Текст книги "Винета"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава 23
Было утро прохладного, но ясного майского дня, когда управляющий Франк возвратился из Л., куда ездил встречать своих детей. В экипаже сидели Фабиан и его супруга. По-видимому, новое положение пошло профессору на пользу; вид у него был несравненно более здоровый и веселый чем когда-либо. Его молодая супруга, сообразно с положением мужа, обрела некоторую торжественность, представлявшую собой комичный контраст с ее цветущей, юной внешностью. К счастью, она часто забывалась и была прежней Маргаритой Франк. Однако в данную минуту преобладала «госпожа профессорша», очень важно сидевшая возле отца и рассказывавшая ему о своей жизни в И.
– Да, папа, пребывание у тебя будет для нас настоящим отдыхом, – сказала она, проводя платком по своему цветущему личику, вовсе не указывавшему на необходимость отдыха. – К нам со всех сторон постоянно предъявляется такая масса требований, ведь мы, германисты, стоим в первых рядах научного движения…
– Скажи-ка, дитя мое, кто, собственно, занимает кафедру: ты или твой муж? – спросил Франк, с изумлением внимавший дочери.
– Это все равно, – заявила Маргарита, – да и, кроме того, Эмиль без меня вовсе не мог бы принять профессуру. Профессор Вебер еще вчера говорил ему при мне: «Коллега, вы совершенно непригодны к практической жизни; счастье, что ваша молодая супруга так энергично заменяет вас в этом». Хорошо, что Эмиль – один из тех немногих мужей, которые осознают, что им дает жена. Губерт никогда не сделал бы этого. Кстати, где он? Все еще не получил повышения?
– Нет, и от огорчения уходит в отставку; я его не вижу, потому что, приезжая сюда, он останавливается в деревне. Теперь он – богатый человек, так как получил большое наследство от своего дяди, профессора Шварца, скончавшегося несколько месяцев тому назад.
– Вероятно, у него разлилась желчь; ведь у него был крайне желчный темперамент, – добавила Маргарита. – Ну, а теперь главное: значит, господина Нордека нет в Вилице?
– Нет, – ответил Франк, – он уехал.
– Это мы знаем, он уже давно написал мужу, что собирается в Альтенгоф и, вероятно, пробудет там несколько недель. Теперь, когда столько дел в Вилице, это крайне странно! Тут что-нибудь да не так, и, вероятно, замешана его любовь к графине Моринской, которую он, наконец, решил выбросить из головы. Не понимаю, как можно отказать любящему человеку только потому, что он – немец! Я вышла бы за своего Эмиля, если бы он был даже готтентотом [5]5
Готтентоты – народность Юго-западной и Южной Африки. (Прим. ред.)
[Закрыть]! А теперь он изо дня в день скорбит о мнимом несчастье своего любезного Вольдемара и серьезно думает, что у того есть сердце как у всех людей, чего я вовсе не думаю! Если у кого-нибудь бывает сердечное горе, так это в чем-нибудь проявляется, а у господина Нордека ничего этого не заметно.
Управляющий не слушал больше болтовни дочери и внимательно смотрел на дорогу, свернувшую теперь к реке; повреждения, причиненные наводнением, еще не были исправлены, приходилось ехать по размытому берегу. Маргарита, не доверяя утверждениям отца, что никакой опасности нет, предпочла выйти из экипажа и пройти до моста пешком. Мужчины последовали ее примеру, и все трое направились к тропинке, тогда как коляска медленно следовала за ними.
Оказалось, что не одни они боялись ехать по этому месту; со стороны моста показался экипаж, пассажир которого тоже вышел, и Франк с семьей вдруг оказался лицом к лицу с асессором Губертом.
Эта неожиданная встреча вызвала с обеих сторон неловкое смущение. Они не виделись с тех пор, как Губерт, узнав о помолвке Маргариты, как угорелый, выскочил из дома управляющего.
Франк овладел собой первым; он подошел к асессору, как будто ничего не произошло, с прежней дружеской приветливостью протянул ему руку и выразил удовольствие по поводу встречи.
Асессор выглядел очень чопорно; он был весь в черном и носил креп вокруг шляпы и на рукаве.
Профессор с женой тоже подошли ближе. Губерт бросил на молодую женщину взгляд, полный мрачного упрека, и торжественно обратился к Фабиану:
– Господин профессор, вы, вероятно, сочувствуете утрате, которую понесли наша семья, а также и наука. Написанное вами письмо дяде вполне убедило его, что вы невиновны в интриге, которая велась против него; он сам говорил мне это. Прекрасный некролог, который вы написали, послужил истинным утешением для оставшихся после дяди родных. Благодарю вас от имени всей нашей семьи.
Фабиан сердечно пожал протянутую ему руку. Враждебность его предшественника по кафедре в университете и неприязнь асессора тяжелым камнем лежали на его душе. Он высказал огорченному племяннику свое искреннее участие и сочувствие.
– Вы действительно подали в отставку? – спросил управляющий, переходя на другую тему, – и покидаете государственную службу, господин асессор?
– Да, через неделю, – подтвердил Губерт. – Но я позволил бы себе сделать маленькую поправку к тому титулу, которым вы меня величаете, господин Франк, – он сделал большую паузу и поочередно посмотрел на всех присутствующих. – Со вчерашнего дня я – губернский советник!
Губерт принял поздравление с достоинством, соответствующим важности момента. Франк и чета Фабиан поспешили поздравить его.
– Это, конечно, не меняет моего решения, – снова начал он, нисколько не подозревая, что своим повышением обязан исключительно этому решению, – но пока я еще исполняю свои прежние обязанности и напоследок мне доверено важное поручение. Я уезжаю в В.
– По ту сторону границы? – с изумлением спросил Фабиан.
– Совершенно верно! Я должен вести переговоры о выдаче одного государственного преступника.
Маргарита бросила на своего мужа взгляд, ясно выражавший: «Он опять начинает». Но Франк вдруг насторожился, хотя самым равнодушным тоном спросил:
– Ведь восстание, кажется, окончилось?
– Да, но заговоры еще продолжаются, – горячо воскликнул Губерт. – Разве вы не знаете, что главарь, душа всего революционного движения, граф Моринский, бежал?
Фабиан и его жена крайне изумились, а управляющий спокойно возразил:
– Это невозможно.
Новоиспеченный советник пожал плечами.
– К сожалению, это уже больше не тайна; в Л. все говорят этом. Вилица и Раковиц по-прежнему интересуют всех. Вилица, конечно, вне всяких подозрений, но Раковицем теперь управляет княгиня Баратовская, и я считаю, что она представляет собой опасность для всего края; до тех пор, пока она здесь, покоя у нас не будет. Бог знает, кого она послала теперь для освобождения своего брата; эти ее помощники, несмотря на самый строгий надзор, связались с заключенным, доставили ему все средства для бегства и, наконец, проникнув в самую тюрьму, увезли его. Как это им удалось, до сих пор остается загадкой. Вся крепость взволнована отчаянной смелостью этого побега. Вот уже два дня, как обыскиваются все окрестности, но не найдено ни малейших следов бежавшего.
Фабиан слушал сначала с интересом, когда же несколько раз было упомянуто о безумной смелости этого поступка, сильно забеспокоился; в нем зародилось смутное подозрение; он хотел задать какой-то вопрос, но вовремя заметил предостерегающий взгляд своего тестя. Поэтому он промолчал, но был сильно напуган.
Губерт продолжал:
– Беглецы не могли уйти далеко, потому что о побеге узнали почти сразу же после исчезновения графа. Через границу он еще не перебрался, это установлено, но не подлежит никакому сомнению, что он постарается достичь немецкой территории, потому что здесь опасность не так велика. Вероятно, он прежде всего направится в Раковиц. Вилица теперь, слава Богу, закрыта для всякой подозрительной деятельности, хотя господина Нордека в данное время и нет дома.
– Нет, – решительно заявил управляющий, – он в Альтенгофе.
– Я знаю, он сам сказал это губернатору, когда прощался с ним. Его отсутствие весьма кстати; ведь ему было бы все-таки неприятно видеть, как его дядю арестуют и выдадут, как это, без сомнения, и будет.
– Что? Его выдадут? – запальчиво воскликнула Маргарита.
Губерт с изумлением взглянул на нее.
– Конечно! Ведь это – преступник, государственный изменник! Дружественная держава будет настаивать на этом.
Маргарита была возмущена.
– На вашем месте я совершенно не взяла бы на себя подобного поручения, – заявила она, – и не стала бы заканчивать свою служебную деятельность передачей бедного заключенного в руки его мучителей.
– Я – губернский советник, – ответил Губерт, торжественно подчеркивая свой чин, – и исполняю свой долг. Правительство повелевает – я исполню. Но я вижу, что мой экипаж уже благополучно проехал опасное место. Прощайте, господа, меня призывает мой долг! – Отвесив поклон, он удалился.
Сев в экипаж, молодая женщина стала подробно распространяться о поразительной новости, касающейся бегства графа Моринского, однако получала на это лишь короткие и невнимательные ответы. Ее отец и муж после встречи с Губертом стали удивительно молчаливыми, и разговор больше не клеился.
В течение дня профессорша вообще нашла много поводов для удивления и досады. Прежде всего, она не понимала отца; он, безусловно, радовался приезду своих детей и, тем не менее, казалось, что этот приезд был ему некстати. Он уверял, что завален делами, и, действительно, все время хлопотал. Тотчас же по приезде он увел зятя к себе в комнату, и целый час оставался там с ним наедине.
Негодование Маргариты все возрастало, так как ее не только не пригласили на это совещание, но она даже ничего не могла узнать о нем от своего мужа. Она принялась наблюдать, и тут ей многое бросилось в глаза. Очень удачно проанализировав свои наблюдения, она сделала вывод, казавшийся ей несомненным.
После обеда супруги Фабиан находились в гостиной одни; профессор вопреки своему обыкновению ходил взад и вперед по комнате, тщетно стараясь скрыть свое внутреннее волнение. Он был так поглощен своими мыслями, что даже не замечал молчаливости жены. Маргарита сидела на диване, и некоторое время наблюдала за мужем. Наконец она решила перейти в наступление.
– Эмиль, – начала она с торжественностью, не уступавшей тону Губерта, – со мной здесь обращаются возмутительно!
Фабиан с испугом взглянул на нее.
– С тобой? Господи, помилуй, да кто же?
– Во-первых, папа, а затем – что хуже всего – мой собственный супруг. Прямо возмутительно! – повторила она. – Вы мне не доверяете, у вас от меня тайны, вы обращаетесь со мной как с ребенком, со мной, с замужней женщиной, женой профессора… Это ужасно!
– Милая Гретхен… – робко произнес Фабиан, но тотчас же остановился.
– Что тебе говорил папа, когда ты сидел у него? – стала допрашивать Маргарита, – что у вас за секреты? Не отрицай, Эмиль!
Профессор и не думал отрицать, а смущенно смотрел в пол и имел совершенно подавленный вид.
– Тогда я скажу тебе, в чем дело! В Вилице опять заговор, в котором принимает участие и папа, тебя он тоже впутал. Все это связано с побегом графа Моринского…
– Ради Бога, замолчи, дитя мое! – испуганно воскликнул Фабиан, но Маргарита не обратила на это внимания и продолжала:
– Господин Нордек вряд ли в Альтенгофе, иначе ты не стал бы так беспокоиться. Какое тебе дело до графа Моринского и его побега? Твой любезный Вольдемар тоже замешан в этом, потому-то ты так и дрожишь! Это, наверное, он увез графа, это так на него похоже!
Профессор совершенно оцепенел от изумления, нашел, что его жена необычайно умна и пришел в ужас, когда она раскрыла все его тайны, которые он считал тщательно скрытыми.
– А мне ничего не говорят об этом! – с усиливавшимся раздражением продолжала Маргарита, заливаясь горькими слезами.
– Гретхен, моя милая, не плачь, ради Бога! Ты знаешь, что у меня нет от тебя никаких тайн, когда дело касается только меня; но на этот раз я дал слово ничего не говорить даже тебе.
– Как можно так поступать? – рыдая, воскликнула Маргарита, – никто не смеет требовать от тебя, чтобы ты что-то скрывал от своей жены!
– Но я же дал слово, – с отчаянием сказал Фабиан. – Успокойся, я не могу видеть тебя в слезах. Я…
– Тут, я вижу, совсем бабье царство! – вмешался незаметно вошедший и наблюдавший всю эту сцену Франк. – Не сердись на меня, Эмиль! Ты, может быть, очень талантливый ученый, но как муж играешь очень жалкую роль.
Он не мог оказать лучшей помощи своему зятю; Маргарита тотчас же встала на сторону мужа.
– Эмиль – прекрасный муж, – с негодованием произнесла она, причем ее слезы моментально высохли. – Если он любит свою жену, так это так и надо.
Франк рассмеялся.
– Ты напрасно горячилась; мы волей-неволей должны привлечь тебя к участию в заговоре, так как только что получено известие из Раковица; княгиня и ее племянница приедут сегодня в Вилицу. Как только они прибудут, вам придется отправиться в замок, иначе может показаться подозрительным, что обе дамы так неожиданно приехали в отсутствие хозяина, и будут все время одни… Чтобы избежать этого, ты, Эмиль, нанесешь им визит и представишь свою жену. Я сам отправлюсь в пограничное лесничество с лошадьми, как было условлено. А теперь, Гретхен, пусть твой муж расскажет тебе все остальное, а мне некогда, дитя мое…
Глава 24
Наступил вечер, или, вернее, даже ночь. В деревне все спали, в замке тоже постарались пораньше отпустить прислугу. Некоторые окна верхнего этажа были еще освещены; в зеленой гостиной горела лампа и в прилегающей комнате был приготовлен чайный стол для того, чтобы не возбуждать подозрения прислуги. Ужин, конечно, остался нетронутым; ни княгиня, ни Ванда не проглотили ни кусочка, и даже Фабиан отказался от чая.
– Я решительно не понимаю, чего вы все приходите в такое отчаяние? – сказала Маргарита своему мужу, которого силой притащила к столу. – Если господин Нордек дал знать, что еще до полуночи будет с графом здесь, то это так и будет, если бы даже на границе был поставлен целый полк, чтобы поймать их.
– Дай Бог! – со вздохом произнес Фабиан. – Ах, если бы только этот Губерт именно сегодня не отправился в В.! Он узнает Вольдемара и графа, если встретит их, в любых костюмах!
– Губерт всю жизнь делал одни глупости, – презрительно сказала Маргарита, – и вряд ли сделает что-нибудь толковое в последние дни своей службы.
Княгиня и Ванда остались в гостиной; здесь ничего не изменилось с тех пор, как первая уехала из Вилицы год тому назад, но, тем не менее, комнаты имели неуютный и нежилой вид; чувствовалось, что хозяйка долго отсутствовала.
Княгиня сидела в тени, глядя перед собой неподвижным, застывшим взглядом. Ванда стояла у большого среднего окна и так пристально смотрела на улицу, словно хотела своим взглядом пронзить непроницаемую тьму. Она вся была полна ожидания и страха, дрожа теперь не только за отца, но и за Вольдемара, и даже больше за последнего…
Была холодная, ветреная, безлунная ночь; лишь кое-где мерцали звезды, сразу же скрывавшиеся за облаками. В окрестностях замка царила глубокая тишина; в парке было темно и безмолвно, и в те минуты, когда затихал ветер, был слышен шорох каждого листика.
Вдруг Ванда вздрогнула, и с ее губ сорвалось приглушенное восклицание. В следующую же минуту княгиня очутилась возле нее.
– Что такое? Ты что-нибудь заметила?
– Нет, но мне показалось, что я слышу лошадиный топот.
– Вероятно, ты ошиблась, никого нет.
Несмотря на это, княгиня последовала примеру племянницы, которая высунулась из окна; обе женщины прислушивались, затаив дыхание; действительно, до них долетал какой-то звук, но он был очень слаб и неясен. Поднявшийся снова ветер совершенно заглушал его.
Прошло около десяти минут в мучительном ожидании; наконец в одной из боковых аллей парка, примыкавшей к лесу, послышались шаги, осторожно приближавшиеся к замку. В высшей степени напряженное зрение княгини и Ванды различило в темноте две фигуры, появившиеся из-за деревьев.
Тут в комнату влетел Фабиан, точно так же наблюдавший из своего окна.
– Они здесь, – прошептал он, еле владея собой, – они идут по боковой лестнице.
Ванда хотела броситься навстречу вошедшим, но Маргарита, последовавшая за мужем, остановила ее.
– Останьтесь, графиня, – попросила она, – вы не одни в замке, только в этих комнатах безопасно.
Княгиня не произнесла ни слова и тоже схватила свою племянницу, чтобы остановить ее.
Прошло еще несколько минут; затем дверь распахнулась, и на пороге появился граф Моринский, а за ним показалась высокая фигура Вольдемара. Почти в ту же минуту Ванда была в объятиях отца.
Фабиан с женой сразу же ушли, чувствуя, что они здесь лишние; Вольдемар, очевидно, тоже причислил себя к посторонним, так как вместо того, чтобы войти вместе с графом, закрыл за ним дверь и, оставшись в соседней комнате, протянул руку своему бывшему учителю.
– Вот и мы, слава Богу, – произнес он, глубоко вздохнув. – Главная опасность миновала. Теперь мы на родной земле.
Фабиан, схватив обеими руками протянутую руку, воскликнул:
– Вольдемар! Вы так рисковали, что, если бы вас схватили?
Нордек улыбнулся.
– Ну, всякие «если» при подобных предприятиях приходится отбрасывать; нужно идти прямо к цели, не оглядываясь по сторонам. Как видите, это помогает.
Он снял пальто и, вынув из бокового кармана револьвер, положил его на стол.
Маргарита, стоявшая рядом, отскочила.
– Не пугайтесь, – успокоил ее Нордек, – к оружию прибегать не пришлось; у нас появился неожиданный помощник в лице асессора Губерта; мы переехали границу с его бумагами.
Профессор и его жена вскрикнули от изумления.
– Конечно, добровольно он не оказал бы нам этой любезности, – продолжал Нордек, – но что делать, у нас были поставлены на карту свобода и жизнь, тут не приходилось долго раздумывать. Сегодня после полудня мы прибыли в корчму одной из польских деревень, находящуюся недалеко от границы. Мы знали, что нас преследуют, и хотели, во что бы то ни стало, добраться до немецкой территории. Хозяин предупредил, чтобы мы никуда не двигались до наступления темноты, так как нас ищут во всех окрестностях. Это был поляк, которому, безусловно, можно было верить, а потому мы остались. Было уже под вечер, наши лошади стояли оседланными в конюшне, когда Губерт, возвращавшийся из В., вдруг появился в деревне; в его экипаже что-то сломалось, он оставил его у кузнеца и явился в корчму, чтобы разузнать, нет ли где-нибудь наших следов. Его кучер-поляк должен был служить ему переводчиком, так как Губерт не владеет местным языком; поэтому он не оставил кучера с экипажем, а взял с собой.
Хозяин, конечно, ничего не сказал. Мы были спрятаны наверху и совершенно ясно слышали, как Губерт распространялся о бежавших государственных преступниках. При этом он любезно сообщил, что нас действительно преследуют и что путь, по которому мы следовали, известен; он знал даже, что нас двое и что мы верхом. Нам не оставалось больше выбора – надо было уезжать как можно скорее. Тут мне пришла в голову счастливая мысль; я дал хозяину через его жену соответствующие указания, и он сразу же понял их. Асессору доложили, что его экипаж не может быть скоро починен; он очень рассердился, но все-таки согласился остаться в корчме, и принял предложенный ему ужин. Мы тем временем вышли через черный ход и добрались до кузницы; сын хозяина уже позаботился о том, чтобы коляска была приведена в порядок. Я сел в нее; дядя, – Вольдемар в первый раз называл так графа Моринского, – которого я все время выдавал за своего слугу, взял в руки вожжи, и мы выехали из деревни. В экипаже я нашел бесценный клад: там лежало пальто Губерта с его бумажником и всеми бумагами, которые там оставил или забыл этот рассеянный человек. Его паспортом я при своем богатырском росте не мог воспользоваться, но среди других бумаг мы нашли много полезного для себя, например, разрешение на арест беглого графа Моринского на немецкой территории и много других документов, которыми, конечно, воспользовались. Губерт рассказывал в корчме, что ехал утром через А.; мы сделали крюк и проехали через другой пограничный пост совершенно открыто, под видом губернского советника Губерта и его кучера. Я предъявил бумаги и потребовал, чтобы меня поскорее пропустили, так как я напал на след беглецов и мне необходимо спешить. Никто не спросил наших паспортов, и мы благополучно переехали через границу, где через четверть часа бросили на дороге экипаж, который мог нас выдать, и пешком дошли до лесов Вилицы. В пограничном лесничестве мы застали, как было условлено, управляющего с лошадьми и поскакали во весь дух сюда.
Маргарита была довольна тем, что произошло с Губертом, добродушный же Фабиан с беспокойством спросил:
– А бедный Губерт?
– Сидит без экипажа и бумаг там, в Польше, – сухо ответил Вольдемар, – и должен счесть за счастье, если его самого не арестуют. Если наши преследователи явятся в корчму, то найдут там двух незнакомцев и две оседланные лошади; документы Губерт представить не может, языка не знает, а хозяин, конечно, не станет разъяснять недоразумения. Ну, а теперь довольно об этом Губерте, – оборвал свою речь Вольдемар. – Я еще увижу вас, когда вернусь? Эту ночь я, конечно, в замке инкогнито и официально приеду лишь через несколько дней из Альтенгофа, где якобы был все время. Теперь я пойду к матери и моей… моей кузине. Первая бурная радость свидания, вероятно, уже улеглась.
Нордек отворил дверь и вошел в комнату, где находились все остальные. Граф Моринский, сидел в кресле и все еще держал в объятиях дочь, стоявшую перед ним на коленях. Граф очень постарел; уезжая из Вилицы, он был энергичным человеком, полным жизненных сил, а теперь вернулся дряхлым стариком.
Княгиня первая заметила приход сына и пошла ему навстречу.
– Наконец-то, Вольдемар! – с упреком произнесла она. – Мы уж думали, что ты совсем хочешь уйти от нас.
– Я не хотел мешать вашему первому свиданию, – нерешительно произнес он.
– Ты все еще сторонишься нас? Мой сын, – княгиня вдруг с глубоким чувством обняла его, – благодарю тебя.
Вольдемар долго оставался в объятиях матери, открывшихся ему впервые со времени его детства, и в этом порыве утонули вся враждебность и холодность, столько времени разделявшая их; сын, наконец, завоевал любовь матери.
Граф тоже поднялся и протянул руку своему спасителю.
– Да, благодари его, Ядвига, – произнес он, – вы еще не знаете, как он рисковал ради меня.
– Риск был не так велик, как кажется, – уклонился от благодарности Вольдемар, – я сначала устранил с пути все препятствия. Где существуют тюрьмы, возможен и подкуп. Без золотых ключей я никогда не проник бы в крепость, а тем более мы не могли бы выбраться из нее.
Ванда стояла возле отца и все еще держала его за руки, как будто боялась, что его снова отнимут. Только она одна не произнесла ни слова благодарности и, обернувшись при появлении Вольдемара, бросила на него лишь один взгляд, но этот взгляд, по-видимому, сказал ему больше, чем слова всех остальных.
– Опасность еще не совсем миновала, – продолжал он, обращаясь к графу. – Мы, к сожалению, сами видели, что вам и здесь грозит арест. Вы, конечно, пока в безопасности. Здесь, в Вилице, вам необходимо отдохнуть несколько часов; но завтра утром мы должны отправиться дальше, в С., так как нам необходимо постараться как можно скорее добраться до моря. С. – ближайшая гавань, и завтра мы можем уже быть там. Я все подготовил, и уже месяц там стоит судно, которое в любой момент готово выйти в море. Оно привезет вас в Англию, а оттуда вам открыт путь куда угодно.
– А ты, Вольдемар? – граф обращался теперь к старшему племяннику тоже на «ты», что раньше говорил только младшему, – не придется ли тебе поплатиться за свою смелость?
– Выдать меня, к счастью, никто не может, не выдавая себя. Твое освобождение, вероятно, будет приписано моей матери, а если даже и возникнут какие-нибудь слухи и предположения, то мы ведь живем на германской территории; здесь граф Моринский не был ни обвинен, ни приговорен, и освобождение его не является преступлением. Нетрудно догадаться, что, несмотря на различие в наших политических убеждениях, я принимал участие в спасении своего дяди, особенно когда все узнают, что он стал моим отцом.
При этих словах по лицу Моринского пробежало нечто такое, что он постарался скрыть. Он тоже давно знал о любви Ванды и Вольдемара, которая ему, как и его сестре, казалась несчастьем, почти преступлением, и боролся против нее всеми средствами, которые были ему доступны. Большую жертву он приносил теперь; но, посмотрев на человека, спасшего его из тюрьмы и рисковавшего ради него жизнью и свободой, он, наклонившись к дочери, тихо произнес:
– Ванда!
Молодая девушка подняла голову; когда она прочитала в глазах отца, чего ему стоило это согласие, в ней вспыхнула вся нежность дочери и все личные желания отошли на задний план.
– Подожди, Вольдемар, – дрожащим голосом произнесла она, – ты видишь, как мой отец страдал и страдает до сих пор! Ты не можешь требовать, чтобы я сейчас же рассталась с ним. Дай мне провести с ним хоть год. Ты избавил его от самого ужасного, но все-таки ему еще предстоит изгнание. Неужели я могу отпустить его одного, больного?
Вольдемар молчал, мрачно глядя в пол. У него не хватало мужества напомнить Ванде слова, которые она произнесла во время их последнего свидания, но, тем не менее, в нем возмутился весь эгоизм его любви; он слишком много сделал для того, чтобы завоевать любимую девушку и не мог перенести отказа в награде. Вдруг вмешалась княгиня.
– Я освобожу тебя от забот об отце, Ванда, – сказала она, – я отправлюсь с ним в изгнание; это для нас обоих не ново, и мы лишь вернемся к нашей прежней жизни.
– Никогда! – вспыхнув, воскликнул Вольдемар, – я не могу допустить, чтобы теперь ты покинула меня, мама. Пропасть, лежавшая между нами, наконец, исчезла; твое место теперь в Вилице, возле твоего сына.
– Нет, Вольдемар, – серьезно ответила княгиня, – ты не принимаешь во внимание того, что я – полька, если думаешь, что я могу теперь оставаться в Вилице, которую ты всеми силами стараешься онемечить. Хотя и поздно, но я всецело отдала тебе свою материнскую любовь и сохраню ее, даже если мы расстанемся; но жить возле тебя и изо дня в день видеть, как ты разрушаешь все, что я созидала с таким трудом, я не могу. Это выше моих сил и снова нарушило бы наш только что заключенный мир. Итак, дай мне уйти, это – самое лучшее для нас обоих. Ванда молода, она любит тебя и сможет преодолеть то, что для нас с Брониславом невозможно. Нам осталось лишь прошлое.
– Ядвига права, – проговорил граф Моринский, – я не могу оставаться, а она не хочет. Брак с твоим отцом не принес ей счастья, Вольдемар, и мне кажется, что Нордек и Моринская вообще не могут быть счастливы. Между вами также лежит та роковая рознь, которая стала столь губительной для твоих родителей: Ванда – дитя своего народа и не может отказаться от него, как и ты от своего. Вступая в этот брак, вы подвергаете себя большому риску; но вы этого хотите, и я больше не противлюсь.
Это была невеселая помолвка; предстоящая разлука с матерью, мрачная покорность отца и его предостережение вносили глубокую печаль в событие, обычно радостное для юных сердец.
– А теперь пойдем, Бронислав, – сказала княгиня, взяв брата под руку, – ты совершенно измучен и должен отдохнуть, иначе будешь не в состоянии продолжать путь. Оставим их одних; они еще не обменялись ни одним словом, а между тем им о многом нужно поговорить.
Они вышли из комнаты. Не успела дверь за ними закрыться, как мрачная тень исчезла, и Вольдемар с бурной нежностью обнял наконец-то завоеванную им невесту.
