Текст книги "Роковой обет"

Автор книги: Эллис Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Брат Адам из Ридинга, которого поселили вместе с монахами аббатства, других паломников, остановившихся в странноприимном доме, видел только во время церковных служб или случайно – на улице. На сей раз вышло так, что, когда он ближе к вечеру вышел из сада вместе с братом Кадфаэлем, навстречу им на монастырском дворе попались Сиаран и Мэтью, направлявшиеся к розарию, – видно, молодые люди решили скоротать на солнышке часок-другой в ожидании вечерни. По двору сновало множество народу: монахи, служки и гости обители. Все спешили по своим делам, и скорбная фигура Сиарана и его медлительная, осторожная поступь невольно бросались в глаза.

– А этих двоих, – промолвил, остановившись, брат Адам, – я уже видел. Первую ночь после Ридинга я провел в Абингтоне – там же ночевали и они.

– В Абингтоне! – в тон ему задумчиво отозвался Кадфаэль. – Издалека же они идут – с самого юга. А на пути от Абингтона до Шрусбери ты их больше не встречал?

– Нет, да и как это могло случиться? Я-то ехал верхом, да к тому же и не прямым путем. Мне надо было завернуть в Леоминстер по поручению нашего аббата. Нет, до сегодняшнего дня эта парочка мне на глаза не попадалась. Но и ошибиться я не мог. Они люди приметные: раз увидишь – нипочем не забудешь.

– И какое впечатление ты составил о них, когда увидел в Абингтоне? – спросил Кадфаэль, не сводя глаз с неразлучных друзей, пока те не скрылись за деревьями. – Как тебе показалось: долгий ли путь проделали они от Абингтона? Слыхал наверное: Сиаран дал обет дойти босиком до Абердарона. По его ногам можно было сказать, давно ли он пустился в дорогу.

– Он уже тогда малость прихрамывал, и оба были покрыты дорожной пылью. Возможно, и для них это была первая остановка на ночь, но мне в это что-то не верится.

– Вчера, – промолвил Кадфаэль, – Сиаран заходил ко мне подлечить ноги, – и сегодня до вечера заглянет еще. Два-три дня отдыха, и он сможет продолжить путь. А путь – что ни говори – нешуточный: откуда-то с юга, из места, расположенного не менее чем в дневном переходе от Абингтона, до самого дальнего уголка Уэльса. Чудной обет, и, по моему разумению, парень, что принял его, погорячился. Ведь если рассудить: какая польза в том, чтобы добровольно подвергать себя мучениям, тогда как на свете полным-полно несчастных, с рождения обреченных на страдания и смиренно несущих свой крест.

– Многие по простоте душевной верят, что это зачтется им на небесах, – добродушно заметил брат Адам. – Возможно, этот малый не знает за собой особых добродетелей и надеется хоть таким способом оказаться среди избранных.

– Но он отнюдь не прост, – уверенно возразил Кадфаэль, – все, что угодно, только не это. Он заявил, что неизлечимо болен и собирается закончить свои дни в благословенном Абердароне, дабы его кости упокоились в священной земле Юнис Энсли. Всякий, в чьих жилах течет валлийская кровь, сочтет это стремление благородным. Но зачем истязать себя человеку, которому судьба и так нанесла тяжелый удар? Или он бросает дерзновенный вызов самой смерти? Коли так – понять это я могу, но одобрить – нет!

– Естественно, что ты такого не одобряешь, – с улыбкой промолвил брат Адам, ибо чувства Кадфаэля были близки его собственным, – ты ведь научен врачевать боль, а стало быть, видишь в ней врага. Для того мы и используем эти растения. – Он погладил висевшую на поясе кожаную суму.

Вместе с Кадфаэлем Адам занимался сортировкой семян нового урожая и получил в подарок два или три сорта трав, каких не было в его саду в Ридинге.

– Боль, – продолжил он, – это коварный дракон, с которым нам, словно паладинам, приходится неустанно вести бой.

Монахи не спеша прошли еще несколько ярдов, направляясь к каменным ступеням лестницы, ведущей к дверям странноприимного дома, с удовольствием обозревая царившую вокруг деловитую суету, но тут брат Адам неожиданно остановился и пристально вгляделся в толпу.

– Ну и ну, – пробормотал он, – я вижу, ваш праздник притягивает с юга не только будущих святых, но и еще каких грешников!

Удивленный Кадфаэль проследил за взглядом брата Адама, ожидая, что тот пояснит свои слова, ибо в человеке, на которого так внимательно смотрел заезжий травник, вроде бы не было ничего примечательного. Он стоял возле ворот, где постоянно толклась небольшая компания любителей поглазеть на вновь прибывающих гостей, посудачить и разузнать последние новости. Незнакомец был высок и широкоплеч, но благодаря пропорциональному телосложению не казался таким крупным. Он стоял, засунув большие пальцы за пояс своего просторного, непритязательного, но ладно скроенного камзола. Судя по одеянию, он не принадлежал к знати, однако никто не принял бы его и за бедняка или простого землепашца. По всему видно, что это человек солидный, почтенный и уважаемый, живущий в достатке, – не иначе как купец или зажиточный ремесленник. Такие люди – становой хребет городских общин Англии, и, безусловно, один из них вполне может позволить себе отдохнуть и развлечься с пользой для души, посетив церковный праздник. Он благодушно поглядывал на занятый предпраздничными хлопотами народ, и на лице его сияла широкая, довольная улыбка.

– Говорят, – промолвил Кадфаэль, взглянув на своего спутника, – это некий Симон Поер, купец из Гилдфорда. Что удивительного в том, что человек решил отправиться в паломничество, чтобы провести чудесные летние деньки в приятном и благочестивом путешествии. Но ты, как я вижу, знаешь о нем побольше.

– Может, его и впрямь кличут Симоном Поером, – сказал брат Адам, – но сдается мне, что у него имеется про запас еще с полдюжины имен. Имени его я никогда не слышал, но физиономия и обличье мне знакомы. Время от времени я выполняю поручения отца аббата, и мне довелось побывать на многих рынках и ярмарках не только в нашем графстве, но и за его пределами. И, уверяю тебя, я встречал этого малого. Тогда он выглядел поскромнее, не то что сейчас, – вишь, приоделся, что твой провост, похоже, в последнее время дела у его пошли в гору. Он не пропускает ни одной ярмарки или какого другого многолюдного сборища и постоянно собирает вокруг себя молодых мотов и кутил. И неспроста: играет с ними в кости, и скорее всего кости у него особые, в такие не проиграешься. К тому же мне кажется, он не постесняется и стащить что плохо лежит или очистить карман. Это верное средство побыстрее разжиться деньжатами, правда, и рискованное.

Кадфаэлю давно уже не приходилось встречать среди монастырской братии столь сведущего в житейских делах брата. Видно то, что ему частенько случается бывать в миру по поручениям аббата, заметно расширило его кругозор. Кадфаэль с уважением и теплотой посмотрел на собрата, а потом повернулся, чтобы получше приглядеться к улыбчивому, благодушному купцу.

– Ты уверен, что не ошибся?

– В том, что это тот самый малый, я ничуть не сомневаюсь, однако поостерегся бы обвинять его открыто. Он, знаешь ли, большой ловкач и весьма скользкий тип. Всего раз удалось накрыть его с поличным, но и тогда он ухитрился вывернуться. Тебе, брат, я советую не спускать с него глаз: рано или поздно он допустит промашку – а такое может случиться со всяким пройдохой – и тогда наконец попадется и получит по заслугам.

– Наверное, ты прав, – согласился Кадфаэль. – Одно меня удивляет: с чего это его занесло так далеко от мест, где он обычно промышлял? По опыту знаю, что такого рода мошенники предпочитают обделывать свои делишки в знакомых краях, где они все ходы и выходы знают лучше служителей закона. Неужто на юге его так припекло, что пришлось уносить ноги куда глаза глядят. Это наводит на мысль, что за ним могут водиться грешки похуже, чем надувательство при игре в кости.

Брат Адам с сомнением пожал плечами.

– Все может быть. Знаешь ведь, что некоторым нечестивцам пришлись по нраву нынешние раздоры, потому как в смутное время можно половить рыбку в мутной воде. Лорды извлекают выгоду из усобицы на свой манер, а воры и мошенники – на свой. В битву они, конечно, не сунутся, побоятся за свою шкуру, а вот уличные стычки, которые то и дело вспыхивают в городах, как раз по их части. Затеять свалку да в суматохе срезать кошелек у какого-нибудь почтенного человека, а то при случае и пырнуть его ножом в спину – и проще, и безопаснее, чем скрываться в лесах в ожидании добычи, как поступают разбойники с большой дороги.

Как раз такая стычка, подумал Кадфаэль, приключилась в Винчестере, где доброму человеку засадили нож в спину да и бросили умирать. А может, и впрямь служители закона там, на юге, поприжали этого малого так, что ему ничего не оставалось, как убраться из тех краев, где он привык промышлять. Коли так, за ним наверняка числится кое-что посерьезнее мошенничества при игре в кости да выманивания деньжат у молодых ротозеев. Возможно, на его совести даже и такое черное злодеяние, как убийство?

– В нашем странноприимном доме, – промолвил Кадфаэль, – остановились еще два-три молодца, насчет которых у меня возникли кое-какие сомнения, но пока вроде бы этот малый с ними дела не имел. Так или иначе, я буду иметь в виду то, что ты мне сообщил, а потом и сам пригляжу за ним, и брата Дэниса попрошу о том же. Кроме того, я сегодня же вечером перескажу твои слова Хью Берингару, нашему шерифу. И он, и городской провост будут рады получить предупреждение.

Сиаран отдыхал в розарии аббатства, и Кадфаэлю жаль было заставлять его тащиться босиком к сарайчику, тем паче, что загорелые ноги монаха были обуты в прочные сандалии. Поэтому, прихватив с собой бальзам для заживления Сиарановых ран и растирание, которое должно было помочь его ступням загрубеть, Кадфаэль сам отправился к больному. В огороженном дворике было тихо и спокойно, ласково светило полуденное солнышко, а густая упругая прохладная трава приятно нежила босые ступни. Уже начинали распускаться розы, и воздух был напоен их сладким ароматом. Но лица обоих приятелей были хмуры и безрадостны. Неужто одному из них и впрямь суждено вскоре расстаться с жизнью, а другому – оплакать безвременно ушедшего друга.

Сиаран что-то говорил приятелю и, не заметив приближения монаха, продолжал свою речь:

– …Ты лишь впустую тратишь время, ибо этого не случится! Ничто не изменится, не надейся! Никогда! Лучше бы ты оставил меня и вернулся домой!

Может быть, один из них верил в могущество Святой Уинифред, молился ей и надеялся на чудо, тогда как другой, исполненный непомерного благочестия, задумал, на манер Руна, вместо того чтобы просить об исцелении, преподнести в дар святой свою кончину.

Мэтью отвечал другу ровным решительным голосом:

– Не трать слова попусту, ибо я пройду с тобой весь путь, шаг за шагом, до самого конца.

Но тут Кадфаэль подошел совсем близко, и друзья встрепенулись, пытаясь скрыть то, что между ними только что состоялся невеселый разговор. Молодые люди, расположившиеся на каменной скамье, даже слегка отодвинулись друг от друга и выдавили улыбки, правда, улыбки вышли натянутыми.

– Я рассудил, что не стоит тебе плестись ко мне через всю обитель, – сказал Кадфаэль, опускаясь на колени и раскладывая свою суму на ярко-зеленой траве, – куда легче прийти сюда самому. Так что посиди спокойно, а я погляжу, много ли осталось мне сделать для того, чтобы ты мог с легким сердцем отправиться в путь.

– Ты очень добр ко мне, – со вздохом промолвил Сиаран, – будь уверен, я действительно отправлюсь в дорогу с легким сердцем, ибо знаю, что паломничество мое окажется недолгим.

– Аминь! – тихонько обронил Мэтью, сидевший на дальнем конце скамьи.

После этого они умолкли и хранили молчание все время, пока брат Кадфаэль тщательно втирал мазь в потрескавшиеся ступни, в прежние времена знавшие удобную обувь, и накладывал бальзам из липушника на затягивавшиеся раны.

– Ну вот и все! – промолвил, закончив, монах. – Завтра побереги ноги, постарайся ходить поменьше, разве что в церковь. Здесь и надобности особой разгуливать нет. Ну а я к тебе приду и займусь тем, что подготовлю тебя к празднику, чтобы ты смог постоять подольше, когда понесут святую.

Говоря это, Кадфаэль, по правде сказать, и сам не знал, что имел в виду: бренные останки Святой Уинифред, покоившиеся, как все полагали, в инкрустированной серебром раке, или же ее духовную сущность, способную придать святость и пустому гробу, и даже ковчегу с костями закоренелого грешника, недостойного ее милости. Порой кажется, что святые осыпают милостями отнюдь не по заслугам, а просто из неизъяснимого каприза. Впрочем, чудо неподвластно логике, а иначе оно уже не было бы чудом – разве не так? Кадфаэль вытер руки пучком шерсти и поднялся с колен. До вечерни оставалось минут двадцать.

Он попрощался и почти дошел до ворот, ведущих в большой монастырский двор, когда услышал за спиной торопливые шаги. Чья-то рука потянула его за рукав, и голос Мэтью промолвил:

– Ты забыл эту вещицу, брат.

Это был горшочек из-под мази. Изготовленный из грубой зеленоватой глины, он был почти незаметен в траве. Держа горшочек на широкой ладони, молодой человек протягивал его Кадфаэлю. Рука у него была сильная, крепкая, с красивыми, длинными пальцами. Темные спокойные глаза со сдержанным любопытством всматривались в лицо монаха. Кадфаэль поблагодарил юношу и, забрав горшочек, спрятал его в суму. Сиаран сидел там, где оставил его друг, устремив горящий взгляд на монаха и Мэтью; на какой-то миг Кадфаэлю показалось, что он обречен на одиночество в этом многолюдном, шумном мире.

Кадфаэль и Мэтью стояли молча, задумчиво смотрели в глаза друг другу. Спутник Сиарана был крепким, ладным и ловким малым, что он и доказал, успев вовремя выхватить девушку из-под конских копыт. К нему рвалось нежное, неискушенное сердечко Мелангель, да и Рун, похоже, связывал с ним надежды на счастье своей сестры – на себя-то он уже махнул рукой. Судя по всему, Мэтью из хорошей семьи, скорее всего, из мелкого дворянства, получил неплохое воспитание и наверняка владеет как мечом, так и латынью. И эдакий молодец болтается по всей стране как неприкаянный бродяга, без крыши над головой и близкой души, если не считать умирающего приятеля.

– Скажи мне правду, – попросил Кадфаэль, – верно ли, что Сиаран идет навстречу своей кончине?

Мэтью помедлил, его большие глаза помрачнели. Затем он негромко, с расстановкой произнес:

– Да, это так. Смерть уже витает над ним. Если только ваша святая не совершит чуда, ничто не спасет его. Или меня! – неожиданно закончил он и, повернувшись, решительно зашагал обратно, возвращаясь к исполнению взятого на себя послушания.

Наступило время ужина, но, вместо того чтобы идти в трапезную, Кадфаэль направился в город. Миновав мост, перекинутый через Северн, он вошел в городские ворота и по извилистому Вайлю добрался до дома Хью Берингара. В гостях у друга он некоторое время с удовольствием возился со своим крестником Жилем. Пригожий, своенравный крепыш уродился светленьким – в мать и довольно рослым. Не приходилось сомневаться, что со временем этот малыш намного обгонит ростом своего невысокого смуглолицего насмешливого отца. Элин принесла угощенья и вина для мужа и гостя и уселась за шитье. Время от времени молодая женщина с улыбкой поглядывала на беседовавших друзей, и вид у нее был счастливый и безмятежный. Когда сынишка, наигравшись, уснул на коленях у Кадфаэля, Элин встала и, бережно взяв ребенка, унесла его в спальню, хотя мальчуган был, пожалуй, уже тяжеловат для нее. Ласковым взглядом Кадфаэль проводил молодую женщину с ребенком на руках.

– И как получается, что эта девочка хорошеет с каждым днем, – подивился монах. – Знавал я многих привлекательных девиц, чья красота поблекла и увяла после замужества. А Элин семейная жизнь только красит.

– Что ж, женитьба, пожалуй, дело стоящее, – с довольным видом отозвался Хью. – Взять, к примеру, меня – семейная жизнь, как видишь, пошла мне на пользу. Правда, чудно слышать все это от монаха, давшего обет безбрачия… Конечно, ты повидал свет, перед тем как надеть рясу, но, думаю, ты был не слишком высокого мнения о женитьбе, иначе и сам рискнул бы обзавестись семьей. В монастырь ты ушел, когда тебе было уже за сорок. Но ведь до этого ты – молодой крестоносец, бравый молодец – вдоль и поперек исходил всю Святую Землю. Почем мне знать, может, где-то в тайниках памяти ты хранишь воспоминание о своей Элин, которая дорога тебе не меньше, чем мне моя! А может быть, и о свое Жиле, – добавил Хью с лукавой улыбкой, – который нынче давно вырос, и один Бог знает, где он теперь и что с ним.

Кадфаэль отмолчался, и, хотя он не подал виду, что речи Берингара задели его за живое, чуткий и догадливый Хью понял невысказанное предупреждение друга. Он бросил взгляд на призадумавшегося монаха и почел за благо сменить тему и перейти к злободневным делам.

– Стало быть, этот Симон Поер – личность на юге небезызвестная. Ну что ж, я благодарен за предостережение и тебе, и брату Адаму, хотя покуда этот тип вроде бы ничего худого не натворил. Зато те, другие, которых ты мне описал… В таверну Уота наведывались какие-то незнакомцы веселого нрава. Вполне возможно, это те самые молодцы, о которых ты мне рассказывал. С ними проводят время состоятельные молодые бездельники, о которых говорят, что имение у них больше, чем разумение. Они без продыха пьют да бросают кости. И Уоту очень не понравилось, как ложатся эти кости.

– Так я и думал, – промолвил Кадфаэль, – на каждую церковную мессу приходится их, кабацкая, и они знай обдирают наших шрусберийских дуралеев как липку. Видать, решили: коли Бог ума не дал, так и денежки им ни к чему. Наверняка так оно и есть – Уот мошенника издалека видит, его не проведешь.

– И он сообразил, как избавить свое заведение от этой заразы. Представь себе: взял и шепнул на ухо одному из незнакомцев, что за таверной следят, дескать, им было бы разумнее перебраться в другое место, а сам поручил одному из своих мальчишек приглядеть за ними и выяснить, где они соберутся. Если все пойдет хорошо, завтра вечером мы их накроем и еще до праздника очистим город и обитель от непрошенных гостей.

«А это и городу, и обители только во благо», – рассудил Кадфаэль, возвращаясь назад по мосту в ранних прозрачных сумерках. Последние лучи вечернего солнца поблескивали на медлительных водах Северна. Нынешним летом вода стояла низко, обнажая многочисленные отмели, заросшие по краям густой порослью бурых водорослей. И не было ничего, что могло бы пролить хотя бы такой же слабый, призрачный свет на убийство, совершенное в далеких южных краях – тех самых, откуда прибыл этот самый Симон Поер. Зачем? Совершает паломничество ради спасения души, как и подобает почтенному человеку? Или же скрывается от закона, ибо ему грозит наказание за что-либо более серьезное, чем надувательство балбесов и ротозеев. Правда, Кадфаэль признавал, что ему и самому не раз доводилось свалять дурака, и считал, что не следует чересчур строго осуждать облапошенных мошенниками бедолаг.

Большие ворота аббатства были уже заперты, но маленькая дверца в одной из створок оставалась открытой, и сквозь нее во двор проникали лучи закатного солнца. В их мягком свете Кадфаэль столкнулся с каким-то припозднившемся гостем и удивился тому, что тот почтительно поддержал его за локоть и пропустил вперед.

– Добрый вечер, брат, – послышался у самого уха монаха звучный мелодичный голос.

Солидный господин в добротном шерстяном камзоле размашистым шагом направлялся к дверям странноприимного дома. Это был не кто иной, как выдававший себя за гилдфордского купца Симон Поер.

Глава 6

Утром двадцать первого июня, в канун перенесения мощей Святой Уинифред, когда аббат Радульфус во главе причта и братии вышел из церкви на залитый солнцем двор после мессы, чинное шествие процессии было неожиданно нарушено громким, неистовым криком. Волнение пробежало по рядам уже вышедших на площадь паломников, словно круги по воде, люди поспешно расступились, давая дорогу, и из толпы, неуклюже ковыляя на босых разбитых ногах, появился Сиаран. Глаза его горели. Бросившись вперед, он схватил Радульфуса за рукав и воззвал к нему негодующим голосом:

– Отец аббат, я прошу справедливости и защиты, ибо меня ограбили! Здесь, в стенах святой обители, завелся вор!

Аббат недоуменно уставился на искаженное горем и отчаянием лицо молодого человека.

– Справедливости, святой отец, справедливости, – твердил тот, – молю тебя о справедливости, ибо я бессилен и уповаю лишь на твое милосердие!

В этот момент Сиаран, видимо, понял, что подобная напористость едва ли приличествует человеку, умоляющему о помощи. Отпустив рукав, он упал на колени у ног Радульфуса.

– Простите мою дерзость, святой отец. Я обезумел от горя и не ведаю, что творю!

Переговаривавшиеся между собой паломники вмиг смолкли и, вместо того чтобы разойтись, сгорая от любопытства, тесной стеной сомкнулись вокруг аббата и его собеседника, преграждая дорогу процессии выходивших из храма братьев. Тем оставалось лишь переминаться с ноги на ногу и с тихим укором поглядывать на мирян.

Завидя Сиарана, Кадфаэль тут же огляделся по сторонам в поисках его неотлучного спутника и увидел, что Мэтью проталкивается к другу сквозь толпу. Похоже, молодой человек был ошарашен – он даже рот разинул от удивления. Остановившись всего в нескольких шагах от аббата и Сиарана, Мэтью переводил недоуменный взгляд с одного на другого, очевидно, пытаясь понять, чем вызвана эта суматоха.

«Чудно, – подумал Кадфаэль, – неужто с одним из этой парочки могло приключиться что-то такое, о чем не знал другой?»

– Встань, – промолвил, как всегда, прямой и невозмутимый аббат Радульфус. – Незачем стоять на коленях. Расскажи, в чем дело, а уж я позабочусь о справедливости.

Разговоры стихли, над монастырским двором воцарилась напряженная тишина. Те, кто собирался покинуть аббатство, вернулись от самых ворот и пристроились в задних рядах, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шеи, чтобы хоть что-то увидеть или услышать. Сиаран поднялся с колен и, не успев выпрямиться, обрушил на аббата целый водопад слов.

– Святой отец, у меня был перстень – точная копия церемониального перстня епископа Винчестерского, с его гербом и девизом. Такие перстни он дает тем, кого посылает по своим поручениям в знак того, что посланец заручился его благословением. Это своего рода охранная грамота, она обеспечивает защиту и кров. И этот перстень у меня пропал!

– Ты получил его от самого Генри Блуа? – поинтересовался Радульфус.

– Нет, святой отец, не от него самого. Я состоял писцом на службе у приора аббатства в Хайде, а когда у меня обнаружился смертельный недуг и я принес обет провести остаток дней в Абердароне, наш приор – а, как известно, в Хайде вот уже несколько лет нет аббата – попросил епископа дать мне перстень, дабы облегчить путешествие…

«Так вот откуда двинулся в путь этот босоногий паломник, – сообразил Кадфаэль, – почитай что из самого Винчестера – оттуда до Хайдской обители рукой подать». Раньше этот монастырь находился в самом городе, но лет тридцать назад братья были вынуждены покинуть Вестминстер и обосноваться в Хайде, на северо-западных окраинах. Особой любви между Хайдской общиной и епископом нет и никогда не было, ибо именно по его милости обитель долгие годы была лишена аббата. Епископ лелеял надежду прибрать монастырь к рукам и подчинить своей власти. Он постоянно строил различные козни для достижения этой цели, а Хайдский приор с тем же постоянством расстраивал его планы. Генри, понятное дело, будет только на руку, если распространится слух о том, что он оказал милость неизлечимо больному служителю непокорной обители, – авторитет епископа от этого только выиграет. Путник же, находящийся под покровительством папского легата, может беспрепятственно путешествовать повсюду, где сохраняет свою силу закон, опасаясь разве что отпетых разбойников.

– И этот перстень, отец аббат, украли у меня сегодня утром. Он был привязан с помощью шнурка к суме, и шнурок оказался обрезанным!

Сиаран протянул аббату светло-коричневую полотняную суму, крепившуюся у пояса, и показал два болтавшихся, очень аккуратно обрезанных конца веревки.

– Орудовали чем-то острым. У кого-то здесь имеется такой кинжал, им-то и срезан мой перстень.

К тому времени за плечом аббата уже маячил приор. На сей раз Роберту изменила привычная сдержанность, и он взволнованным голосом подтвердил:

– Да, отче, этот человек говорит правду. Он показывал мне этот перстень, пожалованный, дабы обеспечить ему кров и защиту в его скорбном и благочестивом паломничестве. Если перстень пропал, надобно организовать поиски. Может быть, стоит немедля закрыть ворота?

– Быть по сему, – отозвался Радульфус, проследив взглядом за тем, как сопровождавший приора брат Жером со всех ног бросился выполнять приказ. Повернувшись к Сиарану, аббат промолвил:

– Соберись с духом, сын мой, и успокойся, ибо вор со своей добычей не мог уйти далеко. Стало быть, ты носил перстень не на пальце, а в суме на шнурке – наверное, думал, что так надежнее?

– Да, святой отец. Слов не нахожу, чтобы выразить свое горе: этот перстень так много для меня значил!

– А когда ты видел его в последний раз?

– Отец аббат, я уверен, что еще сегодня утром он был на месте. Пожитков у меня немного: все, что имею, ношу с собой. Разве мог я не заметить, что шнурок перерезан, если бы перстень украли ночью, пока я спал? Нет, сегодня утром все было в порядке, как и вчера. А с утра я никуда не ходил – брат травник велел мне поберечь ноги – и был только в церкви, не решившись пропустить мессу. И здесь, в святом храме, при таком собрании благочестивых паломников кто-то, презрев все божеские заповеди, срезал у меня перстень.

«И впрямь, – подумал Кадфаэль, внимательным взглядом обегая кольцо ожидающих, любопытствующих лиц, – в эдакой толчее немудрено нащупать шнурок, вытянуть за него из сумы перстень, срезать его да и улизнуть, затерявшись в толпе. Сам обворованный ничего не заметит, а уж о других-то и говорить не приходится. Ловко обделано это дельце, если даже Мэтью, который глаз не спускает с друга, и тот проглядел кражу».

А это было, по всей видимости, так, ибо, судя по всему, Мэтью выглядел совершенно ошарашенным таким поворотом событий. Его непроницаемое лицо казалось спокойным, однако прищуренные глаза тревожно перебегали с аббата на Сиарана, в зависимости от того, кто из них вступал в разговор. Кадфаэль приметил, как Мелангель украдкой приблизилась к молодому человеку и нерешительно тронула его за рукав. Мэтью, хотя и не видел стоявшей сзади девушки, безусловно, догадался, кто к нему прикоснулся. Он нащупал ее руку и взял в свою, не сводя при этом глаз с Сиарана. Где-то позади, неподалеку от них, стоял, опираясь на костыли, Рун, и вид у юноши был озабоченный и хмурый, зато находившаяся рядом тетушка Элис раскраснелась от любопытства.

«Сколько народу тут собралось, – задумался Кадфаэль, – и ведь кто из них знает, что у другого на уме: чужая душа потемки. Неизвестно ни кто украл перстень, ни чем эта кража может обернуться для тех, кто сейчас слушает да дивится».

– Может быть, ты заметил, кто стоял рядом с тобой во время службы? – спросил приор Роберт. – Хотя трудно поверить, чтобы нашелся святотатец, способный столь дерзко осквернить святую мессу…

– Отец приор, я смотрел только на алтарь, – отвечал Сиаран.

Молодого человека било, словно в лихорадке. Суму, из которой пропал перстень, он держал перед собой, так что разглядеть его скудные пожитки Кадфаэль не мог.

– Меня стиснули со всех сторон… церковь была набита битком, что и не мудрено в канун праздника… Мэтью был рядом, как всегда, стоял у меня за спиной. Почем мне знать, кто еще мог оказаться вблизи в эдакой-то тесноте?

– Это правда, – подтвердил приор Роберт, которому было приятно лишний раз услышать о том, что обитель привлекает множество паломников. – Но, отец аббат, монастырские ворота сейчас закрыты, а все, кто был у мессы, находятся здесь, в аббатстве. И разумеется, все мы желаем, чтобы восторжествовала справедливость.

– Все, кроме одного, – сухо поправил его аббат Радульфус, – того, кто заявился сюда с ножом или кинжалом, достаточно острым, чтобы незаметно перерезать прочный шнурок. С ножом за пазухой и еще Бог весть какими черными замыслами. Я призываю его задуматься о содеянном и раскаяться. Приор Роберт, – обратился он к приору, – этот перстень непременно нужно найти. Я уверен, что ни один из собравшихся здесь добрых христиан не откажется показать, что у них с собой. Тому, кто не совершил ни воровства, ни святотатства, скрывать нечего. И проследи, чтобы всех опросили: не пропало ли еще у кого что-нибудь ценное. Ведь если кража всего одна, значит, и вор среди нас только один.

– Все будет исполнено, отец аббат, – воодушевленно воскликнул приор Роберт. – любой честный, богобоязненный паломник с готовностью окажет нам необходимую помощь. Ведь никому из них не захочется ночевать под одной крышей с вором.

По рядам столпившихся вокруг гостей и паломников прокатился гул одобрения. Они собрались сюда со всех концов Англии, познакомились и подружились уже здесь, в стенах обители. Никому из них и в голову не приходило, что в таком святом месте нужно опасаться воров, а теперь кто может поручиться за то, что его ближайший сосед безгрешен?

– Святой отец, – взывал дрожащий и покрывшийся потом Сиаран, – вот моя сума, а в ней все мои пожитки. Больше у меня ничего нет, и пришел я сюда босой. Пусть суму осмотрят и удостоверятся, что я и вправду ограблен. И мой друг Мэтью так же охотно покажет содержимое своей сумы и тем самым подаст добрый пример всем остальным. Я думаю, никто не откажется очиститься от подозрений.

Услышав это, Мэтью резко отпрянул от Мелангель и схватился за висевшую у него на поясе выцветшую матерчатую суму, очень похожую на суму Сиарана. Тем временем приор осмотрел скудные пожитки Сиарана, сунул их обратно в суму и вопросительно взглянул туда, куда направлял его горестный взгляд молодого паломника.

– Я вручаю ее вам со всей охотою, отец приор, – промолвил Мэтью и, отстегнув суму, протянул ее Роберту.

Приор принял ее, открыл и тщательно осмотрел содержимое. Правда, большую часть того, что находилось внутри, он не стал ни вынимать, ни показывать, а лишь повертел в руках. В суме лежала сменная чистая рубаха, застиранные холщовые подштанники, скромные туалетные принадлежности – бритва да кусочек мыла, тощий кошель и какая-то свернутая расшитая лента – по-видимому, реликвия. Кроме того, в суме хранился требник в кожаном переплете. Извлек приор лишь один предмет, который счел необходимым продемонстрировать окружающим, – кинжал в кожаных ножнах, какой люди благородного сословия обычно носят у бедра.