он не так чтоб и стар, но завел для порядку,

Как по штату должно быть, метелки усов.

Мы с ним курим:

Я к слову, а он – «с устатку»,

Разговор наш – несколько слов.

А покой пробуждается, звуками полнится...

Мы прощаемся с дворником,

Я дальше иду...

Это утро, я знаю, надолго запомнится:

Подобных негусто бывает в году.

Воскресенье – отрада!

Ни забот, ни усилий,

Обновленный, шагаю по ранней заре.

Мне хорошие люди тебя воскресили,

Песня – юность моя,

В каждом тихом дворе...

Нулевая палата

Скажи – с чего опять не спится?

Тоска тягучая такая...

Окошком желтым горбольницы

Глядит палата нулевая.

В ней по-казенному негромко,

В ней цвета синего панели.

И незнакомая девчонка

Уж год как не встает с постели.

Покой больницы однозначен,–

Стремленье к солнечному свету.

А нам, бездельникам ходячим,

Нельзя входить в палату эту.

Ах, нам ее совсем не знать бы

В застолье доминошном нашем!

И гоготать –

пройдет до свадьбы,

Мол, мы на ней еще попляшем!..

Но, семеня и ковыляя,

Мы колобродим молчаливо,

И санитарка баба Рая

Так неуживчива, сварлива.

Но хмарь сегодня просветлела,

С небес и лиц согнала тучи,

И новость птицей пролетела:

Девчонке нашей стало лучше!

А мой сосед – он нытик малость –

Гремел, убавив плеч сутулость:

– А в нулевой-то оклемалась!

Ты слышь, сама перевернулась!! –

И «тихий час» стал сущим вздором:

Как на гулянье в выходные,

По тихим чистым коридорам

Пошли ходячие больные!

И, шумно в домино играя,

Братва костяшками стучала,

И санитарка баба Рая –

Ей-богу! –

солнышком сияла.

Колыбельная

Ой вы, ночи белые,

Снежные поля!

Ой ты, колыбельная,

Сонница моя!

Мне тобой к чему бы

Нынче дорожить?

«Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!»

Из бригады танковой

Пел ее солдат,

Наклоняясь над планками,

Подбирая лад.

«Первым снарядом

Сорвало бензобак.

Из машины выбрался

Сам не знаю как...»

А с рассветом танковой

В огневую жуть.

До рассвета танковой

Надо б отдохнуть!

Но в ту ночь метельную

В дальней стороне

Пела колыбельную

Танковая мне.

Журавлиной стаею

Пронеслись слова.

Ах, как жаль, конца ее

Не дослушал я!

И под песню дивную

На печи уснул...

Утром разбудил меня

Орудийный гул:

Не мои ровесники,

Но почти юнцы

Допевали песню ту

В полюшке бойцы!

Плыл рассвет за ставнями,

Не от браги пьян.

И сверкал оставленный

На столе баян –

Золотыми планками –

Цел и невредим!

И бесслезно плакали

Женщины над ним...

Майское утро

Тихо в жактовской нашей квартире.

За окном все поет о весне.

Ты чему-то хорошему в мире

Улыбнулась по-детски во сне.

Но слезинка-роса на ресницах!..

Что вломилось в твою тишину?

Скрип телеги – лихой колесницы,-

Что отца увезла на войну?

Или послевоенные беды

В изголовье угрюмо стоят?..

Твой отец не дошел до Победы.

До нее не дошел и мой брат.

Но знамена на улицах рдеют

И оркестры победно поют.

Ветеранов ряды не редеют:

В строй их дети и внуки встают.

Нам с тобой не глядеть бы в сторонке,

А, как память на все времена,

На подушках нести похоронки,

Как на тризнах несут ордена.

Пронести перед всеми открыто,

Пусть наш строй говорит и кричит:

«Это правда – ничто не забыто!

Трижды правда – никто не забыт!»

Мужчина, играющий в снежки

Хмельной не от хмеля,

Крещенный в огне,

Четыре апреля

Он шел по войне.

Под грохотным небом

Белели поля,

И тающим снегом

Дышала земля.

Он выжил, вернулся

Здоровый-живой.

И вот он схлестнулся

В снежки с детворой!

И вот он их учит

Покрепче слепить

Азартней и жгучей

По цели влепить.

И, комкая нервно

В ладонищах ком,

Он вспомнил, наверно,

О прошлом своем,

И замер устало,

Потухший, глухой.

Лишь сердце стучало:

Увиделся бой...

* * *

Вот – ищу зерно проблемы вечной.

Загляделся в полымя костра:

«Почему ты, молодость, беспечна?

Почему ты, старость, так мудра?»

Окатила молодость усмешкой,

Озорная, без морщин-обид:

– Если можешь чувствовать – не мешкай:

Будь что будет – кровушка кипит!.. –

По прилеску прокатилось эхо,

И от лунной заводи реки

Долетела позолота смеха,

У огня упала на пеньки...

А потом мне отвечала старость,

Прогревая кости у костра:

– Мне от жизни холодность осталась.

И не старость – холодность мудра... –

Сквозняки опустошили вечер –

Даже не услышишь комара...

«Отчего ты, молодость, беспечна?

Почему ты, старость, так мудра?..»

Шефы в колхозе

Тишина, теплотой налитая,

Звуки тают – кричи не кричи.

Заводчане картошку копают –

Грядкам кланяются грачи.

Выезд в поле нам лучше праздника:

На природе поет душа!

Агроном прикатил на «газике»,

Поздоровался не спеша.

Глянул в сводку:

– Так что у вас значится? –

Тронул пальцем седой висок.-

От земли не отбились начисто

У станков да чертежных досок? –

А конструктор, парнишка бедовый,

Озорно отвечал за всех:

– Ваш колхоз в пятилетке новой

Будет зваться «хозяйственный цех»! –

И пошел: мол, с таким народом

Враз решим проблему сельчан,

Дескать, будет директор завода

С председателя требовать план...

Потрепались, остыли немножко,

Вновь пошли в тишине и в тепле.

Заводчане копают картошку –

В пояс кланяются земле.

* * *

Чиста сентябрьская прохлада.

Укатан деревенский шлях.

Никем не считанное стадо –

Снопы пасутся на полях.

В березняке горит рябина,

Сосенка в роще – потемней,

И – рябь в лесу,

И – паутина,

И небо – чуточку синей...

Еще грустить о лете рано:

Светило греет день-деньской.

Но по утрам плывут туманы

Над неостывшею рекой.

Моторов дальнее урчанье,

По огородам – голоса...

Во всем сквозит очарованье –

Сквозит

«прощальная краса».

* * *

Спят низины в тумане.

Отзвенела страда.

Вновь дорога поманит –

Сам не знаю куда.

Снова золотом крыши

Заливает с утра.

Осень пламенем рыжим

Мне махнула с бугра.

Из мальчишеских весен

Вдаль с надеждой гляжу

И в пугливую осень

С тихой грустью вхожу:

Будет счастье-тревога?

Будет радость-беда?..

И уводит дорога –

Сам не знаю куда...

Дед Иваныч

В траве, как угольки, морошка.

Поникли поздние грибы.

Ведет меня ведунья-стежка

В тепло бревенчатой избы...

Иду себе по первой стуже

В неутомительный поход.

И мой старик, мужик досужий,

Давненько ждет, поди, пождет.

Несуетливо встретит, важно,

С улыбкой вымолвит:

– Живо-ой! –

И в печь, гудящую протяжно,

Полешек втиснет смоляной...

Так долгожданна встреча эта

И этот добрый человек!

Приду, объехавший полсвета,

Спрошу:

– Дед, пустишь на ночлег? –

А он от печки обернется,-

Мол, наш ты, паря, иль не наш?! –

И скажет так, как поклянется

Или помолится:

– Уважь!.. –

Я погощу – уважу деда,

Чудесный дар моей судьбы.

И потечет у нас беседа

В пахучем сумраке избы.

Потом, устраиваясь на ночь,

Я стану слушать шум лесной...

Как жив и дюж ты, дед Иваныч,

Земляк невыдуманный мой?..

Сижу, раздвинув занавески,

Дорожной ленью утомлен.

Поговорить бы!

Только не с кем:

Спит убаюканный вагон...

Материнский зов

Вырастила семерых детей,

Чем смогла, любовно одарила.

На закате старости своей

В армию младшого проводила.

Но слежалась на сердце обида

За себя, за опустевший дом...

Мать мечтала семерых увидеть

Вместе – за родительским столом.

И недавно на сыром рассвете,

От людей утаивая жуть,

Съехались ее большие дети,

Чтоб на мать в последний раз взглянуть.

Съехались и за столом уселись –

За одним столом, как никогда! –

Вспоминали – ей всего-то семьдесят...

Поражались – до чего седа!

Замечали – хата обветшала:

Печь осела, матица в грибу...

А она притихшая лежала

В припасенном загодя гробу.

И казалось в тишине наплывшей –

Даже ветер-непоседа смолк,-

Что, сведя всех под единой крышей,

Выполнила мать нелегкий долг.

* * *

Не слыхать с поднебесья привета,

Только посвист поземки по льду.

Неужели закончилось лето –

Скоротечное время в году?

И все чаще в напевах метели

Непонятный, таинственный зов.

Мы с тобою уже постарели,

Понимаем друг друга без слов.

А ведь было –

аукали горы,

Оглашая чистейшую высь.

Разговоры велись, разговоры,

И вразнос наши споры неслись.

Мы сметали устои, запреты,

Все сметали – во имя добра...

Не погасло в мне это лето,

Скоротечная в жизни пора...

* * *

Дочь, проснись: светлым-светло!

Выноси салазки!

Нам сегодня повезло –

Мы помчимся в сказке!

Ах как празднично кругом!

Веет русским духом.

Снег лежит не серебром,

А лебяжьим пухом!

Ломит глаз от белизны,

Дым над миром дыбом.

Не пугайся крутизны –

Привыкай к ушибам.

Встречный ветер ух да ух!

Промельк поворота...

И захватывает дух

От такого лёта!

Жгутся искорки снежин,

Смех здоровый, вьюжный!..

Никого!

Сижу один

В кухоньке остуженной.

В пальцы стылые дышу,

Думаю о лете,

И, восторженный, пишу

Дочке строки эти...

Уходящему году

Прощай, приют надежд моих и дел!

Стучат твои последние минуты...

И стало очень грустно почему-то,

Как что-то дорогое проглядел.

И правда,

Дней промчавшуюся рать

Я мысленным окидываю взором.

А дни добром заполнены и вздором,

Иди теперь, попробуй разобрать.

И жил, как все.

Доволен был жильем,

Глубин тишайших не искал – не рыба.

И, смертный грешник, говорю спасибо

За все, что было в прожитом твоем!

За свет печальных материнских глаз,

За ожиданье непришедших писем,-

За все земное, от чего зависим

И что само зависимо от нас.

Гудит мой дом!

И жизнь берет свое,

Где вечное не вечно, а мгновенно.

Прости-прощай!

Навек благословенно

Каждое мгновение твое!

Метель

Огоньки пугливо золотятся.

Ни звездинки в небе не найти.

Хорошо бы в поле затеряться,-

Просто сбиться с торного пути.

И потеть-одолевать сугробы,

Проклиная стужу, снегопад.

На дорогу выбраться добро бы,

Твердь ее нащупав наугад.

Не пугайте, снежные чертоги!

В этом мире я не одинок:

Вон он, недалече от дороги,

Теплый, долгожданный огонек.

Вот уж радость! –

Что ни говорите –

Голичком оббить с обутки снег,

Постучать открыто:

– Разрешите?

– Заходи, коль добрый человек!

– Был таким,– хозяину ответить,-

Да теперь, кажись, уже не тот...

Ну и крутит! – помолчав, заметить.

Он поддержит важно:

– Да, метет!.. –

То да се...

В теплыни размориться,

Словно только с банного полка.

...Хорошо бы в поле заблудиться

Ради вот такого огонька.

Портреты

На дворе непогода, хворь небесная – дождь.

И не видно ему ни конца и ни края!

Ты кого это, мама, так поздно ждешь?

Почему ты так смотришь, родная?

Раздеваюсь в прихожей – снимаю пальто,

И она, как всегда, наливает мне чаю.

Мы сидим с ней вдвоем,

Нас не тревожит никто.

И, помедлив, она отвечает:

– Нынче сорок исполнилось бы отцу...

Ты ведь знаешь, я на год его моложе... -

И платок осторожно подносит к лицу,

И тишина за столом тяжелее и строже.

Я прошу ее:

– Мама, ты расскажи мне о нем:

Здесь он в форме военной, и ты – молодая.-

И глаза ее светятся ясным огнем,

И она отвечает, мечтая:

– Был таким же, как ты...

Только серьезнее был!

Не пойму, что нашел он во мне, белошвейке?..-

Мы сидим с ней вдвоем,

Чай давно уж остыл.

Мы говорим о родном человеке.

А сегодня опять дождь идет.

Дождь идет!

Ударяется ветер в наши старые рамы.

Только мама, как прежде, меня не ждет:

С портрета глядит моя старая мама!

Раздеваюсь в прихожей...

По комнатушке брожу...

Хорошо бы с ненастья горячего чая!

Сижу, запоздалый,

На портреты гляжу,

Сам себе отвечаю:

– Нет, не дождик, а годы шуршат-шелестят,

Застают нас врасплох, тревожно итожа!

Отцу бы сегодня исполнилось

Шестьдесят.

А мама – лишь на год его моложе...

На участке

Уходит день и лучиком не грея.

На строчках меж, как важные божки,

Сутулятся, сквозь сумерки серея,

Набитые картофелем мешки.

Я долг исполнил –

Сделал все, что надо.

По совести я чист перед семьей.

А в поле остается тетя Надя.

Ей дотемна не справиться одной.

Темнеет хмарь...

Опять засентябрило,

Играет ветер ржавою ботвой.

И давит,

давит женщина на вилы,

Встречая дождь упрямою спиной.

Согбенная, она горда для просьбы!

Взгляну украдкой, взор свой отвожу.

Устал как черт...

Шепчу себе: «Помочь бы!..»

И сам, как день, с делянки ухожу...

Первый снег

Сегодня ночью первый снег

Округу запуржит.

Сосед мой – шустрый человек! –

Уж нарубил пыжи...

Он завтра улицей пройдет,

Добычею гордясь.

Сегодня ночью снег падет

На стынущую грязь!

Под сонным солнцем заблестит

Холодный – до беды!

И будет просто набрести

На заячьи следы.

Потом опять приснится мне

Охотник на бегу,

И дым, осевший на лыжне,

Остывший на снегу.

Подранок, обагряя снег,

Уйдет недалеко...

И эхо, как соседский смех,

Умрет легко-легко...

* * *

И припомнилось вдруг: чахохбили,

Ветер с моря,

Ночной ресторан...

Тимофеичу рог подарили:

Тимофеич у нас ветеран!

Только вышло все, как на потеху,

Не шурупит в подарках цехком!

Тимофеич проходит по цеху,

Говорит:

– Вот теперь уж попьем! –

И прищелкнет для важности пущей

О кадык – дескать, будем пьяны...

Мы-то знаем: мужик он непьющий –

Носит в сердце

Осколок с войны...

* * *

Спадает вековая тьма,

Светлеет город наш.

Смотри, вздымаются дома –

Вовсю идет монтаж!

Я снова верю чудесам:

Не чудо ли, скажи,

Растут, как в сказке

По часам

Громады-этажи.

Вот тут недавно был пустырь –

Кусты да лебеда.

Та лебеда и те кусты

Исчезли в никуда:

Над ними здание встает,

Дорога что стрела...

А мой завод совсем не тот:

Весь будто из стекла!

Иду по звонким корпусам,

Дух горьковатый пью,

И по улыбкам, по глазам

Друзей опознаю.

Тут все понятней, все ясней,

Пускай не тишь да гладь...

А у окраины моей

И края не видать!

* * *

Во всем с годами становлюсь разборчивей:

Что раньше пелось –

Нынче не моги.

На вас гляжу, друзья мои рабочие,

По вам сверяю дней своих шаги.

Вершители великого завета,

Хозяева высокого труда,

Собьетесь вы – беда для бела света!

А я собьюсь – так это не беда.

Мне б спеть свое, доходчиво и просто...

Да нелегко рождаются слова:

Ведь и у вас не те уже запросы,

Друзья мои, глазастая братва!

На вас гляжу, по вам сверяю голос:

Хочу поведать людям красоту –

Понятную, простую вашу гордость

И гордую, как правда, простоту.

* * *

Придумал лукошко – портфель парусиновый.

Не с голода промысел, так, не всерьез...