Текст книги "Датское лето"

Автор книги: Эллис Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Глава четырнадцатая

– Позаботьтесь о нем! – сказал Овейн, бесстрастно глядя вниз на упавшего человека. Руки Гвиона хватались за отполированные прибоем камешки, хотя он вряд ли сознавал, что происходит. – Он не умер, унесите его. Ему еще можно помочь.

Они торопились выполнить приказ принца. Трое из переднего ряда, и первый из троих, Кюхелин, подбежали, чтобы осторожно перевернуть Гвиона на спину и освободить рот и ноздри от набившегося песка. Они сделали носилки из копий и щитов и закутали раненого в плащи, чтобы унести. А брат Кадфаэль, оставаясь незамеченным, повернул от берега и пошел под прикрытием дюн за носилками. У него было не слишком много бинтов и снадобий, но это все же лучше, чем ничего, пока они не доставят раненого в постель и не займутся его лечением.

Овейн взглянул на лужу крови у своих ног и перевел взгляд на сосредоточенное лицо Отира.

– Он вассал Кадваладра, верный и преданный. Тем не менее он совершил зло. Если он отнял жизнь у ваших людей, то теперь расплатился. – Двое из тех, кто следовал за Гвионом, лежали у линии прибоя, слегка покачиваясь на волнах. Третий поднялся на колени, и те, кто стоял рядом, помогли ему встать. У него были рассечены плечо и рука, но ему не грозила смерть. Отир не добавил никого к списку тех троих, что уже были на борту корабля, – их должны были везти домой, чтобы похоронить. К чему жаловаться принцу, который не был виновен в этом безумном шаге?

– Я придерживаюсь условий договора между нами, – сказал Отир, – ни больше и ни меньше. Вы к этому не имеете отношения, я тоже. Они так хотели, и все, что произошло, касается только их и меня.

– Да будет так! – ответил Овейн. – А теперь вложите мечи в ножны, займитесь погрузкой вашего скота и уезжайте, причем более законно, чем приплыли сюда – без моего ведома и разрешения. И говорю вам прямо в лицо, что, если еще раз вы когда-нибудь ступите на мою землю без приглашения, я сброшу вас в море. А теперь забирайте свою плату и ступайте с миром.

– В таком случае я отпускаю вашего брата Кадваладра, – так же холодно ответил Отир. – Но не в ваши руки, а в его собственные, поскольку об этом ничего не говорится в нашем с вами договоре. Он может ступать, куда ему угодно, или оставаться и договариваться с вами, милорд.

Он повернулся к воинам, все еще державшим Кадваладра, буквально исходившего от злости. Из него сделали ничто, бесполезную вещь, о которой договаривались другие, хотя он был причиной конфликта. Он молчал, в то время как другие с явным отвращением распоряжались его жизнью, средствами, честью. Ему нечего было сказать, и он прикусил язык, когда тюремщики отпустили его и отошли, давая ему дорогу. Неуверенной походкой он шел по берегу к брату.

– Загружайте ваши суда! – сказал Овейн. – У вас один день на то, чтобы покинуть мою землю.

И, повернув лошадь, он поехал размеренным шагом к своему лагерю. Ряды людей сомкнулись за ним, и все в строгом порядке последовали за принцем, а воины бесславной армии Гвиона, в синяках и ссадинах, подобрали своих мертвецов и поплелись следом. На истоптанном и окровавленном берегу остались только погонщики, скот и, в стороне от всех, одинокий Кадваладр, который, испив до дна чашу унижения и горечи, должен был теперь следовать за своим братом.

Гвиона положили на густую траву, и он, приоткрыв глаза, произнес слабым голосом, но вполне отчетливо:

– Я должен кое-что сказать Овейну Гуинеддскому. Мне нужно к нему.

Кадфаэль стоял на коленях возле раненого, пытаясь остановить с помощью тряпки, смоченной ледяной водой, кровь, которая непрерывным потоком лилась из глубокой раны в левом боку молодого человека. Кюхелин положил голову Гвиона себе на колени и вытирал кровавую пену с губ и пот со лба, уже похолодевшего и побледневшего от неспешно приближавшейся смерти. Взглянув на Кадфаэля, Кюхелин чуть слышно произнес:

– Мы должны отнести его обратно в лагерь. Он говорит серьезно. Ему нужно туда.

– Он никуда не отправится, – таким же беззвучным шепотом ответил Кадфаэль. – Если мы его поднимем, он умрет у нас на руках.

Нечто, напоминавшее самую бледную и слабую улыбку, коснулось раскрытых губ Гвиона, и он прошептал еле слышно, как они:

– Тогда Овейн должен прийти ко мне. У него больше времени, чем у меня. Он придет. Это то, о чем ему бы хотелось узнать, а никто другой не может рассказать.

Кюхелин отвел влажную прядь черных волос со лба Гвиона, боясь, что она будет его беспокоить. Его рука была твердой и нежной. Вражды больше не осталось, для нее не было теперь места. И по-своему они были друзьями. Сходство все еще оставалось, и каждый из них словно смотрелся в зеркало – потемневшее зеркало, искажавшее отражение.

– Я еду за ним. Потерпи. Он будет здесь.

– Скачи быстрее! – попросил Гвион и попытался слабо улыбнуться.

Уже вскочив на ноги и взявшись за уздечку своего коня, Кюхелин засомневался:

– А не Кадваладр тебе нужен? Ему прийти?

– Нет, – сказал Гвион и резко повернул голову, дернувшись от боли.

Парируя последний удар, Отир, не собираясь убивать противника, случайно ранил его в тот момент, когда Овейн громовым голосом приказал остановиться, а Гвион опустил меч, открывшись и подставив левый бок под удар. Теперь уже ничего нельзя было исправить.

Кюхелин ускакал, и песок летел из-под копыт его коня. Он мчался во весь опор, теперь уже по луговой траве, оставив позади дюны. Никто бы так не спешил, выполняя поручение Гвиона, как Кюхелин, который на какой-то миг утратил было способность видеть в лице Гвиона собственное отражение. Но это было в прошлом.

Гвион лежал с закрытыми глазами. Боль не отпускала его. Правда, Кадфаэль не думал, что она была сильная: юноша был уже почти недосягаем для боли. Они вместе ждали. Гвион лежал очень тихо, тогда кровь не так сильно текла, и жизнь уходила медленнее, а жизнь еще была нужна ему. У Кадфаэля была вода в шлеме Кюхелина, и он вытирал бусинки пота со лба раненого, холодные, как роса.

С берега доносился уже не шум боя, а голоса людей, без помех занимающихся своим делом, да мычание и рев скота, который загоняли на суда. Для животных это будет тяжелое путешествие, но всего через несколько часов они снова начнут щипать травку на сочном лугу.

– Он приедет? – с тревогой спросил Гвион.

– Он приедет.

Он уже ехал, и спустя мгновение они услышали приглушенный стук копыт, и вот появился Овейн Гуинеддский, за которым следовал Кюхелин. Они спешились в молчании, и Овейн подошел к молодому изувеченному телу. Однако он не стал наклоняться слишком низко, опасаясь, что даже слабеющий слух раненого может уловить то, что не следует знать.

– Он будет жить?

Кадфаэль только покачал головой. Опустившись на песок, Овейн наклонился поближе.

– Гвион… Я здесь. Не говори много, в этом нет необходимости.

Черные глаза Гвиона, слегка щурясь от солнечного света, раскрылись, и он узнал Овейна. Кадфаэль смочил пересохшие губы Гвиона.

– Нет, есть необходимость. Я должен сказать кое о чем.

– Я повторяю, что для мира между нами двоими слова не нужны, – проговорил Овейн. – Но если ты должен, я слушаю.

– Блери ап Рис… – начал Гвион и остановился, чтобы перевести дух. – Вы хотели узнать, кто его убил. Его убил я.

Он терпеливо ждал скорее недоверия, чем возмущения, но ни того ни другого не последовало. Только молчание, которое длилось довольно долго, пока Овейн, голосом ровным и, как всегда, спокойным, не произнес:

– Почему? Ведь он, как и ты, был вассалом моего брата.

– Да, был, – ответил Гвион, и рот его исказился от подобия смеха, а тонкая струйка крови потекла по подбородку. Кадфаэль наклонился и вытер ее. – Я радовался, когда он приехал в Эбер. Я знал, что затевает мой господин. Я рвался присоединиться к нему и мог бы рассказать ему все, что знал о ваших войсках и планах. Это было честно. Я сказал вам, что навсегда останусь человеком вашего брата, так что вы знали. Но я не мог уйти, я ведь дал слово.

– И держал его, – вставил Овейн. – До сих пор.

– Но Блери такого слова не давал. Он мог уйти, в отличие от меня. Тогда я рассказал ему все, что узнал в Эбере: какое войско вы можете собрать и как скоро будете в Карнарвоне. Словом, все, что требовалось милорду Кадваладру для защиты. И я взял лошадь на конюшне еще до темноты, пока ворота были открыты, и привязал ее под деревьями. И я, как последний дурак, не сомневался, что Блери будет верен своему господину. Он все выслушал, не сказав ни слова, и я решил, что он придерживается моего мнения!

– Как ты мог надеяться, что он выберется из манора при закрытых воротах? – мягко спросил Овейн, словно они говорили о каком-то пустяке.

– Есть способы… Я пробыл в Эбере долгое время. Не все внимательны с ключами. Однако пока он ждал во дворе, он замечал все детали, а считал он не хуже меня и так же хорошо взвешивал шансы. Но вел он себя так, чтобы я не сомневался в его намерениях. В том, что мне казалось его намерениями! – горько произнес Гвион. Голос изменил ему, но, собрав последние силы, он упорно продолжал: – Когда я пришел сказать ему, что уже пора, и хотел благополучно вывести его за ворота, я застал его в постели раздетым. Совершенно не стыдясь, он заявил, что никуда не собирается, не такой он дурак – ведь он видел ваше войско. Он преспокойно переждет в Эбере и посмотрит, куда ветер дует, а если он дует в сторону Овейна Гуинеддского – ну что же, тогда он за Овейна. Я напомнил ему о клятве, и он рассмеялся мне в лицо. И я ударил его, – сказал Гвион сквозь зубы. – Тогда я понял, что если хочу сдержать клятву, данную Кадваладру, то должен изменить слову, данному вам, и пойти вместо Блери. А поскольку он так себя повел, я вынужден был убить его, чтобы он не выдал меня вам. И пока он еще не пришел в сознание, я ударил его кинжалом в сердце.

Тело Гвиона перестало вздрагивать и расслабилось. Он испустил глубокий вздох. Теперь он уже сделал почти все, чего от него требовала истина. Остальное было гораздо легче.

– Я пошел за лошадью, но она исчезла. А тут прибыл гонец, и я ничего не смог сделать. Все было напрасно. Я зря совершил убийство! То, что мне поручили сделать для Блери ап Риса, я исполнил как покаяние. А что из этого получилось, вы уже знаете. Но это справедливо! – сказал он, ни к кому не обращаясь, и они услышали: – Он умер, не исповедавшись, и меня ждет та же участь.

– Нет, этого не случится, – возразил Овейн с отрешенным состраданием, – Продержись еще недолго, и я приведу своего священника.

– Он придет слишком поздно, – ответил Гвион и закрыл глаза.

Тем не менее он был еще жив, когда поспешно прибыл капеллан Овейна, чтобы выслушать последнюю исповедь умирающего и помочь ему покаяться. Кадфаэль, который до конца был рядом, усомнился, слышит ли умирающий слова отпущения грехов, потому что он не ответил и веки его не затрепетали, а взгляд черных глаз был неподвижен. Гвион сказал миру свое последнее слово, и он не боялся того, что ждет его там, куда он уходил. Он успел получить отпущение грехов, которое было ему нужнее всего, – прощение Овейна, хотя и не высказанное вслух.

– Завтра, – сказал брат Марк, – мы должны отправиться домой. Уже прошли все сроки.

Монахи стояли у края полей за оградой лагеря Овейна, созерцая открытый морской простор. Отсюда дюны казались узкой золотой каемкой над спуском к морю, и в приглушенном дневном свете вода меняла цвет: он переходил из синего в зеленый, а длинные отмели бледно светились. Датские грузовые суда постепенно превращались в игрушечные кораблики, темные на ярком фоне. Ветер, наполнявший паруса, подгонял их к родному берегу. А впереди грузовых судов неслись домой вытянутые быстроходные ладьи.

Опасность миновала, Гуинедд был освобожден, долги уплачены, а братья воссоединились, даром что пока еще не помирились. Эта история могла бы окончиться гораздо более кровопролитно и разрушительно. Однако убитые все же были.

Завтра снимется с места и валлийский лагерь, и спрятавшиеся в лесах валлийские землепашцы вернутся на свои поля и снова невозмутимо займутся прерванной работой. Они будут пахать и ходить за скотом, как веками делали их предки, спокойно покидая на время свой дом, чтобы переждать нашествие чужеземных мародеров. Валлийцы, оставлявшие свои дома и уходившие в горы при приближении неприятеля, привыкли возвращаться и восстанавливать разрушенное.

Принц уведет свое войско в Карнарвон и там распустит тех, у кого дом в Арфоне и Англси, а затем вернется в Эбер. Ходили слухи, что он позволит Кадваладру вернуться вместе с ним, а те, кто знал их лучше, добавляли, что Кадваладру скоро вернут хотя бы часть земель. Потому что, несмотря ни на что, Овейн любил своего младшего брата.

– А Отир получил свое вознаграждение, – сказал Марк, размышляя над приобретениями и потерями.

– Оно было обещано.

– Я об этом не жалею. Могло кончиться гораздо хуже.

Да, могло бы, хотя двумя тысячами марок не вернуть жизни трех молодых людей Отира, которых везут теперь домой хоронить, а также соратников Гвиона, подобранных на берегу. А еще жизнь Блери ап Риса, трезво рассчитавшего, кому продать свою преданность, да и самого Гвиона с его несгибаемой разрушительной преданностью – неизвестно, что опаснее. И невозможно воскресить Анаравда, погибшего год назад на юге если не от руки Кадваладра, то по его наущению.

– Овейн послал гонца к канонику Мейриону в Эбер, – сказал Марк, – чтобы успокоить его относительно дочери. Пусть знает, что она в безопасности, со своим женихом. Принц послал к нему, как только Йеуан прошлой ночью привел ее в лагерь.

«Тон у Марка нарочито безразличный, – подумалось Кадфаэлю, – как будто он стоит в сторонке, воздерживаясь от суждений и беспристрастно созерцая две стороны сложной проблемы, которую не ему решать».

– А как она вела себя там эти несколько часов? – полюбопытствовал Кадфаэль. Конечно, Марк мог устраниться от участия в событиях, но не мог же он не наблюдать!

– Она очень послушна и спокойна. Йеуан ею доволен. И принц ею доволен, потому что именно такой должна быть невеста: покорной и исполненной сознания долга. Она была в ужасе, говорит Йеуан, когда он вырвал ее из лагеря датчан. Сейчас она больше не боится.

– Покорная и послушная? Что-то это не похоже на Хелед, – заметил брат Кадфаэль. – Разве хоть раз она была такой с тех пор, как мы вместе уехали из святого Асафа?

– С тех пор многое произошло, – ответил Марк, задумчиво улыбаясь. – Возможно, с нее довольно приключений, и она не сожалеет, что осядет и заключит брак с достойным человеком. Ты ее видел, у тебя что, были причины сомневаться, что она довольна жизнью?

И правда, Марк не замечал в поведении Хелед и следа недовольства. Она улыбаясь бралась за работу, которую для себя находила, ловко и с безмятежным видом общалась с Йеуаном, в то же время продолжая излучать сияние, которое не могло бы исходить от несчастливой женщины. Что бы у нее ни было на уме, это, несомненно, ее не тревожило. Хелед смотрела на путь, открывшийся перед ней, без всякой тени неудовольствия.

– Ты говорил с ней? – спросил Марк.

– Пока что не представился случай.

– Можешь попытаться теперь, если хочешь. Она идет сюда.

Повернув голову, Кадфаэль увидел Хелед, которая, легко ступая, шла по гребню утеса к ним. Даже когда она остановилась возле них, то всего на минуту, как птица, прервавшая полет.

– Брат Кадфаэль, я рада, что ты жив и невредим. Последний раз я видела тебя у пролома в частоколе, когда нас раскидало в разные стороны. – Она бросила взгляд на море, туда, где отплывшие корабли превратились в черные щепочки на светящейся воде. Ее взгляд проследил за всей цепочкой. Возможно, она их считала. – Значит, они уплыли беспрепятственно, увезя с собой серебро и скот. Ты там был и видел?

– Да, был, – ответил Кадфаэль.

– Они ни разу меня не оскорбили, – сказала Хелед, провожая уплывающий флот легкой улыбкой и о чем-то вспоминая. – Я бы помахала им рукой на прощанье, но Йеуан решил, что это для меня небезопасно.

– Возможно, – серьезно заметил Кадфаэль, – поскольку отплытие было не очень-то мирным. А куда ты идешь сейчас?

Обернувшись, Хелед взглянула прямо ему в лицо, и взгляд ее широко раскрытых глаз цвета пурпурных ирисов был невинен.

– У меня остались кое-какие вещи в датском лагере, – ответила она. – Пойду их поищу.

– А Йеуан тебя отпустил?

– Я получила разрешение, – сказала она. – Ведь теперь все уплыли.

Они все уплыли, и теперь было безопасно позволить своей невесте, с таким трудом добытой, вернуться в дюны, где она была пленницей, но никогда не ощущала себя в оковах. Монахи увидели, как Хелед решительно движется по краю полей. Ей оставалось пройти меньше мили.

– Ты не предложил проводить ее? – с серьезным лицом заметил Марк.

– Мне не хотелось быть навязчивым. Но пусть отойдет подальше, – задумчиво сказал Кадфаэль, – и мне кажется, мы с тобой вполне можем последовать за ней.

– Ты думаешь, – предположил Марк, – что мы будем для нее более желанным обществом на обратном пути?

– Сомневаюсь, вернется ли она назад.

Марк кивнул, ничуть не удивившись. – Я сам об этом размышлял, – признался он.

Был отлив, но длинная узкая полоска песка, указывавшая в сторону берега Англси, словно рука, еще не обнажилась. Она сияла под водой бледным золотом, и в некоторых местах на поверхность пробивались пучки травы. В конце косы, где, словно костяшки пальцев, выходила на поверхность порода скалы, росли кусты, просоленные ветрами и похожие на жесткие волосы. Кадфаэль и Марк стояли на вершине скалы и, как когда-то, смотрели на открывшуюся им картину. Теперь, когда они увидели Хелед вновь, стало ясно, что то же самое повторялось много раз – каждый вечер, – правда, без свидетелей. Монахи даже слегка отступили, чтобы их силуэты не были так заметны на фоне неба, если девушка вдруг взглянет наверх. Но она не взглянула. Она смотрела вниз, на чистую воду бледно-зеленого цвета, доходившую ей почти до колен, идя по узкой золотой дорожке к трону из скалы. Подобрав свои изрядно потрепанные в кочевой жизни юбки, девушка наклонилась, глядя на воду, плескавшуюся у ее ног. Она вытащила из волос все заколки, и волосы разметались по плечам, словно черное облако. Она двигалась, словно танцовщица, медленно, с ленивой грацией. Какая бы встреча ни была у нее тут назначена, Хелед пришла слишком рано и знала это. Но поскольку не было никакой неопределенности, ожидание было благом и даже радостью.

Но вот она замерла, а когда вода на миг стала неподвижной у ее ног, склонилась, чтобы взглянуть на свое отражение, колыхавшееся от каждой волны, убегавшей в море. Было затишье и почти полное безветрие. Но корабли Отира прошли уже полпути к Дублину.

Она, выжимая подол, села на трон из скалы и, глядя на море, ждала, не проявляя ни нетерпения, ни сомнения. Однажды на этом самом месте она показалась им одинокой и покинутой, но даже тогда это была иллюзия. Теперь же она казалась безмятежной хозяйкой всего, что ее окружало, дорогим другом моря и неба. Солнечный шар клонился к западу, позолотив лицо и фигуру девушки.

Внезапно откуда-то с севера вынырнула маленькая ладья, вытянутая и темная. Она ждала часа заката где-то у побережья, спрятавшись в укромном месте. Кадфаэль, внимательно следивший, решил, что тут не было заранее назначенной встречи. У них не было времени, чтобы обменяться хотя бы словом, когда ее похитили. Была только внутренняя убежденность, что ладья придет сюда, а она будет здесь ждать. Они были совершенно уверены друг в друге. Как только Хелед отдышалась и приняла факт своего внезапного похищения, она не стала противиться ходу событий, зная, чем они должны закончиться. А зачем же иначе ей было так безмятежно коротать время, гася подозрения, и даже скрепя сердце ублажать Йеуана аб Ифора? В конце концов дочь каноника Мейриона знала, чего она хочет, и безжалостно шла к своей цели, так как ни один мужчина из ее окружения пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей.

Маленькая и неправдоподобная ладья Туркайлля устремилась к берегу. Она на минуту замерла, как парящая птица, и Туркайлль, прыгнув за борт, по пояс в воде побрел к скале. Малиновый закат окрасил его льняные волосы в золотисто-красный цвет. А Хелед, в свою очередь, поднялась и вошла в море. Отлив потянул ее за собой, и юбки ее поплыли. Туркайлль устремился ей навстречу и, подхватив на руки, прижал к сердцу. Двое монахов на скале не увидели ничего, что могло бы их удивить; издалека донесся смех. Похоже, ни Хелед, ни Туркайлль никогда и не сомневались в этом неизбежном конце.

Повернувшись к скале спиной, Туркайлль с Хелед на руках побрел к своей ладье, и сверкающие фонтаны брызг играли радугами вокруг него. Он легко поднял девушку на борт, а затем впрыгнул сам. А она сразу же повернулась к нему и обняла. И тогда они услышали ее смех, переливчатый и самозабвенный, как песня птицы, чистый и звонкий, словно колокольный перезвон.

Гребцы взмахнули одновременно веслами, и ладья понеслась к проходу между песчаными отмелями, уже начинавшими обнажать свою золотистую поверхность. Ладья становилась все меньше и уже походила на листок, уносимый течением туда, в Ирландию, в Дублин, принадлежащий датским королям и беспокойным мореплавателям. И Туркайлль увозил с собой подругу, достойную его, и какое удивительное потомство должно было у них появиться! Оно обязательно покорит этот беспокойный океан.

Канонику Мейриону больше не надо было беспокоиться, что его дочь появится и подмочит его репутацию, скомпрометировав в глазах епископа. Возможно, он любил ее, и желал добра, и от всей души хотел, чтобы счастье улыбнулось ей, но где-нибудь вдали, и чтобы она не мозолила ему глаза. Наблюдая за этим великолепным отъездом, Кадфаэль подумал, что теперь ему не стоит беспокоиться о счастье дочери. Она получила то, чего хотела, – мужчину, которого сама выбрала. Она осталась верна себе, разумно это или нет по меркам ее отца. У нее были другие мерки, и врядли она будет сожалеть о содеянном.

Маленькая черная точка была еле видна в сверкающем море.

– Они уплыли, – сказал брат Марк и повернулся с улыбкой к Кадфаэлю. – И нам тоже пора в путь.

Казалось, они отсутствовали целую вечность, а на самом деле не более десяти дней. И не исключено, что аббат Радульфус и епископ де Клинтон, судя по результатам, сочтут эти дни не потраченными впустую. Даже епископ Жильбер мог быть в высшей степени удовлетворен, поскольку его способный и энергичный каноник останется при нем, а неудобная дочь Мейриона отправилась за море, и скандальный брак последнего будет предан забвению. Все прочие остались довольны, что обошлось без кровопролития и удалось уладить дело мирным путем. Самое главное теперь вернуться к обыденной жизни с ее повседневными заботами, позабыв о старых обидах и вражде, которые постепенно канут в прошлое. Да, Овейн отойдет душой, и Кадваладру после испытательного срока все вернут. Однако же не все восстановится. Гвион, который по всем меркам остался в проигрыше, будет подобающим образом похоронен, однако господин, который так горько разочаровал его, не особенно оценит его верность. Кюхелин останется в Гуинедде и со временем несомненно будет рад, что ему не пришлось убивать собственными руками, мстя за Анаравда. Принцы же, которые поручают другим выполнить за себя самую неприятную работу, обычно избегают всяческих судов, за исключением последнего Суда.

А Йеуану аб Ифору просто придется смириться с тем, что образ Хелед оказался обманчиво покорным – Хелед никогда не смогла бы такой стать. Он едва перемолвился с девушкой парой слов и очень мало ее видел, так что сердце его вряд ли разбилось, однако самолюбие могло пострадать. Ну ничего, в Англси есть много привлекательных женщин, которые утешат его, если он только соизволит оглядеться вокруг себя.

А она… Она получила то, что хотела, и была там, где хотела, а не там, куда другие сочли для себя удобным ее поместить. Услышав об этом, Овейн от души посмеялся, хотя и делал серьезное лицо в присутствии Йеуана. И был еще один человек, в Эбере, который сказал последнее слово в истории Хелед.

Этим человеком был каноник Мейрион, и последнее слово он сказал, выслушав рассказ о выборе дочери. Глубоко и облегченно вздохнув по поводу того, что дочь наконец-то в безопасности – или по поводу собственного избавления? – он изрек:

– Ну, ну! Между нами море. – Действительно, это стало облегчением для них обоих. И продолжил, сплетая и расплетая длинные пальцы: – Я никогда больше ее не увижу! – В этих словах было и горе, и удовлетворение. Впрочем, Кадфаэль никогда не был до конца уверен относительно каноника Мейриона.

Они подошли к границе графства ранним вечером второго дня и решили поступить по принципу «семь бед, один ответ», а потому свернули, чтобы переночевать в Мэзбери у Хью. Лошади будут благодарны за отдых, а Хью рад будет из первых рук услышать о событиях в Гуинедде и о том, как нормандский епископ уживается со своей валлийской паствой. К тому же приятно было провести несколько мирных часов в обществе Элин и Жиля, в уютном семейном доме, тем более восхитительном, что сами они отказались от этих земных благ да и от всего мира за пределами аббатства.

Кадфаэль неосмотрительно обронил какую-то фразу в этом духе, сидя у очага с Жилем на коленях. И Хью посмеялся над ним.

– Это ты-то отказался от мира? Да ведь ты только что вернулся из увеселительной прогулки на самый западный край Уэльса! Если им удастся удержать тебя в аббатстве больше двух месяцев даже после подобных приключений, это будет чудом. Я видел, каким беспокойным ты становишься через неделю строгого соблюдения обрядов. Порой мне кажется, что в один прекрасный день ты, отправившись в часовню святого Жиля, окажешься в Иерусалиме.

– О нет, только не это! – с безмятежной уверенностью возразил Кадфаэль. – И правда, иногда мои ноги тоскуют по дороге. – Он заглянул поглубже в себя, в тот уголок души, где хранились воспоминания о прошлом, которое хотя и согревало, но повториться все же не могло, да и не нужно это было. – И знаешь ли, друг мой, – с довольным видом продолжил брат Кадфаэль, – уж если говорить о дорогах, то дорога домой ничуть не хуже всех остальных дорог!