Текст книги "Бомба в Эшворд-холле"
Автор книги: Энн Перри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Супруга полицейского вышла из столовой, окинула взглядом пустой коридор и стала подниматься по лестнице. Единственным убежищем для Кезии могла быть только ее спальня. Сама Шарлотта тоже поспешила бы в укрыться в своей комнате, если б закатила такую сцену. Она точно не рискнула бы спрятаться в более доступном для других месте, вроде оранжереи или гостиной.
На лестничной площадке Шарлотта увидела служанку – девочку-подростка, примерно в том возрасте, в каком была Грейси, когда впервые пришла к ним в дом.
– Мисс Мойнихэн здесь не проходила? – спросила она девочку.
Та кивнула, вытаращив глаза. Пряди волос торчали у нее из-под кружевного чепца.
– Спасибо. – Шарлотта уже знала, где находится комната Кезии, и, как и в первый раз, открыла дверь, не ожидая разрешения.
Ирландка, свернувшись в клубок, лежала на постели в ворохе своих пышных юбок.
Незваная гостья закрыла дверь, подошла к ней и села на край постели.
Кезия не пошевелилась.
Шарлотта не могла сделать так, чтобы мисс Мойнихэн перестала мысленно видеть ту страшную сцену или изменила свое мнение об увиденном. Изменить можно было только отношение Кезии к этой сцене.
– Вы чувствуете себя сейчас страшно несчастной, да? – начала миссис Питт тихо и совершенно бесстрастно.
Несколько минут ирландка лежала совершенно неподвижно. Затем она медленно повернулась, села, опираясь на подушки, и посмотрела на Шарлотту уничтожающим презрительным взглядом.
– Я не несчастна, – чеканя слова, произнесла она, – как вы соблаговолили деликатно выразиться. Не знаю, каковы ваши моральные убеждения, миссис Питт. Возможно, прелюбодействовать с чужой женой совершенно допустимо в вашем кругу, хотя я предпочла бы думать иначе.
Она сгорбилась, словно от холода, хотя в комнате было тепло, и продолжила:
– Для меня же это отвратительно. И для любого порядочного человека это грех. А для такого, как мой брат, который знает, что есть добро, а что – зло, который был воспитан в Божьем страхе одним из самых почтенных, справедливых, мужественных проповедников своего времени, – это грех непростительный.
Ее лицо при этих словах исказилось от гнева, а светлые глаза, с покрасневшими от горьких слез веками, вспыхнули яростным огнем.
Шарлотта пристально посмотрела на собеседницу, стараясь найти слова, которые дошли бы до ее разгоряченного, возбужденного сознания.
– У меня нет брата, – ответила она задумчиво, – но если бы такое сделала моя сестра, я была бы уязвлена и сожалела об этом больше всего на свете. Разумеется, я бы стала с нею ссориться и допытываться, зачем она так многим пожертвовала, чтобы получить так мало. Но не думаю, что я прекратила бы с нею отношения. Ведь она младше меня. Я считаю, что защищать ее – моя обязанность. Фергал ведь тоже моложе вас?
Кезия поглядела на нее так, словно этот вопрос был бессмысленным.
– Вы не понимаете. – Она быстро теряла терпение. – Я стараюсь быть с вами достаточно вежливой, но вы являетесь ко мне без приглашения и сидите здесь, проповедуя всякие банальности о том, что бы вы стали делать на моем месте. Но вы не имеете и малейшего представления, в чем суть дела! И вы не на моем месте и не понимаете, что я испытываю. У вас нет политических амбиций, нет даже вкуса к политике. И вы не можете знать, что это такое, если вы женщина. Вы очень удачно и удобно устроились в жизни – хороший муж, дети есть, наверное… Вы, по-видимому, очень любите своего мужа, а он – вас. Поэтому, пожалуйста, уйдите и оставьте меня одну!
Снисходительный тон и пренебрежение, которые проявила эта женщина, бесили Шарлотту, но она сделала над собой огромное усилие и заговорила все так же сдержанно:
– Я пришла потому, что не могла беззаботно обедать, когда вы в таком горе. И не будем обсуждать, что бы я стала делать, будь я на вашем месте. Это неважно. Я просто хочу вас убедить, что, отказываясь разговаривать со своим братом, вы раните этим прежде всего себя. – Она нахмурилась. – И потом, если вдуматься, каков будет результат вашего отчуждения от него?
– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Мисс Мойнихэн, прищурившись, откинулась на подушки.
– Вы полагаете, что он из-за этого перестанет видеться с миссис Макгинли? – спросила Шарлотта. – Неужели вы думаете, что он поймет, как это недостойно, что это противоречит всем его жизненным убеждениям и, разумеется, неумно с политической точки зрения, если он собирается представлять интересы своего народа? Да, Господи Боже, разве ситуация мистера Парнелла не является достаточным доказательством, что для мужчин важнее?
Вид у Кезии стал слегка удивленным, словно она и не думала о таком повороте событий. Однако мисс Мойнихэн должна была знать о бракоразводном процессе, который шел сейчас в Лондоне и на котором капитан О’Ши поносил Чарльза Стюарта Парнелла, лидера ирландской национальной партии, своего ответчика по суду. Мисс Мойнихэн, очевидно, не вполне отдавала себе отчет, что означает победа О’Ши.
– Я ко всему этому отношусь не так, – продолжала миссис Питт. – Когда люди влюбляются – безумно, неудержимо, исступленно, – их часто не останавливает соображение, что будет, чем они поплатятся, если все выйдет наружу. И если вашего брата не останавливает даже понимание того, что он потеряет, то что ему ваше неудовольствие?
– Да, конечно! – хрипло рассмеялась Кезия, словно эта мучительная мысль казалась ей забавной. – Нет, разумеется, его это не остановит. И я гневаюсь не потому, что рассчитываю на его понимание или раскаяние. Я просто в ярости на него и ничего не могу с этим поделать. И дело даже не в том, что он изменяет своим убеждениям, что он портит себе карьеру, что предает людей, веривших в него. Я не смогу ему простить – и никогда не прощу – его откровенное, его проклятое лицемерие!
– Не сможете? – слегка удивленно спросила ее собеседница. – Да, когда любимые вами люди падают так низко, попирая собственную честь, это ужасно больно…
От промелькнувшего воспоминания у нее снова болезненно сжалось сердце. Сначала боль внезапного открытия, которого лучше бы не делать, затем – медленное примирение и постепенное забвение самого худшего, и – спасительная нежность, которая позволяет сохранить в памяти только самое ценное и прекрасное из пережитого.
– Иногда сердишься, потому что случилось то, чего не должно было случиться. Но кто знает, может быть, так было нужно? – продолжала Шарлотта. – Может быть, вашему брату необходимо было поддаться слабости, чтобы потом ее преодолеть. И со временем он уже не станет так безоговорочно осуждать других. Он…
Ирландка резко и хрипло расхохоталась:
– О, ради бога, замолчите! Вы не понимаете, о чем речь! – Она повернулась и подтянула к подбородку колени, словно защищаясь. – Вы несете какую-то возвышенную чепуху. Я бы легко простила его, если бы он проявил только слабость. Видит Бог, мы все слабы! – Ее лицо, обычно такое мягкое и доброе, ожесточилось от боли и горестных воспоминаний. – Но когда я полюбила католика, полюбила всей душой и сердцем – вскоре после смерти отца, – Фергал даже слушать меня не захотел! Он запретил мне с ним видеться. Он даже не дал мне самой ему об этом сказать.
Голос у нее совсем охрип от вновь нахлынувшей горечи, и говорила она с трудом, очень неразборчиво:
– Он сам ему все сказал… он сказал Кэйзалу, что никогда не позволит мне выйти за него замуж. Это было бы кощунством по отношению к моим религиозным верованиям. И то же самое он сказал и мне. Я была слишком юна, чтобы выйти замуж без разрешения. А он по закону был моим опекуном. Я не могла бежать с Кэйзалом и обвенчаться без благословения нашей церкви. Я выслушала Фергала и покорилась его воле. Я рассталась с Кэйзалом.
Слезы покатились по ее щекам, но теперь это не были слезы гнева и ярости. Женщина плакала, вспоминая сладость первой любви и вновь переживая утрату.
– А теперь он мертв. И я никогда больше с ним не встречусь, – закончила она свой рассказ.
Шарлотта молчала.
Кезия посмотрела на нее:
– Вот почему я не могу простить Фергала за то, что он спит с католичкой, да к тому же с чужой женой. Когда я снова принесу цветы на могилу Кэйзала, как я смогу ему все объяснить?!
– Да, я, наверное, тоже не смогла бы такое простить, – призналась Шарлотта, застыв на месте. – Извините меня за поспешное суждение.
Мисс Мойнихэн пожала плечами и начала искать носовой платок. Миссис Питт выдвинула ящик прикроватного шкафчика, вынула платок и подала ей. Та яростно высморкалась.
– Но то, что я вам сказала, тоже верно, – извиняющимся тоном добавила Шарлотта. – Он ваш брат, не так ли? Вы действительно хотите разорвать все узы между вами? Разве вы не будете от этого страдать, причем не меньше, чем он? Да, он совершил ужасный поступок. Но рано или поздно он за это поплатится.
– Справедливое воздаяние Господне? – усмехнулась Кезия. – Не уверена, что я верю в возмездие свыше.
Она поджала губы, но, скорее, не от горечи, а от насмешки над собой:
– Как бы то ни было, я не собираюсь ждать до Божьего суда.
– Да нет, это обыкновенный человеческий грех, – поправила ее миссис Питт, – и в таких случаях возмездие не заставляет себя долго ждать, даже если он сейчас и не раскаивается.
Мисс Мойнихэн молчала, задумавшись.
– Вы действительно хотите, чтобы между вами легла непреодолимая пропасть? – спросила Шарлотта. – Непреодолимая для вас?
Кезия долго молчала, прежде чем ответить.
– Нет, – неохотно сказала она наконец и еле заметно улыбнулась, – теперь все мне кажется не таким пропащим, как вначале. Прошу меня извинить.
Миссис Питт тоже улыбнулась:
– Ну и хорошо. Судить окончательно и бесповоротно – это такая глупость и такая мужская черта, правда?
На этот раз ирландка рассмеялась.
Остаток вечера прошел напряженно. Кезия не вернулась в столовую, что, возможно, было и неплохо. Тем не менее одно присутствие Лоркана уже заставляло всех опасаться несчастья. Все старательно избегали упоминания о бракоразводном судилище Парнелла и О’Ши, а это означало, что следует избегать разговоров и на многие другие политические темы. Беседа свелась к сугубым тривиальностям, и в конце концов все удалились к себе пораньше, облегченно вздыхая.
Шарлотта сидела на туалетном пуфе в самом сокровенном месте своей спальни.
– Это же просто ужасно, – сказала она, растирая волосы шелковым шарфом, чтобы они были гладкими и блестящими. – В такой взрывной обстановке вряд ли стоит опасаться фениев-динамитчиков и террористов извне.
Томас уже сидел в постели.
– Что тебе сказала Кезия Мойнихэн? – поинтересовался он. – Она и дальше собирается устраивать сцены, до самого конца встречи?
– Она во многом права, – вздохнула Шарлотта и повторила рассказ Кезии.
– Наверное, мне надо и его охранять, – сухо ответил Питт, – от Кезии и Лоркана Макгинли, который еще больше прав, чем она. А еще от Айоны, если они поссорятся, или он разорвет с ней отношения, или она захочет их разорвать, а он будет против… И от Карсона О’Дэя, за то, что он вредит делу протестантской борьбы.
– Или – от Эмили, – добавила Шарлотта, – за то, что он превратил и без того неудачное увеселение в ее доме в сплошной кошмар.
Молодая женщина положила шарф и погасила газовую лампочку над туалетным столиком. Теперь темноту освещал только догорающий огонь в камине. Она скользнула в постель и уютно устроилась рядом с мужем.
И опять утром их разбудил громкий, душераздирающий вопль.
Питт выругался, немного поерзал в кровати и глубже зарылся головой в подушку.
Вопль повторился, громкий и полный страха.
Суперинтендант неохотно вылез из постели и, спотыкаясь, двинулся за халатом. Он отворил дверь и вышел на лестничную площадку. В двадцати шагах от него, на пороге ванной комнаты Гревилла, стояла красивая горничная, Долл, посеревшая от ужаса. Она прижала руки к горлу, словно ее душили.
Томас подошел к девушке и, положив обе руки ей на плечи, отодвинул ее в сторону и заглянул внутрь.
Обнаженный Эйнсли Гревилл лежал в ванне – его лицо, плечи и грудь оставались под водой. Сомнений быть не могло. Он был мертв.
Глава 4
Питт круто повернулся, загородив собой вход в ванную.
– Уведи ее и позаботься о ней, – сказал он Шарлотте, вышедшей на лестничную площадку. Было ясно, что полицейский имеет в виду Долл, которая стояла, слегка пошатываясь и ловя ртом воздух. Томас встретился с женой взглядом. – Гревилл мертв.
Миссис Питт, немного помедлив, обняла за талию несопротивляющуюся служанку и повела ее прочь.
Теперь на площадку вышло уже несколько человек, только что проснувшихся, встревоженных, но все еще помнящих о конфузном происшествии накануне.
– Что стряслось на этот раз? – Падрэг Дойл прошел мимо испуганного, взлохмаченного Пирса, стоящего около перил. Позади него стояла Юдора, обеспокоенная, но как будто ничего не опасающаяся.
Мистер Мойнихэн как раз выходил из своей спальни, расположенной напротив комнаты Питтов. Он мигал, а волосы его были взлохмачены, словно он только что проснулся. Фергал оставил дверь распахнутой, и все могли убедиться, что Айоны в его комнате нет.
– Что стряслось? – спросил и Падрэг, взглянув на Томаса, потом на Шарлотту, а потом снова на Питта.
– Боюсь, несчастный случай, – тихо ответил суперинтендант. – Незачем пока высказывать иные предположения. И в настоящий момент помочь уже ничем нельзя.
– Вы хотите сказать… случай фатальный? – На какое-то мгновение Дойл, по-видимому, испугался, но это был не такой человек, чтобы запаниковать и потерять над собой контроль. – Эйнсли?..
– Да, боюсь, что так. – Томас протянул руку, чтобы закрыть дверь в ванную.
– Понимаю. – Падрэг, весь внимание и мягкость, повернулся к Юдоре. Он обнял ее за плечи, и нежность этого жеста сразу взволновала его сестру.
– Что случилось?! – Она вырвалась и повернулась к нему так, чтобы видеть его лицо.
– Эйнсли, – ответил Дойл, глядя на нее в упор. – И ты не в состоянии ничем помочь. Давай уйдем. Я провожу тебя в твою комнату и посижу с тобой.
– Но Эйнсли… – Казалось, миссис Гревилл еще ничего не поняла.
– Да, дорогая, он умер, и ты должна крепиться.
Брат и сестра зашагали по коридору. За ними прошел Карсон О’Дэй, а с противоположного конца коридора, в красивом темно-синем халате, к ним направилась Айона. Пышные волосы, подрагивая в такт ее движениям, рассыпались у нее по спине, похожие на ночное облако.
Вид у Фергала стал испуганным – очевидно, от слов, которые Падрэг выбирал с такой осторожностью.
– Мистер Дойл… – начал было Питт.
Но тот явно не понял, что хочет сказать Томас, и пояснил:
– Она моя сестра.
– Да, и я хотел просить вас проводить миссис Гревилл в ее комнату. – Томас слегка покачал головой. – И попросить горничную миссис Рэдли пройти к ней. Не думаю, что ее собственная горничная сейчас в состоянии ей чем-то помочь. И не попросите ли вы, чтобы кто-нибудь прислал сюда Телмана?
Затем суперинтендант оглянулся.
Появилась очень взволнованная Эмили: она уже предвидела очередное посягательство на светские приличия. Джека нигде видно не было. Наверное, он давно уже встал и ничего не слышал.
Миссис Рэдли с одного взгляда на своего зятя поняла, что на этот раз произошло нечто посерьезнее любовного скандала. Она сделала глубокий вдох и приготовилась выдержать новый удар судьбы.
– Мне очень жаль, но должен сказать, что Эйнсли Гревилл мертв, – оповестил собравшихся Питт. – Ему ничем нельзя помочь. И лучше всего нам всем вернуться к себе и одеться, как подобает. Мы еще не знаем точно, что произошло и какие меры следует предпринять. Пожалуйста, кто-нибудь, разыщите мистера Рэдли и сообщите ему.
Падрэг к тому времени уже ушел вместе с Юдорой.
– Давайте я это сделаю, – предложил О’Дэй. Он был бледен, но самообладания не утратил. – То, что это случилось именно сейчас, – настоящая трагедия. Он был выдающимся человеком. Наша лучшая надежда на возможность умиротворения.
Карсон вздохнул, повернулся и стал спускаться по лестнице, плотно запахнув халат и шаркая домашними туфлями по деревянным ступенькам.
После этого вперед выступил Пирс.
– Я могу что-нибудь сделать? – хрипло, но довольно твердо осведомился он.
Глаза у молодого человека были очень расширены, и он слегка дрожал, словно еще не до конца понял, что произошло.
– Я почти закончил свой медицинский курс. Со мной все будет сделано гораздо быстрее и с наименьшей оглаской, чем если посылать за кем-нибудь в деревню. – Он немного откашлялся. – А затем я хотел бы пойти к матери. Дядя Падрэг – это очень хорошо, но мне кажется, это я должен быть с ней сейчас. И… Джастина. Она ужасно расстроится, когда узнает, и, наверное, это я ей должен сказать…
– Но позднее, – перебил его Питт. – Сейчас нам нужен врач, чтобы он мог осмотреть тело вашего отца.
Гревилл-младший вздрогнул.
– Да, – согласился он, и лицо его приобрело жесткое выражение. – Да, конечно.
Томас открыл дверь и отступил на шаг, чтобы студент-медик мог войти. Люди на лестничной площадке стали расходиться. Скоро должен был появиться Телман.
Как только Пирс вошел, полицейский закрыл дверь и стал наблюдать, как юноша подходит к ванне, полной почти до краев, к обнаженному трупу отца. Затем Томас приблизился почти вплотную к ванне. На всякий случай – вдруг при виде страшного зрелища сын министра лишится чувств? Даже самая сильная воля порой бессильна против физического шока. Как бы много мертвых тел этому человеку ни приходилось видеть на занятиях, это было совсем другое…
Пирс качнулся, но наклонился вперед, схватившись за край ванны, чтобы устоять на ногах. Потом он медленно опустился на колени и дотронулся до лица, а затем до рук мертвого Эйнсли.
Томас наблюдал. Он тоже так и не смог привыкнуть к зрелищу смерти, даже такой, ненасильственной, какой, по-видимому, была эта. Всего несколько часов назад суперинтендант видел Эйнсли Гревилла живым. Это был человек выдающейся жизненной энергии и ума, сильная личность. Оболочка, лежавшая в ванне, наполовину скрытая водой, была так похожа на этого человека, но в то же время совсем, совсем не была им. В каком-то смысле слова это было ничто. Воля и интеллект умершего уже пребывали где-то в неизвестности.
Питт взглянул на руки Пирса. Они были сильными и тонкими. Такие руки могут стать руками хирурга. Они совершали совершенно профессиональные и в то же время продиктованные интуицией испытующие движения, определяющие температуру тела, ищущие травму, но так, чтобы не потревожить его. Каких же волевых усилий стоит молодому Гревиллу эта внешняя сдержанность! Любил ли он умершего всем сердцем или нет, были они близки душевно или не были, этот мертвый человек – его отец, а это всегда особые отношения.
Томас напряженно старался запечатлеть в памяти все штрихи, все аспекты того, что видел. Он отметил про себя, что вода нисколько не изменила свой цвет.
«Черт побери, где же Телман?» – нетерпеливо подумал полицейский.
– Он мертв с позднего вечера, – сказал Пирс, вставая. – Это практически очевидно. Вода в ванне холодная. Полагаю, она была очень горячей, когда он лег в нее, и это отсрочило окоченение, но вряд ли это так уж важно.
Юноша выпрямился и отступил от ванны на шаг. Он был очень бледен и с трудом переводил дыхание.
– Можно довольно легко представить, что случилось. На затылке след от очень сильного ушиба. Я нащупал даже повреждение черепа. Он, наверное, поскользнулся, входя в ванну, а может, уже когда выходил… – объяснил будущий врач.
Пирс старался не смотреть на тело.
– Наверное, он поскользнулся на мыле. Я не вижу куска, но вода мыльная. Он ударился головой и потерял сознание. Люди тонут в ванне. Это случается довольно часто, – закончил Гревилл-младший.
– Спасибо. – Томас не сводил с него пристального взгляда. За этим внешним спокойствием могла скрываться невыносимая боль, и ее в любой момент могло сменить шоковое состояние.
– Но вам, конечно, придется пригласить кого-то другого, чтобы документально засвидетельствовать смерть, – поспешил добавить Пирс. – Подписанное мною, такое свидетельство не будет иметь юридической значимости, даже если я не был бы… его сыном. – Он с усилием сглотнул и закончил фразу: – Я ведь еще… не окончил курс.
– Понимаю.
Питт хотел еще что-то добавить, но внезапно в дверь ванной кто-то резко постучал. Суперинтендант открыл ее, и в ванную вошел Телман. Он быстро взглянул на Пирса, затем на тело в ванне и повернулся к своему начальнику.
– Я могу теперь пойти к Джастине? – спросил Гревилл и, слегка нахмурившись, тоже взглянул на инспектора: он не понимал, почему слуге позволили столь бесцеремонно войти.
– Да-да, – ответил Томас, – идите к ней и к вашей матушке, конечно. Я правильно понял, что мистер Дойл – ее брат?
– Да, а что такое?
– Полагаю, он поможет вам в необходимых приготовлениях, но я был бы очень обязан, если бы вы сообщили мне о ваших возможных контактах вне Эшворд-холла.
– Но почему?
– Ваш отец – государственный чиновник, выполнявший в этот уикенд деликатное поручение. Нам следует официально известить правительство, прежде чем это сделает кто-то другой.
– О… да, конечно. Я об этом не подумал.
Если Пирса и удивило, почему этим озабочен Питт, он ничем не выдал своего удивления. Очевидно, юноша был слишком расстроен, чтобы думать о подобных пустяках.
Как только он ушел, Телман наклонился над ванной и пристально оглядел мертвое тело.
– Естественная причина или несчастный случай? – спросил он, хотя в голосе у него явно прозвучали скептические нотки. – Странное событие, не правда ли? И это после всех наших опасений и предосторожностей…
Томас снял с сушилки полотенце и прикрыл им туловище Гревилла из соображений приличия.
– Такое впечатление, словно он поскользнулся, упал и потерял сознание, ударившись головой о край ванны, – сказал он задумчиво.
– А это означает, что он утонул. – Нахмурив лоб, Телман продолжал смотреть на труп.
– Да, похоже. Но все же это странно, если учесть, что ему угрожали.
Инспектор подошел к маленькому оконцу и внимательно его осмотрел. Оно было около двух футов в длину и в ширину, а его открывающаяся створка – вполовину меньше. Располагалось окошко на высоте примерно в двадцать футов.
Питт покачал головой.
Телман отказался от посетившего его подозрения и снова подошел к ванне:
– Что, если мы его потревожим? Это не во вред делу.
– Придется, – согласился суперинтендант. – Пройдет много времени, прежде чем мы доставим сюда доктора из деревни. Мне придется позвонить Корнуоллису. Но я хочу узнать как можно больше еще до звонка.
Его подчиненный фыркнул:
– Так, значит, мы больше не играем в наши игры?
Томас поглядел на него с насмешкой:
– Давайте еще немного не будем открывать нашу тайну. Поднимите его, а я внимательно осмотрю рану на затылке.
– Подозрительная? – быстро взглянул на него Телман.
– Осторожно, – вместо ответа предупредил его начальник, – держите его вертикально. Возьмите за руки и наклоните немного вперед, если сможете. Он уже окоченел. Я хочу видеть рану.
Инспектор исполнил просьбу суперинтенданта – возможно, не очень ловко, так как, к своему большому неудовольствию, замочил рукава.
Питт внимательно оглядел рану, а потом осторожно потрогал кончиками пальцев мокрую прядь волос. Как Пирс и сказал, череп был проломлен как раз у основания, а рана была с неровными краями, округлая и довольно широкая.
– Ну как? – спросил фальшивый камердинер.
Томас потрогал рану – она оказалась примерно той же ширины, что и край ванны.
– Ну, в чем дело? – нетерпеливо спросил его помощник. – Его очень неудобно держать. Он негнущийся, словно кочерга, и скользкий. Наверное, в воде есть мыло!
– Это часто случается в ваннах, – согласился с ним Питт. – Но тогда Пирс прав: министр упал и ударился. Скорее всего, когда выходил из ванны, а не когда опускался в нее.
– Да какое это имеет значение? – опять с нетерпением проворчал инспектор, рубашка которого все больше намокала в холодной воде.
– Ну, может быть, и никакого, – уступил Питт, – просто первое более вероятно, чем второе. Вода была уже мыльная, и он поскользнулся.
– Значит, надо было в тазу мыться, как всем прочим! – отрезал Телман. – В тазу не утонул бы.
– Но форма не та, – неожиданно очень тихо заметил его шеф.
Инспектор уже хотел ответить очередной дерзостью, но, пристальнее вглядевшись в выражение его лица, переспросил:
– Что не то?
– Рана. Края у ванны закруглены, а рана – ровная, прямая.
– О чем это вы?
– Не думаю, что он ударился о край ванны.
– Но тогда что же это?
Питт медленно обвел взглядом ванную комнату. Она была большой, приблизительно десять на четырнадцать футов. Ванна находилась в центре, напротив двери. Кроме того, там были две отдельные железные вешалки для полотенец и умывальник с тазом, а около них – большой, синий с белым, фаянсовый кувшин. Был еще маленький столик, а на нем – ваза с цветами и двумя-тремя безделушками. Около двери стояла сложенная ширма, которая, видимо, обычно защищала купающихся от сквозняков. Очевидно, Гревиллу она не понадобилась. На стене висело большое зеркало, а у противоположной стены виднелся стол с мраморной крышкой для щеток и банок с солями и маслами.
– Могли его ударить одной из этих банок? – предположил Питт. – Может быть, вот этой, розовой? У нее подходящий размер.
Он подошел к столу, оставив Телмана держать мертвое тело, и внимательно, не дотрагиваясь, оглядел банку. Насколько он мог заметить, никаких следов – например, от мыла – на ней не было. Иначе можно было бы предположить, что ею воспользовался сам Гревилл. Томас обхватил банку рукой. Ее было очень удобно держать. Кроме того, она оказалась достаточно тяжелой и могла послужить эффективным оружием, если нанести удар с размаху и с силой.
Суперинтендант поднес банку к краю ванны и осторожно совместил ее дно с краями раны на голове Эйнсли. Оно было точно такой же ширины.
– Так что, убийство? – выпятив губы, сварливо осведомился Телман.
– Да, наверное. Положите его теперь осторожно – я хочу посмотреть, мог ли он получить такую рану от соприкосновения с краем.
Инспектор неуклюже опустил тело, сильно сгорбившись под его тяжестью, и еще сильнее замочил рукава.
– Ну, так что? – отрывисто повторил он свой вопрос.
– Нет, – ответил его начальник. – Он не ударился о край ванны. Ему был нанесен удар: или этой банкой, или чем-то подобным.
– А на ней остались хоть какие-то следы? Крови? Может, волосы? Хорошая шевелюра у бедняги, хотя мне он и не нравился…
Питт очень медленно поднял банку и скорчил недовольную гримасу. Ему не понравилось последнее замечание помощника.
– Нет, – сказал он наконец, – но это ванная, и убийце совсем не трудно было смыть с банки все следы. Тем более что следы от мыла или солей никому не показались бы подозрительными.
Телман отпустил тело, и оно, негибкое и неуклюжее, опять скользнуло под воду. Только ноги остались торчать над поверхностью.
– Значит, кто-то вошел в ванную и стукнул его сзади? – вслух подумал инспектор.
– Но он лежал лицом к двери, – возразил Питт, – значит, вошел кто-то, кого он не боялся. Он не вскрикнул – просто позволил вошедшему взять банку с солями и приблизиться сзади.
Телман издал резкое протестующее фырканье:
– Не могу этого себе представить! Какой же это мужчина может позволить кому-то войти, когда он голый в ванне лежит? Это же опасно, не говоря уже о том, что еще и неприлично!
– Ну, джентльмены не так стыдливы, как вы, – ответил Томас с некоторым сарказмом.
Подчиненный смотрел на него уже не просто недоверчиво, а почти панически.
– Как вы думаете, кто принес еще горячей воды, чтобы добавить в ванну? – рассуждал тем временем суперинтендант.
– Не знаю… Камердинер? Лакей? Вы что же, думаете, что его убил кто-то из слуг?
– Мне кажется, обычно горничные приносят воду и нагретые полотенца, – пояснил Питт и, увидев, как на него смотрит Телман, добавил: – Нет, мне не приносят. Я в этом отношении стыдлив так же, как и вы. Я скорее соглашусь сидеть в холодной воде. Но для Гревилла могло быть привычным, что его обслуживают горничные.
– Значит, вошла служанка с ведром горячей воды и ударила его по голове банкой с солью? – с явным недоверием спросил инспектор.
– Эти люди не удостаивают своих слуг даже взглядом, Телман. Для них они все на одно лицо, особенно если на мужчине ливрея, а на девушке – просто черное платье, белый фартук и кружевной чепчик. В некоторых домах молодые слуги даже приучены отворачиваться к стене, если мимо проходят хозяева.
Инспектор, услышав это, пришел в ярость и не мог выдавить из себя ни слова. Глаза у него потемнели, и он поджал губы.
– Это мог быть любой переодевшийся в ливрею слуги, – заключил Томас.
– Вы хотите сказать, что убийца проник снаружи? – Его помощник вздернул подбородок.
– Не знаю. Нам надо о многом расспросить каждого в доме. Когда Гревилл принимал ванну, особняк был уже заперт изнутри. А снаружи за ним вели наблюдение.
– Я расспрошу всех слуг в усадьбе, – пообещал Телман. – А вы собираетесь сказать всем, кто мы есть на самом деле?
– Да.
Выбора у Питта не оставалось.
– И вы считаете, что это убийство? – еще раз уточнил инспектор.
– Да.
Телман расправил плечи.
– Нам нужно унести тело из дома. Где-то снаружи есть ледник. Позовем кого-нибудь из лакеев, чтобы он помог нам его туда перенести.
Питт открыл дверь. За ней в ожидании стоял Джек Рэдли. Его красивое лицо с широко раскрытыми глазами и необыкновенно длинными, густыми ресницами выглядело необычно серьезно, а около рта залегли складки, свидетельствующие о сильном беспокойстве.
– Мне придется позвонить в Кабинет министров, – сказал он угрюмо, кивнув Телману, который направился мимо него к лестнице. – И спросить, что они собираются предпринять. Полагаю, это конец переговорам и всем надеждам на успех…
Чуть помолчав, он добавил, понизив голос:
– Проклятье! Какое ужасное несчастье, и как не вовремя! Такое впечатление, что в этой ирландской проблеме дело не обходится без вмешательства дьявола. Все рухнуло именно тогда, когда появилась реальная надежда.
Он внимательно посмотрел на свояка и продолжил:
– Гревилл был блестящим политиком. Он таки заставил Дойла и О’Дэя наконец говорить о деле. Надежда действительно была!
– Прости, Джек, но дела обстоят гораздо хуже. – Томас безотчетно дотронулся до руки Рэдли. – Это не был несчастный случай. Гревилл убит.
– Что?! – Хозяин дома ошеломленно, не веря своим ушам, уставился на полицейского, не понимая, о чем говорит Томас.
– Это было убийство, – тихо повторил Питт, – но обставленное так, что его приняли за несчастный случай. И думаю, большинство людей его так и восприняли. Предполагаю также, что совершивший преступление не рассчитывал на быстрое появление полиции, если вообще об этом думал.
– Что… что случилось?
– Кто-то вошел в ванную и ударил его по затылку – возможно, банкой с ароматическими солями, – а затем столкнул под воду. Но все выглядит очень похоже на то, как если бы Гревилл поскользнулся в воде и ударился головой о край ванны.
