Текст книги "Иволги"

Автор книги: Енё Тершанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Енё Йожи Тершанский
Иволги

Г-н Гриллус самый пунктуальный чиновник в конторе, хотя, на наш взгляд, этим и исчерпываются все его совершенства. Правда, есть у него жена, очень красивая, статная шатенка, есть хорошенькая белокурая дочь и сын-первокурсник, «блаженный», как тамошние говорят, в Шельмеце учится в академии.

Рядом с домом г-на Гриллуса раскинулся обширный, подзапущенный сад. Принадлежит он отставному полковнику. В центре сада виднеется дом, обычно пустующий: полковник, как и положено бобылю, большую часть года бродяжит по свету, а домой наведывается лишь на месяц-другой. В его отсутствие за домом присматривает слуга, Янош Ваго, – крупноголовый, востроглазый, коренастый парень, типичный венгр; г-н Гриллус встречает его чуть не каждое утро, когда шагает в контору, а он идет с ведрами от колодца и, пока дойдет до ворот, раз двадцать поставит их посреди дороги, чтобы с кем-нибудь поболтать.

В доме у г-на Гриллуса живет горничная, Лиди. Миловидная, опрятная, работящая, аккуратная, добродетельная, безупречная девушка. Возвращаясь домой из конторы, г-н Гриллус чуть ли не каждый день встречает Яноша Ваго, потому что между полдником и ужином у Лиди выдается полчасика, и тогда Янош Ваго обычно приходит к ней в гости во двор. Вечером к Лиди ему не пробраться. Ворота с восьми часов заперты, а на кухню являться нельзя.

Установи такие порядки г-н Гриллус, с ними можно было бы не считаться. Но установила их госпожа, ее благородие, вот и приходится соблюдать. Янош Ваго говорит по этому поводу, что у их благородий шляпу носит ее благородие.

Как-то раз, ближе к вечеру, г-н Гриллус возвращается из конторы домой. То есть прежде следует уточнить, что на дворе ранняя весна. Деревья в просторном полковничьем саду взволнованны, готовятся к свадьбам, скоро уже. Не сегодня завтра исполненные надежды коричневые цвета начнут сменяться строгими черными и на кончиках веток серыми ожерельями повиснут в несметном богатстве почки.

Есть в саду перелесок из развесистых кленов, лип и разных других деревьев; как султан над меховой шапкой, возвышается над их кронами пирамидальный тополь. В ветвях одного из деревьев сняла себе этой весной квартиру семейка иволг. Пока только он и она; похоже, совсем еще молодые супруги, залетели попытать удачи в эти края. До чего же счастливым казался их утренний пересвист!

За последние лет пятнадцать г-н Гриллус при всем желании не припомнил бы более приятного чувства, чем то, какое испытывал, выходя утром из ворот, прислушиваясь и замирая в восторге. Лицо и грудь его еще ощущали свежесть холодной и чистой воды, во рту еще сохранялся вкус кофе и горячей, румяной пышки; прозрачность нежных, струящихся лучей весеннего солнышка, падавших на обветренную ограду сада, завораживала. Вдыхаемый воздух тоже будто оставлял привкус некой бесценной сладости; и деревья, и синее небо. Иволги, ликуя, встречали все это радостным, беззаботным и полным надежды маршем. Г-н Гриллус подумал: надо бы постараться часам к одиннадцати проверить учетный журнал, составить для дирекций справку, и тогда он сегодня освободится пораньше и прогуляется перед обедом.

Сделал он так или нет, нам сейчас совершенно не важно Мы ведь начали с той минуты, когда к вечеру он вернулся из конторы домой. Полдничая, г-н Гриллус послушал баркаролу которую играла на пианино его бесценная, синеглазая Эдитка. Играла она, правда, вовсе не ему, а стажеру-лесничему, в последнее время все чаще бывавшему у них в доме. Стажер же не мог внимательно слушать игру Эдитки, потому что должен был отвечать на вопросы ее матушки.

– А скажите-ка, сколько вам стоит стирка белья?

Юноша робко ответил.

– Неслыханно! – всплеснула руками ее благородие. – А мы, знаете ли, столько не платим.

Г-н Гриллус смущенно поморщился. «Сколько да сколько, – думал он. – И зачем пытать юношу о таких деликатных вещах?» Жене, однако, ничего подобного он сказать не посмел, тотчас бы поплатился за свое замечание. Решив, что он явно лишний, г-н Гриллус осторожно вышел из комнаты. Захотелось взглянуть, как принялись вьюнки под верандой.

У задней стены веранды Лиди развешивала белье после стирки. Был там и Янош Ваго, который рассказывал ей о семейке иволг.

– Думаю, – говорит, – чего их трогать, подожду лучше, пока птенцы в гнезде вылупятся. Оперятся чуток, а я уж присмотрел одну клетку, добрую, прочную, на задах конторы валяется, господин и не знает, узоры на ней лобзиком выпилены. Куплю, думаю, краски зеленой, выкрашу, посажу их туда, пусть, думаю, чирикают. Красота! Еще, думаю, одной язычок подрежу да марш научу высвистывать.

Г-н Гриллус, как нам известно, пришел взглянуть на вьюнки под верандой; нацепив пенсне и присев на корточки, он ощупывал стебельки. Янош Ваго, однако, решил, что его благородие тоже слушает; и вправду, когда он заговорил о том, как собирается обчистить гнездо, глаза г-на Гриллуса за стеклышками пенсне округлились, и казалось, он что-то хочет сказать. Но Янош Ваго расценил поведение его благородия по-другому – как само собой разумеющийся интерес к рассказу – и с еще большим увлечением продолжал:

– Встречаю сегодня утром старого Ягера. Говорю ему, что придумал. Он мне: зря, говорит, дружище, сдохнет иволга в клетке. Черт бы его побрал, думаю! А я уже краску купил. Ну погоди, мне в таком разе и ружье взять не лень.

– Ай-яй-яй, – произнес г-н Гриллус.

– Прошу извинить, – жестом остановил его Янош, – это еще не все. Достаю ружье, сыплю в дуло щепотку пороха, сверху пыж, потом дробь, еще пыж, примял хорошенько и выхожу. Одна из них в самый раз на верхушке дерева, на тоненькой веточке, и свистит себе.

– Ай-яй-яй, – опять произнес г-н Гриллус.

– Прошу извинить, – снова затряс рукой Янош, немного даже обидевшись, что его перебивают на самом интересном месте. – Кладу дуло меж сучьев. Бабах! Глаза чуть не выскочили. Грохот был, как из пушки. Земля, думал, треснет. Вот этот-то выстрел вы в полдень и слышали. Гляжу, падает моя иволга. А мне того и надо.

Тут Янош снял шляпу и показал аккуратно расправленные и приколотые к ней крылышки иволги.

Если бы г-н Гриллус, у которого все внутри закипело, не потерял в ту минуту дар речи, то закричал бы примерно следующее:

– Убийца! Живодер! Скотина! Зверь бессердечный! Разбойник! Убирайся вон, висельник!..

Однако г-н Гриллус, слегка побледнев, чуть дрожащим от зашедшегося сердца голосом сказал только:

– Позвольте! Полезную птицу, помимо того что…

– Прошу извинить, – поднял руку Янош, – это только о первой. Вторая взлетела. Как увидела, что эта падает, так, наверное, и взлетела. Ну, думаю, уйдет. Но нет, гляжу – кружит, кружит, да все надо мной. Сесть, что ли, хочет, думаю. Заряжаю по новой ружье. Хорошенько опять утрамбовываю. Не прошло и минуты, а иволга моя и взаправду садится на яблоню, что за конюшней. Подхожу потихоньку к конюшне. Получай! Даю прикурить и второй. Вот только вид у нее, если б вам показать… В дробинах вся, как рыба в чешуе.

Поостыв, г-н Гриллус в уме уже сформулировал сокрушительный ответ на это безмозглое, мерзкое бахвальство и даже начал было:

– Позвольте…

Но тут на веранде возникла ее благородие.

– Папочка, можно тебя на минуту? – позвала она г-на Гриллуса.

– Чего тебе? Я сейчас.

– Ну, идем же, – настаивала супруга.

– Извини, мне тут надо сказать кое-что, – слегка раздраженно ответил г-н Гриллус и начал опять: – Бедная, полезная птица…

От жены ему наверняка досталось бы за такое упрямство, не приди ей внезапно на ум о чем-то попросить Яноша.

– Янош, – сказала она, – у меня к вам просьба.

– Слушаю! – вытянулся в струнку Янош. Выслушав поручение, он надел шляпу и тотчас ушел.

В гостиной г-ну Гриллусу все же дали высказаться. И если на ее благородие, как следовало ожидать, история с убийством иволг не произвела сильного впечатления, то Эдитка и ее кавалер согласились, что это жестоко и мерзко. Г-жа Гриллус была озабочена делом совершенно иного рода, а именно: чтобы г-н Гриллус, как глава семьи (?), всерьез побеседовал с молодым человеком. Г-н Гриллус, однако, вместо того чтобы проникнуться ответственностью момента, в разговоре вновь и вновь возвращался к иволгам.

– Дались тебе эти птицы! – в конце концов шепотом перебила его жена. – Ты становишься просто невыносимым! – добавила она, метнув в г-на Гриллуса взгляд, полный ненависти.

Но г-н Гриллус уже решил про себя, что не оставит столь возмутительное злодеяние безнаказанным, а как следует выговорит этому бессердечному мужику. По крайней мере хоть объяснит, что к чему. Весь вечер он обдумывал предстоящий разговор. Только бы встретить утром этого Яноша Ваго.

Однако надо же, как подчас не везет: на следующий день ни утром, ни вечером Янош Ваго ему не встретился. То ли раньше, то ли позже его показывался на улице, то ли по делу где пропадал, неизвестно. Зато в конторе историю с иволгами узнали все. А перед троими самыми близкими приятелями г-н Гриллус до того распалился, что представил сочиненную накануне обвинительную речь будто бы уже произнесенной в разговоре с Яношем Ваго и красочно описал, как переполняло Яноша искреннее раскаяние в содеянном зле.

Настало утро третьего дня. Уже кизиловый куст в полковничьем саду облачился в желтое платье с иголочки, да и более сдержанные его сотоварищи стали переодеваться в новые бледно-зеленые одежды. Но готовящимся свадебным торжествам недоставало веселой музыки.

По дороге на службу г-н Гриллус с острой болью думал о скончавшихся музыкантах в желтых курточках. На сей раз, однако, хоть повезло встретить их коварного палача. Издалека он шагал навстречу с полными ведрами. Сердце в груди у г-на Гриллуса замерло и тотчас забилось с утроенной силой. Он уже прикинул, в какой приблизительно точке улицы они сойдутся. Но странное дело: в глубине души он не возражал, если б Янош дошел до ворот быстрее, исчез в них и разговор, таким образом, отсрочился бы сам собой.

Янош, однако, по привычке опустил ведра посреди улицы. Это тоже устраивало г-на Гриллуса; только не перемешались бы в памяти заготовленные и так славно выстроенные фразы, не перепутать бы, с чего начать и чем кончить. К счастью, с Яношем заговорила какая-то барышня. «М-да, перед посторонними неудобно», – с некоторым облегчением подумал г-н Гриллус. Но когда до них оставалось всего несколько шагов, барышня распрощалась. Янош стоял между ведрами и, как частенько в прежние дни, спокойно дожидался г-на Гриллуса, чтобы лишь в самый последний момент в знак приветствия прикоснуться рукой к шляпе. На этот раз г-н Гриллус поздоровался первым:

– Добрый день.

– Добрый день, – ответил Янош.

«Пройти мимо? Не заговаривать? – растерянно вопрошал себя г-н Гриллус, видя, что ноги уже проносят его мимо Яноша, а тот как в рот воды набрал. – Да что же это? Какая трусость, ведь самое время было заговорить! Что ж мне теперь, возвращаться?»

Надо признать, что в тот день у г-на Гриллуса сложилось не слишком высокое мнение о своей смелости и вообще о себе. В конторе он в конце концов успокоил щемящую совесть тем, что лучше будет поговорить дома, вечером, где-нибудь во дворе, как бы между прочим, а не так вот напрямик.

К полднику, однако, были гости, и г-ну Гриллусу пришлось занимать их беседой. К изумлению супруги, он снова завел речь об иволгах.

– Рехнулся?! Опять эти иволги! – яростно набросилась она на него в дверях, когда переходили с гостями в другую комнату.

Иволги и впрямь занимали все мысли г-на Гриллуса. Ночью ему приснилось, что он сидит за столом. Ноздри щекочет аромат любимого блюда, свеженького – этого года – цыпленка. Но что удивительно – среди гостей, с тупой, глумливой физиономией, восседает Янош Ваго, рядом, вообще без какого-либо выражения на лице, пристроилась г-жа Гриллус; и вот ему уже чудится, будто на столе не цыплята, а те две иволги. У одной все до последней косточки переломаны, а между тем откуда-то слышатся трели: тилио, тилио… чирь, чирь… Что за наваждение? Жареная иволга заливается.

Проснувшись еще до рассвета, г-н Гриллус и сам удивился, с чего в нем такая безбрежная ненависть к Яношу Ваго. Кажется, если б били его или пытали и он со слезами отчаяния молил о помощи и если бы г-ну Гриллусу достаточно было лишь слово сказать или знал бы он другой способ спасти несчастного – не спас бы! Так и надо тебе, собаке!.. Клянусь честью, в мозгу г-на Гриллуса вертелось нечто подобное.

Но что самое интересное, в то утро Яношу Ваго и вправду понадобилось обратиться за помощью к г-ну Гриллусу. Дело в том, что Янош уже давно хотел поступить в какую-нибудь контору рассыльным и теперь вот нашел местечко, где должность скоро освобождалась. От полковника он еще раньше получил для этой цели хорошую характеристику, которую хранил в сундуке; но там она, к несчастью, пропиталась маслом, и половину ее съели мыши. Как раз ту, где стояла полковничья подпись. Полковник же находился то ли в Каире, то ли черт его знает где. А к кому еще мог прийти Янош Ваго со своим горем, как не к соседям, точнее – к ее благородию.

Г-жа Гриллус была примерной хозяйкой, вставала чуть свет, и Янош уже рано утром застал ее на веранде. Он часто оказывал ее благородию всяческие мелкие услуги, и она, выслушав его, взяла бумагу и отправилась к г-ну Гриллусу в спальню. Г-н Гриллус на этот раз позволил себе всерьез заупрямиться.

– Да ты понимаешь ли, что это значит? – сказал он. – Подделка документа! Самое меньшее – два года тюрьмы. Тебе-то, конечно, все равно, дорогая, не так ли? И ради кого! Ради человека без сердца, который не моргнув глазом убивает полезных птиц, а потом еще приходит бахвалиться.

– Окончательно спятил! Опять ты мне со своими птицами? Выходит, какие-то драные иволги тебе дороже живого человека? Ну, ладно же, последний раз в жизни тебя просила, ничего, сама подпишу, или Эдит подпишет. А ты погоди у меня!

После этого ее благородие, по обыкновению, должна была, надув губки, удалиться из спальни, но она сделала вид, будто поправляет подушку.

Г-н Гриллус обвел взглядом комнату, задержавшись на картине с изображением трубадуров и как бы спрашивая у них совета, помялся немного и наконец, сдвинув брови, сказал:

– Изволь, я согласен. Пусть меня посадят… – Он хотел добавить: «Из-за убийцы», но решил, что это уж будет слишком, и молча выхватил у жены бумагу. – Но я ему все же скажу, что убивать невинных птиц…

– И ему скажешь? – вскричала жена, уже толком не помня, что там именно было с иволгами. – Ты и впрямь теряешь рассудок, все время об этих птицах! Сколько недель подряд только о них и твердишь, извел всех!

Да, в эту минуту и сам г-н Гриллус понял, что сейчас, когда Янош Ваго нуждается в помощи, отчитывать его неприлично. Нет, подумал он, не теперь.

Но мы погрешили бы против истины, если бы утверждали, будто, укладывая с помощью щеточки седеющие свои пряди, г-н Гриллус по большому секрету и с едким сарказмом не признался отражению в зеркале, что он редкий мямля да вдобавок фальсификатор.

1917