Текст книги "Смотрители маяка"

Автор книги: Эмма Стоунекс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Эмма Стоунекс
Смотрители маяка

Emma Stonex

THE LAMPLIGHTERS

Copyright © 2021 Emma Stonex Limited

© Измайлова Е., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

I. 1972

1. Смена

Джори раздвигает шторы, за окном светает, и все затянуто серой пеленой. По радио играет смутно знакомая мелодия. Он слушает новости о девушке, которая пропала на автобусной остановке где-то к северу отсюда, и пьет черный чай из кружки. Должно быть, бедная мать вне себя от горя. Короткие волосы, короткая юбка, большие глаза – так он представляет себе эту девушку; она дрожит от холода на автобусной остановке, где должны были мокнуть под дождем другие люди, но никого нет, автобус подъезжает и отъезжает, некому заметить, что произошло, и только черные капли сверкают на тротуаре.

Море спокойное и гладкое, как стекло, – таким оно бывает после плохой погоды. Джори открывает окно, чтобы впустить свежий воздух – настолько плотный, что он кажется съедобным, его можно резать; он бьется о каменные дома, как кубик льда о стенки стакана. Ничто не сравнится с запахом моря даже близко: соленый, резкий, словно уксус из холодильника. Сегодня абсолютная тишина. Джори знает море шумным и тихим, волнующимся и зеркально-спокойным, море, когда в лодке чувствуешь себя последним человеком на земле, волна беснуется, и начинаешь верить в то, во что никогда не верил, – например, что море находится на полпути между адом и раем или что бы там ни было наверху и в глубине. Один рыбак сказал ему однажды, что у моря два лица. И ты должен принять оба, хорошее и плохое, и никогда не поворачиваться спиной ни к одному из них.

Сегодня, спустя много времени, море на их стороне. Сегодня они это сделают.

* * *

Ему решать – отправлять лодку к башне или нет. Даже если в девять часов дует попутный ветер, это не значит, что он сохранится в десять, а если в гавани волны поднимаются на четыре фута, у башни скорее всего будут все сорок. Что бы ни происходило у берега, на маяке все усиливается в десять раз.

Новому сменщику лет двадцать с небольшим, у него светлые волосы и очки с толстыми стеклами, из-за которых кажется, что глаза у него маленькие и бегающие; он напоминает Джори маленького зверька в клетке. Он стоит на пристани в вельветовых брюках, и в лучах солнца потрепанные края штанин кажутся темнее. Рано утром на побережье тихо, только кто-то выгуливает собаку и разгружают ящики с молоком. Между Рождеством и Новым годом жизнь на побережье замирает.

Джори и его команда подхватывают пожитки парня – красные трайдентовские коробки с двухмесячным запасом одежды и продуктов, свежим мясом, фруктами, настоящим, а не порошковым молоком, газетой, упаковкой чая, сигаретами «Голден Вирджиния» – и упаковывают их в брезент, перевязывая веревкой. Смотрители будут довольны: последние четыре недели они сидели на тушёнке и не читали ничего свежее передовицы Mail, которую привезла последняя смена.

На мелководье к бортам лодки присасываются хлюпающие водоросли. Парень в промокших кедах забирается внутрь и хватается за борта, как слепой. Под мышкой он держит пакет с вещами, перевязанный бечевкой, – книги, магнитофон, кассеты, все, что угодно, чтобы убить время. Скорее всего он студент. Сейчас в «Трайденте» много студентов. Будет сочинять музыку, не иначе. Сидеть в световой камере и думать, что это и есть жизнь. Им всем нужно занятие, особенно тем, кто сидит в башнях, – нельзя все время носиться вниз-вверх по лестнице. Джори знавал смотрителя, искусного мастера, который собирал модели кораблей в бутылках; занимался этим дни напролет, и в результате получались шедевры. А потом они обзавелись телевизором, и этот смотритель все выбросил – в буквальном смысле слова вышвырнул все свои инструменты в окно прямо в море и с тех пор каждую свободную минуту смотрел телевизор.

– Вы давно этим занимаетесь? – спросил юноша.

Джори сказал да, дольше, чем тот живет на свете.

Юноша продолжил:

– Я уж потерял надежду. Жду со вторника. Меня пустили пожить в какую-то берлогу в деревне, и это было очень мило, но не настолько мило, чтобы мне хотелось тут задержаться. Каждый день я смотрел вдаль и думал, когда же мы поедем? Все эти разговоры о чертовом шторме. Не знаю, как мы выживем, когда нас накроет на башне. Говорят, ты не видел бурю, если не видел ее с воды, и что ощущения такие, будто башня вот-вот рухнет и тебя унесет прочь.

Новички всегда хотят поболтать. Это нервы, думает Джори. Как переправа? Переменится ли ветер? Как высаживаются на башню? Что за люди на маяке, как с ними сработаться? А главный смотритель? Но это еще не его маяк и, может, никогда не станет его. Временные смотрители приходят и уходят, то они на маяке, то на берегу, их носит по стране, словно перекати-поле. Джори повидал их немало; сначала они хотят скорее приступить к работе и ждут романтики, а потом оказывается, что романтики-то и нет. Трое мужчин на маяке посреди моря. В этом нет ничего особенного, совершенно ничего, просто трое мужчин и много воды. Не каждый может вынести заточение. Одиночество. Изоляцию. Однообразие. На многие мили ничего, кроме моря, моря, еще раз моря. Ни друзей. Ни женщин. Просто еще двое мужчин, и так день за днем, и никакой возможности убраться от них. От этого можно совершенно сойти с ума.

Смену можно ждать много дней, даже недель. Как-то раз один смотритель проторчал без сменщика ровно четыре месяца.

– Ты привыкнешь к погоде, – говорит он молодому человеку. – Надеюсь. И не будешь так психовать, как бедолага, которого мы должны забрать на берег.

Его команда сидит на корме и уныло смотрит в море, парни тихо переговариваются и курят, сигареты мокнут во влажных пальцах. Готовая натура для суровой морской картины – широкими мазками, масляными красками.

– Чего мы ждем? – кричит один из них. – Прилива?

Вместе с ними едет инженер, который починит радио. Обычно в день смены они бы уже пять раз связались с маяком, но буря повредила электричество.

Джори накрывает последние коробки, заводит двигатель, и они отходят. Лодка качается и подпрыгивает на волнах, словно резиновая игрушка. На заросшей травой скале галдит стая чаек; к берегу лениво приближается синий траловый бот. Чем дальше от берега, тем сильнее волна; зеленая вода вспенивается белыми гребнями. Вдали цвета темнеют, море становится темно-зеленым, а небо – зловеще-серым. Вода хлещет по носу лодки и бурлит. Джори мусолит самокрутку, она расплющилась в кармане, но курить можно; он смотрит на горизонт и дымит. Уши болят от холода. Над головой в бескрайнем сером небе кружит белая птица.

В туманной дымке он видит «Деву» – одинокий величавый пик. Она в пятнадцати морских милях отсюда. Он знает, что смотрителям это нравится, они не хотят видеть берег со смотровой площадки, чтобы не вспоминать о доме.

Молодой человек сидит спиной к «Деве» – забавно, думает Джори, встречать спиной место, куда ты направляешься. Парня беспокоит порез на большом пальце. Лицо у него нездоровое, лицо новичка. Но каждый моряк должен найти свою опору.

– Ты уже бывал на башне, сынок?

– Я был на Тревосе. И потом на Святой Катерине. Но на маяке никогда. Нет, на маяке никогда.

– Для этого нужна смелость, – говорит Джори. – Надо ладить с людьми, не важно, какие они.

– О, я справлюсь.

– Конечно. Ваш ГС хороший мужик, это главное.

– А остальные?

– Им велено слушаться старшего. Но они все примерно твоего возраста, так что, не сомневаюсь, вы поладите.

– А как насчет него?

Джори улыбается при виде его обеспокоенного лица:

– Не надо тревожиться. Мало ли какие истории рассказывают, не все правда.

Под ними бушует и пенится черное море; ветер дует в спину, несется над водой, заставляя ее волноваться и бурлить. Перед носом лодки выстреливают брызги, качка усиливается. Когда Джори был ребенком и часто ходил на лодке от Лимингтона до Ярмута, он часто вглядывался в даль и восхищался, как море совершенно незаметно уносит тебя от берега, мель сменяется глубиной, земля исчезает, и, если упадешь за борт, под тобой окажется сотня футов. Там морские щуки и куньи акулы: диковинные раздутые мерцающие тела с мягкими любопытными щупальцами и холодными мутными глазами.

Маяк приближается, линия превращается в полоску, полоска в палец.

– Вот и она. «Дева».

Теперь они видят темные пятна у ее подножья, шрамы, нанесенные обезумевшим морем за десятилетия его власти. Хотя Джори делал это много раз, все равно приближение к королеве маяков всегда вызывает в нем особое чувство – незначительности, ничтожности, может быть, даже легкого испуга. Пятидесятиметровая колонна, образец героического инженерного искусства эпохи королевы Виктории, «Дева» бледным шпилем высится на фоне неба, стоический оплот безопасности моряков.

– Она была одной из первых, – говорит Джори. – Тысяча восемьсот девяносто третий год. Дважды обрушивалась, пока они наконец не зажгли фонарь. Говорят, что, когда погода портится, она издает звук, напоминающий плач женщины. Это ветер воет среди камней.

В серой дымке проступают детали: окна маяка, бетонное кольцо площадки, череда узких железных ступенек, ведущих к входной двери, – ее еще называют собачьей лестницей.

– Они нас видят?

– Сейчас увидят.

С этими словами Джори начинает высматривать тех, кого ожидал увидеть на площадке, – машущего им главного смотрителя в синей форме и белой фуражке или его помощника. Они наблюдают за водой с рассвета.

Он с осторожностью рассматривает бурлящий котел у основания маяка, выбирая, как лучше причалить – носом или кормой, встать на якорь или нет. Ледяная вода плещет по затонувшим камням; когда море наступает, они скрываются из виду, а когда отходит, они выступают, словно черные блестящие зубы. Из всех маяков сложнее всего пристать к «Епископу», «Волку» и «Деве»; и если бы ему предложили выбрать, он сказал бы, что «Дева» опаснее всех. Моряки рассказывают легенды, что ее построили на зубах окаменелого морского чудовища. За время ее строительства погибли десятки людей, а риф убил множество сбившихся с пути моряков. Она не любит чужаков и людей вообще.

Он все ждет, пока появится кто-то из смотрителей. Они не высадят этого парня, пока им не поможет кто-то с той стороны. С такой волной его может швырять вверх-вниз на десять футов за минуту, и если он не уследит, канат оборвется и парня ждет холодная ванна. Трудное дело, но таковы уж маяки. Для сухопутного человека море – штука постоянная, но Джори знает, что это не так: оно переменчиво и непредсказуемо, и если не будешь внимательным, тебе крышка.

– Где они?

Из-за шума волн он с трудом слышит крик помощника.

Джори подает знак, что им придется обойти башню вокруг. Парень зеленеет. Инженер тоже. Джори надо бы успокоить их, но он сам не вполне спокоен. Сколько лет он ходит к «Деве», но еще ни разу не причаливал к обратной стороне маяка.

Перед ними вздымается башня – чистый гранит. Джори наклоняет голову вбок, чтобы рассмотреть входную дверь в шестидесяти футах над водой – тяжелая бронза, явно заперта.

Его команда начинает кричать, они зовут хранителей, пронзительно свистят. Высокая и безмолвная, башня конусом уходит в небо, и небо в ответ смотрит на их крошечное суденышко, охваченное замешательством. И снова эта птица, та самая, которая над ними летала. Кружит, кружит, хочет что-то сказать, чего они не понимают. Парень наклоняется за борт и отдает морю свой завтрак.

Они взлетают на волнах и падают; они ждут и ждут.

Джори смотрит на башню, огромную, бросающую тень, и все, что он слышит, – это грохот волн, шлепки пены, чавканье воды, и все, о чем он может думать, – это исчезнувшая девушка, о которой говорили утром по радио, и автобусная остановка, пустая остановка, и непрекращающийся сильный дождь.

2. Странное происшествие на маяке

«Таймс», воскресенье, 31 декабря 1972

«Трайдент-Хаус» получил информацию об исчезновении троих смотрителей маяка «Дева» в пятнадцати милях от Лендс-Энда. Их имена – главный смотритель Артур Блэк, помощник смотрителя Уильям «Билл» Уокер и временный помощник Винсент Борн. Их пропажу вчера утром обнаружили местный моряк и его команда, прибывшие, чтобы доставить сменщика и забрать мистера Уокера на берег.

В настоящий момент нет никаких сведений о местонахождении пропавших и не было сделано никакого официального заявления. Начато расследование.

3. Девять этажей

Высадка занимает часы. Двенадцать человек взбираются по собачьей лестнице, чувствуя на губах вкус соли и страха, их уши мерзнут, руки исцарапаны и заледенели.

Они добираются до двери, но она заперта снаружи. Стальной засов, предназначенный для защиты от ударов волн и ураганного ветра, надо сломать силой мышц и ломом.

Потом у одного человека начнется лихорадка, плохая лихорадка, вызванная частично истощением и частично беспокойством, грызшим его с того момента, когда лодку Джори Мартина никто не встретил, с тех пор как «Трайдент-Хаус» сказал им: «Отправляйтесь туда».

В башню входят трое. Внутри темно и чувствуется несвежий запах, свойственный морским станциям с их наглухо закрытыми окнами. В кладовой темно: с трудом различимые очертания чего-то массивного, кольца каната, спасательный жилет, перевернутая моторная шлюпка. Все на месте.

В тени, как рыбы на крючках, висят штормовки смотрителей. Они кричат в дыру в потолке, и голоса эхом отдаются вверх по лестнице:

– Артур. Билл. Винсент. Винс, ты там? Билл?

Удивительно, как живые голоса разрезают тишину – густую, неприлично плотную. Люди не ждут ответа. «Трайдент» сказал им, что это поисково-спасательная операция, но они ищут тела. Все мысли о побеге смотрителей исчезли. Дверь была заперта. Они где-то здесь, внутри.

Привезите их без шума и скандала, сказал «Трайдент». Сделайте все аккуратно, Найдите неболтливого лодочника, и чтобы никакой суматохи, сцен, чтоб никто ничего не знал. И убедитесь, что с маяком все в порядке, бога ради, пусть кто-то об этом позаботится.

Трое мужчин по очереди взбираются вверх. Стена на следующем этаже увешана детонаторами и зарядами для туманной пушки. Нет никаких следов борьбы. Каждый мужчина думает о доме, жене, детях, у кого они есть, о тепле очага и о руке на спине: «Длинный день, милый?» Башня не знает семей. Она знает только троих смотрителей, троих смотрителей, чьи тела где-то здесь. Где они обнаружатся? В каком состоянии?

Они поднимаются на третий этаж к цистернам с керосином, потом на четвертый, где хранится масло для горелок. Один из них снова выкрикивает имена, не столько в надежде услышать ответ, сколько чтобы нарушить тягостную тишину. Нет ни единого следа, указывающего на бегство, ничего, что позволило бы предположить, что смотрители покинули маяк.

Они идут по лестнице, металлические кольца которой поднимаются по внутренней части стены вверх до световой камеры маяка. Перила блестят. Они не от мира сего, эти смотрители маяка, помешанные на тщательной уборке, они полируют, убирают, натирают; маяк – самое чистое место, куда ступала нога человека. Мужчины ищут отпечатки на меди – но безуспешно; смотрители не прикасались к ней. Хотя если бы кто-то из них спешил, падал или пытался за что-то схватиться, если бы кто-то был не в себе… Но ничего необычного.

Шаги гремят, как удары похоронного барабана, настойчивые и тяжелые. Люди уже мечтают оказаться в безопасности буксира и устремиться к берегу.

Они выходят на кухню. Двенадцать футов в ширину, в центре торчит огромная труба. На стене висят три шкафчика, где аккуратно расставлены банки с консервами: запеченная фасоль, конские бобы, рис, супы, бульонные кубики «Оксо», свинина с кашей, отварная солонина, маринованные овощи. На столешнице лежит запечатанная упаковка сарделек в вакууме – словно материал для исследования в лаборатории. Перед окном раковина – красный кран для дождевой воды, серебристый для пресной, и сбоку сушится тазик для умывания. Между внутренней и внешней стенами, на полках, которые хранители используют в качестве кухонного шкафа, лежит засохшая луковица. Над раковиной висит застекленный шкафчик, где лежат предметы туалета: мужчины находят там зубные щетки, расчески, бутылки «Олд Спайс» и «Табака». Рядом – буфет со столовыми приборами, тарелками и чашками, все разложено и расставлено с предсказуемой аккуратностью. Часы на стене остановились в восемь сорок пять.

– Что это? – говорит мужчина с усами.

Накрытый стол. Для двоих человек, не троих: нож, вилка и тарелка для каждого. Тюбик горчицы, чистая пепельница. Пластиковая столешница в форме полумесяца плотно охватывает трубу, перед ней – скамейка и два стула, один забрызган пеной, а второй стоит под таким углом, как будто сидящий на нем человек резко вскочил.

Человек с прикрытой волосами лысиной проверяет, не греется ли что-то на плите «Рейберн», но она холодная и пустая. Через окно они слышат шум моря, вздыхающего у скал внизу.

– Ничего не понимаю, – говорит он, и это скорее не ответ, а признание полнейшего непонимания и испуга.

Мужчины смотрят на потолок.

На маяке негде прятаться, вот в чем дело. В каждой комнате можно сделать два широких шага от трубы в одном направлении и два в противоположном.

Они идут в спальню. Три койки изгибаются вдоль стен, занавеска перед каждой отодвинута. Постель тщательно убрана, простыни натянуты, подушки и бежевые одеяла колючие на ощупь. Над ними две кровати поменьше для гостей и лестница, чтобы забраться на них. Под лестницей место для хранения с задернутой занавеской. Лысый мужчина, затаив дыхание, отодвигает ее, но обнаруживает только кожаную куртку и две рубашки.

Семь этажей и сто футов над уровнем моря. В гостиной телевизор и три старых кресла марки «Эркол». На полу рядом с самым большим, которое, по их предположению, принадлежит главному смотрителю, стоит чашка с остатками холодного чаю. Рядом с трубой наверх поднимается дымоход. Может быть, главный смотритель сейчас к ним спустится, он наверху в световой камере, чистит стекла. Еще двое тоже там, они на смотровой площадке. Извините, они ничего не слышали.

Часы здесь показывают то же время. Без пятнадцати девять.

Двойные двери ведут в смотровую комнату на восьмом этаже. Возможно, тела найдутся здесь и закрытая дверь не дала запаху распространиться. Но они уже не удивляются тому, что здесь пусто. Почти вся башня пройдена. Осталась только световая камера. Девять этажей изучено, девять этажей пустуют. И вот они поднимаются на самый верх, и там она – лампа «Девы», огромный газовый фонарь в окружении стекол, хрупких, словно крылья бабочки.

– Вот и все. Их нет.

На горизонте собираются перистые облака. Ветер свежеет, меняет направление и хлещет по прыгающим волнам. Как будто смотрителей никогда и не было. Или же они забрались на самый верх и просто улетели.

II. 1992

4. Загадка

Independent, понедельник, 4 мая 1992

Известный писатель проникает в тайну «Девы»

Автор приключенческих романов Дэн Шарп стремится разгадать одну из величайших морских загадок нашего времени. Шарп, автор бестселлеров «Око шторма», «Тихие воды» и «Спуск дредноута», вырос у моря и давно интересовался историей необъяснимого исчезновения. Впервые погрузившись в документальную прозу, он объясняет: «История «Девы» завладела мной еще в детстве. Я хочу пролить свет на это дело, пообщавшись с людьми в центре событий».

Двадцать лет назад, зимой 1972 года, трое смотрителей маяка исчезли из корнуэльской башни в нескольких милях от Лендс-Энда. После себя они оставили зацепки: запертая изнутри дверь, двое часов, остановившихся в одно и то же время, накрытый стол. Погодный журнал главного смотрителя описывает шторм у башни, но небо было необъяснимо чистым.

Какой странный рок постиг этих обреченных людей? Шарп намеревается выяснить это. Он говорит: «В этой тайне есть все, что нужно автору романов – драма, загадка, морские опасности. Только все это реально. Я верю, что любую головоломку можно решить: это вопрос поиска в правильных местах. Готов поспорить, кто-то знает больше, чем мы думаем».

5. Хелен

Вот он какой, подумала она, наблюдая, как он паркует неподалеку свой зеленый «Моррис Майнор» с выхлопной трубой, напоминающей табачную трубку. Хелен удивилась, что он водит такую машину. Он ведь, должно быть, богат, если то, что пишут на его книгах, – правда: что он автор бестселлеров номер один.

Она узнала его сразу же, хотя он не дал ей описание во время телефонного разговора. Может быть, ей стоило спросить, перед тем как пускать незнакомцев в дом, лишняя осторожность не помешает. Но это должен быть он. Темно-синий бушлат, хмурая сосредоточенность на лице, словно он часами сидит, сгорбившись над рукописями, и света белого не видит. Он оказался моложе, чем она представляла, ему не было и сорока.

– Уйди, – рассеянно сказала Хелен, когда собака ткнулась носом в ее ладонь. – Погуляем попозже.

Они пойдут в лес бродить по влажным опавшим листьям. При мысли об этом ей становилось спокойнее: о том, что наступит попозже.

Писатель нес с собой брезентовую сумку, и она подумала, что там лежат чеки и зажигалки; она представила его дом – незастеленные кровати, спящие на столах кошки. На завтрак у него, наверное, «Витабикс» из надорванной коробки, молоко закончилось, поэтому он наливает в них воду из-под крана. Он курит сигарету, думая о «Деве» и набрасывая вопросы, которые хочет задать.

Столько лет прошло, а она продолжает делать то же самое. Судить по внешнему виду, не имея больше ничего, – критерий, по которому она оценивает каждого нового человека. Пережили ли они утрату, как она? Понимают ли они, что она чувствует? Были ли они с ее стороны окна или, наоборот, в той немыслимой дали? Она не думала, что это важно, был или нет: он ведь писатель, он может вообразить.

Хотя насчет этого Хелен была настроена скептично – насчет его способности вообразить невообразимое. Она представляла это как падение. Невесомость. Неверие. Ожидание, что тебя поймают, но никто этого так и не сделал, годы шли, шли, шли, она падала, и не было ни развязки, ни ясности, ни завершенности. Сейчас это слово – «завершенность» – стало модным среди людей, которые разрывали отношения или теряли работу, и она думала, какие же это простые и понятные вещи, от которых можно двигаться дальше; они не выталкивают тебя за край и не заставляют падать. Каково это – отдать человека ветру. Ни следа, ни причины, ни ключа. Что мог представить себе Дэн Шарп, интересовавшийся линкорами, оружием и мужчинами, которые напивались в порту?

Она хотела поделиться с людьми, пережившими то же, что и она, понять их, и чтобы они поняли ее. Она бы прочитала их утрату по лицам – это не очевидная вещь, это горечь и смирение, призраки, от которых она так долго стремилась избавиться. Она бы сказала: «Вы же понимаете, да? Вы понимаете», – и ей бы что-то сказали в ответ, но если это невозможно, если она не получит доброту и понимание, то зачем все это?

Тем временем призраки продолжали скользить среди ее вещей в шкафу, заставляя ее вздрагивать, когда по утрам она одевалась, они жались по углам, обдирая кожу на пальцах. У нее нет определенности, говорили терапевты (давно она их не посещала), а для определенности нужен хотя бы миллиметр, за который можно уцепиться ногтями.

Он подошел, открыл калитку. Повозился с заржавевшей задвижкой, закрывая ее за собой. На кухне по радио играла Scarborough Fair, и у Хелен кружилась голова от этой песни, от ее меланхоличности, от морской пены, батистовых рубашек и настоящей любви, скорее горькой, чем сладкой. Время от времени ей в голову приходили безумные мысли об Артуре и остальных, но в целом она приучилась держать их в узде. Какими секретами мог бы поделиться маяк? Но тайны мужчин похоронены под водой, и ее секреты тоже.

После утраты ничего не изменилось. Песни продолжали писаться. Книги читаться. Войны не прекратились. Пары ссорились у тележки рядом с «Теско», перед тем как сесть в машину и хлопнуть дверью. Жизнь продолжалась, безжалостно продолжалась. Время текло в своем обычном ритме – приходы и уходы, начала и окончания, потихоньку раны залечивались, если не думать о свисте в лесу за окраиной города. Сначала это был свист, издаваемый пересохшими губами. Но с годами он превратился в звенящую непрерывную ноту.

Эта нота звучала и теперь одновременно со звонком в дверь. Хелен сунула руки в карманы кардигана и покатала катышки ниток пальцами. Ей нравилось, как они ощущаются, как забиваются под ногти – чуть больно, но не слишком.