Текст книги "Тревоги любви"
Автор книги: Эмма (Эммуска) Орци (Орчи)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Глава 5
Маргарита быстро взглянула на мужа. Он с добродушной улыбкой пожал плечами, глядя сверху вниз на съежившуюся фигуру француза. Слова, с которыми Маргарита намеревалась протянуть Шовелену руку, замерли на ее губах, и она молча ожидала, что скажут друг другу эти два человека. Это не помешало ей, как женщине, привыкшей вращаться в свете, тотчас сделать низкий реверанс перед принцем, который на этот раз почти забыл свою обычную любезность, с любопытством следя за разыгравшейся перед его глазами сценой.
Из пяти лиц, находившихся в темной, душной палатке, сэр Перси казался наименее смущенным. Дождавшись, когда Шовелен дойдет до высшей степени раздражения от чувства неловкости при неожиданной встрече, он, любезно улыбаясь, направился к бывшему уполномоченному французского правительства и с лукавой улыбкой произнес, протягивая ему руку:
– О, мой любезный, предупредительный друг пожаловал к нам! Надеюсь, сэр, что ваше здоровье не страдает от нашего проклятого климата?
Этот веселый голос положил конец общей натянутости. У Маргариты вырвался вздох облегчения. Даже Шовелен, привыкший к всегдашнему хладнокровию своего врага, не мог скрыть некоторое изумление. Он низко поклонился его высочеству, который, искренне забавляясь выходкой своего любимца, готов был в эту минуту оказать благосклонность всякому, даже Шовелену, ненавистному представителю цареубийственного правительства. Кроме того, принц всегда был рад присутствовать при поражении врагов Рыцаря Алого Первоцвета.
– Я уже давно не видел месье Шовелена, – с явной иронией произнес принц. – Если не ошибаюсь, сэр, вы в прошлом году совершенно неожиданно покинули двор моего отца?
– Нет, ваше высочество, – весело вмешался сэр Перси, – нам с месье… э… Шобертеном предстояло обсудить один серьезный вопрос, а это можно было сделать только во Франции… Не правда ли, месье?
– Совершенно верно, сэр Перси, – коротко ответил Шовелен.
– Нам надо было разобрать вопрос об отвратительной похлебке в Кале, – продолжал Блейкни тем же шутливым тоном, – и о вине, похожем на уксус. Месье… э-э… Шобертен… ах нет, простите: Шовелен… да, месье Шовелен вполне разделяет мое мнение. Мы только немного разошлись в мнении относительно нюхательного табака. У месье Шовелена вкус, если мне будет позволено так выразиться, очень в этом отношении испорчен, и он предпочитает табак с небольшой примесью перца. Не правда ли, месье… Шобертен?
– Шовелен, сэр Перси, – сухо поправил его бывший уполномоченный, твердо решившийся не терять хладнокровия.
Молча и не сводя взгляда с тонкого, проницательного лица Шовелена, наблюдала Маргарита за этой сценой, и ей вдруг стало ясно, что все это было заранее подстроено: и палатка с бросавшейся в глаза вывеской, и мадемуазель Кандейль, ищущая покровительства и получившая приглашение в салон леди Блейкни, и внезапное появление Шовелена – все это было задумано и решено во Франции, в мрачном собрании кровожадных злодеев, придумавших последнюю ловушку для их смелого врага, Рыцаря Алого Первоцвета. И сама она являлась только куклой, исполнившей предназначенную ей роль. Словно во сне, слышала Маргарита, как принц осведомился об имени молодой артистки, собиравшей деньги для помощи парижским бедным, и совершенно машинально представила его высочеству свою соотечественницу.
– С разрешения вашего высочества, – сказала при этом Маргарита, – мадемуазель Кандейль споет завтра на моем рауте некоторые из очаровательных старых французских песен.
– Конечно-конечно! – воскликнул принц. – Я в детстве знал несколько таких песенок. Они очаровательны и поэтичны!.. Знаю-знаю… Мы будем очень рады послушать пение мадемуазель… Блейкни, разве вы не пригласите на завтрашний раут месье Шовелена?
– Ну, это само собой разумеется, ваше высочество, – приветливо отозвался сэр Перси, обращаясь к своему смертельному врагу с самым изысканным поклоном. – Мы будем ожидать месье Шовелена. Мы так давно с ним не виделись, и в Блейкни-Мэноре он будет желанным гостем.
Но кем же на самом деле была Дезире Кандейль, кандидатка на роль богини Разума?
Ее мать была судомойкой в доме герцога де Марни, но, несмотря на это, Дезире получила кое-какое воспитание и, начав карьеру в качестве горничной при уборных артисток в маленьком парижском театре, вскоре сделалась одной из самых популярных звезд театрального небосклона. Она была небольшого роста, смуглая, с изящными манерами, гибкая и грациозная, с крошечными руками и ногами, она никогда не пудрила свои блестящие волосы, из которых умела создавать красивые прически. Женщины не считали ее красивой, находя, что у нее грубая кожа, что губы слишком красные, а глаза чересчур близко расположены друг к другу, но среди мужчин она пользовалась огромным успехом.
Однажды ей захотелось поехать в Лондон и показать торгашам-англичанам, какое тонкое удовольствие можно получить в театре, так как она была уверена, что этот тупой народ не имел никакого понятия о настоящей артистической игре. Получить разрешение на выезд из Парижа оказалось очень легко, да и прекрасная Дезире всегда добивалась того, чего хотела. В то время у нее было много добрых друзей в высших сферах: Марат был большим любителем театра, Тальен состоял в числе личных поклонников Дезире, а депутат Дюпон делал все, что она хотела. Она намерена была играть пьесы Мольера на французском языке в театре «Друри-Лейн», для чего подговорила нескольких товарищей ехать в Англию. Она сильно рассчитывала на поддержку некоторых лондонских клубов с революционным направлением, будучи уверена, что их члены не откажутся содействовать сбору в пользу голодающего населения Франции. Вспоминая о Маргарите Сен-Жюст, пленившей сердце богатого английского лорда, мадемуазель Кандейль не прочь была и сама привести к своим ногам какого-нибудь лорда, который осыпал бы ее золотом с ног до головы.
Лондон не оправдал ее ожиданий. Сначала ее маленькая труппа получила приглашение сыграть несколько классических французских пьес в одном из второстепенных театров, но лояльные англичане были слишком возмущены происходившим в то время во Франции, чтобы увлечься талантом Дезире Кандейль, а проживающие в Англии французы оказывали своим соотечественникам лишь крайне скудную помощь. Аристократы-эмигранты были очень невысокого мнения об актрисе, находившейся в дружбе с якобинцами, игнорировали ее присутствие в Англии и при любой возможности бранили ее. Остальные ее соотечественники принадлежали к агентам и шпионам революционного правительства, и этих она сама охотно игнорировала бы. Они так злоупотребляли кошельком и временем Дезире, что она сама старалась отдалиться от них. Ей была неприятна мысль, что ее могут смешивать с членами кружков, не пользовавшихся благосклонностью в глазах той «золотой молодежи», которой она так желала понравиться. На родине Дезире была искренней республиканкой, но в Лондоне было неудобно вести знакомство с теми самыми писателями политических памфлетов, которые являлись главными организаторами мятежных сборищ и недозволенных союзов, причинявших столько тревог и беспокойств мистеру Питту и его коллегам.
Мало-помалу все товарищи Дезире по сцене возвратились на родину, но она осталась в Англии, так как ее старые парижские друзья предупредили, что ее возвращение во Францию нежелательно. Это была месть со стороны беспринципных санкюлотов, агентов и шпионов революционного правительства, которых часто и без всякого стеснения она бранила. Тогда Дезире попыталась снова завязать дружеские отношения с якобинцами, но ее близость с существовавшими в Лондоне мятежными клубами скоро сделалась известна в официальных кругах, и в один из вечеров она получила от британского правительства предложение покинуть Англию в течение недели; в противном случае ей грозило тюремное заключение и даже ссылка.
Это случилось за три дня до ричмондского праздника и через сутки после прибытия Шовелена в Англию. Результатом его встречи с Кандейль в «Клубе французских якобинцев» было приглашение обоих на раут леди Блейкни.
Дезире уже оканчивала свой туалет, собираясь на раут, как вдруг ей принесли в сафьяновом футляре чудное бриллиантовое ожерелье с запиской от Шовелена:
«Гражданку Кандейль просят любезно принять этот подарок от французского правительства в вознаграждение за ее услуги – прежние и будущие».
Тщеславие актрисы было вполне удовлетворено. Сколько раз видела она эти чудные камни на шее герцогини де Марни, у которой служила ее мать! А сегодня дочь этой аристократки увидит на ней это самое ожерелье.
В это время раздался стук в наружную дверь.
– Это месье Шовелен приехал за мной, – сказала Дезире. – Крепко ли застегнуто ожерелье, Фаншон?
– Крепко, мадемуазель, – ответила горничная. – О, как вы сегодня красивы!
– Леди Блейкни также очень красива, Фаншон, – самодовольно произнесла Дезире, – только вряд ли у нее найдется такое ожерелье.
Глава 6
В великосветских хрониках того времени сохранились рассказы о великолепном рауте, данном в тот достопамятный вечер в Блейкни-Мэноре. На нем присутствовало все высшее лондонское общество с принцем Уэльским во главе.
После неожиданной встречи с Шовеленом Маргарита не могла отделаться от тяжелого предчувствия, ей казалось, что ее мужу грозит серьезная опасность. Она даже попыталась предостеречь Перси против Шовелена, но это ни к чему не привело. Она даже не добилась от него обещания не участвовать в ближайшей поездке во Францию.
– Я знаю, как ты страдаешь и тревожишься, дорогая, – сказал сэр Перси, – но могу лишь постараться как можно скорее покончить с этим делом и вернуться домой. Я не могу отрывать Фоулкса от молодой жены, а Тони и все прочие так ужасно медлительны во всем!
Таким образом Маргарита осталась в прежней тревоге, которая не уменьшилась даже от забот, вызванных раутом.
– Ваши гости уже начали съезжаться, леди Блейкни, – сказала Жюльетта, входя в комнату.
– Вы сегодня очаровательны, мадемуазель, – улыбнулась ей Маргарита. – Не правда ли, сэр Перси?
– Благодаря вашей доброте, – ответила Жюльетта с оттенком печали в голосе. – Как бы мне было приятно надеть сегодня драгоценности, которыми гордилась моя дорогая мать!
– Будем надеяться, что они когда-нибудь опять вернутся к вам, – ответила Маргарита, направляясь с Жюльеттой в приемный зал.
– Надеюсь, – со вздохом произнесла Жюльетта. – Когда во Франции начались смуты, аббат Фуке, духовник и верный друг моего покойного отца, взялся сберечь для меня все драгоценности матери, говоря, что им всего безопаснее быть вместе с церковными принадлежностями в ризнице его маленькой церкви в Булоне. Он думает, что никто не решится на святотатство и что никому и в голову не придет искать в его ризнице бриллианты герцогов де Марни… Милый мой аббат! Он готов был отдать жизнь за нас с отцом, и я знаю, что не расстанется с моими драгоценностями, пока будет иметь силы защищать их.
Разговаривая, дамы дошли до длинного ряда пышно убранных комнат. Маргарита, попросив Жюльетту остаться в бальном зале, вышла для приема гостей на площадку лестницы, где намеревалась встречать каждого приветливым словом.
Обширные покои быстро наполнялись избранным обществом. С минуты на минуту ожидали появления его королевского высочества, который приехал в лодке по реке, прямо из Карлтон-Хауса. Всюду слышался веселый говор, струнный оркестр уже наигрывал прелюдию к гавоту. В эту минуту стоявший внизу лестницы ливрейный слуга громогласно доложил:
– Мадемуазель Дезире Кандейль и месье Шовелен!
У Маргариты сильно забилось сердце при виде Шовелена, медленно поднимавшегося по широкой лестнице между двумя рядами кавалеров и дам в блестящих костюмах, с любопытством оглядывающих посланника революционной Франции. На площадке Кандейль остановилась, чтобы сделать изящный реверанс перед хозяйкой дома. Она вся сияла в пышном бальном платье, с маленькой веточкой из золотых листьев в волосах и с чудным бриллиантовым ожерельем на точеной шейке.
Гости все прибывали. Появился и принц Уэльский. Вскоре раут стал очень оживленным. Наконец время стало приближаться к полуночи. Танцы еще продолжались, но многие из гостей разбрелись по саду, ища прохлады. Говорили, что какая-то восхитительная французская артистка будет петь очаровательные песни, которых в Англии еще никто не слышал. В роскошно освещенном концертном зале были расставлены кресла для слушателей. В сопровождении Жюльетты Маргарита, покинув на минуту высоких гостей, пошла отыскивать Дезире, чтобы просить ее начать импровизированный концерт. Артистка оказалась в маленьком будуаре и немедленно поднялась навстречу дамам.
– Я готова начать, когда вы пожелаете, – любезно сказала она, – и уже составила маленькую программу. С каких песен начинать – с веселых или чувствительных?
Но прежде чем Маргарита успела произнести слово, Жюльетта в волнении шепнула ей:
– Кто эта женщина?
Жюльетта была страшно бледна, а ее большие глаза с нескрываемым гневом смотрели на артистку.
– Это мадемуазель Кандейль, милая, – ответила удивленная Маргарита, – мадемуазель Дезире Кандейль, которая сейчас споет нам наши милые французские песенки.
Под влиянием своего предчувствия Маргарита сразу насторожилась и постаралась успокоить Жюльетту, но та ее уже не слушала. Под наглым, торжествующим взором Дезире она совершенно потеряла самообладание.
– В самом деле? – гневно спросила она. – Вы полагаете, что это Дезире Кандейль? Вы ошибаетесь, леди Блейкни. Это дочь нашей бывшей судомойки, бесстыдно щеголяющая в бриллиантах моей дорогой матери, которые она, может быть, украла…
– Жюльетта, умоляю, успокойтесь, – промолвила Маргарита. – Овладейте собой! Мадемуазель Кандейль, прошу вас удалиться…
Но, помня строгие наставления Шовелена, Дезире не намеревалась покинуть поле сражения. В ней громко заговорила ненависть к богатым классам, ярко характеризовавшая революционную Францию. В эту минуту она забыла все на свете, кроме того, что ей еще раз было нанесено оскорбление одной из представительниц той самой обнищавшей аристократии, которая совершенно отравила ей пребывание в Лондоне.
– Скажите на милость! – рассмеялась она, глядя на Жюльетту, которая от гневных слез не могла говорить. – Посмотрите на эту дрянь!
– Спросите у нее, как попали к ней эти бриллианты? – сквозь слезы проговорила наконец Жюльетта, обращаясь к леди Блейкни. – Помните, я вам рассказывала, что их спрятал аббат Фуке? Он никому бы их не отдал!
Голос Жюльетты прерывался от рыданий. Маргарита употребляла все усилия, чтобы увести ее из комнаты и положить этим конец неприятной сцене. Она готова была рассердиться на Жюльетту за ее детскую вспышку, если бы в глубине души у нее не таилось убеждение, что вся эта сцена была придумана и подстроена заранее опытным интриганом. Поэтому она даже не удивилась, увидев Шовелена в дверях, через которые она намеревалась увести Жюльетту. Проникнуть в его планы она не могла, но в его маленьких хитрых глазках прочла торжество.
Его присутствие придало Дезире еще больше смелости.
– Вашего аббата заставили расстаться с его добычей, – сказала она, презрительно пожимая обнаженными плечиками. – Вся Франция голодала в последние годы, и правительство, заботящееся о народе, брало везде, где можно было что-то взять, чтобы награждать тех, кто ему хорошо служит, а бесстыжие изменники умели только жадно прятать все то, на что можно было купить хлеба и мяса для голодных бедняков.
Жюльетта при этом оскорблении могла только простонать.
– Я принуждена напомнить вам, мадемуазель, – внушительно заговорила Маргарита, – что мадемуазель де Марни мой друг и что вы гостья в моем доме.
– Я и стараюсь не забывать этого, – парировала Кандейль, – но, сказать по правде, и у святого лопнуло бы терпение от наглости этой нищей дряни, которую еще недавно привлекли к суду за безнравственное поведение.
Наступило минутное молчание, и Маргарита явственно расслышала вырвавшийся у Шовелена вздох облегчения.
Вдруг до ушей участников этой сцены долетел приятный смех, и в будуар вошел сэр Перси, как всегда в пышном, безукоризненном костюме, и с грациозным поклоном приблизился к Дезире.
– Позвольте мне иметь честь проводить вас до вашей кареты, – сказал он, с изысканной вежливостью предлагая ей руку.
Позади него в дверях стоял принц Уэльский, по-видимому, беспечно болтавший с Фоулксом и Дьюхерстом, но на их присутствие никто не обратил внимания.
– Значит, я должна переносить оскорбления в доме, в который меня пригласили как гостью? – с притворным спокойствием заговорила Кандейль. – И мне, чужой в этой стране, приходится убедиться, что между всеми этими блестящими английскими джентльменами нет ни одного честного человека! Месье Шовелен, наша прекрасная родина, кажется, поручила вам оберегать честь ваших беззащитных соотечественников, и я ради чести Франции прошу вас отплатить за нанесенные мне сегодня оскорбления.
В комнате на минуту воцарилось молчание.
– Я вполне в вашем распоряжении, гражданка, – напыщенно обратился к ней Шовелен, – однако в данном случае совершенно бессилен: ведь вам было нанесено грубое оскорбление представительницей вашего собственного прекрасного, но… безответственного пола.
До сих пор сэр Перси все еще стоял, вежливо склонившись перед Кандейль, теперь он сразу выпрямился во весь рост.
– Как, опять мой предупредительный друг из Кале? – весело произнес он. – Нам, кажется, суждено всегда любезно рассуждать о приятных предметах. Угодно стакан пунша, месье… э… Шовелен?
– Я должен просить вас, сэр Перси, отнестись к делу с соответствующей серьезностью, – строго произнес Шовелен.
– Серьезность всегда неуместна, сэр, – сказал Блейкни, вежливо подавляя зевоту, – особенно в присутствии дам.
– Могу ли я из этого заключить, сэр Перси, – настаивал Шовелен, – что вы намерены извиниться перед мадемуазель Кандейль за то, что леди Блейкни оскорбила ее?
– Видели вы, сэр, последний фасон галстуков? – с добродушнейшей улыбкой спросил сэр Перси, пряча красивые руки в широкие карманы белого атласного костюма. – Я хотел бы обратить ваше внимание.
– Сэр Перси, – твердо сказал Шовелен, – если вы не желаете принести мадемуазель Кандейль извинение, которого она вправе ожидать, то согласны ли вы, чтобы мы с вами скрестили шпаги, как два честных джентльмена?
– Это еще вопрос, сэр, – медленно произнес Блейкни, глядя сверху вниз на маленького француза, – действительно ли мы будем представлять двух честных джентльменов, скрещивающих шпаги?
– Сэр Перси!..
– Что угодно, сэр?
– Разумеется, если один из нас окажется трусом и захочет уклониться от поединка… – Шовелен не докончил начатой фразы, презрительно пожав плечами.
– Остановитесь, любезный! – с нетерпением заговорил вдруг принц Уэльский, до сих пор не вмешивавшийся в разговор. – Вы говорите, не думая. Сэр Перси Блейкни – английский джентльмен, а законы этой страны запрещают дуэль, и я со своей стороны не могу, конечно, позволить…
– Простите, ваше королевское высочество, – перебил его сэр Перси с невозмутимым добродушием, – ваше высочество не уяснили себе положения вещей. Мой предупредительный друг вовсе не предполагает, что я стану нарушать английские законы, он думает, что я отправлюсь с ним во Францию, где разрешаются дуэли и… э… прочие подобные мелочи.
– Ну да, я понимаю желание месье Шовелена, – согласился принц, – но каково ваше мнение, Блейкни?
– О, я, разумеется, принимаю вызов! – беззаботно ответил сэр Перси.
Трудно объяснить, почему за этими словами, сказанными так беззаботно, последовало гробовое молчание. Такие сцены были не редкостью в лондонских гостиных, и английские джентльмены не раз переплывали Ла-Манш для решения подобных недоразумений по континентальному способу. На этот раз каждый из присутствовавших чувствовал, что здесь разговор шел не об обыкновенной дуэли.
– Джентльмены! – раздался вдруг голос его высочества. – Мы забыли о дамах. Милорд Гастингс, исправьте, пожалуйста, эту непростительную оплошность. Ссоры между мужчинами не для нежных дамских ушей.
Маргарите хотелось крикнуть: «Не допускайте этой чудовищной дуэли! Рыцарь Алого Первоцвета, мужеству которого вы удивляетесь, которого так любите за его отвагу, стоит лицом к лицу со своим смертельным врагом, явившимся сюда, чтобы погубить благородного друга несчастных!»
Сэр Перси угадал, какая буря происходила в сердце жены, и в его устремленном на нее взоре было столько любви и спокойной уверенности, что Маргарита невольно повиновалась ему и, взяв за руку Жюльетту и сделав низкий реверанс принцу, вышла из комнаты. В дверях она еще раз оглянулась на мужа, и ее взгляд говорил ему, что она не выдаст его тайны в час грозившей ему серьезной опасности, как не выдала ни разу в счастливые времена его успехов. Затем она с улыбкой удалилась, пропустив вперед Дезире Кандейль, ставшую вдруг молчаливой и сосредоточенной.
– Черт возьми, месье, – обратился принц к Шовелену, – мне кажется, мы присутствуем при шутке, которая ничем серьезным не кончится. Я не могу позволить моему другу Блейкни ехать по вашему желанию во Францию, куда ваше правительство не пускает подданных моего отца без специальных паспортов и без указания определенной цели.
– В этом отношении вам нечего за меня бояться, ваше высочество, – вмешался сэр Перси. – Если не ошибаюсь, в карманах мрачного одеяния моего предусмотрительного друга уже есть для меня готовый паспорт, да и определенная цель налицо, черт побери! Не правда ли, сэр, – неожиданно обратился он к Шовелену, – в одном из ваших карманов уже есть предназначенный для меня паспорт, хотя имя еще не вписано?
Это было сказано так беспечно, что никто не понял истинного значения слов Блейкни. Один только Шовелен догадался, на что намекал сэр Перси: для него было ясно, что вся происшедшая сцена была подстроена, и все-таки он добровольно и с открытыми глазами шел в ловушку, так заботливо приготовленную для него фанатиком-патриотом.
– Паспорт будет налицо в надлежащее время, – уклончиво ответил Шовелен, – когда наши секунданты покончат со всякими формальностями.
– На кой черт нам секунданты, сэр? – возразил сэр Перси. – Неужели вы думаете, что мы поедем во Францию целым караваном?
– Но время, место и условия должны быть непременно точно определены, сэр Перси, – настаивал Шовелен. – Вы так хорошо воспитаны, что не захотите, я уверен, один решать все эти вопросы.
– Разумеется, ни один из нас не может единолично все решить, месье… э-э… Шовелен! – спокойно ответил сэр Перси. – Но с позволения его высочества, предоставим все воле случая. Вы сказали: время, место, условия? Мы три раза бросим кости, и решение в каждом случае предоставляется выигравшему. Идет?
Шовелен колебался.
– Разумеется, бросайте кости! – сказал принц.
– Как угодно, – согласился Шовелен, которому ничего больше не оставалось.
Все столпились вокруг маленького столика, с интересом следя за результатами игры.
– Прежде всего место, месье? – спросил сэр Перси.
– Как хотите, – согласился Шовелен.
– Я выиграл, – беспечно произнес Блейкни, – и должен решить, где произойдет историческая встреча самого деятельного человека целой Франции и самого праздного щеголя, какой когда-либо отягощал своим присутствием наше Соединенное Королевство. Какое место предложили бы вы?
– Вся Франция в вашем распоряжении, – холодно отозвался Шовелен.
– Признаюсь, я не ожидал такого безграничного гостеприимства, – невозмутимо сказал Блейкни.
– Что вы думаете о лесах, окружающих Париж?
– Слишком далеко от моря. Может, при переезде через Па-де-Кале я буду страдать морской болезнью, и мне будет приятно как можно скорее покончить с этим делом. Нет, уж лучше выберем Булонь. Вы не находите, что это прелестное местечко?
– Вполне согласен с вами, сэр Перси!
– Значит, в Булони, на южном крепостном валу.
– Как хотите, – сухо сказал Шовелен. – Можно бросать дальше?
– На этот раз ваша взяла, месье Шовелен, – проговорил Блейкни, бросив беглый взгляд на кости. – Вам выбирать время. На южном крепостном валу в Булони – когда?
– Через четыре дня от сегодняшнего числа, в тот час, когда в соборе зазвонят к вечерней молитве, – быстро ответил Шовелен.
– Но мне кажется, ваше проклятое правительство упразднило католическую религию, а вместе с ней и колокольный звон. Французскому народу предоставлено собственными силами добираться до ада – в рай-то ему дорогу загородил национальный конвент, не так ли? Я думаю, что и к вечерней молитве звонить запрещено.
– Только не в Булони, сэр Перси, – с прежней сухостью возразил Шовелен. – Ручаюсь вам, что в этот вечер к вечерней молитве звонить будут.
– А в котором это будет часу?
– Через час после захода солнца.
– Почему вы назначили срок через четыре дня? Почему не через два или три?
– Я также мог бы спросить, почему вы выбрали южный крепостной вал, а не северный. Вам неудобно, что я выбрал четвертый день? – насмешливо спросил Шовелен.
– Неудобно? Напротив, очень удобно, – смеясь ответил сэр Перси. – Но что заставило вас вспомнить о вечерней молитве? – ласково спросил он.
Вокруг них раздался несколько непочтительный смех.
– Понимаю! – вдруг сказал Блейкни. – Я чуть не забыл, что, когда мы с вами в последний раз встретились, вы собирались принять духовный сан. Воспоминание о вечерней молитве так соответствует духовной одежде, которая, насколько помню, очень вам шла…
– Не определить ли нам теперь условия дуэли, сэр Перси? – прервал его Шовелен, с трудом сохранявший хладнокровие.
– Вы подразумеваете выбор оружия? – вмешался принц.
– Но ведь уже решено биться на шпагах.
– Совершенно верно, ваше высочество, – подтвердил Блейкни, – но при этом есть много мелочей, имеющих важное значение, не правда ли, месье Шовелен? Мой предусмотрительный противник может пожелать, чтобы я выступил против него в зеленых башмаках, а я могу потребовать, чтобы в его петлицу был вдет красный цветок… Он очень красиво выделялся бы на темном фоне вашей сутаны, которую вы иногда носите во Франции… а когда цветок окончательно увянет, вы сможете почувствовать сильный запах, гораздо сильнее запаха ладана.
Все присутствующие громко расхохотались, зная, какую ненависть каждый член революционного французского правительства, включая и Шовелена, питал к любимому национальному английскому вождю.
– Итак, мы переходим к условиям, – сказал Шовелен, делая вид, что не замечает насмешки, звучавшей в последних словах Блейкни. – Бросайте кости.
– После вас, – любезно ответил сэр Перси.
Мысли Шовелена быстро перенеслись на север Франции, где было сосредоточено много войска, которым можно было окружить все валы Булони, чтобы не дать смелому Алому Первоцвету ни малейшей возможности скрыться. Его размышления были прерваны веселым голосом Блейкни.
– Кажется, счастье изменило вам, месье Шовелен, – говорил он. – Выиграл опять я.
– Значит, вам назначить условия, при которых мы будем драться, – промолвил Шовелен.
– Ну, я недолго буду затруднять вас, – сказал Блейкни. – В случае холодной погоды мы останемся в верхнем платье, если будет жарко, мы снимем его. Оружие мы выберем современное… Фоулкс, – прибавил он, обращаясь к своему другу; – принеси, пожалуйста, те две шпаги, что лежат у меня на бюро. Я нарочно не посылаю за ними слугу, месье, чтобы не поднимать излишнего шума. Я уверен, что вы одобрите мои шпаги; выбирайте любую и решите, насколько серьезна должна быть рана, которую можно бы считать достигнутой для того, чтобы отомстить за оскорбленное самолюбие мадемуазель Кандейль.
Вернувшийся Фоулкс положил на столик две совершенно ровные шпаги в кожаных ножнах.
– Как вы находите это оружие, месье? – спросил Блейкни, беззаботно опираясь на спинку кресла.
– Они немного старомодны, – ответил Шовелен, – и тяжелее французских, но тем не менее это чудесная сталь.
– В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, – отозвался Блейкни. – Клинки были изготовлены в Толедо двести лет назад.
– Тут написано имя, – заметил Шовелен, поднося шпагу ближе к глазам.
– Это имя ее первоначального владельца. Во время своего путешествия по Италии я купил шпаги у одного из потомков первого владельца.
– Лоренцо Джиованни Ченчи, – произнес Шовелен, медленно прочитывая итальянскую надпись.
– Величайший негодяй, когда-либо живший на земле. Вам, конечно, хорошо известна его история, месье. Его ничто не останавливало – даже отравленный кинжал.
При последних словах сэра Перси Шовелен заметно вздрогнул и быстро положил шпагу на стол, бросив беглый взгляд на Блейкни, лениво проделывавшего разные движения другой шпагой.
– Удовлетворяет ли вас мое оружие? – спросил сэр Перси. – Которую из шпаг вы выбираете и какую оставляете мне?
– Откровенно говоря, сэр Перси… – нерешительно начал Шовелен.
– Я знаю, что вы хотите сказать, – перебил его Блейкни. – Откровенно говоря, обе шпаги совершенно одинаковы? Не так ли?.. Тем не менее вы должны выбрать одну из них, с которой и можете упражняться дома до того самого дня, как выступите с ней против моей недостойной особы – на южном крепостном валу Булони, через четыре дня, когда в соборе станут звонить к вечерней молитве… Прошу вас выбрать.
Шовелен готов был отдать несколько лет жизни за возможность прочесть в эту минуту мысли сэра Перси, с ласковой улыбкой протягивавшего ему обе шпаги. Неужели этот благовоспитанный джентльмен хотел воспользоваться отравленным оружием? Конечно, нет!
– Вы берете эту? – спросил Блейкни, видя, что Шовелен тонкими пальцами постукивает по одному из клинков.
– Нет! – с притворной беззаботностью ответил француз. – Как вы полагаете, на котором из клинков сохранился еще яд Ченчи?
Блейкни громко расхохотался.
– Черт возьми! Вы замечательно остроумны, чертовски остроумны! Что вы об этом думаете, ваше высочество? Не правда ли, у моего друга удивительно оригинальный ум? Мне никогда не пришло бы в голову ничего подобного… Так которую же шпагу вы выбираете, месье? Надо с этим покончить, чтобы не злоупотреблять терпением наших друзей. Вот эту?.. А теперь надо выпить пунша. Но как дьявольски остроумно ваше предположение! Подобные шутки не забываются… А после пунша мы можем присоединиться к дамам, не так ли? – прибавил он, обращаясь к присутствующим.
