Текст книги "Сигары Маковича"

Автор книги: Енё Тершанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Енё Йожи Тершанский
Сигары Маковича

Макович – человек крупный, плечистый, с бесформенным, угловатым черепом, холодными синими глазами на выкате и вечно красными веками – будто он только что вернулся с попойки, – а когда он смеется, то губы обнажают ярко-розовое полукружие десен с желтыми зубами.

Вместе с тремя такими же мелкими чиновниками Макович каждый день с утра до вечера корпит над бумагами в полутемном, пропахшем пылью кабинете.

Горьковатый сигарный дух, пропитавший комнату, уже въелся, казалось, и в тела, и в души чиновников… С каким брезгливым равнодушием они отрываются от своих бумаг, если кто-нибудь отворяет к ним дверь. А Макович – тот и вовсе с откровенной неприязнью смотрит на вошедшего.

Людей по виду простых или просителей из деревенских он, бывает, по полчаса заставляет ждать у своего стола, а если кто-то осмелится выказать нетерпение, то услышит в ответ лишь грозный окрик. И уж не дай бог бедняга вздумает о чем-то просить – чинуша смерит просителя таким ехидным и даже злорадным взглядом, словно находит особое удовольствие в созерцании униженного, бессвязно что-то бормочущего человека. Перед посетителями же из благородных он услужливо приподымается – особенно если ему светят чаевые, – держа наготове папку с делом. Но даже и таких клиентов он наставляет высокомерным тоном всеведущего человека. И окружающие пребывают в полной уверенности, что никто с таким достоинством не блюдет честь мундира, как это делает Макович.

Сослуживцы не слишком симпатизируют Маковичу, но все же авторитет его достаточно высок. Да и начальство выговаривает ему за промахи гораздо мягче, чем другим, – отчасти благодаря его внушительной фигуре.

Будучи по природе своей человеком педантичным и придирчивым, Макович любит поморализировать, но еще большее удовольствие находит он в том, чтобы кого-нибудь высмеять и унизить перед всеми.

Если, бывает, соберутся сослуживцы поболтать и в этой компании оказывается Макович, то никому не удается и рта раскрыть – он один и разглагольствует. А говорит он размеренно, с большими паузами, так что часто и не поймешь – закончил он свой рассказ или нет. Заставить же слушать себя Макович умеет всегда.

Пребывая в язвительном настроении, он часто подшучивает над кем-нибудь, и не просто подшучивает, а, облюбовав себе жертву, выставляет ее посмешищем на весь свет. Задачу ему облегчают сослуживцы – они с трусливой угодливостью гогочут над несчастной жертвой, забывая при этом, что рано или поздно сами станут объектом насмешек Маковича.

Лет ему 35–40, и он еще холост. Собственно говоря, особых перемен в жизни у него не происходило с пятнадцатилетнего возраста. Если не считать повышения зарплаты и ежемесячных кутежей с приятелями после первого числа. Днем он на службе, а вечером отправляется подышать свежим воздухом, с неизменной сигарой, торчащей в углу рта. И даже не с сигарой, а с огрызком сигары, причем дешевой, без мундштука. И никто никогда не видел, чтобы Макович закуривал целую сигару.

Однажды он, держа в руках бумаги на подпись, поднялся в кабинет к начальнику. Только Макович собрался подать бумаги, как у начальника возникло какое-то срочное дело.

– Подождите, я сейчас, – бросил он и торопливо вышел.

Макович так и застыл у начальственного стола по стойке «смирно». В кабинете, кроме него, был еще молоденький писаришка. Он сидел за столом в углу комнаты, спиной к Маковичу. Это был совсем еще зеленый, прямо-таки безусый юнец, всего неделю служивший в их конторе.

– Ну что, молодой человек, усики уже пробиваются? – насмешливо спросил Макович и подмигнул юноше.

Но у молодого человека, видимо, была срочная работа, поэтому он, взглянув через плечо на Маковича, только вежливо улыбнулся и с усердием, свойственным новеньким, продолжал проворно перебирать бумаги. Макович от нечего делать стал оглядывать кабинет. Сонная тишина, повисшая в комнате, нарушалась лишь шелестом бумаг на столе писаря. Три голубоватые, тоненькие, почти прозрачные змейки дыма плыли из недокуренной сигары начальника и, обгоняя друг друга, поднимались вверх, к олеографическому портрету на стене. Стол начальника содержался в идеальном порядке; папки с деловыми бумагами, фотография в серебряной рамке, книги, разные канцелярские мелочи – все это было разложено и расставлено аккуратнейшим образом. Рядом с Маковичем оказалась сигарочница, полная сигар. Они лежали как попало, в беспорядке, – так обычно и бывает, когда сигары из коробки берут не глядя. Каждая посередке была опоясана бумажным ярлычком.

Сигары-то и привлекли внимание Маковича. Он пытался смотреть вверх, на потолок, но шкатулка все-таки притягивала взгляд. И когда он переводил взгляд с потолка на сигары, с сигар на потолок, чудное маленькое воспоминаньице шевельнулось в его душе. Воспоминание двухнедельной давности, такое нежное, ароматное и едва уловимое, как сигарный дым. В тот день начальник праздновал именины, и, как водится, все сослуживцы с утра явились к нему домой с поздравлениями. К столу было подано холодное мясо и коржики со шкварками, из напитков – коньяк и пиво, кто что пожелает. А курили точно такие же сигары с красными бумажными ярлычками, и чудесный дым наполнял всю комнату. Начальник был сама любезность. И его жена, белокурая, улыбчивая женщина, тоже. В какой-то момент, когда один из сослуживцев что-то серьезно рассказывал, Макович вмешался в разговор и отпустил такое удачное, остроумное замечание, что все общество покатилось со смеху. Начальник, тот даже взвизгнул от удовольствия, а его жена и через полчаса еще вспоминала удачную шутку и, приветливо улыбаясь, кивала Маковичу. Она даже села рядом с ним, и они долго беседовали, до самого ухода гостей.

Вспомнив об этом, Макович украдкой улыбнулся. И тут же опять бросил жадный взгляд на сигары. «Одну-две можно бы и взять, – промелькнуло у него в голове, – заметно не будет, ведь они лежат как попало… вот с того краю… парочку… там же их полно». При этом Макович воровато оглянулся на писаря. И хотя тот по-прежнему усердствовал за своим письменным столом, Макович не шелохнулся – его остановило неожиданное соображение: а вдруг сигары пересчитаны или начальник запомнил, в каком порядке они лежат? Но такую нелепость он сразу отбросил. И рука его шевельнулась. Однако это движение руки, вернее, одно сознание того, что он этой рукой может сейчас взять сигару и даже почти уже берет ее, напугало его, и, вместо того чтобы протянуть руку к коробке, Макович быстро оглянулся на дверь: в любой момент ее может открыть начальник, и чем дальше он будет раздумывать, тем большая вероятность попасться.

И тогда Макович совершенно спокойно запустил руку в коробку и взял две сигары, причем одна из них выскользнула, но он тут же подхватил ее. И в этот момент он почувствовал легкое головокружение. Чиновник резко дернул головой и, взглянув через плечо писаря, стал прятать сигары – рука в спешке нашаривала карман сюртука. И тут-то писарь оглянулся. Видимо, юношу заставила отвлечься от бумаг непривычная тишина, но он сразу же опустил голову. У Маковича перехватило дыхание. «О господи! – Рука его судорожно сжала добычу. – А вдруг писарь видел, как я прятал сигары или как вытаскивал руку из шкатулки?» – с ужасом подумал Макович.

Он осторожно положил сигары в карман и принялся нервно постукивать рукой по краю письменного стола. Ему в голову пришла простая мысль: а почему бы не закурить одну из сигар? Мальчишке это должно показаться вполне естественным. Правильно. А начальник… разве он воспримет так же естественно свою сигару во рту у Маковича? Но стоит ли рисковать, ведь еще вопрос – видел ли что писаришка?

Чиновник внимательно наблюдал за юношей. Тот теперь принялся за какую-то писанину и так старался, что его макушка подрагивала над столом в такт движению руки.

«Исключено, – подумал Макович, – молокосос ничего не заметил». И эта мысль немного успокоила его. Но ненадолго. Макович снова заглянул в сигарочницу и увидел, что сигары лежат теперь совсем не в том порядке, что прежде. И опять им овладело беспокойство: начальник наверняка заметит исчезновение двух сигар, да и писарь, конечно, видел… он только притворился равнодушным. «Хитрый сопляк! Через час весь город будет знать об этом позоре». И ужас стыда охватил Маковича. Он решил было положить обратно эти злополучные сигары или хотя бы поправить, остальные, но еще раз запустить руку в шкатулку не осмелился. Едва он подумал об этом, как вошел начальник. И Макович похолодел от страха: что, если бы он его застал!

Выйдя с подписанными бумагами, Макович вдруг понял, что от одной из мучивших его тревог он освободился: начальник, подписав бумаги, спокойно опустил руку в коробку и, даже не заглянув в нее, достал сигару. Однако с писарем все еще было неясно. Сколько ни старался Макович, он никак не мог убедить себя в том, что юнец ничего не заметил. А ведь если тот что-то видел, то нет же никакой уверенности в том, что юнец пощадит Маковича и не растрезвонит на весь свет о его позоре.

«Врежу ему, если что скажет, – думал Макович. – И потом, кто ему поверит? Уж больно щекотливое это дело».

С тех пор как писаришка пришел к ним в контору, Макович при каждом удобном случае поддевал его своими шуточками, иногда довольно грубыми. Стычка произошла в первый же рабочий день юнца.

Служащие собирались домой. Макович, как на грех, был очень голоден и потому зол. Когда он на мгновение замешкался, снимая пальто с вешалки, юноша, как и положено новичку, услужливо подскочил, чтобы помочь.

– Что вам нужно? Оставьте, я и без вас оденусь, – резко обернулся к нему Макович.

Юноша, как побитый, смущенно отдернул руку и что-то забормотал. Маковичу стало жаль писаря, и он с какой-то дурацкой шуткой протянул ему на прощание руку. Это означало примирение.

Тот незначительный случай и вспомнился теперь Маковичу.

Выйдя со службы, он ждал писаря у подъезда. Часть пути им было по дороге, правда, они еще ни разу не ходили с работы вместе. Вот и сейчас, как всегда, юноша, кивнув Маковичу, хотел было пройти мимо.

– Что это вы так спешите? – остановил его чиновник.

Юноша с почтительным недоумением приостановился, приноравливаясь к шагу чиновника. А Макович второпях никак не мог придумать объяснение своего повышенного внимания к юнцу. И это еще больше напугало его: если у писаришки было хоть слабое подозрение, то после такого поступка Маковича оно только укрепилось. Пока стоял у подъезда, он был уверен, что сумеет ловко и незаметно вызнать у писаря, видел ли тот что. Теперь же разговор с ним никак не клеился у Маковича. На все свои вопросы о служебных делах чиновник получал односложные и робкие ответы юноши.

«Э, да не знает он ничего», – подумал Макович и решил, что своими фантазиями он только морочит себе голову.

Они уже приближались к месту, где их пути должны были расходиться, когда хитрая идея пришла в голову Маковичу. Он опустил руку в карман и там, в кармане, содрал с одной из сигар бумажное колечко-ярлычок. Потом достал сигару и остановился, сделав вид, будто ищет спички.

– Нет ли у вас спичек? – спросил он у писаря.

Юноша услужливо схватился за карман и торопливо поднес зажженную спичку к сигаре. И Макович по этому движению окончательно понял, что юноша ничего не заметил. Это его даже слегка раздосадовало.

– Ну, вы уже закончили тот реестр? – с серьезным видом спросил Макович. – Нет еще? Да… недаром говорят: не допускай детей к делам взрослых. Небось еще недели две провозитесь! А впрочем, прощайте.

Удалившись на приличное расстояние от юноши, Макович остановился, повертел в пальцах сигару и вдруг пожалел о том, что сорвал красный ярлычок.

«Как бы его приспособить обратно?…» – подумал он.

1915