Текст книги "Скажи, Лиса!"
Автор книги: Эльвира Смелик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
В эпистолярном жанре
Светка притащила в школу письмо. Самое настоящее письмо! Написанное от руки на бумаге. Редчайшая вещь. Но не историческая.
Светка нашла его воткнутым в щель между косяком и дверью собственной квартиры. Рассказывала и усмехалась. А мне казалось, это она не натурально усмехается, только для вида. Хиханьки там, хаханьки, но на самом деле она поражена и очень рада.
Я тоже усмехалась и хихикала, а про себя подыхала от зависти. Я тоже хочу найти у себя в дверях письмо на бумаге с признаниями в любви.
Хочу! Хочу! Хочу!
Таинственный поклонник расписывал Светке, какая она замечательная девушка, как она ему нравится. Что молчать он не может, а подойти к ней и заговорить не решается. Заканчивалось письмо чем-то вроде: «Ты даже никогда не смотришь в мою сторону но все равно хочу пожелать тебе веселого дня позетива счастья побольше любви добра и удачи».
Особенности пунктуации и орфографии мне запомнились лучше самого текста. Такая вот я въедливая, дотошная и, кажется, завистливая. Если бы письмо предназначалось мне, вряд ли бы я обратила внимание на правописание.
Подпись тоже была – «Андрей». А под ней по незаполненному словами пространству листа порхали улыбающиеся во весь рот смайлики и сердечки с крылышками. Тут уж мы захихикали искренне.
– Как ты думаешь, что за Андрей? – спросила я у Светки.
– Может, Кувшинов? – с сомнением предположила она.
Я представила, как отличник Кувшинов из девятого «А», который способен предложить двадцать три теории происхождения жизни на Земле, рисует сердечки и смайлики.
– Ну нет! Вообще ни одному нормальному парню от пятнадцати и старше не придет в голову рисовать вот это. Наверное, кто-то из восьмого.
А может, даже из седьмого.
– Лиса! Ты уж совсем! – возмутилась Светка. – Скажи еще, из детского сада.
Мы сидели на подоконнике в рекреации третьего этажа, а вокруг нас бурлила и шумела толпа. Поэтому разговаривать нам приходилось довольно громко.
– Значит, остановимся на восьмом. Ты знаешь каких-нибудь Андреев из восьмых?
Светка честно задумалась.
– По-моему, есть там Андрей. Такой темненький. Симпатичный.
«Позетива» в моей подруге было предостаточно и без сторонних пожеланий.
– Нет. Вроде это Арсений. Или Семен? Тараненко – он Сережа, Баранов – Леша, Лунев… Кстати! А как зовут Лунева?
Опять позитив!
Лунев – высокий, голубоглазый блондин с большим улыбчивым ртом.
– Лунева? Кажется, Валера.
Светка досадливо поморщилась, но согласно кивнула.
– Да, собственно, какая разница? – спокойно заключила она. – На кой мне Андрей из восьмого? Что я буду делать с таким маленьким?
– Почему маленьким? Всего на год младше.
– Ну и что? Девушки в нашем возрасте намного обгоняют в развитии мальчиков.
Я бросила взгляд через рекреацию. У противоположной стенки, возле двери в кабинет математики как раз толпился восьмой «В», мальчики которого были, как минимум, на полголовы выше своих одноклассниц. Судя по выражению на лицах, правдивый язык не поворачивался назвать их совсем уж отсталыми. В основном.
– Мальчики тоже разными бывают. Вот Можаева из одиннадцатого встречается с Сокольниковым. – Ну не смогла я отказать себе в удовольствии произнести вслух Юрину фамилию! – А он из десятого. И счастлива.
А как была бы я счастлива на ее месте! Глаза у меня сами собой закатились к потолку. Быстрый полет в страну розовых мечтаний. Я представила, как Юрочка Сокольников с презрением отталкивает от себя Можаеву (та мгновенно исчезает в неизвестном направлении), смотрит на меня пламенным влюбленным взглядом и произносит с придыханием:
«Лиса…»
– Лиса! – орет Светка. – Ты что, заснула? Звонок уже был.
А я-то понадеялась, что это звонят для нас с Юрой райские колокола. Пф!
Светка торопливо сложила письмо и запихнула его в сумку, сминая уголки. А раньше письма от любимых носили на груди, возле сердца. Думаю, они действительно согревали и прибавляли сил. Это вам не эсэмэска – не более тридцати символов – и не сообщение онлайн – гарнитура Times New Roman, кегль 12. Это – тепло руки, дрожь пальцев, забавная закорючка вместо «ч» и характерный росчерк в конце слова.
Пишите письма! Настоящие!
Первым делом – Самолетов
Я сидела дома и читала «Страдания юного Вертера». Вот захотелось мне их прочитать.
«…Бьет полночь! Да будет так! Лотта, прощай! Прощай, Лотта!..»
Я читаю немножко начало, потом пролистываю середину, узнаю, чем закончилось. Потом опять выхватываю кусочки из середины, возвращаюсь в начало и только тогда продолжаю читать как положено.
Лично мне так интересней. Путь от старта до финиша – самая захватывающая вещь, особенно если не знаешь точного маршрута. Только строишь догадки. Но у жизни, как всегда, свой взгляд, свои закономерности. Сначала: «Как я рад, что уехал!», в конце «…входит слуга со свечой. Он видит своего барина на полу, видит пистолет и кровь».
Почему так противоположно? От полюса до полюса.
Сразу предупреждаю: выбор книжки не имеет никакого отношения ко мне и Сокольникову. Какие там страдания? Так, легкое разочарование. Я не сохну по Юре, не бегаю за ним по школе. Он мне всего лишь нравится. А вот влюблена ли я в него? Похоже, нет. Потому что кроме Юры есть еще Петя Самолетов из параллельного «А».
Он пришел в нашу школу только в этом году. Ну почему в «А», а не к нам? И я услышала о нем от кого-то из девчонок. Возможно, это Фокина однажды произнесла: «Петя Самолетов».
Пике и мертвая петля. Я втрескалась в имя.
Увидела я свою мечту гораздо позже. Вытаращилась во все глаза и с радостью поняла: недаром меня так шарахнуло сочетание этих звуков.
Петя Самолетов.
Он весь такой большой. И высокий, и в плечах широкий, и не худенький – крепкий. Он занимается, кажется, рукопашным боем. Или дзюдо? Не скажешь, что красавец, но такой… как надо. С волевым подбородком. Серьезный и ясноглазый.
Петя Самолетов.
Ой! Только сейчас заметила, что обе мои симпатии имеют фамилии на букву «С».
Случайность или закономерность?
«А-а-а-а», и этим все сказано…
Громко замурлыкал домофон, обещая нежданных гостей.
Кого это несет?
Светка сейчас в музыкалке. Она хоть и вопит время от времени, делая ужасное лицо: «Задолбало меня это пианино!» – но музыку любит и играет с удовольствием, даже с упоением. Я видела.
Играет и сама перевоплощается в звуки. Плавные и резкие, грубые и нежные. Пальцы быстро перебирают клавиши. Будто и не заученно, будто по наитию. И Светка становится волшебницей, способной превратить громоздкий деревянный ящик с набором металлических тросов в нечто неосязаемое и певучее.
Но если не Светка, тогда кто? Врача я не вызывала. Толику без мамы тут делать нечего. Не иначе Судьба!
Я поскакала в прихожую, схватила трубку.
– Да?
– Можно к тебе? – спросила Судьба мужским голосом. Точнее, мальчишеским. Нет, юношеским.
– А ты кто?
– Тимофей. Помнишь?
Очень даже хорошо помню.
– Опять оказался не в том месте и ищешь, где бы спрятаться?
– Нет. Просто мне у тебя понравилось.
– А-а-а! – как обычно, протянула я.
Хорошо, что есть такое междометие. Вроде бы не несущее никакого смысла, но в то же время жутко содержательное и многозначительное. А главное, тянуть его можно бесконечно, выкраивая время для раздумий.
Только я все равно ничего не надумала, стояла и молчала и собиралась с мыслями. То есть искала в своей голове хоть одну разумную мысль, которая подсказала бы мне, что делать.
– Так можно? – прозвучало тихо и ненавязчиво.
И мне сразу представилось, как Тимофей, одинокий и грустный, торчит у дверей подъезда. А глаза при этом, наверное, такие же, как у кота в сапогах из мультика про Шрека.
Мысли – предатели! Зато сердце со своей чувствительностью тут как тут. Тук-тук-тук.
– Ладно.
И домофон защебетал, гостеприимно приглашая войти.
– Ты что-то забыл в прошлый раз? – продолжился разговор у порога.
– Нет. Ничего. Ты одна? – Тимофей устремил взгляд в глубь квартиры.
– Одна. Но я могу громко заорать и позвать соседей.
– Зачем? – не на шутку озадачился гость.
– На всякий случай.
– Опять считаешь меня маньяком-убийцей?
– Может, уже и не маньяком. Но наркотики тоже до добра не доводят.
– Какие наркотики?
Попытка изобразить неведение и невинность.
– А менты за тобой бежали, типа – автограф хотели взять?
Тимофей резко изменился: помрачнел и словно ощетинился, выпустил колючки: «Не трогай меня! Я сам по себе!»
– Твое-то какое дело?
– Конечно. Ты находишься в моей квартире, и – какое мне дело?
– Могу уйти! – пригрозил. А сам даже не шевельнулся, не посмотрел в сторону двери.
Мне стало его жалко. Не знаю почему. Вроде никаких явных причин не было. Не выглядел он ни несчастным, ни подавленным, ни обиженным. Но ведь и ежики не убегают со всех ног, а сворачиваются в колкий опасный клубок не оттого, что такие смелые и самоуверенные.
И тогда я спросила:
– Есть хочешь?
Тимофей удивился:
– Слушай, а вообще можно логически вывести, что ты в следующий момент скажешь?
– Значит, не хочешь?
Он усмехнулся, качнул головой:
– Я такого не говорил.
В холодильнике нашлись заранее приготовленные мамой макароны и котлеты в непривычно большом количестве. К чему бы это? Наша маленькая семья готова вот-вот увеличиться?
Если бы не присутствие Грачева, я бы обязательно поразмышляла над этим. А сейчас – ладно, подумаю потом. И переживать буду потом. Но лишнюю порцию я с удовольствием скормила Тимофею.
Он правда вполне нормальный, даже какой-то такой… благовоспитанный. У него лицо чистое и правильное, приятно смотреть. И я совсем не понимаю, почему он…
– Скажи, ты зачем эту дрянь куришь?
Тимофей скорчил постную мину, явно не собираясь отвечать.
– Ну, мне просто интересно, как это случается. Лично меня никогда курить не тянуло. Чего хорошего-то? А тем более всякую гадость.
Он посмотрел по-особенному:
– Как случается?
И рассказал.
Когда Тимофею было десять лет, отец их бросил. Просто взял и ушел, даже ничего объяснять не стал. А это гораздо хуже. Когда не знаешь истинных причин, начинаешь выдумывать их сам. И до такого можно додуматься, так себя накрутить! И Тимохина мама начала пить. Ну, не воду, конечно. А потом денег не стало хватать и вообще стало плохо, и дома быть не хотелось.
На улице народу куча. Особенно мальчишек. Компания пестрая и разновозрастная. Старшие курят, очень многие, а младшим хочется казаться взрослее и мужественней. Особенно когда специально подначивают. А еще обещают, что жизнь покажется не столь мрачной.
Надо же! Никогда бы не подумала, что у Грачева такая семья. Одет он вполне прилично, на нуждающегося не похож. Может, он работает? Или… А вдруг ворует? А вдруг занимается еще чем похуже? Ведь на травку тоже деньги нужны. И немалые.
Я слушала, кажется, с открытым ртом, где поддакивала, где ужасалась. Но постепенно рождалось чувство: рассказываемая мне история какая-то неестественно реалистичная, чересчур обыденная и газетная. А потом Тимофей сам прокололся: ухмыльнулся, думая, что я не вижу.
Я его убью!
– Ты – скотина, Грачев! Ты все наврал до последнего слова!
Я вцепилась в него и пыталась трясти – как там говорят? – словно тряпичную куклу. А он самодовольно ржал.
– Ты бы только себя видела! Как ты слушала!
Я же верила! Я ведь по-настоящему сочувствовала и понимала. У меня тоже нет папы. Зато у Грачева, скорее всего, отец есть и с мамой все в порядке, а он придумал: бросил, спилась.
– Катись отсюда!
Я принялась выталкивать его в прихожую.
– Да ладно, Лиса! Ну, не обижайся! Да качусь я, качусь! – А сам все смеется.
Чего же тут смешного? Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Не смешно же совсем! Или он опять под кайфом?
– Зачем надо было врать? Лучше бы уж молчал.
– Ты бы тогда не отстала.
Я и сейчас не отстану. Еще сильней не отстану. Или лучше пусть больше не приходит.
Мама вошла в квартиру и почти сразу закричала:
– Лисичка! Почему от твоей куртки табаком несет?
Пришлось срочно выскакивать в прихожую, делать изумленные глаза:
– Чего, правда? – А потом старательно обнюхивать свою одежду и принимать задумчивый вид. – Действительно. – Хмурить брови, прикидывать, изображать озарение. – А-а-а! Это же я в маршрутке ехала. А там водитель курил. Я чуть не задохнулась. Надо же, как провоняло!
В следующий раз заставлю Грачева вешать свою куртку на лоджии. Хорошо, что мама не задалась вопросом: куда это меня на маршрутке мотало?
Высшие создания и их причуды
Десятый «А» почти в полном составе толпился в спортивном зале.
Мы со Светкой зашли в поисках учителя, – одноклассники откомандировали нас выяснить, будет ли физкультура шестым уроком. Кто-то узнал, что сегодня в час проходят какие-то городские соревнования, и, конечно же, физруки сопровождают туда нашу школьную команду, и, значит, занятия вести некому, бла-бла-бла-бла-бла-бла…
Услышав, как хлопнула дверь, десятиклассники разом повернулись в нашу сторону, но, скользнув по нас общим разочарованно-снисходительным взглядом, так же разом отвернулись. Было такое чувство, как будто их сплоченный коллектив мгновенно начал выделять некое обволакивающее защитное вещество, ограничивающее к ним доступ: «Стоп, чужак! Дальше хода нет!»
Что интересно, такая реакция у них только на младших. Одиннадцатые они подпускают, а вот уже при виде нас, девятых, пол (или любая другая поверхность под ногами) усилием общего «десятиклассного» высокомерия начинает под ними вздыбливаться, подниматься к звездам, вознося, возвышая. А мы остаемся где-то там, внизу. Мелкие, ничтожные, недостойные внимания. Все на одно лицо.
Забавно за ними наблюдать.
Светка, наивная душа, решила докричаться до небес.
– Василия Константиновича не видели? – обратилась она сразу ко всем.
До нее снизошла только одна душа. Не помню ее имя, то ли Настя Голубева, то ли Катя Орлова. С таким пышным светлым пучком на затылке.
– Де-евочки! – покровительственно взирая из-под полуопущенных ресниц, произнесла она нараспев, медленно и четко, чтобы до нас точнее дошло. – Он сейчас придет. Не волнуйтесь.
Ах-ах! А мы-то уж разволновались, напугались и едва не…
С трудом удержалась, чтобы не рассмеяться, и отыскала глазами Юру. Сокольников – вместе со своими одноклассниками. Твердо стоит на самой вершине Олимпа. Умный, неприступный, взрослый. Хм! Он хорошо учится, играет на гитаре и поет. Он – известная на всю школу личность.
Даже не уверена, что ему известно о моем существовании.
Порой достаточно одного взгляда, чтобы влюбиться, и одного слова, чтобы разлюбить.
На большой перемене сидели со Светкой в столовой. Ничего необычного в этом нет. Мы каждый день на большой перемене сидим в столовой и, как правило, перекусываем мини-пиццей и соком. Иногда меняется компания за нашим столом. То пристроятся Фокина с Велуцкой, то кто-нибудь из парней. Сегодня с нами была Полина Потатуева.
Она подошла, опустила глаза и спросила, как будто у стола:
– С вами можно?
Стол, несмотря на уважительное «вы», ничего не ответил. Пришлось отдуваться мне.
– Конечно. Что ты спрашиваешь?
Полинка бесшумно отодвинула стул, бесшумно села и ела так тихо и аккуратно, словно боялась нас обидеть неосторожным движением или звуком. С ума сойти!
Но даже не это главное. Хорошо, что я успела дожевать последний кусок и допить последний глоток. Ну точно бы подавилась.
Я уже собралась вставать, но тут ко мне подлетел Юра Сокольников. Вот честное слово, подлетел. И обрушился лавиной слов. В самое ухо. Таких сердитых, таких злобных и резких.
Я обалдела от неожиданности и почти не уловила смысла. Интонации помню, а содержание – нет. Только позже начало вырисовываться нечто. Вроде как я такая подлая, распускаю сплетни, лезу в чужую личную жизнь, а дальше – угрозы, угрозы, угрозы.
Сокольников исчез так же внезапно и быстро, как появился. Я захлопнула приоткрывшийся от изумления рот и завертела головой в поисках объяснений и поддержки. Потатуева сидела ни жива ни мертва, а встреченный мною Светкин взгляд был невменяем.
– Чё это было-то?
– Без понятия.
– Чего он орал-то?
– Не знаю.
О-очень содержательный диалог!
Две подружки-зомби одновременно на автопилоте поднялись из-за стола, нога в ногу зашагали прочь – левой-правой, левой-правой, под счет шагов пытаясь активировать отказавший от потрясения мозг.
– Лиса! А чего ты ему сделала? С чего он так разорялся-то?
– Думаешь, я знаю?
– Какие сплетни? Ты кому про него чего рассказывала?
– Светик! Ну что я о нем могу рассказать? Я знаю не больше других. Я вообще о нем ничего не говорила.
Мысли не в счет! Да и в общем-то они были очень даже неплохие.
– Ну да! Говорила! – возразила Светка. – Помнишь, на переменке, когда я письмо приносила? Ты сказала, что Сокольников с Можаевой встречается. Но об этом вся школа и без тебя знает.
Ох-ох-ох! Вот ведь как бывает. Нравится тебе человек, ты готова к нему со всей душой, а он…
Не знаю. Испугаться я, конечно, не испугалась, но сегодняшние грозные Юрочкины вопли перебили все предыдущие впечатления и чувства. Мою влюбленность как рукой сняло. Пусть целуется со своей Можаевой. Пусть заносит меня под номером «один» в свои черные списки. Да плевать я хотела!
И в заключение стихи:
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым…
Не забыть выучить на завтра по литературе!
Слишком серьезно. Поэтому без названия
– Лиса! – донеслось со стороны. – Привет!
Голос я запомнила.
– Неужели опять ко мне в гости?
Тимофей изобразил на лице нечто неопределенное:
– Можем просто прогуляться.
– А я все равно буду приставать.
Он резко остановился и ошалело воззрился на меня:
– Чего?
Конечно, он понял меня неправильно. Пришлось объяснять:
– С вопросами. Как ты до такой жизни докатился? И не пора ли с этим покончить?
Тимофей, конечно, усмехнулся, досадливо и презрительно:
– Ты что, в благотворительном фонде подрабатываешь? В этом… как его? «Молодежь против наркотиков». Транспарант в руки, надпись на грудь: «Мы за здоровый образ жизни! Колешься – лох!»
Слова вроде бы неощутимые, неосязаемые, но иногда вдруг становятся увесистыми, как камни. Кто-то бросит, а ты не успеешь увернуться или попытаешься поймать. Тяжело, больно.
– Ты еще и колешься?
Видимо, в моем голосе было слишком много ужаса. Грачев растерялся и сразу рассердился.
– Блин, Лиса. Я просто слишком много болтаю.
– Честно?
– Ну хочешь, я сейчас разденусь, и ты сама проверишь все мои вены. – Тимофей улыбнулся, слегка похотливо. – Мне будет даже приятно.
Почему он не хочет говорить серьезно?
– Хватит прикалываться!
– Вот именно.
А потом появились те двое.
Они выглядели нарочито развязно, разговаривали нарочито громко, словно специально привлекали к себе внимание, заявляли во всеуслышание: «Вот они – мы! Мы – такие!»
Тимофей увидел их и засуетился, произнес торопливо:
– Подожди секунду. Я сейчас.
– О, Тимоха! – заорал один из тех двоих, заметив Грачева. – Нас ищешь?
– Вроде как.
Двое остановились; дожидались, когда Тимофей к ним подойдет, и в это время пялились на меня.
Жалко, что у меня, в отличие от атомного взрыва, нет ударной волны. Вот уж я бы не пожалела всех своих мегатонн на эти мордовороты. Разговаривали они тихо. Да я и не прислушивалась, отвернулась и отключилась. Чего мне на них любоваться?
И тут раздался гогот. Вот, честное слово, смехом не назовешь. Гогот. Или хрюканье. И слова:
– Тимох, а деньги не хочешь сэкономить? Может, твоя подружка с нами расплатится?
Я не знаю, что Грачев им ответил. Мне – без разницы! Я к нему как к нормальному человеку. Я помочь хочу. А он… Он при мне бежит за очередной дозой. Он общается с этой мразью. Да пошел он!
– Лиса! Подожди! Ну, Лиса! Ну, чего ты? Стой!
– Зачем? Все-таки решил сэкономить?
Он молчит.
Ха! Я отворачиваюсь и иду дальше. Но Грачев хватает меня за рукав и пытается не столько удержать, сколько повернуть к себе.
– Ну, ты же не думаешь, что я…
– А как мне узнать, что думаешь ты? Ты всегда в состоянии контролировать свои мысли?
– Лиса, перестань! Хватит представлять меня каким-то уродом!
Если бы я представляла его уродом, я бы не пустила его дальше предбанника, я бы с ним разговаривать не стала, грохнула бы домофонную трубку, едва услышав голос.
Я удивляюсь, как можно, зная обо всех тех ужасах, которые творит наркота, надеяться, что уж с тобой-то такого не случится, что на тебя-то она не подействует. А если и подействует, то это всегда легко исправить и переиначить во что-нибудь безвредное, милое, славное.
– Лиса! Я ведь курю уже давно, и все нормально. Это ж так, ерунда. Почти тот же табак. Он же тоже вреден, но об этом даже никто не думает. И с головой у меня в порядке. Я – не опасный! Я не ворую, не убиваю и людьми не торгую. Ты, наверное, просто начиталась всякой мути. Или насмотрелась. Лиса, ну не заморачивайся, а? Не надо меня спасать. У меня все хорошо.
– Знаешь, Грачев, а по виду и не скажешь, что ты такой наивный и глупый.
Он обиделся. Конечно, он считал себя умным, волевым и стойким. Он сделал то же самое, что недавно пыталась проделать я. Отвернулся и пошел в другую сторону. А я не стала его удерживать.
А может, нужно было?
Надо же! Попалось, будто специально. Только там про обычные сигареты. И все-таки… «Когда начинаешь курить, врешь родителям. Врешь, когда спрашивают, сколько куришь, – либо преувеличиваешь, либо преуменьшаешь: „О, я выкуриваю четыре пачки в день“. Или: „Что вы, что вы, мы только по одной, и то редко“. На самом деле минимум три штуки в день. Потом врешь себе, когда бросаешь. Потом врешь медикам, когда уже выявили рак: „Ох, я же никогда много не курил“. Джулиан Барнс, „Пульс“».
