Текст книги "Алый Первоцвет возвращается"

Автор книги: Эмма Орци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Эмма Орци
Алый Первоцвет возвращается

Emma Orczy

The Triumph of the Scarlet Pimpernel

© Белоусова М. М., перевод на русский язык, 2019

© Рохмистров В. Г., перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

* * *

Глава I. «А звезды вечно смотрят вниз…»

Прошло около пяти лет.

Около пяти лет с того момента, как закопченные угрюмые руины Бастилии ознаменовали свершившуюся волю народа, положив начало той дивной эре свободы и братства, которая шаг за шагом, через свержение короля и бесчисленные жертвы, привела к тирании более безжалостной и жестокой, чем та, о какой, быть может, всего лишь мечтали самые властные из диктаторов Древнего Рима.

В этот апрельский день 1794 года, второго года нового календаря Республики, в тюрьмах Парижа томилось восемь тысяч мужчин, женщин, а также детей. За последние три месяца под ударами гильотины скатилось четыре тысячи голов. Лучшие люди Франции: представители дворянства, духовенства, члены последнего парламента, яркие звезды науки и искусства, поэты и мыслители – вся наиболее активная часть населения была арестована, выставлена на позорное судилище и уничтожена. Казнили не по одному, а целыми семьями, кланами, со всеми родными и приближенными. Одних – за то, что имели несчастье родиться богатыми, других – за благородство крови, третьих – за веру, прочих – просто за свободу мысли. Казнили за преданность, за измену, за то, что говорили, за то, что молчали.

А народ, несмотря ни на что продолжавший верить в пришествие золотого века, требовал все новых и новых жертв, не задумываясь о том – роялисты они или же санкюлоты.

Оргией правил некто, обладавший неограниченной властью, которой боялась вся окружавшая его стая взбесившихся волков. Пали жирондисты и «бешеные». Идол толпы Эбер и Дантон, ее герой и глашатай, были гильотинированы. Но этот некто все еще продолжал оставаться спокойным в водовороте событий: воля его была все так же непреклонна, быт – все таким же нищенским, особенно по сравнению с ненасытными соратниками. Некоторые едва ли не боготворили его, остальные – боялись. Он возвышался словно сфинкс, этот невозмутимый и роковой предводитель – Максимилиан Робеспьер.

Он был на вершине власти и популярности. Два могущественных комитета – общественного спасения и общественной безопасности – шли навстречу любому его желанию. Якобинские клубы обожали его. Конвент рабски подчинялся.

Робеспьер был действительным и полновластным хозяином страны. Человек, осмелившийся послать на эшафот коллегу, соперничавшего с ним в достижении славы, был теперь вовсе недоступен. Воспользовавшись для этого властью, он приоткрыл тем самым свою душу, в которой таились всепоглощающая жадность и бесчеловечная жестокость. Его отрешенность и неподкупность поблекли, уступив дорогу амбициям, однако никто не осмеливался упрекнуть его, – амбиции являются одним из тех немногих грехов, на которые люди обычно смотрят сквозь пальцы – так что, отпраздновав победу над опасным соперником, Робеспьер начал уверенно управлять безмолвно подчинившимися ему клубами, комитетами и конвентом. Но амбиции тирана должны возрастать, иначе он будет свергнут своими безмолвными рабами.

Слабые сердцем и подобострастные, они с глубоко затаившейся злобой смотрели на пустующее место Дантона, но никто не осмеливался занять его. Они боялись даже шептаться, опасаясь быть обвиненными в заговоре, и безропотно подписывались под каждым декретом, соглашались с каждым предложением диктатора, державшего в своей тонкой белой руке их жизни, ибо достаточно было одного его слова, даже жеста, чтобы послать на гильотину любого, кто хотя бы чем-то не угодил ему.

Глава II. Вера атеиста

Двадцать шестого апреля 1794 года, или седьмого флореаля второго года Республики, согласно вновь утвержденному календарю, в маленькой, тщательно занавешенной комнате встретились три женщины и мужчина. Комната эта находилась на последнем этаже дома по рю де ла Планшет, в самом отдаленном и унылом квартале Парижа. Мужчина сидел на стуле, помещавшемся на невысоком подиуме. Он был изящно и безукоризненно одет в темный сюртук и желтоватые бриджи. Рубашка его была идеально белоснежной, а на ногах красовались такие же белоснежные чулки и туфли с пряжками. Его собственные волосы скрывались под париком мышиного цвета. Незнакомец сидел совершенно спокойно, положив ногу на ногу и сцепив на коленях тонкие костлявые руки.

Сразу за подиумом прямо через всю комнату висела тяжелая портьера, рядом с которой в другом углу на корточках сидели две юные девушки в серых одеждах. Их руки безвольно лежали на коленях. Третья женщина со скрещенными на груди руками стояла посередине комнаты и смотрела в потолок. Ее редкие, растрепавшиеся седые волосы частично прикрывала большая свободно лежавшая вуаль неопределенного цвета. Ее одежда, весьма смутно напоминавшая платье, тяжелыми и бесформенными складками свисала с худых плеч. Перед ней находился столик с большим хрустальным глобусом на подставке из черного дерева, изысканно гравированной и инкрустированной жемчугом. Рядом с глобусом лежала какая-то металлическая коробочка.

Непосредственно над головой этой немолодой уже женщины висела накрытая куском малинового шелка, наподобие абажура, масляная лампа, от которой разливался слабый и причудливый свет. Занавеси на окнах и дверях были такими тяжелыми и плотными, что не только перекрывали доступ свету, но, казалось, не пропускали даже воздуха.

Старуха уныло и монотонно говорила, уставившись в потолок:

– Гражданин Робеспьер, избранник самого Бога, почтил своим присутствием ничтожнейшего из слуг своих… Каковы сегодня его желания?

– Тень Дантона преследует меня, – едва ли не в тон ей откликнулся гражданин Робеспьер. – Не поможете ли вы ему наконец успокоиться?

Женщина простерла руки к потолку.

– Кровь! – диким голосом кадавра возопила она. – Кровь вокруг тебя и на твоих ногах! Я вижу, как ты ступаешь по морю крови, но одежды твои остаются непорочно чистыми, а ноги твои все так же белоснежны, как лилии. Вперед! – завопила она замогильным голосом. – Вперед, духи зла! Вперед, привидения и вампиры! Да не дано вам будет посметь своим зловонным дыханием потревожить спокойствие нашей Рассветной Звезды!

Девушки также воздели к потолку руки и эхом повторяли ее восклицания.

Из дальнего угла комнаты появилась маленькая фигурка. Это был одетый в белое с головы до ног негритенок. В полумраке были видны лишь его одеяния и белки глаз. Он принес объемный гравированный медный кубок и поставил его на стол рядом с глобусом и коробочкой. Сивилла открыла коробочку, достала оттуда щепотку какой-то коричневатой пудры и тихо произнесла:

– Из самого сердца Франции возносится ладан веры, надежды, любви!

После этих слов щепотка пудры была брошена в кубок.

– Да станет известно нам – кто есть истинный господин Франции!

Сноп голубоватого пламени вырвался из глубин принесенного кубка, осветив на мгновение тощую фигуру колдуньи, оскалившееся лицо негритенка, и растаял призраком во вновь навалившейся темноте. По комнате разнесся сладковатый запах. После этой вспышки малиновая темнота вокруг стала выглядеть еще таинственнее, чем прежде.

Затем старая шарлатанка вновь повторила свои заклинания. Опять взяв щепотку коричневатой пудры и бросив ее в сосуд, она произнесла все тем же глухим голосом:

– Из самого сердца любящих и боготворящих тебя воскуряется ладан похвал Избраннику!

Теперь полыхнуло нежное белое пламя, осветив все ярким и неземным светом. И в третий раз произнесла колдунья мистические слова:

– Из сердца всей нации подымается ладан радости и торжества по поводу твоего триумфа!

В третий раз из кубка вырвалось яркое красное пламя, после чего комната вновь погрузилась в малиновую полутьму. Старая ведьма склонилась над сосудом, и в этом кровавом воздухе длинный крючковатый нос, отбросив уродливую тень, превратил ее лицо в чудовищную маску.

– Красный! Красный! – возопила она и, подняв перед собой хрустальный глобус, стала пристально в него вглядываться.

– Все красный и красный, – продолжала она бормотать. – Трижды я вызывала имя нашего избранника… И трижды духи закрывались кроваво-красным… Красным… Всегда красным… Не только кровь… Но опасность… Опасность смерти через нечто красное…

– Хватит загадок, матушка, – нетерпеливо воскликнул Робеспьер и быстро спустился с подиума. Он приблизился к старой некромантке и, взяв ее за руку, стал пристально вглядываться вместе с ней в хрустальный глобус, пытаясь хотя бы что-нибудь разглядеть.

– Что вы там видите? – грубо спросил он в конце концов.

Но она оттолкнула его, продолжая все так же напряженно вглядываться в свой глобус.

– Красный, – прошептала старуха. – Нет, алый. Ах, да, алый! Теперь он начинает принимать форму… Алый… Он затмевает избранника… Форма все более и более проясняется… Избранник все более и более растворяется…

Вдруг колдунья издала пронзительный визг.

– Берегитесь!.. Берегитесь!.. Этот алый принимает форму цветка… Пять лепестков… Я совершенно отчетливо вижу пять лепестков… А Избранника больше совсем не вижу…

– Проклятье! – отозвался посетитель. – Это еще что за глупости?

– Нет, это не глупости, – уныло ответила старая шарлатанка. – Ты решил посоветоваться с оракулом. О ты, зовущийся Избранником французского народа! И оракул ответил тебе. Берегись алого цветка! Алый цвет несет для тебя опасность, а возможно, и смерть!

Робеспьер попытался рассмеяться.

– Кто-то сильно задурил тебе голову, матушка, этими сказками про англичанина, назвавшегося именем алого цветка, Сапожком Принцессы…

– Он твой смертельный враг, о посланец всевышнего, – прервала его старая богохульница. – В далекой туманной Англии он дал клятву, что погубит тебя. Берегись…

– О, если это единственная опасность, которая мне грозит, – начал Робеспьер, пытаясь казаться беззаботным.

– Единственная и величайшая, – настойчиво подхватила ведьма. – Не презирай ее лишь за то, что она кажется тебе такой незначительной и далекой.

– Я не презираю ее, но не собираюсь и уважать. Комар неприятен, но укус его не смертелен.

Женщина в ответ на это поднесла к груди стеклянный глобус и зашептала:

– Я вижу алый цветок совершенно отчетливо… Маленький алый цветок… Я вижу великий свет, словно нимб, вокруг головы избранника. Он невероятно ярок, а над Алым Цветком сгущаются мрачные стигийские тени.

– Спроси своих духов, – не выдержал Робеспьер, – как бы мне получше расправиться с этим врагом.

– Я вижу нечто… – все так же монотонно продолжала ведьма, вглядываясь в свою хрустальную игрушку. – Нечто белое, розовое, горячее… Это женщина?..

– Женщина?!

– Она высока и прекрасна… Она чужеземка… Да, это женщина. Она стоит между светом и этим кровавым цветком. Она берет цветок в руки… Любуется им… Подносит к губам… Ах! – и старая Сивилла издала громкий победный вопль. – Она бросает его, изуродованным и окровавленным, в яркий испепеляющий свет… Теперь он лежит, растоптанный и увядший, а свет сияет все ярче и ярче, и ничто более не в силах затмить его первоначальной славы…

– Но женщина? Что за женщина? Как ее имя? – не смог удержаться Робеспьер.

– Духи не говорят имен, – ответствовала колдунья. – Любая женщина счастлива стать служанкой избранника Франции! Духи говорят, – добавила она тихо, – что спасение придет к тебе через руки женщины.

– А мой враг? – продолжал настаивать тот. – Кто же из нас двоих теперь в смертельной опасности? Он или я? Теперь, когда я знаю это?

Однако Екатерина Тео продолжала оставаться совершенно неподвижной, будто не слыша настойчивых требований избранника.

Она взяла еще одну щепотку пудры из коробки и бросила ее в свой колдовской сосуд. Легкий аромат разнесся по комнате, а стенки кубка засверкали золотом. Дым спиралью поднялся к потолку.

Диктатор почувствовал странное возбуждение, пронзившее все его тело, и с глубоким вздохом погрузился в величественнейшую грезу. Он восседал на облаке. Трон его был из золота. В его руке был огненный скипетр, а у ног, изуродованный и растоптанный, валялся алый цветок. Но вдруг он услышал голос прорицательницы.

– Такими же сокрушенными будут лежать у твоих ног и все те, кто осмелится отрицать твое владычество!

После этого раздался совершенно неожиданный звук, который заставил диктатора вновь спуститься на землю. Горло его пересохло.

Звук же сам по себе был совершенно обыкновенный – нормальный, хотя и несколько ленивый человеческий смех. Он едва долетал из-за тяжелой, висящей посреди комнаты портьеры.

– Что это? – прошептал Робеспьер.

Старуха подняла глаза.

– Что «что это», о избранник?

– Я слышал какой-то… смех, – пробормотал диктатор. – Что, в комнате есть еще кто-нибудь?

Колдунья лишь пожала плечами.

– Должно быть, в приемной скопилась очередь, – сказала она равнодушно после некоторого молчания. – Люди ждут, когда вы изволите покинуть меня. Обычно они сидят очень тихо, в полном молчании. Но почему бы кому-то из них вдруг и не рассмеяться?

После чего, поскольку Робеспьер продолжал все так же молча стоять, старуха колдунья спросила:

– У тебя есть еще какое-нибудь желание, о любимец народа?

– Нет, более нет, – шепотом отозвался он. – Я пойду.

Она низко поклонилась ему, раскачивая при этом рукой. Две девушки стукнулись об пол лбами. Избранник, опасаясь выглядеть смешным, раздраженно нахмурился и твердо сказал:

– Никто не должен знать о том, что я посещал вас.

– Кроме тех, для кого ты кумир… – начала старуха.

– Знаю, знаю, – сердито прервал диктатор. – Но у меня так много врагов… завистников, следящих за каждым моим шагом… Никто из наших врагов не должен узнать о наших встречах.

Старая ведьма, распростершись перед кумиром, ответила, горячо убеждая:

– Именем Франции, твоим именем, именем всей земли заклинаю тебя – открой свои уши словам духов. Берегись исходящей от алого цветка опасности. Направь на него свой могучий разум. Не отвергай женской помощи в этом деле, ибо духи возвестили тебе, что лишь через женщину ты получишь спасение. Помни! Помни!

Робеспьер молча повернулся и собрался уйти. Негритенок подал ему плащ и шляпу. Тщательно завернувшись и закрыв полями глаза, диктатор твердыми шагами вышел из комнаты.

Еще какое-то время ведьма прислушивалась к звуку постепенно удаляющихся шагов избранника. Затем коротким и нетерпеливым жестом освободила своих ассистенток.

Подождав еще немного, пока окончательно стихнет смех ее юных помощниц, она подошла к подиуму и приоткрыла портьеру.

– Гражданин Шовелен…

Из темноты появилась маленькая фигурка мужчины, одетого во все черное. Волосы его были подернуты легкой сединой, а несколько мятый воротник рубашки придавал его внешности какую-то непонятную угрюмость.

– Ну? – сухо начал он.

– Вы довольны? – быстро спросила старая ведьма. – Вам было слышно все, что я говорила?

– Да, я все слышал, – небрежно ответил тот. – Вы думаете, что он вас послушает?

– Я уверена в этом.

– Почему же не прозвучало имя Терезы Кабаррюс? Я был бы более уверен…

– Он мог испугаться реального имени… Заподозрить меня в заговоре… Избранник народа столь же проницателен, сколь и недоверчив. У меня репутация ясновидящей. Вы же слышали, как я говорила ему – высокая, темноволосая, красивая иностранка. Так что, если вы хотите воспользоваться помощью этой испанки…

– Конечно, хочу, – безапелляционно заявил ее собеседник. – Более того, Тереза Кабаррюс – единственная женщина, которая действительно может мне помочь.

– Но вы не можете заставить ее делать что-либо, гражданин Шовелен.

Глаза гражданина Шовелена неожиданно вспыхнули от этих слов; он вспомнил не столь отдаленное прошлое, когда мог заставить любого, будь то мужчина или женщина, делать все, что ему было нужно.

– Мои немногочисленные друзья и бесчисленные враги безусловно согласны с вами, мамаша. Все они также считают, что в настоящее время гражданин Шовелен бессилен заставить кого-либо подчиниться. Тем более – пассию всевластного Тальена.

– В таком случае каким же образом вы рассчитываете?..

– Я только надеюсь, мамаша, – вежливо прервал ее Шовелен, – что после вашего сегодняшнего сеанса гражданин Робеспьер сам найдет средство помочь себе.

Екатерина Тео пожала плечами.

– Хо-хо, – презрительно проронила она. – Для Кабаррюс не существует ничего, кроме ее капризов. А положение тальеновской fiancée[1]1
  Невеста, помолвленная (фр.).


[Закрыть] делает ее совершенно недосягаемой.

– Почти, а не совершенно! Тальен всевластен, но не более чем Дантон.

– Но Тальен более благоразумен.

– Тальен трус. Его можно водить как овечку на веревочке. Он вернулся из Бордо, держась за юбку своей прекрасной испанки. Этот деятель собирался устроить побоище в своей вотчине, однако же, по ее просьбе, ударился в милосердие.

– Ну что же, если вы всем довольны, – вздохнула старуха.

– Да, вполне, – ответил он, поднося руку к нагрудному карману. В глазах корыстолюбивой старухи промелькнуло ненасытное вожделение. И едва лишь банкноты оказались в руке Шовелена, как она нетерпеливо рванулась к ним. Однако прежде чем передать ей деньги, тот жестко предупредил:

– Запомните – молчать! А кроме того, будьте поосторожней!

– Можете положиться на меня, гражданин.

Но Шовелен, минуя протянутую руку старухи, презрительно швырнул банкноты на стол. Екатерине Тео не было никакого дела до презрения гостя, она совершенно спокойно собрала со стола рассыпавшиеся банкноты и спрятала их в складках своих просторных одежд. А когда Шовелен собрался уйти, она схватила его костлявой рукой за локоть.

– А я могу положиться на вас, гражданин? – едва ли не свирепо зашипела колдунья. – Когда Сапожок Принцессы будет пойман…

– Вы получите десять тысяч ливров, если Тереза Кабаррюс поможет мне. Я никогда не отступаюсь от своих слов, – резко прервал он.

– А я не отступаюсь от своего, – сухо резюмировала она. – Мы ведь теперь зависим друг от друга, гражданин Шовелен. Вы хотите поймать английского шпиона, я хочу получить десять тысяч ливров. Так что мы можем вполне доверять друг другу. Я не оставлю великого избранника до тех пор, пока он не вынудит Кабаррюс принять вашу сторону. После этого можете располагать ею, как вам заблагорассудится. Эту английскую шайку обезвредить просто необходимо. Мы не можем позволить, чтобы избраннику самого Господа Бога угрожала какая-то мерзкая гадина. Так вы говорите – десять тысяч ливров? – неожиданно спросила она, и, казалось, вновь, как в присутствии диктатора, ее душой овладело мистическое возбуждение.

Но Шовелен был явно не расположен выслушивать болтовню этой старухи, и, пока она, воздев к потолку руки, приводила себя в состояние экстаза, повернулся и тихо выскользнул из ее колдовской обители.

Глава III. Друзья по несчастью

Двумя часами позднее в приемной Екатерины Тео, в этом святилище всевозможных мистерий, собралась небольшая компания из шести человек. Комната была длинной, узкой и совершенно голой; вдоль стен тянулись деревянные скамейки, окно же было наглухо занавешено. С потолка свисал уродливый канделябр с парой горящих сальных свечей.

Люди, расположившиеся на скамейках в различных позах, хранили гробовое молчание. Некоторые из них даже спали. Остальные сидели с апатичными лицами, время от времени поглядывая тусклыми невыразительными глазами на висевшую в дальней части комнаты портьеру, будто прислушиваясь к чему-то. Но, кроме легкого храпа и вздохов, раздававшихся время от времени, ничего более слышно не было.

Где-то вдалеке пробил шесть раз церковный колокол.

Через несколько минут после этого портьера раздвинулась, и в комнате появилась девушка. Ее худые плечи были плотно закутаны ветхой шалью, а из-под грубой шерстяной юбки выглядывали маленькие ножки в поношенных туфлях и заштопанных чулках. Ее пышные мягкие волосы скрывались под белым чепчиком из муслина. Девушка быстро прошла через комнату не глядя по сторонам; большие серые глаза были наполнены слезами.

Лишь один из присутствующих, уродливый и неуклюжий гигант, ноги которого, казалось, доставали до середины комнаты, лениво оглянулся ей вслед.

Еще через несколько минут за портьерой открылась дверь и раздался голос: «Войдите». Ожидающие засуетились. Одна женщина встала и, уныло пробормотав: «Кажется, моя очередь», словно легкая тень, проследовала за портьеру.

– Собираетесь ли вы сегодня, гражданин Лэнлуа, на братский ужин? – спросил гигант, едва лишь исчезла женщина.

– Сегодня вряд ли. Мне необходимо встретиться с матушкой Тео. Жена уж больно просила. Она разболелась, и сама не может прийти. Она так верит во все эти заклинания.

– Вы не могли бы немного проветрить здесь? А то я просто задыхаюсь, – неожиданно попросил его собеседник.

В этой темной, пропитанной чадом комнате было и в самом деле очень душно. Длинноногий приложил руку к сердцу, как бы давая понять, что уже едва держится. Затем его огромное тело стал сотрясать ужасающий громкий кашель, от которого на лбу выступил пот. Но Лэнлуа, спокойно дождавшись окончания жуткого спазма, с равнодушием, весьма свойственным тому бурному времени, сказал:

– Придется сидеть тут и ждать, пока рак на горе не свистнет. Страшно не хочется упустить очередь.

– Ну вам тут еще часа четыре сидеть… В этой духотище.

– Можно подумать, вы аристократ, гражданин Рато! Воздух вам, видите ли, не нравится!

– Еще неизвестно, как бы запели вы в этой вонючей комнате, будь у вас одно легкое, – прохрипел гигант, преодолевая одышку.

– Так и не ждите, – заключил Лэнлуа, беспечно пожав своими узенькими плечами. – А если вам все же не хочется пропустить свою очередь…

– Нет, не хочется, – огрызнулся Рато. – Пойду немного пройдусь. Я ненадолго. Я теперь третий. Если не успею вернуться, валяйте вы, а я следом. Но я успею… – на этих словах гигант зашелся в новом приступе кашля. Еще через несколько мгновений он тяжело вышел из комнаты и зашлепал своими деревянными башмаками по лестнице.

В комнате произошло небольшое перемещение, после которого все вновь застыли в позах безмолвного ожидания.

Тем временем девушка, несколько мгновений назад вышедшая из комнаты мамаши Тео с заплаканными глазами, медленно спустившись по лестнице, вышла на свежий воздух.

Рю де ла Планшет на самом деле весьма мало походила на улицу, поскольку домов на ней почти не было, да и расположены они были весьма неблизко друг от друга. С одной стороны находился огромный ров без воды, отсекающий от остального города довольно приличную, контролируемую военными территорию, расположенную вокруг Бастилии. Дом, в котором квартировала матушка Тео, принадлежал небольшой группе подобных ему построек, с верхних этажей которых были отчетливо видны развалины ужасной тюрьмы. Непосредственно же перед этими домами находились Сент-Антуанские ворота, миновав которые прохожий мог добраться из отдаленного уголка Парижа до более оживленных кварталов великого города.

Покинув зловонные апартаменты матушки Тео, девушка постояла некоторое время, с наслаждением вдыхая приятный чистый воздух, после чего не спеша направилась к Сент-Антуанским воротам.

Она очень устала, поскольку пришла сюда пешком из отдаленного Сен-Жерменского предместья, где ютилась в небольшой комнатенке вместе с матерью, сестрой и маленьким братом. Кроме того, ее страшно утомило длительное ожидание на неудобной узкой скамье, а дикие прорицания мистической старухи, которые, как ей казалось, будут длиться вечно, окончательно вымотали ее нервы.

Но теперь все это было уже позади, и она забыла об усталости; Регина де Серваль шла на свидание с любимым в условленное место, давно уже облюбованное ими, – портик церкви Пти-Сен-Антуан.

Они договорились с Бертраном на пять часов, теперь же была почти половина шестого. Регина пересекла рю де Балэ, церковный портик находился уже в нескольких шагах, когда ее внимание привлекли тяжелые шаркающие шаги. В следующее мгновение раздался чудовищный кашель, сопровождаемый душераздирающими стенаниями страдающего человеческого существа. Девушка инстинктивно оглянулась и увидела привалившегося к стене дома человека, который, будучи едва ли не в обмороке, конвульсивно раздирал себе пальцами грудь. Ни мгновения не раздумывая, Регина быстро вернулась и, подойдя к страдающему незнакомцу, заботливо спросила:

– Могу ли я вам помочь?

– Немного воды, – прохрипел несчастный, – ради всего святого.

Регина беспомощно огляделась, не зная, что делать, надеясь хотя бы увидеть Бертрана, если тот еще не ушел, отчаявшись ждать ее. Но в следующий момент решительно направилась к дверям ближайшего дома. Миловидная консьержка вынесла ей кувшин воды, с которым Регина вернулась, дабы завершить свой простейший акт милосердия. Однако бродяги, которого она оставила в полуобморочном состоянии, не оказалось на месте, и девушка на мгновение даже опешила. Впрочем, довольно скоро она увидела его заползающим как раз в тот самый портик, который был для нее святым местом свиданий с Бертраном.

Кое-как вскарабкавшись туда, он взгромоздился на деревянную скамью в самом дальнем углу этого скромного убежища. Бертрана же нигде видно не было.

Регина приблизилась к несчастному и поднесла к его пересохшим губам кувшин с водой, которую тот с жадностью выпил. Неожиданно почувствовав усталость, девушка села на лавку рядом с незнакомцем. Кашель последнего теперь уже совершенно прошел, и он стал рассказывать ей о своих несчастьях. Эту проклятую астму он заработал во время английской кампании в Голландии, когда ему с товарищами приходилось едва ли не босиком ходить по снегу и льду, завернувшись порой только в одну циновку. После чего он был списан вчистую, как полностью не пригодный к солдатской службе. Теперь же у него осталась единственная надежда, чтобы не отдать богу душу, – поскольку денег на лечение он совершенно не имеет, – обратиться к матушке Тео, которая, как говорили ему товарищи, знает всякие снадобья и может одним наложением рук прогнать любую болезнь тела.

– Ах, – невольно вздохнула девушка, – тела!

– Ну, – откликнулся он на ее вздох, – и души, разумеется. Одному моему приятелю, пока он сражался за родину, изменила его подружка, так матушка Тео дала ему какого-то зелья, которым тот напоил неверную, и та с не меньшим пылом влюбилась в него опять.

– Я не верю во все эти зелья, – ответила девушка.

– Да и я тоже, – беспечно откликнулся гигант. – Если бы моя милашка меня обманула, я-то уж знал бы, как поступить.

– И что бы вы сделали, гражданин? – осторожно спросила Регина.

– Для начала прогнал бы ее подальше от греха, – нравоучительно начал ее собеседник. – Я бы сказал: «Довольно!», потом: «Катись отсюда, душечка!»

– Да, – порывисто возразила Регина, – просто вам говорить. Мужчине и так много позволено, а что может женщина?

Но вдруг ей показалось, что он не слышит и даже не видит ее.

– Что вы сказали, гражданочка? – переспросил он с раздражением. – Вы что, грезите, или как?..

– Да, да, – робко прошептала она с сильно заколотившимся от испуга сердцем. – Наверное, у меня бред… Но вы… Вам лучше?

– Лучше? Вполне возможно, – с грубым хохотом ответил он. – Кажется, я даже способен доползти до дому.

– А вы далеко живете?

– Нет, рядом с рю де л'Анье.

Регина не могла различить даже намека на благодарность в этом огромном человеке, выглядевшем уродливо и отталкивающе с длинными, вытянутыми едва ли не поперек всего портика ногами и с засунутыми в карманы бридж руками. Но при всем этом он все же выглядел таким жалким и беспомощным, что, увидев, как тяжело он поднимается со своего места, добрая девушка не выдержала и предложила:

– Это мне как раз по пути. Если вы чуть-чуть подождете, я верну консьержке кувшин, и мы уйдем вместе. Вам бы сейчас лучше не ходить по улицам одному.

– Ерунда, мне уже лучше, – все так же грубо ответил гигант. – Оставьте-ка лучше меня, я неподходящая компания для такой смазливенькой шлюшки.

Но девушка уже убежала отдавать кувшин. Когда же она вернулась, ее недавний собеседник весьма курьезно ковылял по улице уже где-то ярдах в пятидесяти от портика. Регина пожала плечами, почувствовав некоторую обиду, но стыдиться своей помощи этому явно нуждавшемуся в ней существу она и не думала.