Текст книги "Фея Альп (др.перевод)"

Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Алиса, видимо, ничуть не обрадовалась назначенной ей роли. Она выслушала все объяснение без всяких «ах!», в немом изумлении перед тем, что такие вещи вообще могут твориться на свете. Чтобы можно было обручиться без согласия родителей и даже против их воли – это было за гранью понимания Алисы: баронесса Ласберг слишком хорошо воспитала ее. Она выпрямилась в кресле и сказала:

– Нет, это неприлично.

– Что неприлично? Что ты будешь ангелом-хранителем? – с негодованием воскликнула Валли. – Значит, ты хочешь обмануть мое доверие, сделать нас несчастными, повергнуть нас в отчаяние? Ты хочешь, чтобы мы умерли? Да, да, мы оба умрем, если мне не позволят выйти за Альберта. Неужели у тебя хватит духа взять такое на свою совесть?

К счастью, в этот момент доложили о Герсдорфе. Наступила минута мучительного колебания. Алиса как будто сделала попытку сказаться больной и велеть отказать посетителю, но Валли заслонила ее собой и проговорила приказным тоном:

– Просите!

Лакей исчез, а Алиса со вздохом опять откинулась на спинку кресла. Она сделала все, что могла: хотела сопротивляться, но, так как ей не дали сказать последнее слово, она отказалась от дальнейших усилий и предоставила событиям развиваться без ее участия.

Герсдорф вошел, и Валли полетела ему навстречу, готовая броситься в его объятия; но он только поднес ее руку к губам и, не выпуская этой маленькой ручки, направился к молодой хозяйке дома, говоря:

– Прежде всего я должен просить у вас прощения за своеобразный способ пользоваться вашей дружбой, к которому прибегла моя невеста; но, к сожалению, нас вынуждают к этому обстоятельства. Вероятно, вы уже знаете, что я сделал предложение Валли и получил ее согласие; я хотел на другой же день просить согласия ее родителей, но барон Эрнстгаузен даже не принял меня.

– А меня запер на целое утро! – вставила Валли.

– Тогда я сделал предложение письменно, – продолжал Герсдорф, – однако получил ледяной отказ без указания причин. Барон написал…

– Отвратительнейшее письмо! – опять вмешалась Валли. – Но его продиктовал дедушка. Я знаю, потому что подслушивала у замочной скважины.

– Как бы то ни было, он отклонил мое предложение. Но так как Валли добровольно отдала мне руку и сердце, я буду стоять на своем, и потому счел себя вправе прийти сюда для свидания с ней. Еще раз прошу извинить нас. Будьте уверены, мы не станем злоупотреблять вашей добротой.

Он говорил так открыто, так мужественно и сердечно, что Алиса начала считать всю историю уже не столь неприличной и в нескольких словах выразила свое согласие. Правда, она не понимала, как мог такой серьезный, сдержанный человек полюбить маленькую, подвижную, болтливую Валли и заслужить ее взаимность, но сомневаться в этом было невозможно.

– Тебе нет надобности слушать, Алиса, – сказала Валли успокоительно. – Возьми книгу и читай, а если в самом деле нездоровится, поспи немножко. Мы не будем на тебя в обиде, даже наоборот…

Она подхватила своего Альберта под руку и увлекла его в сторону балкона, отделенного от гостиной турецкой занавесью. Сначала они говорили шепотом, но маленькая баронесса не могла долго сдерживаться, скоро она заговорила взволнованно и довольно громко, а за нею и Герсдорф невольно повысил голос, так что Алиса могла слышать весь их разговор. Она послушно взяла книгу, но вдруг опустила ее на колени, потому что до ее ушей долетело ужасное слово «увезти».

– Нам не остается другого средства, – воскликнула Валли. – Ты должен увезти меня и не позже чем послезавтра утром, в половине первого: в это время дедушка уезжает назад в имение, а папа и мама поедут провожать его на вокзал, мы же тем временем можем преспокойно сбежать. Мы поедем в Гретна-Грин, поскорее обвенчаемся – я как-то читала, что там не заведено делать никаких записей и прочих церемоний – и вернемся мужем и женой.

Этот план похищения и путешествия был изложен весьма убедительно, но не встретил ожидаемого сочувствия. Герсдорф сказал спокойно и твердо:

– Нет, Валли, это не годится. Существуют кое-какие законы, решительно запрещающие романтические экскурсии. Твоя горячая головка еще не имеет представления о жизни и налагаемых ею обязательствах, я же о них знаю, и мне, человеку, специальность которого – защита права, было бы не совсем прилично попирать это право ногами.

– Что мне за дело до твоих законов? – воскликнула Валли, донельзя оскорбленная. – Вообще как ты можешь говорить о таких прозаических вещах, когда дело идет о нашей любви? Что же нам делать, если папа и мама будут стоять на своем?

– Прежде всего ждать, чтобы твой дедушка в самом деле уехал. С этим упрямым аристократом ничего не поделаешь: как человек скромного происхождения, я не гожусь, по его убеждению, в мужья баронессе Эрнстгаузен. Когда же его непосредственное влияние в доме твоих родителей уменьшится, я добьюсь, чтобы твой отец выслушал меня, и попробую преодолеть его предубеждение. Мы должны запастись терпением и подождать.

Молодая баронесса окаменела от испуга перед такой перспективой. Вместо романа с бегством и тайным браком ей рекомендовали ждать и оставаться у тиранов-родителей, а ее возлюбленный, который, по ее плану, должен был победоносно вынести ее оттуда на руках, вел себя так трезво и рассудительно, как будто собирался из-за обладания ею начать процесс по всем юридическим правилам. Это было слишком для ее пылкой натуры, и она гневно воскликнула:

– Скажи уж лучше прямо, что ты не нуждаешься во мне, что у тебя не хватает храбрости решиться на что-нибудь ради меня! В тот вечер, когда ты признался, что любишь меня, ты говорил совсем иначе! Я возвращаю тебе твое слово, я расстанусь с тобой навеки. – Тут Валли начала громко всхлипывать. – Я выйду замуж за человека, у которого будет бесконечное множество предков… дедушка найдет мне такого, но я умру от горя, и не пройдет и года, как я сама буду лежать в фамильном склепе…

– Валли! – с упреком проговорил серьезный, кроткий голос адвоката. – Валли, посмотри на меня! Неужели ты в самом деле не веришь моей любви?

Это опять был голос, полный нежности, так хорошо знакомый Валли с того вечера, когда они были одни в зимнем саду и она с бьющимся сердцем слушала его признание в любви под звуки музыки. Она перестала всхлипывать и сквозь слезы посмотрела на своего возлюбленного, склонившегося над нею.

– Неужели моя милая маленькая Валли совершенно не верит мне? Ты обещала быть моей и будешь. Я не позволю отнять у меня мое счастье, хотя и пройдет некоторое время, прежде чем я получу возможность заключить в объятия мою жену.

Герсдорф говорил так тепло и искренне, что слезы Валли высохли, головка ее опустилась на его грудь, и на губах уже задрожала улыбка, когда она спросила:

– Но, Альберт, ведь не так же долго придется нам ждать, чтобы ты успел состариться, как мой дедушка?

– Нет, не так долго! Ведь в таком случае злая, упрямая девочка, которая готова сию же минуту отказаться от меня, стоит мне что-нибудь сделать не по ней, едва ли пойдет за меня.

– О, я всегда пойду за тебя! – воскликнула Валли горячо. – Ведь я так люблю тебя, Альберт, так безгранично люблю!

Он привлек ее к себе, но теперь его голос понизился до шепота, Валли отвечала так же тихо, и конец разговора уже нельзя было расслышать. Минут через пять они вернулись в гостиную, и как раз вовремя, потому что в эту минуту появился Эльмгорст, который, будучи постоянным гостем, не нуждался в докладе.

Наружность Вольфганга еще изменилась к лучшему за последние три года: черты лица стали еще тверже и мужественнее, осанка внушительнее; молодой человек, тогда только поставивший ногу на первую ступеньку лестницы, которая должна была привести его наверх, научился подыматься по ней и приказывать.

В руках у него был душистый букет, и он с несколькими любезными словами поднес его хозяйке. Представлять гостей друг другу не было надобности, потому что Герсдорф уже давно знал инженера, а Валли познакомилась с ним в Гейльборне, где провела с родителями прошлое лето.

Некоторое время шел общий разговор, но скоро общество разошлось: адвокат воспользовался первым удобным случаем, чтобы проститься, а минут через десять ушла и Валли. Ей очень хотелось остаться, чтобы отвести душу и поболтать с Алисой, однако Эльмгорст явно не желал уступать ей внимание девушки; маленькая баронесса чувствовала, что он считает ее присутствие здесь совершенно излишним. Поэтому она тоже простилась и ушла, но в следующей комнате мудро изрекла:

– Мне кажется, там что-то затевается!

Между тем Алиса держала в руках чудесный букет из камелий и фиалок и вдыхала его аромат, но имела при этом в высшей степени равнодушный вид. Богатую наследницу со всех сторон окружали вниманием и любезностью и осыпали цветами; по-видимому, она и сейчас не придавала букету особенного значения. Вольфганг сел напротив и заговорил живо и увлекательно. Он говорил о новой вилле, которую Нордгейм выстроил в горах и в которой в этом году его семья должна была в первый раз провести лето.

– К вашему приезду будет закончена и внутренняя отделка, – сказал он, – сам же дом был окончен еще осенью. Близость железнодорожной линии дала мне возможность лично наблюдать за работами. Скоро вы познакомитесь с горами.

– Но я уже знакома с ними, – ответила Алиса, все еще занятая цветами. – Мы каждое лето бываем в Гейльборне.

– В летней резиденции столичного общества с альпийским ландшафтом на заднем плане! – насмешливо возразил Эльмгорст. – Это не горы, с ними вы познакомитесь только в своем новом доме. Место великолепно, и я тешу себя надеждой, что и сама вилла понравится вам: простая вилла в швейцарском стиле, но именно такой от меня настоятельно требовали.

– Папа говорит, что это маленькое чудо архитектурного искусства, – спокойно проговорила Алиса.

– Я был бы очень рад, если бы мое произведение сделало мне честь как архитектору; ведь, собственно говоря, архитектура вовсе не моя специальность, но дача предназначена для вас, и я не хотел предоставлять ее постройку никому другому; я просил и получил от вашего батюшки право выстроить этот маленький горный замок, который, как он мне сказал, предоставляется вам в личное пользование.

Намек был достаточно ясен, и полученное от отца право было слегка подчеркнуто. Но молодая девушка не смутилась, она только сказала, по обыкновению, вяло и безучастно:

– Да, папа хочет подарить мне виллу, а потому я не должна видеть ее, пока она не будет закончена. Вы проявили большую любезность, взяв на себя ее постройку.

– Напротив, с моей стороны было эгоизмом навязываться, потому что каждый архитектор в конце концов требует награды, и цена, которую я потребую, может быть, покажется вам чересчур высокой. Но вы позволите мне все-таки высказать одну просьбу?

Алиса медленно подняла на него свои большие темные глаза; ее вопросительный, почти печальный взгляд, казалось, искал чего-то в красивых, энергичных чертах молодого человека. В них выражалось оживление, напряженное ожидание, но больше ничего, и вопросительно устремленные на них глаза снова скрылись под опустившимися ресницами. Ответа не было.

Однако Вольфганг как будто принял это за поощрение. Он встал и подошел к креслу молодой девушки.

– Моя просьба очень смела, но смелым Бог владеет. Так я сказал когда-то вашему батюшке, когда просил его представить меня вам; эта поговорка всегда была моим девизом, пусть же она будет им и сегодня. Хотите выслушать меня, Алиса?

Она слегка наклонила голову и позволила Эльмгорсту взять ее руку и поднести к губам. Он заговорил. Это было предложение по всей форме, сделанное почтительно, по-рыцарски изящно, причем голос весьма красноречиво подкреплял смысл слов, только в нем недоставало теплоты… Это было предложение, но не объяснение в любви.

Алиса слушала без всякого удивления: для нее давно не было тайной, что Эльмгорст попросит ее руки, и она знала также, что отец покровительствует ему. Он допустил молодого человека бывать в его доме и уже не раз в присутствии дочери подчеркивал, что Эльмгорста ожидает блестящее будущее, и это в его глазах гораздо важнее гербов аристократов, стремящихся на чужие деньги подновить потускневший блеск своего имени. Сама Алиса была слишком пассивна для того, чтобы проявить собственную волю, к тому же ей с детства внушали, что благовоспитанная девица может выйти замуж лишь за человека, выбранного ее родителями, и она, наверное, не почувствовала бы, что в предложении Эльмгорста чего-то недостает, если бы Валли не пришла в голову идея торжественно возвести ее в звание ангела-хранителя своей любви.

Да, шепот, который недавно долетал до ее ушей, капризные упреки и ласки девушки, всей душой полюбившей серьезного человека – все это звучало совсем иначе! А какой безграничной нежностью дышало все, что он говорил! Здесь же почтительно просили руки богатой наследницы, только руки, о сердце не было и речи.

Вольфганг кончил и ждал ответа. Он склонился над Алисой и спросил с упреком:

– Алиса… вы ничего мне не скажете?

Молодая девушка и сама видела, что должна что-нибудь сказать, но она не привыкла решать самостоятельно, и ее ответ прозвучал именно так, как следовало ожидать от воспитанницы баронессы Ласберг:

– Я должна спросить сначала у отца. Как он решит…

– Я прямо от него, – перебил Эльмгорст. – Я пришел с его согласия и разрешения. Вы позволите мне сообщить ему, что моя просьба и мои желания встретили у вас сочувствие? Могу я отвести к нему свою невесту?

Алиса тихо проговорила:

– Вам придется быть очень снисходительным ко мне. Я долго и тяжело болела в детстве, и это до сих пор еще тяготеет надо мной: меня точно гнетет тяжесть, которую я не могу стряхнуть с себя. Вы будете страдать, и я боюсь…

Она не закончила. Было что-то по-детски трогательное в ее тоне, в этой просьбе о снисхождении в устах молодой наследницы. Рука, которая принесет жениху княжеское состояние. Вероятно, Вольфганг почувствовал это: в первый раз во время разговора в его голосе прорвалось что-то вроде душевной теплоты.

– Не продолжайте, Алиса! Я знаю, что вы хрупкая девушка, которую надо беречь и лелеять, и буду охранять вас от всякого грубого прикосновения жизни. Доверьтесь мне, вручите мне свое будущее, и я клянусь своей… – «Любовью», хотел он сказать, но ложь не шла с языка этого гордого человека, который умел рассчитывать, но не в силах был лицемерить, и он договорил медленнее, – своей честью, что вы не раскаетесь.

Его слова звучали твердо и мужественно, и видно было, что он думает то же, что говорит. Алиса почувствовала это; она охотно положила свою руку в руку Эльмгорста и позволила ему заключить ее в объятия. Губы жениха в первый раз прикоснулись к ее губам; он говорил о своей благодарности, о своей радости, называл ее своей дорогой невестой. Словом, помолвка совершилась по всем правилам. Недоставало только пустяка – того ликующего признания, которое недавно вырвалось у маленькой Валли сквозь смех и слезы: «Я так люблю тебя, так безгранично люблю!»

Глава 5

Парадные приемные залы в доме Нордгейма были залиты светом: праздновали сразу и день рождения дочери хозяина, и ее помолвку. Для общества то был сюрприз, потому что, несмотря на все слухи и сплетни, никто не верил всерьез в возможность такого союза. Ведь это неслыханно, чтобы один из богатейших людей в стране отдал руку своей единственной дочери молодому инженеру самого скромного мещанского происхождения, не имеющему никакого состояния и обладающему только талантом, который, впрочем, сулил ему большое будущее.

Все знали, что здесь не было никакой романтической истории: Алиса считалась вообще весьма ограниченной и не способной на глубокое чувство. Тем не менее она представляла партию первого разряда, и известие о ее помолвке принесло горькое разочарование аристократам, которые за ней усиленно ухаживали. Нордгейм еще раз доказал, что не ценит преимуществ, которые давало ему богатство: он мог бы купить дочери графскую корону, а выискал себе зятя среди служащих своего железнодорожного общества. Это возмутительно! Однако на празднество явились все, кто только был приглашен: всем хотелось посмотреть на счастливчика, который отбил невесту у знатных претендентов и которого судьба внезапно вынесла на вершины жизни, суля ему миллионы.

Незадолго до прибытия гостей Нордгейм вошел с женихом в приемный зал. Он был в прекрасном настроении и в полнейшем согласии со своим будущим зятем.

– Сегодня ты будешь представлен столичному обществу, Вольфганг, – сказал он. – Во время своих коротких наездов ты вращался исключительно в нашем семейном кругу, теперь же завяжешь здесь отношения, потому что вы поселитесь, разумеется, в столице: Алиса привыкла к жизни в большом городе, да и ты, вероятно, ничего не будешь иметь против.

– Разумеется, нет, – согласился Вольфганг. – Я люблю чувствовать себя в центре кипучей деятельности, а то, что это будет со временем возможно – я вижу по твоему примеру: ты умудряешься руководить отсюда всеми своими многочисленными предприятиями.

– Эта деятельность уже начинает несколько тяготить меня. В последнее время я чувствую, что мне нужен помощник, и потому рассчитываю, что снимешь с меня часть бремени. Впрочем, пока ты еще необходим на работах по окончании железнодорожной линии: главный инженер все больше хворает и только номинально руководит делом.

– Фактически оно в моих руках, когда же он окончательно удалится от дел – а я знаю, что он серьезно об этом думает, – ты дал мне слово, что я буду его преемником.

– Разумеется, и я уверен, что на сей раз не встречу никаких затруднений. Правда, впервые во главе такого предприятия будет стоять человек твоих лет, но Волькенштейнский мост был пробным камнем, да и вообще моему будущему зятю не могут отказать в первом месте.

– Ты так много даешь мне этим родственным союзом, – серьезно сказал Эльмгорст, – я же могу дать тебе взамен только сына.

Нордгейм задумчиво посмотрел в лицо говорящему, и в голосе его послышался оттенок теплого чувства, когда он произнес:

– У меня был сын, и с ним я связывал все свои планы, но он умер еще в детстве, и я часто с горечью думал о том, что какой-нибудь знатный тунеядец станет пожинать плоды моих трудов и собирать там, где я сеял. К тебе у меня больше доверия: ты будешь продолжать и поддерживать то, что я создал, и завершишь то, что мне придется, может быть, оставить незаконченным. Я передам в твои руки свое духовное наследство.

– И я сумею сберечь его, – договорил Вольфганг, крепко пожимая ему руку.

Нордгейм ответил на рукопожатие так же искренне. У них были родственные натуры, но все-таки это был странный разговор в день обручения, в ожидании прихода невесты. Оба говорили исключительно о своих надеждах и планах, об Алисе даже не упоминалось. Отец ожидал от будущего зятя всевозможных вещей, но потребовать счастья своей дочери ему не приходило в голову, жених же ни разу не произнес имени невесты. Речь шла о постройках и мостах, о главном инженере и железнодорожном обществе, точно сегодня между этими людьми был заключен деловой договор, как между двумя компаньонами. Разговор был прерван лакеем, пришедшим к хозяину за приказаниями относительно распределения мест за столом, и Нордгейм отправился в столовую, чтобы решить этот вопрос. Вольфганг остался один в приемных залах, занимавших весь верхний этаж дома.

Из большого зала с пурпурными обоями и бархатными драпировками открывался вид на целую анфиладу комнат, великолепие которых особенно бросалось в глаза теперь, когда они были еще пусты. Всюду множество дорогих предметов, картины, статуи и другие произведения искусства, из которых каждое стоило маленького состояния, а завершал длинный ряд комнат зимний сад – царство редких экзотических растений.

Вольфганг стоял неподвижно, и его взор медленно скользил вокруг. В самом деле, мысль, что он теперь свой в этом доме, будущий наследник всей этой роскоши, вызывала пьянящее чувство; нельзя было поставить в вину молодому человеку, что его грудь высоко вздымалась и глаза блестели торжеством, он сдержал данное себе слово и привел в исполнение смелый план, о котором говорил когда-то товарищу: решился на полет, достиг вершины, о которой мечтал, и мир, расстилавшийся у его ног, действительно был прекрасен.

Дверь отворилась. Эльмгорст обернулся и сделал несколько шагов по направлению к ней, но вдруг остановился, потому что вместо его невесты вошла Эрна фон Тургау.

Теперь у нее был совсем другой вид, чем тогда, когда она встретилась на склонах Волькенштейна с заблудившимся путником: необузданная девочка, выросшая в горах на приволье, не зная стеснения, не напрасно прожила три года в аристократическом доме дяди и подверглась «дрессировке» баронессы Ласберг. Дикая альпийская роза превратилась в грациозную молодую девушку с безукоризненными манерами и с такой же сдержанностью ответила на поклон Вольфганга. Но как же хороша она стала… ослепительно хороша!

Черты Эрны определились и приобрели правильность, лицо и теперь блистало свежестью, но в нем появился оттенок серьезности, даже холодности, да и глаза не блестели больше беззаботным весельем юности. Теперь что-то другое таилось в их мерцающей синеве, загадочной, как воды родных горных озер, и они влекли к себе так же неотразимо, как эти воды. Высокая девушка в воздушном белом платье, украшенном лишь несколькими водяными лилиями, производила сильное впечатление. Такой же цветок украшал ее волосы, которые не развевались больше вокруг головы непокорными локонами.

– Алиса и баронесса Ласберг сейчас выйдут, – сказала она, входя. – Я думала, что дядя здесь.

– Он в столовой, – ответил Эльмгорст, поклон которого был не менее церемонным.

Эрна сделала движение, как будто собираясь идти за дядей в столовую, но, по-видимому, решила, что это будет невежливо по отношению к новому родственнику; она остановилась и, бросив взгляд на длинный ряд комнат, спросила инженера:

– Вы в первый раз видите эти залы в их полном блеске? Красиво, не правда ли?

– Очень красиво! А на человека, приехавшего, как я, из пустынных, занесенных снегом гор, они производят положительно ослепляющее впечатление.

– Меня они тоже ослепили, когда я приехала, но к такой обстановке легко привыкаешь. Вы убедитесь в этом на собственном опыте, когда поселитесь здесь. Значит, решено, что ваша свадьба с Алисой будет не раньше чем через год?

– Да, будущей весной.

– Довольно долгий срок. Вы в самом деле согласны на него?

Этот разговор был странно неприятен жениху; он внимательно рассматривал майоликовую вазу, около которой стоял, и ответил с очевидным желанием переменить тему:

– Поневоле согласен, потому что пока не могу спокойно располагать временем и уехать: надо сначала закончить постройку железнодорожной линии, на которой я состою старшим инженером.

– Неужели вы так связаны? – спросила Эрна с легкой насмешкой. – Мне кажется, нетрудно освободиться от службы, которую вы все равно потом бросите.

– Вы считаете, что это само собой разумеется? – спросил Эльмгорст, рассерженный ее тоном. – Решительно не знаю, что могло бы принудить меня к этому.

– Просто положение, которое вы займете в будущем, как супруг Алисы Нордгейм.

Краска залила лоб инженера, и он бросил угрожающий взгляд на девушку, осмелившуюся напомнить ему, что он женится на деньгах. Она даже улыбалась, и ее замечание звучало как будто шутливо, но глаза говорили другое – они выражали презрение, и Эльмгорст слишком хорошо понял их. Однако он был не таков, чтобы его можно было сразить презрением как простого искателя приключений; он тоже улыбнулся и ответил с холодной вежливостью:

– Вы ошибаетесь. Для меня труд составляет жизненную потребность, лениво наслаждаться жизнью, ничего не делая, я не способен. Вас это, кажется, удивляет…

– Нисколько, – возразила Эрна. – Я как нельзя лучше понимаю, что настоящий мужчина должен искать опоры в собственной силе.

Вольфганг прикусил губу, но парировал и этот удар.

– Вероятно, я должен принять это как комплимент? Действительно, я искал опоры лишь в собственной силе, когда составлял проект Волькенштейнского моста, и, надеюсь, мое произведение будет делать мне честь и тогда, когда я буду супругом Алисы Нордгейм. Извините, такие вещи не интересуют дам.

– Меня они интересуют, – жестко сказала Эрна, – ведь мой родной дом должен был уступить место вашему мосту, и ваше произведение потребовало от меня еще и другой, более тяжелой жертвы.

– Которая никогда не будет мне прощена, – договорил Эльмгорст. – Вы до сих пор заставляете меня искупать тот несчастный случай, а между тем чувство справедливости могло бы подсказать вам, что я не заслуживаю ваших упреков.

Эрна не ответила, но ее молчание было достаточно красноречиво. Эльмгорст, видимо, ждал хотя бы формального опровержения, потому что его голос выдавал мучительную горечь, когда он продолжал:

– Никто больше меня не сожалеет о том, что именно мне досталось на долю вести последние переговоры с бароном Тургау. Они были необходимы, а предвидеть их печальный исход было невозможно. Не я, а жестокая необходимость потребовала, чтобы ваш родной дом был принесен в жертву; Волькенштейнский мост так же мало виноват в этом, как и я.

– Я знаю, но бывают случаи, когда невозможно оставаться справедливым. Вы теперь член нашей семьи и убедитесь, что я буду оказывать вам всякое внимание, какого только может требовать от меня новый родственник, но в своих чувствах я никому не обязана отдавать отчет.

– Другими словами – вы ненавидите мое произведение и… меня?

Эрна молчала. Она давно отучилась от детской необузданности, с которой, будучи выведена из себя насмешками над ее горными легендами, сказала тогда в лицо чужому человеку, что терпеть его не может. Теперь она стояла перед ним спокойно, с неподвижным лицом, но глаза ее еще не разучились вспыхивать, и взгляд их в эту минуту доказывал, что порывистая натура девушки покорена лишь внешне и дремлет, нетронутая в своей глубине. Эти глаза сверкнули молнией, они выговорили пылкое «да» в ответ на последний вопрос Эльмгорста, хотя уста безмолвствовали.

Он не мог не понять их, но его взгляд не отрывался от враждебной темно-синей глубины. Впрочем, это длилось не более нескольких секунд. Эрна отвернулась и заговорила легким тоном:

– Какой странный разговор мы завели! О жертвах, ненависти и упреках – и это в день вашего обручения!

Вольфганг быстрым, почти резким движением отступил назад.

– Вы правы! Поговорим о чем-нибудь другом.

Но они не стали говорить, напротив, наступило молчание, тягостное для обоих. Молодая девушка, опустившись на стул, стала внимательно рассматривать рисунок своего веера, тогда как ее собеседник подошел к двери в соседнюю комнату и опять занялся созерцанием великолепия открывавшейся перед ним анфилады. Лицо его, однако, уже не выражало чувства гордого удовлетворения, нет, в нем можно было прочесть глубокое раздражение.

Дверь зала отворилась, и вошла баронесса Ласберг с Алисой.

Баронесса имела покорно-страдальческий вид: она хоронила сегодня свою заветную мечту. Она твердо рассчитывала ввести свою питомицу в ряды аристократии, и вдруг Вольфганг Эльмгорст перехватил добычу. Впрочем, он был единственным человеком, которому баронесса могла простить это, потому что давно сумел войти у нее в милость, но все-таки оставалось прискорбным фактом, что такой безукоризненно изящный кавалер носил простую мещанскую фамилию.

Алисе совершенно не шло бледно-голубое атласное платье с чересчур роскошной кружевной отделкой и длинным шлейфом. Тяжелые складки дорогой материи положительно давили ее хрупкую фигурку, а бриллианты, сверкавшие на шее и руках, были не в силах придать жизнь ее вялому и бесцветному лицу.

Вольфганг быстро направился к невесте и поднес ее руку к губам. Он был полон внимания к ней, любезности по отношению к баронессе Ласберг, но его лицо прояснилось лишь тогда, когда вернулся Нордгейм и стали подъезжать первые гости.

Залы начало заполнять блестящее общество. Здесь были сливки столицы: родовая аристократия и аристократия ума, мир финансов и искусств, высшие военные и статские чины. Между драгоценными дамскими туалетами блистали многочисленные мундиры; все сверкало, волновалось, шуршало и вполне гармонировало с блеском дома Нордгейма.

Центром общего внимания были жених и невеста, вернее, жених, который большинству был совершенно неизвестен и потому возбуждал двойной интерес. Эльмгорст красив – это невозможно отрицать, и в его талантливости также не сомневались, но с такими только качествами не получают руки одной из богатейших наследниц, которая может предъявлять и другие требования. И при этом молодой человек как будто находил как нельзя более естественным свое неслыханное счастье; он не проявлял ни малейшей неуверенности, которая показывала бы, что он впервые в таком блестящем обществе. Под руку с невестой он спокойно и гордо стоял рядом с представлявшим его тестем, одинаково любезно принимая каждое поздравление и отвечая на него, и в совершенстве справлялся с главной ролью, выпавшей ему в этот вечер. Он был вполне членом семьи, с полным самообладанием занимал соответственное положение, и по временам казалось, будто общество представляется ему, а не он обществу.

В числе гостей находился и барон Эрнстгаузен, надменный, чопорный аристократ. Он явился сегодня без супруги, но вел под руку дочь. Маленькая баронесса была восхитительна в розовом бальном платье, с венком подснежников на вьющихся черных волосах и буквально сияла радостью и торжеством, потому что настояла-таки на том, чтобы ехать на сегодняшнее торжество. Родители сначала не хотели брать ее, потому что Герсдорф также был в числе приглашенных, и они боялись возобновления попыток к сближению с его стороны. На всякий случай папаша приготовился к встрече с врагом: он шел рядом с дочерью с видом телохранителя и держал ее руку так крепко, словно намеревался не выпускать ее весь вечер.

Однако адвокат не обнаруживал желания подвергать себя опасности получить отпор и удовольствовался вежливым поклоном издали, на который барон Эрнстгаузен ответил весьма чопорно; Валли же наклонила головку так серьезно и благонравно, как будто совершенно примирилась с родительской охраной. Разумеется, в этой головке давно уже был готов план кампании, и она тотчас принялась за его выполнение.

Сначала она обняла и поздравила невесту, для чего ей пришлось выпустить руку отца, потом как нельзя любезнее приветствовала баронессу Ласберг, наконец, почувствовала прилив безграничной нежности к Эрне и благополучно отвлекла ее в сторону. Отец посмотрел им вслед несколько подозрительно, но Герсдорф оставался на другом конце зала, а потому Эрнстгаузен успокоился и решил, что превосходно выполнит свою обязанность телохранителя, если не будет спускать глаз с врага. Он не подозревал, какая коварная интрига приводится в исполнение за его спиной.