Текст книги "Страница любви"

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Слушая ее, Элен ощущала странную неловкость. Вздутое лицо тетушки Фэтю вызывало в ней смутное беспокойство. Ни разу еще она не испытывала в этой тесной каморке такого тягостного чувства. Она видела теперь ее отталкивающую бедность, страдала от недостатка воздуха, от всего того унизительного, что связано с нищетой. Она поспешила уйти. Благословения, которые тетушка Фэтю расточала ей вослед, возбуждали в ней неприятное чувство.

Другое грустное впечатление ожидало ее в Водном проходе. Посредине него, справа, виднелось у стены углубление – заброшенный колодец, прикрытый решеткой. Последние два дня, проходя, она слышала в глубине его мяуканье кошки. Теперь, когда она поднималась вверх, вновь послышалось мяуканье, но уже столь отчаянное, что в нем звучала агония. Мысль, что бедное животное, брошенное в колодец, мучительно умирает там от голода, вдруг потрясла сердце Элен. Она ускорила шаг, чувствуя, что долго не отважится теперь спускаться по лестнице прохода из боязни услышать это предсмертное мяуканье.

Был как раз вторник. Вечером, в семь часов, когда Элен дошивала детскую распашонку, прозвучали обычные два звонка, и Розали открыла дверь со словами:

– Сегодня первым пришел господин аббат… А вот и господин Рамбо!

Обед прошел очень весело, Жанна чувствовала себя еще лучше, и братья, баловавшие ее, уговорили Элен, вопреки запрещению доктора Бодена, дать девочке немного салата: она обожала его. Потом, когда прошли в другую комнату, Жанна, набравшись храбрости, повисла на шее у матери, шепча:

– Прошу тебя, мамочка, возьми меня завтра с собой к старухе!

Но аббат и господин Рамбо первые стали ее укорять. Ей нельзя ходить к беднякам, потому что она не умеет себя вести у них. Последний раз она дважды упала в обморок, и в течение трех дней, даже во «сне, из распухших глаз ее текли слезы.

– Нет, нет, – уверяла она, – я не буду плакать, обещаю тебе!

Мать поцеловала ее.

– Идти незачем, милочка, – сказала она. – Старуха поправилась. Я никуда уже не буду ходить, буду целыми днями с тобой.

IV

На следующей неделе, отдавая Элен визит, госпожа Деберль была чарующе любезна. И на пороге, уходя, сказала:

– Вы обещали мне – помните… В первый же ясный день вы спуститесь в сад и приведете с собой Жанну. Это – предписание врача.

Элен улыбнулась.

– Да, да, решено! Рассчитывайте на нас.

Через три дня, в погожий февральский день, она действительно спустилась вниз с дочерью. Привратница отперла им дверь, соединявшую оба домовладения. Они застали госпожу Деберль с ее сестрой Полиной в глубине сада, в теплице, превращенной в японскую беседку. Обе сидели праздно сложа руки, перед каждой лежало на столике вышивание, отложенное и забытое.

– А. как это. мило с вашей стороны! – воскликнула Жюльетта. – Садитесь сюда… Полина, отодвинь стол… Видите ли, сейчас сидеть на открытом воздухе еще свежо, а из этой беседки очень удобно наблюдать за детьми… Ступайте играть, дети. Только не падайте.

Широкая застекленная дверь беседки была настежь открыта, зеркальные створки с обеих сторон вдвинуты в рамы. Сад начинался тут же за порогом, словно у входа в шатер. Это был буржуазный шаблонный сад с лужайкой посредине и двумя клумбами по сторонам. От улицы Винез его отделяла простая решетка, но зелень там разрослась так буйно, что посторонний взор не мог проникнуть в сад. Плющ, клематиты, жимолость приникали к решетке и обвивались вокруг нее; за этой первой стеной зелени поднималась вторая – из сирени и альпийского ракитника. Даже зимой густого переплета веток и необлетающих листьев плюща было достаточно, чтобы преградить доступ любопытству прохожих. Но главным очарованием сада было несколько раскидистых высокоствольных вязов, росших в глубине и закрывавших черную стену пятиэтажного дома. На клочке земли, сдавленном соседними строениями, они создавали иллюзию уголка парка и безмерно расширяли для глаза крохотный парижский садик, который подметали, словно гостиную. Между двух вязов висели качели с позеленевшей от сырости доской.

Элен рассматривала сад, наклоняясь, чтобы разглядеть ту или другую подробность.

– О, здесь такая теснота, – небрежно сказала госпожа Деберль. – Но ведь деревья так редки в Париже… Радуешься, если их растет у тебя хоть полдюжины.

– Нет, нет, у вас очень хорошо, – возразила Элен. – Сад очарователен-!

Солнце опыляло бледное небо золотистым светом. Лучи медленно струились между безлистными ветками. Деревья алели, нежные лиловые почки смягчали серый тон коры. На лужайке, вдоль аллей, травинки и камешки мерцали бликами света, чуть затуманенными легкой дымкой, скользившей над самой землей. Еще не видно было ни цветка, – лишь солнце, ласково озарявшее голую землю, возвещало весну.

– Здесь еще немного уныло теперь, – продолжала госпожа Деберль. – А вот увидите в июне, – это настоящее гнездышко. Деревья мешают соседям подсматривать, и мы тогда совершенно у себя.

Прервав себя, она крикнула:

– Не трогай крана, Люсьен!

Мальчик, показывавший Жанне сад, только что подвел ее к фонтану у крыльца. Отвернув кран, он подставлял под струю воды кончики своих башмаков – его любимое развлечение. Жанна с серьезным видом смотрела, как он льет воду себе на ноги.

– Постой, – сказала, вставая, Полина. – Я пойду усмирю его.

Жюльетта удержала ее:

– Нет, нет, ты еще взбалмошнее его! Помнишь, на днях можно было подумать, что вы оба выкупались… Удивительно: взрослая девушка, а не может двух минут усидеть на месте.

И, обернувшись, она добавила:

– Слышишь, Люсьен! Сейчас же заверни кран!

Испуганный мальчик хотел было повиноваться. Но он повернул кран не в ту сторону, – вода полилась с такой силой и шумом, что он окончательно растерялся. Он отступил, обрызганный с головы до ног.

– Сейчас же заверни кран! – повторила мать, краснея от гнева.

Но мощная струя разбушевавшейся воды пугала Люсьена, и, не зная, как остановить ее, он заплакал навзрыд. Тогда Жанна, до тех пор молчавшая, со всяческими предосторожностями приблизилась к крану. Она забрала юбку между колен, вытянула руки так, чтобы не замочить рукава, и завернула кран; ни одна капля воды не попала на нее. Поток внезапно прекратился. Люсьен, удивленный, проникнувшись уважением к Жанне, перестал плакать и вскинул на девочку большие глаза.

– Этот ребенок выводит меня из себя, – воскликнула госпожа Деберль.

Обычная бледность вернулась на ее лицо; она устало откинулась на спинку стула. Элен решила вмешаться.

– Жанна, – сказала она, – возьми его за руку, поиграйте в прогулку.

Жанна взяла Люсьена за руку, и оба мелкими шажками степенно пошли по аллее. Она была гораздо выше его, ему приходилось высоко подымать руку. Эта церемонная игра, состоявшая в том, что они торжественно обходили лужайку, казалось, целиком занимала их внимание и превращала обоих в важных персон. Жанна, совсем как настоящая дама, мечтательно глядела вдаль. Люсьен время от времени не мог удержаться от того, чтобы не взглянуть украдкой на свою спутницу. Оба молчали.

– Какие они забавные, – сказала госпожа Деберль, улыбающаяся и успокоенная. – Надо сказать, ваша Жанна – прелестный ребенок. Она так послушна, так благоразумна…

– Да, в гостях, – ответила Элен. – А дома у нее бывают иногда страшные вспышки. Но она обожает меня и старается вести себя хорошо, чтобы не огорчить меня.

Дамы заговорили о детях. Девочки развиваются быстрее мальчиков. Хотя не скажите: Люсьен кажется простачком, а не пройдет и года, как он поумнеет и станет Сорванец хоть куда. Тут разговор почему-то перескочил на женщину, проживавшую в домике напротив. У нее происходят такие вещи… Госпожа Деберль остановилась.

– Полина, выйди на минуту в сад, – заявила она сестре.

Молодая девушка спокойно вышла из беседки и отошла к деревьям. Она уже привыкла к тому, что ее удаляли из комнаты всякий раз, как разговор касался вещей, о которых не полагалось говорить в ее присутствии.

– Я смотрела вчера в окно, – продолжала Жюльетта, – и прекрасно видела эту женщину… Она даже не задергивает штор… Это верх неприличия! Ведь дети могут увидеть.

Она говорила шепотом, с возмущенным видом, но в уголках ее рта играла улыбка.

– Можешь вернуться, Полина! – крикнула она сестре, которая с безучастным видом, глядя рассеянно в небо, ждала под деревьями.

Полина вернулась в беседку и заняла прежнее место.

– А вы ни разу ничего не видели? – спросила Жюльетта, обращаясь к Элен.

– Нет, – ответила та. – Мои окна не выходят на этот домик.

Хотя для молодой девушки в разговоре оставался пробел, она с обычным своим невинным выражением лица слушала, словно все поняла.

– Сколько гнезд в ветвях, – сказала она, все еще глядя вверх сквозь открытую дверь.

Госпожа Деберль снова принялась для вида за свое рукоделие, делая два-три стежка в минуту. Элен, не умевшая оставаться праздной, попросила у нее позволения принести с собой в следующий раз работу. Ей стало скучно; повернувшись, она принялась рассматривать японскую беседку. Потолок и стены были обтянуты тканями, расшитыми золотом: на них изображены были взлетающие стаи журавлей, яркие бабочки и цветы, пейзажи, где синие ладьи плыли вдоль желтых рек. Всюду стояли стулья и скамеечки из каменного дерева, на полу были разостланы тонкие циновки. А на лакированных этажерках было нагромождено множество безделушек – бронзовые статуэтки, китайские вазочки, диковинные игрушки, раскрашенные пестро и ярко. Посредине – большой китайский болванчик саксонского фарфора, с огромным отвислым животом и поджатыми ногами, при малейшем толчке разражался безудержным весельем, исступленно качая головой.

– До чего все это безобразно! – воскликнула Полина, следившая за взглядом Элен. – А знаешь ли, сестрица, ведь все, что ты накупила, – сплошной хлам! Красавец Малиньон называет твои японские вещички «дешовкой по тридцать су штука». Да, кстати, я его встретила, красавца Малиньона! Он был с дамой, да еще какой! С Флоранс из Варьете!

– Где это было? Я хочу его подразнить! – с живостью сказала Жюльетта.

– На бульваре. А разве он сегодня не придет?

Ответа не последовало. Дамы обнаружили, что дети исчезли, и встревожились. Куда они могли запропаститься? Принялись их звать. Два тоненьких голоска откликнулись:

– Мы здесь!

И действительно, они сидели посредине лужайки, в траве, полускрытые высоким бересклетом.

– Что вы тут делаете?

– Мы приехали в гостиницу, – объявил Люсьен. – Мы отдыхаем у себя в комнате.

Минуту-другую дамы забавлялись этим зрелищем. Жанна снисходительно делала вид, что игра ее занимает. Она рвала траву вокруг себя, очевидно, чтобы приготовить завтрак. Обломок доски, найденный ими в кустах, изображал чемодан юных путешественников. Они оживленно беседовали. Постепенно Жанна и сама увлеклась: она уверяла, что они в Швейцарии и отправятся на глетчер, приводя этим Люсьена в изумление.

– А вот и он! – воскликнула Полина.

Госпожа Деберль обернулась и увидела Малиньона, спускавшегося с крыльца. Она едва дала ему раскланяться и сесть.

– Хороши вы, нечего сказать! Всюду и везде рассказываете, что у меня – сплошной хлам!

– А, вы говорите об этой маленькой гостиной, – ответил он спокойно. – Конечно, хлам. Нет ни одной вещи, на которую стоило бы посмотреть.

Госпожа Деберль была очень задета.

– Как, а болванчик?

– Нет, нет, все это буржуазно… Тут нужен вкус. Вы не захотели поручить мне обставить комнату…

Она прервала его, вся красная, разгневанная:

– Ваш вкус! Хорош он, ваш вкус… Вас видели с такой дамой…

– С какой дамой? – спросил он, удивленный резкостью нападения.

– Прекрасный выбор! Поздравляю вас! Девка, которую весь Париж…

Госпожа Деберль замолчала, взглянув на Полину. Она забыла про нее.

– Полина, – сказала она, – выйди на минуту в сад.

– Ну уж нет! Это в конце концов невыносимо, – с возмущением заявила девушка, – никогда меня не оставляют в покое.

– Ступай в сад, – повторила Жюльетта уже более строгим тоном.

Девушка неохотно повиновалась.

– Поторопитесь по крайней мере, – добавила она, обернувшись.

Как только Полина вышла, госпожа Деберль снова напала на Малиньона. Как мог такой благовоспитанный молодой человек, как он, показаться на улице вместе с Флоранс? Ей по меньшей мере сорок лет, она безобразна до ужаса, Ъсе оркестранты в театре обращаются к ней на «ты».

– Вы кончили? – окликнула их Полина, гулявшая с недовольным видом под деревьями. – Мне-то ведь скучно!

Малиньон защищался. Он не знает этой Флоранс. Никогда и слова не сказал с ней. С дамой, правда, могли его видеть. Он иногда сопровождает жену одного из своих друзей. Да и кто видел его к тому же? Нужны доказательства, свидетели.

– Полина, – спросила вдруг госпожа Деберль, повысив голос, – ведь ты видела его с Флоранс?

– Да, да, – ответила девушка. – На бульваре, против Биньона.

Тогда госпожа Деберль, торжествуя при виде смущенной улыбки Малиньона, крикнула:

– Можешь вернуться, Полина, мы кончили!

У Малиньона была взята на следующий день ложа в «Фоли драматик». Он галантно предложил ее, казалось, нимало не обидевшись на госпожу Деберль. Впрочем, они то и дело ссорились. Полина полюбопытствовала, можно ли ей пойти на этот спектакль, и когда Малиньон, смеясь, отрицательно покачал головой, она сказала, что это очень глупо, что авторам следовало бы писать пьесы для молодых девушек. Ей были разрешены только «Белая дама» и классический репертуар.

Дамы больше не следили за детьми. Вдруг Люсьен поднял отчаянный крик.

– Что ты с ним сделала, Жанна? – воскликнула Элен.

– Ничего, мама, – отвечала девочка, – он сам бросился на землю.

Дело было в том, что дети двинулись в путь к пресловутым глетчерам. Жанна утверждала, что они взбираются на гору, поэтому оба высоко подымали ноги, чтобы шагать через скалы. Но Люсьен, запыхавшись от напряжения, оступился и растянулся по самой середине грядки с цветами. Уязвленный, охваченный ребяческой яростью, он заплакал навзрыд.

– Подними его! – крикнула Элен.

– Он не хочет, мама. Он катается по земле!

Жанна отступила на несколько шагов. Казалось, ее задела и рассердила невоспитанность мальчика. Он не умеет играть, он, наверно, запачкает ей платье. Ее лицо приняло выражение оскорбленного достоинства. Тогда госпожа Деберль, раздраженная криками Люсьена, попросила сестру поднять его и заставить замолчать. Полина охотно согласилась. Она побежала к мальчугану, бросилась рядом с ним на землю, минуту каталась вместе с ним. Но он отбивался, не давая схватить себя. Она все же встала на ноги, держа его под мышки.

– Молчи, рева! Будем качаться, – сказала она, желая его успокоить.

Люсьен тотчас умолк. Серьезность сбежала с лица Жанны, – оно озарилось пламенной радостью. Все трое побежали к качелям. На доску уселась, однако, сама Полина.

– Раскачайте меня, – сказала она детям.

Оки качнули ее изо всей силы своих ручонок. Но она была тяжела – они едва сдвинули ее с места.

– Раскачивайте сильнее! – повторила она. – У, глупыши, они не умеют.

Госпожа Деберль озябла в беседке. Несмотря на яркое солнце, погода казалась ей холодноватой. Она попросила Малиньона передать ей белый кашемировый бурнус, висевший на задвижке окна. Малиньон встал и набросил ей на плечи бурнус. Они непринужденно беседовали о вещах, весьма мало интересовавших Элен. Боясь к тому же, как бы Полина нечаянно не опрокинула детей, она вышла в сад, а Жюльетта и молодой человек продолжали горячо обсуждать какой-то модный фасон шляпы.

Как только Жанна увидела мать, она подошла к ней с ласково-просительным видом, она вся была мольба.

– «Ах, мама, – пролепетала она, – ах, мама…

– Нет, нет! – ответила Элен, прекрасно понявшая ее. – Ты знаешь, что это тебе запрещено.

Жанна страстно любила качаться на качелях. Ей казалось, по ее словам, что она превращается в птицу: ветер, бьющий в лицо, резкий взлет, непрерывное, ритмичное, как взмах крыла, движение давали чарующую иллюзию полета ввысь, под облака. Но это всегда кончалось плохо. Один раз ее нашли без чувств; она судорожно сжимала руками веревки качелей, широко раскрытые глаза смятенно глядели в пустоту. В другой раз она упала с качелей, вытянувшись в судороге, словно ласточка, пораженная дробинкой.

– Ах, мама, – продолжала девочка, – хоть немножко, совсем немножко!

Наконец Элен, чтобы отделаться от Жанны, посадила ее на качели. Девочка сияла. На лице ее появилось благоговейное выражение, руки слегка дрожали от радости. Элен качала ее очень тихо.

– Сильней, сильней, – прошептала она. Но Элен уже не слушала ее. Она не отрывалась от веревки, сама проникаясь оживлением; щеки ее порозовели, она вся трепетала от движений, которыми раскачивала доску. Ее обычная серьезность растворилась в каком-то товарищеском чувстве, объединявшем ее с дочерью.

– Довольно! – объявила она, снимая Жанну с качелей.

– А теперь покачайся ты, пожалуйста, покачайся, – пролепетала Жанна, повиснув у нее на шее.

Она страстно любила смотреть, как мать ее «улетает», – так называла это девочка. Жанне даже больше нравилось смотреть, как качается мать, нежели качаться самой. Но Элен, смеясь, спросила у дочери, кто же ее раскачает: ведь когда она садилась на качели, то уж качалась не на шутку, а взлетала выше деревьев. Как раз в этот момент показался господин Рамбо в сопровождении привратницы. Он познакомился с госпожой Деберль у Элен и, не застав последнюю дома, счел себя вправе прийти в сад. Госпожа Деберль, тронутая добродушием почтенного друга Элен, встретила его чрезвычайно любезно. Затем она снова углубилась в оживленную беседу с Малиньоном.

– Наш друг раскачает тебя! Наш друг раскачает тебя! – восклицала Жанна, прыгая вокруг матери.

– Да замолчи же! Мы не дома, – сказала Элен с напускной строгостью.

– Боже мой, – проговорил господин Рамбо, – если это вас позабавит, я к вашим услугам. Уж раз мы в саду…

Элен начинала сдаваться. В девичьи годы она качалась часами, и воспоминание об этих далеких радостях наполняло ее смутным томлением. Полина, сидевшая с Люсьеном на краю лужайки, вмешалась в разговор с непринужденной манерой взрослой, независимой девушки.

– Ну да, господин Рамбо раскачает вас… А потом он раскачает меня. Ведь вы раскачаете меня, сударь, не правда ли?

Это победило последние колебания Элен. Молодость, таившаяся в ней под внешним бесстрастием ее редкой красоты, раскрылась с пленительной непосредственностью. В ней проглянула простота и веселость школьницы, без малейшего следа чопорности. Смеясь, она сказала, что не хочет выставлять напоказ свои ноги, и, попросив бечевку, перевязала юбки повыше лодыжек. Потом, стоя на доске качелей, держась раскинутыми руками за веревки, она весело крикнула.

– Качайте, господин Рамбо… Сначала потише!

Господин Рамбо повесил шляпу на ветку. Его широкое доброе лицо осветилось отеческой улыбкой. Он проверил, прочны ли веревки, поглядел на деревья, наконец, решившись, слегка подтолкнул доску. В этот день Элен впервые сняла траур. На ней было серое платье с бледно-лиловыми бантами. И, выпрямившись во весь рост, она медленно качнулась, скользя над землей, словно в колыбели.

– Качайте! Качайте! – воскликнула она.

Тогда господин Рамбо, вытянув руки, поймал доску на лету и толкнул ее вперед сильнее. Элен поднималась; каждый взлет уносил ее все выше. Но ритм качания оставался медленным, Элен стояла, еще храня светскую сдержанность, чуть серьезная; ее глаза на немом прекрасном лице были прозрачно ясны, только ноздри раздувались, впивая ветер. Ни одна складка ее платья не шевелилась. Из прически выбилась густая прядь волос.

– Качайте! Качайте!

Стремительный толчок взметнул ее кверху. Она поднималась к солнцу, все выше. По саду от нее разлетался ветер; она проносилась так быстро, что глаз уже не мог отчетливо рассмотреть ее. Теперь она, казалось, улыбалась; ее лицо порозовело, глаза светили на лету, как звезды. Прядь волос билась об ее шею. Несмотря на стягивавшую их бечевку, юбки ее развевались, открывая лодыжки. Чувствовалось, что она наслаждается свободой, дыша полной грудью, паря в воздухе, как в родной стихии.

– Качайте! Качайте!

Господин Рамбо, весь в поту, раскрасневшийся, напрягал все силы. Жанна громко вскрикнула. Элен подымалась все выше.

– О мама! О мама! – повторяла Жанна, замирая от восторга.

Она сидела на лужайке, глядя на мать, прижав руки к груди, словно сама впивая налетавший на нее ветер. Тяжело переводя дух, она бессознательно покачивалась в такт мощным размахам качелей.

– Сильней! Сильней! – кричала она.

Мать поднималась все выше. Ноги ее касались ветвей деревьев.

– Сильней! Сильней, мама! Сильней!

Но Элен уже вырвалась в небо. Деревья гнулись и трещали, как под напором ветра. Виден был лишь вихрь ее юбок, развевавшихся с шумом бури. Она летела вверх, раскинув руки, наклонясь грудью вперед, слегка опустив голову, парила секунду в высоте, потом, увлекаемая обратным размахом, стремительно падала вниз, запрокинув голову, закрыв в упоении глаза. Она наслаждалась этими взлетами и падениями, от которых у нее кружилась голова. Наверху она врывалась в солнце, в ясное февральское солнце, лучившееся золотой пылью. Ее каштановые волосы, отливавшие янтарем, ярко вспыхивали в его лучах; казалось, вся она объята пламенем: лиловые шелковые банты, подобно огненным цветам, сверкали на ее светлом платье. Кругом нее рождалась весна, лиловатые почки, цвета камеди, нежно выделялись на синеве небес.

Жанна молитвенно сложила руки. Мать представлялась ей святой, с золотым нимбом вокруг головы, улетающей в рай. И разбитым голосом она все лепетала:

– О мама, о мама…

Госпожа Деберль и Малиньон, заинтересовавшись, также подошли к качелям. Малиньон нашел, что эта дама очень храбра.

– У меня сердце не выдержало бы, я уверена, – сказала боязливо госпожа Деберль.

Элен услышала ее.

– О, у меня сердце крепкое!.. Качайте, качайте же, господин Рамбо! – крикнула она из-за ветвей.

И действительно, ее голос оставался спокойным. Она, казалось, не думала о двух мужчинах, стоявших внизу. Они были ей безразличны. Волосы у нее растрепались; бечевка, видимо, ослабела – юбки Элен с шумом бились по ветру, точно флаг. Она поднималась все выше.

Вдруг она крикнула:

– Довольно, господин Рамбо, довольно!

На крыльце только что появился доктор Деберль. Он приблизился, нежно поцеловал жену, приподнял Люсьена и поцеловал его в лоб. Потом, улыбаясь, взглянул на Элен.

– Довольно, довольно! – повторяла та.

– Почему же? – спросил доктор. – Я вам мешаю?

Элен не отвечала. Ее лицо вновь стало серьезным. Качели были пущены вовсю, их движение не останавливалось; широкие мерные размахи все еще уносили Элен на большую высоту, и доктор, изумленный и очарованный, залюбовался ею – так прекрасна, высока и могуча была эта, подобная античной статуе, женщина, плавно качавшаяся в блеске весеннего солнца. Но Элен казалась раздраженной – и вдруг, резким движением, прыгнула на землю.

– Подождите! Подождите! – кричали все.

Раздался глухой стон: Элен упала на гравий и была не в состоянии подняться.

– Боже, какое безрассудство! – сказал Деберль, побледнев.

Все захлопотали вокруг Элен. Жанна рыдала так отчаянно, что господин Рамбо – он сам чуть не плакал от волнения – вынужден был взять ее на руки. Тем временем врач поспешно и тревожно расспрашивал Элен:

– Вы ударились правой ногой, не правда ли?.. Не можете встать?

Элен, оглушенная падением, молчала. Он спросил:

– Больно вам?

– Вот тут, в колене, глухая боль, – проговорила Элен. Тогда он послал жену за своей аптечкой и бинтами.

– Посмотрим, посмотрим! – повторял он. – Вероятно, пустяки.

Он стал на колени посреди аллеи. Элен молчала. Но когда он протянул руку, чтобы осмотреть ушибленное место, она с трудом приподнялась и плотно прижала юбку к ногам.

– Нет, нет, – тихо вымолвила она.

– Нужно же поглядеть, в чем дело, – настаивал врач.

Ее охватила легкая дрожь; еще более понизив голос, она прибавила:

– Я не хочу… пройдет и так.

Он посмотрел на нее с удивлением. Ее шея порозовела. Глаза их встретились и, казалось, мгновенно прочли то, что таилось в глубине их душ. Тогда, сам смутившись, доктор медленно поднялся и остался возле Элен, уже не прося у нее разрешения осмотреть ушибленную ногу.

Элен подозвала знаком господина Рамбо.

– Сходите за доктором Боденом, расскажите ему, что со мной случилось, – сказала она ему на ухо.

Десятью минутами позже, когда пришел доктор Боден, Элен, сделав невероятное усилие, поднялась на ноги и, опираясь на него и на господина Рамбо, вернулась к себе домой. Жанна, содрогаясь от рыданий, шла за нею следом.

– Я буду ждать вас, – сказал доктор Деберль своему коллеге. – Вернитесь успокоить нас.

В саду завязался оживленный разговор.

– Что за странные причуды у женщин! – восклицал Maлиньон. – И чего эта дама вздумала прыгать?

Полина, раздосадованная тем, что это происшествие лишило ее обещанного удовольствия, сказала, что очень неосторожно качаться так сильно. Доктор Деберль молчал, он казался озабоченным.

– Ничего серьезного, – объявил, вернувшись, доктор Боден. – Простой вывих… Но ей придется провести по меньшей мере две недели на кушетке.

Тогда господин Деберль дружески похлопал по плечу Малиньона. Решительно было слишком свежо, – его жене следовало вернуться домой. И, взяв Люсьена на руки, он сам унес его, осыпая поцелуями.