Текст книги "Черчилль и Гитлер"
Автор книги: Эндрю Робертс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Гитлер был почти начисто лишен какого бы то ни было, кроме самого черного, чувства юмора, и до последних часов своей жизни оставался холостяком, неспособным испытывать эмоциональную привязанность к другому человеческому существу. Черчилль, наоборот, был человеком семейным, сострадательным и по праву славящимся своим остроумием. Их художественные вкусы также были диаметрально противоположны. Гитлер был больше знаком с классической музыкой в целом и в частности находил вдохновение в сочинениях Рихарда Вагнера. Черчилль предпочитал военные марши, Гилберта и Салливана, комика из мюзик-холла Гарри Лодера и школьные песни, которые он пел в Харроу и нежно хранил в памяти всю жизнь. Диана Мосли, кузина со стороны жены Черчилля Клементины вспоминает, как, будучи ребенком, видела его, распевающим «Солдаты королевы» и другие баллады дней его юности и отбивающим такт своей красивой белой рукой»[15]15
Mosley, Life of Contrasts, p. 47
[Закрыть]. Когда Черчилль присутствовал на Квебекской конференции, он «заставил нескольких человек из своего окружения, в том числе утонченного [постоянного заместителя министра иностранных дел сэра Александра] Кадогана хором исполнять старые эстрадные песенки»[16]16
Brendon, op. cit., p. 110
[Закрыть]. Черчилль своим примером подтверждал справедливость остроумного замечания о силе легкой музыки, сделанного Ноэлем Кауардом в пьесе «Частные жизни»; он не мог слушать сентиментальную песню «Keep Right in to the End of the Road», поскольку она заставляла его плакать.
Многое могло вызвать слезы на глазах у Черчилля. В то время как современные лидеры прикладывают колоссальные усилия, пытаясь демонстрировать искренние эмоции, Черчилля – который в том, что касалось открытого проявления чувств, был человеком эпохи Регентства – они просто переполняли. Если бы в период «войны против терроризма» Джордж Буш-младший или Тони Блэр заплакали на публике, это вполне могло бы лишить мужества многих людей, но Черчилль был так естественен в своей скорби, что казалось, будто он провел в слезах большую часть Второй мировой войны. «Знаете, я страшный плакса, – сказал он как-то, уже после войны, своему личному секретарю Энтони Монтегю-Брауну. – Вам придется привыкнуть к этому». Вскоре он так и сделал, в частности, слезы катились по лицу премьер-министра, пока он читал список погибших в войне в лондонском клубе «Будлз» на Сент-Джеймс-стрит. Прежний личный секретарь Черчилля сэр Джон («Джок») Колвилл пояснял, что поскольку это «было частью его натуры, он не боялся проявлять свои эмоции».
Черчилль плакал, узнав, что лондонцам во время бомбежек приходится стоять в очередях за птичьим кормом, чтобы накормить своих канареек; после произнесения своей речи «Кровь, пот и слезы»; на церемонии крещения внука, названного в его честь Уинстоном; во время радостного ликования, вызванного его объявлением в Палате общин о нападении на французский флот в Оране; в ходе поездки на Ближний Восток во время бомбежек Лондона в сентябре 1940 г.; в конце визита в Великобританию американского посланника Гарри Гопкинса; услышав о страданиях населения оккупированной Франции в июне 1941 г.[17]17
BBC History Magazine, May 2001, p. 7
[Закрыть]; во время просмотра фильма Александра Корды «Леди Гамильтон» на пути в бухту Плацентия; во время молебна на военном корабле «Prince of Wales»[18]18
Patrick Kinna in Sir Martin Gilbert’s 1992 TV biography of Churchill
[Закрыть]; во время торжественного марша после сражения при Эль-Аламейне; после получения результатов всеобщих выборов в 1945 г.[19]19
Ibid.
[Закрыть]; во время ответной речи Джона Фримена при открытии сессии парламента в августе 1945-го; на первой встрече солдат, потерявших зрение в сражении при Аламейне, которая проходила в Королевском Альберт-холле[20]20
Letter from Ian Weston-Smith, 1 May 2001
[Закрыть]; на похоронах сэра Стаффорда Криппса и по многим другим поводам. Герцог Виндзорский писал герцогине во время похорон короля Георга VI в 1952 г.: «Надеюсь снова увидеть Плаксу до отплытия», и пояснял: «Никто не плакал в моем присутствии. Только, как обычно, Уинстон». Для аристократа XIX в. не уметь скрывать свои чувства было как-то не по-английски, но зато в духе прежних времен и несомненно по-черчиллевски.
Энтони Монтегю-Браун преданно служил Черчиллю до самой смерти последнего в 1965 г., в ущерб своей карьере в Министерстве иностранных дел. Именно он регистрировал смерть в ратуше Кенсингтона, написав в графе «занятие покойного» «государственный деятель» вместо «в отставке». Когда гроб еще стоял открытым, рыжий кот Джок, которого Черчилль обожал, вошел в спальню, вспрыгнул на грудь покойного, посмотрел в неподвижное лицо хозяина и ушел, чтобы никогда больше не заходить в эту комнату. Монтегю-Браун был единственным, кто кроме членов семьи шел за катафалком во время похорон, устроенных по высшему государственному разряду. Он вспоминал, как в конце длинного дня он возвращался с кладбища в Блейдоне, в Оксфордхилле, «захлестываемый волнами мучительной скорби, вызываемой мыслями о стремительном упадке Британии, которому [Черчилль] тщетно противостоял». Когда он вернулся в свою квартиру в Итон-плейс, то обнаружил, что его ограбили. Отличная метафора современной Британии.
Хотя трудно представить себе двух более непохожих людей, чем Гитлер и Черчилль, как лидеры они имели гораздо больше общего, чем можно подумать. Главной чертой, присущей им обоим, являлась почти сверхчеловеческая стойкость в достижении цели, которую они сохраняли на протяжении долгих лет трудностей и неудач. Ранние годы Гитлера сулили мало хорошего. Тюрьма Ландсберг в Баварии, куда Гитлер был помещен в 1923 г., была жутким местом, хотя с ним там обращались довольно мягко. Он просто попытался захватить власть, но вместо этого его Пивной путч бесславно провалился. На самом деле, до 40 лет Адольф Гитлер почти ни в чем не мог добиться успеха. В 1920-х гг. основанной им партии НСДАП (прозванной нацистской) мало чего удалось добиться. Например, на выборах 1928 г. она набрала всего лишь 2,6 % голосов. В то время большинство людей считало Гитлера шуточным лидером шуточной партии, к счастью, лишенной какой-либо политической силы.
Черчилль прекрасно понимал, через что пришлось пройти Гитлеру в годы «пустынного одиночества» в Германии. В 1937 г. в книге «Великие современники» он привел свою статью, написанную в 1935 г., в которой говорилось, что история «борьбы [Гитлера] не может быть прочитана без восхищения смелостью, упорством и жизненной силой, которые позволили ему бросить вызов, сопротивляться, склонить на свою сторону или подавить власти или несогласных, стоявших у него на пути» в деле, которое Черчилль назвал «долгим, изматывающим сражением за сердце Германии». С похвальной демонстративностью Черчилль даже сохранил эти – и другие – хвалебные слова о Гитлере в переиздании 1941 г.
В отличие от Гитлера – в жизни которого имелись все мыслимые преграды, столь необходимые для достижения успеха – Черчилль обладал привилегиями, которые столь часто являются предвестниками будущей посредственности. Он родился в Бленхеймском дворце, на вершине политического Олимпа; его отец, лорд Рэндольф Черчилль, стал канцлером казначейства, когда Уинстон посещал приготовительную школу. Благодаря положению он имел куда более легкий старт в жизни, нежели Гитлер, отцом которого был простой таможенный служащий. Внук герцога, чьим предполагаемым наследником он являлся до десяти лет, Черчилль начал многообещающую карьеру с поста министра внутренних дел, а когда разразилась катастрофа Первой мировой войны, был назначен первым лордом адмиралтейства. Когда в результате военных просчетов и несчастного стечения обстоятельств его детище, кампания при Галлиполи, обернулась провалом, дорого стоившим Англии, он с позором вынужден был покинуть кабинет министров. Его жена Клементина всегда вспоминала это время как самый мрачный момент в жизни своего мужа, когда он даже, по общему мнению, подумывал о самоубийстве, правда недолго.
Однако он отказался сдаваться. Политика так глубоко проникла в его кровь, что он говорил о ней с Ллойдом Джорджем в ризнице во время своего бракосочетания, в ожидании момента, когда нужно будет расписаться в церковной книге, и вовсе не собирался покидать этот мир. К 1924 г. Черчилль уже сам был канцлером казначейства и, пробыв на этом высоком посту пять лет, снова сделал выбор в пользу политической изоляции, когда вышел из «теневого кабинета», чтобы предпринять долгую, мучительную и в конце концов потерпевшую фиаско кампанию против независимости Индии. Его призывы к интервенции в Россию, в которой тогда бушевала Гражданская война, и чрезмерное раздражение во время Всеобщей стачки не добавили ему популярности; наоборот, это наряду с его эксцентричной и кажущейся своекорыстной поддержкой, которую он оказывал королю Эдуарду VIII во время его вынужденного отречения от престола, сделало его в глазах большинства британцев похожим на безнадежно реакционного империалистического милитариста и политика, не принадлежащего ни к одной из партий. Лишь один голос спас его от возможности непереизбрания. Складывалось ощущение, что после того как он на протяжении долгого времени столько раз предостерегал о надвигающейся катастрофе, к тому времени, как он собирался известить об угрожающей численности люфтваффе, Черчилля уже никто не воспринимал всерьез. Сам он писал об этом феномене в «Савроле», когда описывал направленные против режима Молары публикации в прессе и то, как «худший результат использования сильных выражений без необходимости – это когда нечто особенное действительно происходит, а способов привлечь к этому внимание нет… Они так часто и так красочно сравнивали главу государства с Нероном и Искариотом, во многом в пользу последних, что трудно представить, какими же эпитетами они наградят его теперь»[21]21
Churchill, Savrola, p. 50
[Закрыть].
В 1930-х гг., если не считать нескольких месяцев, казалось, что с Черчиллем покончено. Писатель Кристофер Сайкс назвал его «опасным пережитком прошлого», и даже его друг, канадский газетный магнат барон Макс Бивербрук отозвался о его усилиях, как о «напрасных». В 1931 г. вышла в свет книга под названием «Трагедия Уинстона Черчилля». На протяжении десятка лет он вынужден был большую часть времени проводить в своем доме в Чартуэлле, в графстве Кент, занимаясь живописью, строительством и написанием биографии своего великого предка Джона Черчилля, 1-го герцога Мальборо. Когда в 1937 г. член парламента от партии тори леди Астор посетила Иосифа Сталина, советский лидер спросил ее о политических перспективах своего давнего недруга. «О, с ним покончено», – был ее ответ, который подхватило большинство политических комментаторов того времени.
Однако, как и Гитлер, Черчилль твердо придерживался своих убеждений, главным из которых было то, что он избран Провидением спасти свою страну. Несмотря на всеобщую враждебность и насмешки, он продолжал предупреждать о нацистской угрозе. Черчилль рано забил тревогу; в марте 1933 г. он указывал на «разгул свирепости и военные настроения», бушевавшие в нацистской Германии. Когда Гитлер занимал должность канцлера всего два месяца, он обращал внимание на «жестокое обращение с меньшинствами» в Германии и на то, как она «отказывается от своих свобод ради наращивания мощи». В частности, он подчеркивал стремительное увеличение численности и боеспособности люфтваффе и слабость по сравнению с ними тогдашних британских ВВС. Когда же Черчилль нарисовал картину «бессчетных пожаров», которые могут вспыхнуть в результате сбрасывания на Лондон зажигательных бомб, британский премьер-министр Стенли Болдуин обвинил его в паникерстве.
Отчасти проблема заключалась в том, что Черчилль не подходил для подчиненных должностей. Его беспокойство и неудовлетворенность, порождаемые непригодностью для других ролей, заставили почти всех усомниться в его лидерских способностях, но кое-кто из его коллег распознали их довольно рано. Министр иностранных дел времен начала Первой мировой войны сэр Эдвард Грей как-то заметил, что: «Уинстон по складу ума очень скоро не сможет быть в кабинете никем иным кроме премьер-министра». Решительность Черчилля являлась важным качеством, необходимым для того, чтобы стать национальным лидером, но он не подходил ни для одной из должностей, кроме как главы правительства. Когда он в тот или иной период своей карьеры занимал подчиненные должности, его энергичность, напористость и энциклопедический ум отталкивали от него сослуживцев и начальство. Многие из его коллег, в 1940 г. наблюдая за его переездом в резиденцию премьер-министра, были напуганы и встревожены. Один из членов кабинета военного времени сэр Иэн Джейкоб годы спустя писал о том, что: «им не хватало опыта и воображения понять разницу между энергичной человеческой динамо-машиной, гудящей где-то на периферии и ею же движущейся к центру».
Хотя в 1930-х гг. Черчилль мечтал занять этот высокий пост, впоследствии он испытывал огромное облегчение, что тот не был ему предложен, поскольку теперь никто не мог упрекнуть его в причастности к политике попустительства, которую проводило национальное правительство. «Надо мной словно бились невидимые крылья», – писал он позднее. На протяжении всей жизни Черчилль верил, что был особо избран судьбой для великих свершений, и это было основной причиной его напористости. Однажды, во время Первой мировой войны, когда всего через несколько секунд после того, как он покинул землянку, в нее угодила осколочно-фугасная граната, он сказал, что у него было «явное ощущение, будто чья-то рука в нужный момент вывела меня из опасного места». Черчилль верил, и эта вера не имела ничего общего с христианской традицией, что некое провидение хранит его для будущих свершений, хотя в «Савроле» он выступил с порицанием этой идеи, когда его герой говорит героине: «Я всегда поражался наглости человека, думающего, что Верховная сила должна объявить на небесах о подробностях его скверного будущего и что сведения о его женитьбе, о его несчастьях и преступлениях должны быть записаны золотыми буквами на фоне бесконечного пространства. Мы всего лишь крошечные существа… Я понимаю свою незначительность, но я философски настроенное насекомое. И это доставляет мне какое-то удовольствие». Как выразился как-то Черчилль: «Все мы – букашки. Но я, как мне кажется, светлячок».
После того как в 1931 г. его сбил на Пятой авеню американец итальянского происхождения, он сказал: «Был момент… мир, полный ослепительного света, объятый ужасом человек… Не понимаю, почему я не разбился как яйцо или не был раздавлен как крыжовник». В то время он еще не понимал, но подозревал, что судьбой ему предназначено спасти свою страну. Поэтому он при каждой возможности продолжал предупреждать об угрозе нацистской агрессии. В 1944 г. в ответ на высказывание Вилли Галахера, единственного представителя коммунистов в Палате общин, он сказал: «Я 11 лет был отшельником в этой палате и терпеливо шел своей дорогой, и потому должна быть надежда на уважаемого члена».
В одной из не менее чем семисот статей, которые он написал, освещая в них самые разные темы, от замороженной воды и кукурузных початков до Муссолини и создания люфтваффе, для самых разных изданий, таких, как журнал «Cosmopolitan» и «Pall Mall Gazette», Черчилль поместил очерк о Моисее, не оставлявший у читателей сомнений по поводу того, кто, по его мнению, поведет свой народ в Землю обетованную. «Каждый пророк выходит из цивилизации, но каждый пророк уходит в пустыню, – писал он. – Он проникается множеством впечатлений и погружается на время в изоляцию и медитацию. Так создается психический динамит». В 1932 г. подобные размышления о самом себе многим должны были казаться немного раздражающими и нелепыми, но восемь лет спустя, когда заряд – духовный и физический – уже был взорван, дело обстояло совсем иначе. Если в то время для него и существовал образец политического деятеля, то им был Клемансо, о котором он написал в своем (несомненно наполовину автобиографическом) сборнике «Мои великие современники»: «Он терпит поражение на выборах в департаменте Вар и покидает его под насмешки и оскорбления толпы. Редко, когда общественный деятель в мирное время подвергался более беспощадной травле и преследованиям. В самом деле, тяжелые времена, и злобный триумф некогда растоптанных врагов». Но через несколько лет, в 1917 г.: «Это произошло в тот момент… когда свирепый старик был призван французской диктатурой. Он вернулся к власти так же, как Марий Гай вернулся в Рим; у многих вызывающий сомнения, всем внушающий страх, но посланный судьбой и неотвратимый как она сама». Находясь у власти, Черчилль писал о Клемансо (размышляя, однако, о самом себе): «Он был похож на дикого зверя, вышагивающего туда-сюда за прутьями решетки, рыча и бросая свирепые взгляды; собравшаяся вокруг него толпа, которая бы сделала все что угодно, чтобы он там не оказался, но вынужденная поместить его туда, чувствовала, что должна подчиниться». Едва ли можно было придумать лучшее описание британской консервативной партии в мае 1940 г.
Хотя дочь Черчилля, Мэри Сомс, совершенно верно писала, что ее отец «подспудно верил в божественное провидение», она также отмечала, что «он не был религиозным человеком в традиционном смысле – и уж конечно не являлся ревностным прихожанином»[22]22
Mary Soames, ‘Winston Churchill: the Great Human Being’, 9th Annual Crosby Kemper Lecture, 21 April 1991, p. 7
[Закрыть]. Первостепенной обязанностью всемогущей Божественной сущности, в которую верил Черчилль, но которой он редко выказывал свое почтение, по-видимому, было заботиться о физическом здоровье Уинстона Леонарда Спенсера-Черчилля. Однажды, когда один из священнослужителей чересчур великодушно отозвался о нем, как о «столпе церкви», Черчилль ответил: «Что ж, не думаю, что обо мне можно так сказать. Но мне нравится думать о себе, как о подпорной арке». Он любил гимны, внешне вел себя как англиканец, как делало большинство консерваторов того времени, одобрял тогдашнюю роль церкви как оплота социальной стабильности и приветствовал ее вклад в развитие государства. Кроме того, в политической борьбе с большевиками он использовал против них их же атеизм, и хотя, как утверждал его друг сэр Дэсмонд Мортон, он «не верил в то, что Христос был Богом… он признавал, что тот был лучшим из людей, когда-либо живших на этом свете». Особенно его восхищала смелость, с которой Христос встретил смерть, эта составляющая человеческого характера всегда много значила для Черчилля.
Отчасти он был серьезен, когда писал матери из Индии в 1897 г.: «Я так самодоволен, я не верю, что боги стали бы создавать столь могучее существо, как я, ради такого скучного конца», как смерть в перестрелке на Северо-Западной границе. Когда думаешь, как часто за свою долгую жизнь Черчилль был на волосок от смерти, трудно становится сомневаться в том, что вполне мог наступить момент (правда, несколько нечестивый), когда ему казалось, что над ним бьются «невидимые крылья». К чему страховка человеку, прожившему такую жизнь, как у него, и в конце концов умершему в возрасте 90 лет? Посмотрим, что могло случиться. Он родился на два месяца раньше срока, после того как его мать упала на охоте в поместье Бленхейм и была доставлена во дворец на «бешено скачущем пони». Ни лондонский акушер, ни его оксфордский ассистент не смогли добраться туда вовремя, чтобы успеть на роды. В одиннадцать лет Черчилль, который тогда учился в приготовительной школе в Брайтоне, чуть не умер от пневмонии, болезни, возвращавшейся к нему во время и после Второй мировой войны. Его сын Рэндольф писал, что тогда, в 1886 г., Черчилль был «ближе к смерти, чем когда-либо за всю свою долгую и полную опасностей жизнь». Следующая встреча со смертью была в большей степени спровоцирована им самим, когда в возрасте 18 лет он спрыгнул с моста, играя в догонялки с братом и кузеном в поместье своей тети леди Уимборн недалеко от Борнмута. Он упал с 8-метровой высоты на твердую землю и 3 дня пробыл без сознания, порвав почку. «Целый год я был сторонним наблюдателем происходящего», – вспоминал он. После чего чуть не утонул в Женевском озере.
Истории о его подвигах на Кубе, где он в качестве корреспондента освещал действия испанской армии, на северо-западной границе в Индии в составе Малакландской действующей армии, в ходе атаки 21-го уланского полка в сражении при Омдурмане, а также во время побега из лагеря для военнопленных в Претории в англо-бурскую войну должным образом документированы; на самом деле, девиз 17/21 уланского полка «Слава или смерть» точно отражает то, как видел Черчилль возможность проявить себя в период между 1895 и 1900 гг. Хотя это кажущееся пренебрежение к смерти он демонстрировал и когда ему было уже за двадцать. Он даже побывал в авиакатастрофе.
После вынужденной отставки с поста канцлера герцогства Ланкастерского в результате провала Галлиполийской кампании в Первую мировую войну Черчилль принял командование 6-м батальоном Королевского шотландского фузилерного полка во Франции. Осуществлять руководство, находясь вдали от активных боевых действий, как делали многие офицеры союзных войск, было не для него. Иногда, когда он инспектировал окопы или укрытия, немецкие фугасные снаряды попадали именно в то место, где он только был или куда вот-вот должен был приехать.
Хотя в отношении Черчилля никогда не совершались попытки покушения – удивительное упущение в такой богатой на события жизни, – он, конечно, часто играл со смертью во время бомбежек Лондона, поднимаясь на крышу Адмиралтейства, чтобы понаблюдать на воздушным боем, несмотря на постоянную опасность погибнуть от пули, фугасной бомбы, осколков или при падении сбитого самолета. Он был наверху и в сентябре 1940 г., в том же месяце, когда бомба угодила прямиком во внутренний двор Букингемского дворца, расположенного всего лишь на другом конце улицы Мэлл. Черчилль, увлекавшийся охотой и бравший летные уроки, вел жизнь, которая раз двадцать могла оборваться до того, как была одержана победа во Второй мировой войне. Вера в собственную путеводную звезду, в то, что он называл «хранителем» или «руководящей дланью», была необходима лидеру, который хотел вести ту деятельную жизнь, какую избрал для себя Черчилль.
Историк Пол Эдисон охарактеризовал религиозность Черчилля как «смесь честолюбия, исторических мифов и остатков религиозного убеждения». Если именно она помогла ему сохранить веру в себя в месяцы сомнений и отчаяния после катастрофы в Дарданеллах, кто посмеет поставить это ему в вину? Как бы там ни было, но в вопросе о религиозности Черчилля остается много неясного. На одном из заседаний «теневого кабинета» в июне 1950 г. он упомянул о том, что «Сам» придет к нему на помощь, и пояснил позднее, что имел в виду Бога, однако тремя годами позже, перенеся удар, он говорил врачам, что не верит в бессмертие души и что смерть – это «чернота – вечный сон». То, что полвека назад он описал в «Савроле», в сцене, когда президент Лаурании оказался перед со смертью и «дальше не оставалось ничего», полное уничтожение, бесконечная черная ночь»[23]23
Churchill, Savrola, p. 226
[Закрыть].
Существует, однако, также предположение, что в нескольких своих письмах Черчилль ведет речь о Небесах, в частности, в трогательном послании к Клементине, которое должно было быть отослано ей в случае, если он погибнет в окопах, где он писал: «Не печалься обо мне слишком сильно. Смерть – это всего лишь случай, и не самый важный из тех, что происходят с нами в этой жизни… Если существует иной мир, я буду искать тебя». В своей книге 1932 г. «Размышления и приключения» он также писал: «Когда я попаду на Небеса, я собираюсь потратить значительную часть моего первого миллиона лет на живопись и добраться-таки до сути».
Поскольку Черчилль, по его же собственным словам, «не отличался религиозностью» – и утратил те зачатки англиканской веры, которые могли сформироваться у него к 23 годам, он выработал для себя простую, почти языческую веру в Судьбу и Жребий, напоминавшую ту, которой придерживался Наполеон. Но не Гитлер. Поскольку Гитлер все больше воспринимал себя как Высшее существо, способное контролировать Провидение, что было абсолютно чуждо мировоззрению (правда, тоже крайне эгоцентричному) Черчилля. Пожалуй, Гитлер даже еще более твердо верил в судьбу и был уверен в своей способности самому управлять ею. Он полагал, что именно по воле Судьбы ему выпало родиться в Браунау-на-Инне, недалеко от границы с Германией, и был уверен, что отправить его в Вену, чтобы он разделил там страдания народных масс, было ни много, ни мало Божьим промыслом; и, конечно, его – так же как и Черчилля – хранила невидимая рука, позволившая ему уцелеть в окопах в годы Первой мировой войны, когда погибло столько его товарищей.
Все это, убеждал Гитлер, должно было делаться ради какой-то цели, конечно же, великой. К лету 1937 г. он возомнил себя абсолютно непогрешимым, заявляя: «Когда я оглядываюсь на пять прошедших лет, то могу сказать, что все это дело не только рук человеческих». Представьте, каким несокрушимым эгоизмом нужно было обладать, чтобы заявить немецкому народу: «Это чудо наших дней, что вы нашли меня среди стольких миллионов. А то, что я нашел вас, – это счастье Германии». В этом его поощряла Нацистская партия: к примеру, сравнения Адольфа Гитлера с Иисусом, по мнению группенфюрера Шульца из Померании, были уничижительны для фюрера, поскольку у Христа было всего 12 учеников, а у Гитлера 70 миллионов»[24]24
Jablonsky, Churchill and Hitler, p. 260
[Закрыть].
Гитлер также апеллировал к Schicksal (Судьбе) и Vorsehung (Провидению), когда просто хотел избежать принятия решения. На самом деле принимать решения он мог, только когда его вынуждали к этому обстоятельства или противники; в противном случае, как утверждал историк Карл Дитрих Брахер, его вера в Судьбу являлась частью оправдания его инстинктивного нежелания предпринимать какие-либо действия. «Даже если вся партия попытается заставить меня действовать, я не буду; я буду ждать, что бы ни случилось. Но если зазвучит голос, я буду знать что пришло время действовать». Вера в голоса, звучащие в голове, является одним из симптомов шизофрении. Если восприятие Гитлера как национального Мессии стало новой верой для нацистской Германии, тогда он сам был самым горячим ее апологетом.
Под ход «все или ничего», который Гитлер и Черчилль демонстрировали в свои «годы пустынного одиночества», являлся результатом отсутствия собственных средств, по крайней мере, до того момента, пока успех написанных ими книг – «Моя борьба» Гитлера и «Вторая мировая война» Черчилля – не принес им финансовой стабильности. Хотя в свои «дикие годы» Черчилль никогда не был так же беден, как Гитлер, он многие годы балансировал на грани банкротства. Люди думали, что, поскольку Черчилль был внуком герцога и появился на свет во дворце, он тоже был богат, но на самом деле все обстояло иначе. На протяжении всей жизни и, несомненно, до публикации в 1948 г. военных мемуаров Черчилль испытывал недостаток в средствах. Расходы на роскошную жизнь съедали почти все, что он зарабатывал журналистикой и на министерском посту. Его финансовое положение летом и осенью 1918 г., когда Клементина была беременна четвертым ребенком, было таким шатким, что она, по некоторым свидетельствам, даже предлагала отдать младенца, когда тот родится, на усыновление супруге генерала Яна Гамильтона.
В мае 1915 г., когда фиаско Галлипольской кампании вынудило Черчилля уйти в отставку, он лишился министерской зарплаты в пять тысяч фунтов в год, и до тех пор, пока Ллойд Джордж не назначил его в июле 1917 г. министром военного снабжения, ему приходилось выживать на жалованья армейского офицера и рядового члена парламента, которые в те дни были очень скромными. Клементина не являлась наследницей и мало что могла добавить к семейному бюджету. В 1918 г. они были так стеснены в средствах, что, когда истек срок аренды на их лондонский дом на Экклестон-сквер, им пришлось переехать в дом тетушки Черчилля на Тентерден-стрит в конце Оксфорд-стрит. В конце того же года ситуация стала еще хуже, когда из Министерства сельского хозяйства пришло письмо, в котором Черчилля упрекали в том, что земли вокруг его поместья Лалленден в Суссексе не обрабатываются в полном объеме в то время, когда производство продуктов питания являлось гражданским долгом каждого британского землевладельца. Чиновник Морис Хэнки вспоминал, как в 1917 г. «прогуливался по прекрасному, но запущенному поместью» Черчилля во время вечернего чая. В своем ответе министерству Черчилль вынужден был признать, что не имеет финансовой возможности приобретать сельскохозяйственные машины, необходимые для обработки земли.
Хотя впоследствии занятие журналистикой обеспечивало ему значительный доход, в Первую мировую войну он писал сравнительно мало, и прошло несколько лет, прежде чем рассказ о ней, изложенный в книге «Мировой кризис», начал приносить какую-то прибыль. Серьезно подмочив репутацию в результате провала Галлипольской кампании, он также лишился возможности обращаться за помощью к богатым друзьям, которые время от времени поддерживали его в «годы пустынного одиночества» в период 1931–1939 гг. и однажды подарили ему на день рождения «Даймлер». Несмотря на всю свою гениальность в других вопросах, Черчилль был никудышным финансовым спекулянтом, в один день потерявшим во время биржевого краха 1929 г. сумму, равную в эквиваленте 2002 г. четверти миллиона фунтов.
Таким образом, Гитлеру и Черчиллю в равной мере были знакомы трудные времена, хотя здесь вряд ли уместны сравнения, поскольку у Гитлера не было друзей, способных подарить ему «Даймлер». Однако им обоим было присуще упорство и непоколебимая вера в свое предназначение, что бы кто о них ни говорил, и это в значительной степени обеспечило им поддержку сторонников, как только политическая ситуация изменилась. Сегодня мы считаем Гитлера и Черчилля сильными лидерами, но часто забываем о том, насколько людям в то время казался невероятным их приход к власти. Их обоих преследовали неудачи – Гитлера в 1920-х гг., а Черчилля в 1930-х. Так как же им за столь короткое время удалось встать во главе своих государств?
