Текст книги "Мужчины из женских романов"

Автор книги: Эллина Наумова

5

Света все-таки надеялась, что утром Дима зайдет в их райский шалаш из настоящего своего дома. Часов в семь. Даже если в семь тридцать, даже если в семь сорок пять, им хватит времени, чтобы выпить кофе и налюбоваться друг на друга. Конечно, наполненный родительский холодильник был серьезным аргументом в пользу того, чтобы сварганить братишке завтрак и самому откушать. Девушка еще никогда не конкурировала с ломтем батона, толсто смазанным маслом и богато покрытым красной икрой. Но компромисс возможен. Можно прихватить что-нибудь и для нее. Ведь знает любимый, что у них шаром покати. Неужели мама с папой запрещают ему таскать продукты? В смысле, у нас ешь сколько влезет, но ничего не уноси. И заложит ли младший братец старшего, если тот ослушается? Чокнутая семейка, звери какие-то.

Дима прислал эсэмэску: родители вернулись, он с ними заболтался, идет прямо на работу, до вечера. Света неохотно подумала: «Дело житейское», повторила бутерброд с кабачковой икрой и отправилась в издательство. Все-таки Димина вахта кончилась, и им суждено было увидеться часов через одиннадцать. В редакторской, в шкафу для писчебумажных мелочей она нашла солидный, на ее взгляд, блокнот и новую ручку. Сначала хотела с синим гелевым стержнем, но потом решила, черный будет лучше. Погладила бумагу длинным, кое-как самостоятельно наманикюренным ногтем. И медленно вывела красивым округлым почерком: «Новый настоящий роман». Редактор – Светлана Лыкова. 1. «Я верю, он тоже меня любил». Автор – Елизавета Алексеева». Усмехнулась и добавила характеристику – «домохозяйка». Она не собиралась выдавать желаемое за действительное. У каждой беллетристки свои читательницы. Каков поп, таков и приход. Нет, какова попадья, таковы и поп, и приход. Все-таки Света выстраивала женскую серию.

Затем она вернулась к фанатичной прачке, оставленной вчера с трусами в руках. Хорошая штука книга – за ночь вода в тазу не остыла, героиня не посинела от холода в бикини – вспоминала себе, как лютой зимой столкнулась с молодым человеком напротив дверей теплого кафе. Поднаторевшая в чтении Света быстро добралась до эпилога. То, что ей и надо было, – история знакомства, близости и расставания мужчины и женщины, то есть нормальной любви. Не без труда перешедшая к сути дела Алексеева была искренна, яростна и, главное, купалась в том же ликующем духе – я все могу. Горе рвется из меня не пьяной бравадой перед девчонками, не нудными жалобами маме, не ложью новому парню, но трезвыми, честными и связными предложениями. У Светы на языке, правда, вертелись обороты, вроде «доверить мысли бумаге» и «письменно выразить чувства», да ведь нет в мире совершенства. Редакторской возни предстояло много, но девушка трудностей не боялась. Ее больше страшило их отсутствие. До зрелости, когда впервые хочется покоя, недолгого конечно, было еще далеко.

Молодость, непуганые амбиции и жажда геройских свершений были и причиной очередной головокружительной удачи – она нарвалась на второй «свой» роман. Точнее, машинально открыла файл некой Жанны Аранской. В любой другой день передохнула бы от текстов, настолько Елизавета утомила. Но Нинель Николаевна и Павел Вадимович солидарно отсутствовали, телефон благородно молчал. И, чтобы преодолеть искушение удрать пораньше (вдруг Дима уже собирается к ней), младший редактор занимала себя чем авторы послали. Поговорка: «Не везет в игре – повезет в любви» справедлива только для людей не старше тридцати пяти лет. Судьба часто предлагает им выбор – либо деньги, либо нежные чувства. Будто примеривается, чего забавнее будет лишить навсегда. С матерыми особями ей все ясно. Их предназначение не дерзать, а приспосабливаться.

Света фортуну еще интересовала. Поэтому и был задействован обратный вариант: «Не везет в любви – повезет в игре». Стоило ей поцапаться с Димой, как в виде компенсации нашелся роман «Доверчивая идиотка на выданье». При чем тут азартные игры? А чем еще можно считать книгоиздание в двадцать первом веке? Как минимум лотереей.

Синопсис обещал повесть о том, что расплата за все неминуема. Но Жанна без ложной скромности заявляла: авторский вклад в мировую литературу ничем не измерить. Кто до нее брался точно определить, куда платить – мимо кассы или в ее окошко? После-то косяком попрут, эпигоны… Света чуть было не простилась с ней, не заглядывая в текст. Еще не хватало автора с девизом: «Не смейте меня оскорблять, я не истеричка! Я – настоящая психопатка».

Судя по названию и содержанию, роман был идиотским. Но нахальная сочинительница зацепила младшего редактора первым же абзацем. Ее героиня вспоминала, как летом пятилетней девочкой скучала по родителям в деревне, пока они отдыхали от нее на юге. В субботу почти каждый двор наполнялся городскими родственниками, желавшими покормить комаров, нарвать в огороде зелени и знатно выпить под шашлыки. Однажды ребенок безмятежно играл возле печки в куклы. Вдруг в сенях раздался шум. И следом за ним в комнату ворвался молодой лохматый загорелый пьяный дяденька в одних шортах. Не только футболки, шлепанцев каких-нибудь на нем не оказалось. За ним подтянулись двое собутыльников, еле державшихся на ногах. И бабушка с дедушкой, которым тогда, в голове не укладывается, было по сорок пять. Героиню напугало, что у бабушки из горсти тонко и медленно сочилось пшено. Вероятно, она кормила во дворе кур. И набег приезжей пьяни был таким опасным, что рука не высыпала птице зерна, а сжалась в кулак. Да еще дед осуждающе бормотал: «Как тебя разобрало-то, Валентин». И друзья громко звали: «Валька, идем отсюда, а то все без нас дожрут». От ужаса малышка чуть не заревела.

Но Валька ее опередил. Хрипло рыдая, изливая из красных глаз почему-то не розовые, а прозрачные слезы, он бросился на колени перед замершим стоя с игрушечным чайником ребенком и возопил:

– Ой, вот ты какая! Большая уже!

Его крики сделались неразборчивыми: что-то о женской подлости, о том, что она могла бы быть его дочерью и что ему все равно, кто ее отец, главное, он вечно будет любить мать… Потом он начал крепко, до реберного треска, обнимать ее и долго, противно, мокро целовать в губы. Она заголосила, как машина скорой помощи. Валька, кажется, слегка протрезвел. Отстранился, полез в раздутые карманы шортов. Вытаскивал множество конфет в блестящих фантиках и совал девочке. Но та прятала руки за спину и орала – шоколад устилал пол.

Его, наконец, оттащили и изгнали, а ей объяснили, что когда-то Валентин, соседский пацан, ухаживал за ее мамой. Жить без нее не мог. Но ушел в армию, а мама, не будь дура, рванула в город и поступила в институт. И вот до сих пор мужик по ней сохнет и в разум не входит, хоть гуляет в ботинках по асфальту, а не месит сапогами деревенскую грязь.

Она сказала, что утром видела дядю Валю на речке с тетеньками. Все они хохотали и играли в догонялки.

– Точно, он в этот раз целую банду привез. Ну, так что ж ему теперь делать, раз наша его не дождалась, – оправдал взрослые игры дед. – Пойду косу доточу.

Бабушка мигом замела пшено в совок и убежала в огород. А потрясенное дитя сгребло конфеты под стол и залезло под него же, от греха подальше. В головенке бродили слепые и глухие зачатки каких-то мыслей. Оно не заметило, как уснуло.

Малышку разбудил дед, когда осторожно извлекал из убежища. За окном был поздний вечер. Бабушка причитала, что они искали внучку, всю деревню обегали, но отогнуть скатерть не догадались. И вдруг воскликнула:

– Господи, ты все конфеты съела! До последней! А Валька их, наверно, килограмм высыпал. С животом плохо будет. Только этого не хватало. И ведь не подумала бабу с дедом угостить. Как не стыдно! Будто мы городские сладости каждый день видим. Будто у нас деньги на шоколадки есть. Ведь года в три обещала, что вырастешь и купишь деду пальто, а мне большую шаль. Теперь видно, чего от тебя ждать. Мы-то с тобой последним делимся.

Девочка таращилась на гору разноцветных бумажек и не могла вспомнить, что произошло между ней и конфетами. Но ее наполнял такой жгучий стыд, какого она потом и за гораздо более некрасивые сознательные поступки не испытывала…

Света гордилась Жанной, которая сообщила, что ей двадцать три года. В такие лета еще стесняются своей невольной причастности к мерзостям, творимым взрослыми. Исповедальная проза, ни дать ни взять. Валентин отвратителен, но и бабуля с дедулей – персонажи еще те. Не убили его на пороге, когда невменяемый и лютый рвался в дом. Не вышвырнули, когда начал лапать и обсасывать ребенка. И так попрекнули несмышленую, что на всю жизнь запомнила. Однако это не было пределом авторской храбрости. Далее Аранская детально разобрала поведение бывшего воздыхателя мамы. Он, потеряв над собой контроль от водки, начал демонстрировать загнивающий отцовский инстинкт – приласкать ребенка безнадежно любимой женщины, усадить на колени и тому подобное. А потом без малейшей паузы выдала суть педофилии – экономическую. Нынешние мужчины ленивы и слабы, они не желают зарабатывать на половозрелую бабу и выслушивать ее нелицеприятные отзывы о них. Дети обходятся гораздо дешевле, не сравнивают их потенцию ни с чьей, не гонят на работу, вот и вся недолга. Затем досталось матери, которая когда-то путалась с гадом и алкашом, сама слиняла, а дочь испытала шок, какого миллионы детей не испытывали, потому что их не бросали в гребаной деревне, а брали с собой на море. И наконец, бабка с дедом были охарактеризованы как законченные подонки – жадные, завистливые, невежественные. Они, ни много ни мало, посмели обвинить ребенка в нищете советской и российской глубинки. И убили детскую непосредственность, выкосили самооценку, которой уже не дано было подняться выше места среза, а оставалось лишь засохнуть на корню.

Дипломированный филолог-русист пробормотала: «Ну, ни хрена себе». А Жанну несло дальше. С одной стороны, с годами она убедилась в том, что здоровый мозг «работает» с неприятными воспоминаниями, ослабляя их. Теперь она была скорее зла на тех взрослых и чувствовала отвращение не к каждому из них, а ко всем пьяным в хлам, независимо от пола и возраста. С другой стороны, кто знает, каковы отдаленные последствия того случая. Встретишь хорошего, доброго, любящего мужчину – свою безоблачную судьбу. И вынуждена будешь с ним расстаться, потому что тебе противны станут его ласки и невыносим вид на коленях перед собой. И ведь не догадаешься, что он неуловимо похож на, казалось бы, прочно забытого Вальку. Или будешь орать на мужа, чтобы надел тапочки и ни-ког-да без них на глаза тебе не попадался. И с чистой совестью поклянешься: твоя ярость вызвана беспокойством о его здоровье. Но никогда не отдашь себе отчета в том, что когда-то какой-то мудак ворвался в комнату босиком и напугал тебя до полусмерти.

В отличие от нерешительной Елизаветы Жанна перешла к основному сюжету без задержек: «Время шло. Как-то она уныло отпраздновала Новый год в компании сверстников, которые почему-то воображали себя ее друзьями. Этим мечтателям все еще удавалось обманывать докторов, будто они психически здоровы. Но скорее всего, врачи давно поставили им истинный диагноз. Просто не хотели оформлять инвалидность по душевным расстройствам такой куче народу. Обслуживают себя в быту, не кидаются на окружающих, и на том спасибо. С таким настроением и багажом детских горестей в подсознании она и встретила его в кофейне…» Правда, тут крутая беллетристка решила похвастаться даром стихосложения. И заставила героиню быстро припомнить зарифмованное утром. Младший редактор испугалась, что начнутся мистические дела – предчувствия, видения. Но, презрев все условности, Аранская непосредственно вставила в роман свое то ли лучшее, то ли единственное на сегодняшний день:

 
Мой белый пес проносится сквозь волю
Прогулки поздней.
И вновь домой – терпеть собачью долю
И рабства козни.
И изнывать до будущей прогулки,
Наевшись вдосталь.
И вспоминать кривые переулки
Под заумь тоста.
Под шум застолья дружеского слишком
Он рыкнет глухо,
И оглядит с тоской мое пальтишко,
И вздернет ухо.
А люд уйдет по улицам пустынным
В мехах и коже.
Да будет путь ваш глажено-простынным,
Храни вас Боже.
Мой белый пес посмотрит исподлобья,
Не смея верить,
Что я, его убогое подобье,
Направлюсь к двери.
Что позову в ночной простор бескрайний,
Всевластье снега.
И там сотрутся призрачные грани —
Мы будем бегать.
Мы будем прыгать, чтобы провалиться
В снежинок орды.
И Бог, смеясь, запомнит наши лица
И наши морды.
 

Света только раз вздрогнула – на глажено-простынном пути. Ау, Елизавета Алексеева! Потом ничего, даже растрогалась. Оставалось надеяться, что у героини есть собака и ей предначертана какая-то роль во взаимоотношениях любовников. Девушка ничего плохого не видела в засилье живности на страницах романов. Тут у нее была собственная теория. Звериный мозг – это резерв природы на случай гибели людей. Псины навсегда вошли в нашу жизнь, потому что избавляют от одиночества. С ними общаются, с ними идеально дружат. Так что у этого человечества в предках ходили обезьяны, у следующего – обязательно будут ходить собаки. Естественно, про них пишут те, кому дана сильная интуиция.

Света придвинула раскрытый блокнот и начертала: «2. «Доверчивая идиотка на выданье». Автор – Жанна Аранская – «интеллектуалка». Вторая строчка преобразила листок. Возникло ощущение, что серия уже материализовалась. Девушка удовлетворенно кивнула рукописной странице и вернулась к откровениям начинающего автора.

Она успела получить массу информации о высших учебных заведениях родины. Проглотила уничижительные отзывы о преподавательском корпусе как части нелепого Российского государства. Немало всякого почерпнула из главы про обмен взглядами и улыбками на разных этапах отношений мужчины и женщины. Узнала, что по мере сближения влюбленные испытывают непреодолимое желание обновить гардероб. Усвоила, что выбор позы в сексе неслучаен. И не поняла, как Жанна ухитрилась толково описать зарождение любви в двоих конкретных людях, безостановочно ругая действительность и понося свой тупой народ. Света назвала бы ее стиль журналистикой на грани приличий. Но грань эту то ли циничная дурочка, то ли наивная умница не переходила. У ясной Алексеевой случались трогательные попытки выразить невыразимое: «Она не соображала, куда и зачем бросилась. И вдруг с разбега налетела на упругую горячую преграду сгустившегося воздуха, который не втягивался в легкие. И обожглась. И задохнулась. И остановилась». Героиня Аранской натыкалась только на прохожих, мебель и стены, потому что часто глушила зеленую тоску белым вином. Зато оказалась чувствительна к мелочам: «Она, не глядя, взяла с тарелки фрукт. Это был персик со свезенной кожицей, до омерзения похожий на только что ободранную коленку». В общем, старались девочки, и младшему редактору это было приятно.

За час до конца рабочего дня Света была полным сосудом. Избыток сведений разве что из носа не изливался. Во всяком случае, кое-какие предвестники насморка вынудили ее сохранить и закрыть рукопись «своего» автора. После близкого контакта с носовым платком девушке стало легче, хотя голова была тяжелой. «Я, кажется, простудилась», – догадалась она. Как было не поблагодарить эрудированную Жанну, которая, заикнувшись о каком-то недомогании героя, долго рекомендовала читателям употреблять противогриппозные лекарства «при первых симптомах заболевания», иначе – гибель в корчах. Младший редактор послушно бросила в стакан с водой громадную таблетку шипучего аспирина и жахнула залпом. Через десять минут ей уже хотелось сделать какое-нибудь добро людям.

Она тут же отослала Нинель Николаевне роман, идеально подходящий ее «серии со странностями». Жили-были двое прекрасных юных любовников и не ценили своего счастья. Расстались, окольцевались, притерпелись. И вдруг каким-то роковым образом их начало выносить друг на друга. Они сталкивались в школе – дети учились в параллельных классах, в египетских отелях летом и в автобусе, везущем туристов в Чехию, под Рождество. Горемыки маниакально стукались лбами в офисных коридорах, барах, ресторанах, театрах и даже на народных гуляньях. Каждая встреча пробуждала разные чувства – от ненависти до страсти. Иногда они, не совладав с нервами, дебоширили в общественных, преимущественно заграничных местах. Чаще боролись с искушением изменить вторым половинам. Один раз забыли о морали и нравственности и так оторвались. Но потом выяснилось, что каждому в его постели снился один сон. Заканчивался этот бред начинающей климактерички сценой сцен: они, не так давно похоронив законных супругов, движутся с боковых кладбищенских аллей на главную, где неизбежно снова окажутся лицом к лицу. А на дворе стоит золотая осень.

Света упорно делала вид, будто до нее еще не дошло, что требования коллег были шуткой. Посмеялись над новенькой? Отлично. Получите! Хотите – читайте, нет так нет, ваши заботы. А она молча разгребает самотек и никого не обделяет текстами. Павлу Вадимовичу отдавала все мужские рукописи: их было немного, с женским «девятым валом» не сравнить. И авторы не стремились подражать гениям. Слегка злорадствуя, девушка еще раз высморкалась и аккуратно уложила в сумку блокнот и ручку. Но мало кому после спокойного рабочего дня удается выскочить из кабинета раньше, чем телефон поиздевается напоследок. Раздался звонок. Добросовестная труженица сняла трубку:

– Издательство.

– Э… Видите ли… Здравствуйте, – сказал молодой, но глуховатый женский голос.

– Добрый вечер, – намекнула Света.

– Э… Видите ли, – не вняла медлительная собеседница. – Видите ли, на сайте указано, что срок рассмотрения рукописи – три недели…

– И что с заинтересовавшими издательство авторами мы обязательно свяжемся.

– То есть если не связались, мне…

– Не унывать, а посылать еще куда-нибудь. У издателей разнообразные пристрастия. И где-то ждут именно ваше произведение.

Света неожиданно сообразила, что ни с кем не разговаривала вслух много-много часов. Такого еще никогда не случалось. Ее затошнило от отвращения к собственной участи. Этой паузы просительнице хватило, чтобы завестись снова:

– Погодите, девушка! Будьте добры, посмотрите там где-нибудь у себя в списках. Я ведь даже не знаю, дошел ли мой роман по электронной почте. А одна знакомая, она в Интернете печатается, говорит, надо было позвонить, когда отправила. А я не знала, честное слово…

– Кто вы? Как называется роман?

– Я? Лиза. То есть Елизавета Алексеева. «Я верю, он тоже меня любил». В смысле это – название.

– О! На ловца и зверь бежит! – возопила Света, хотя сразу заподозрила, что про неведение хитрушка врала. – Я его только что прочитала. Очень неплох.

– И?.. – длинно выдохнула Алексеева. Но в легких еще оставался кислород, и она повторила рискованный номер: – И-и-и?

Света опомнилась. Ей стоило больших усилий не начать торопливо вилять. В отличие от Елизаветы она стиснула зубы, пару раз глубоко вдохнула через хлюпающий нос и твердо разборчиво произнесла:

– И теперь должна показать ваш роман другим сотрудникам. Мы принимаем коллективные решения. Есть еще маркетинговый отдел, есть начальство. – Она вспомнила постных юристку с экономисткой, свирепо утопающего в роскоши Егора Александровича Пирогова и чуть не заплакала. – В любом случае я свяжусь с вами по почте. Обязательно.

– Значит, я могу надеяться? – промямлила Елизавета Алексеева, для которой все, сказанное после «очень неплох», звучало расстрельным приговором. Она узнавала слова, но никак не могла взять в толк: за что высшая мера?

– Не можете, а должны, – поправила госпожа младший редактор неожиданно для себя окрепшим голосом и положила трубку слабой рукой.

Подобное безобразие знакомо всякой «творческой личности». Стоит сосредоточиться на чем-то нематериальном, уйти в себя и прекратить подавать признаки общественной жизни, как внешний мир начинает с тобой когда тонко, когда грубо заигрывать. Возвращает к реальности и тычет мордой в действительность, провались она. Мистическая ситуация, когда Жанна посоветовала хлопнуть растворимого аспирина и Света тут же ощутила шевеление вирусов в крови, одарила радостью. Ее и под пыткой не назовешь простым совпадением. А звонок Алексеевой, казавшийся поначалу вторым актом милого чуда, хотелось объявить этим самым совпадением, будучи недосягаемой для заплечных дел мастера. Потому что разговор с автором напомнил девушке, что она никто. Автоответчик. Любое другое техническое приспособление. Секретарша, которой золотая медаль и красный диплом обеспечили право играть с телефонной трубкой и бегло просматривать рукописи, выбирая те, что могут быть достойны внимания редакторов. Да она вообще ничто. Не ей окрылять беллетристок, суля им даже мелочь надежды.

Повезло, что не было Нинель Николаевны и Павла Вадимовича, когда она разошлась. Оказалось, счастье – это не только возбуждающая борьба двух любящих намыленных тел за место под душем, но и отсутствие начальства, когда ты превысила должностные полномочия. Оба старших редактора окопались гораздо выше Светы в издательской иерархии. А кроме них и нет никого. И похоже, не будет. Да, Пирогов торжественно благословил ее на ловлю новых романов в самотеке. На открытие авторских имен. Но только один из многочисленных кретинов Аранской понял бы это как разрешение действовать в обход редактора отдела женской прозы.

Бесстрашная девушка трусила. Предположим, сунется она к Нинель Николаевне со своими амбициями и идеями. И услышит про недостаток опыта. Самое обидное, никогда не узнаешь, на самом деле «ее» романы были плохи или матерая Нинель просто выжигает вокруг себя лес, чтобы замечать конкуренток на дальних подступах. «Павел Вадимович строит мне глазки. Не ответить ли ему тем же, не заручиться ли союзником в битве с профессионалкой? Такая специалистка в дамской беллетристике найдет где трудиться до пенсии. Это меня в нормальное издательство возьмут лет через десять. Нет, если она отнесется благожелательно, то кто ее тронет. А если не сможет доказать, что запрещает мою серию в интересах дела, тогда – война», – мучила себя отличница, которой негде стало преуспевать. Она готова была поклясться, что Нинель Николаевна ей симпатична. Помнила, как выслушала жалобы мамы на рьяную молодую учительницу, которая повадилась критиковать ее, и возмутилась: ничтожество, бездарность, на кого замахивается, уволить к черту. Мама, кстати, в праведном гневе убедила директрису, что этой сопливой интриганке в их коллективе не место. Но стоило девушке представить, что ей из вредности не разрешат даже попробовать, как ярость затмевала разум. Самый тяжкий грех – не дать человеку шанс вовремя, когда он чувствует, что горы свернет. Пусть провалится, но тогда сам будет виноват и только тогда станет умнее. И хватит твердить молодым, что владелец рискует своими деньгами. У нормального бизнесмена должны быть отложены суммы на десять проигрышей ради одного выигрыша. «Нинель Николаевна и не пыталась меня разыгрывать, – истерила Света. – Она ясновидящая. Это мы с ней странно встретились и странно разойдемся. Занесло меня сюда беспричинно, а унесет из-за отсутствия перспектив».

Воительница давно заперла дверь и семенила – разношенные босоножки почему-то натерли пальцы – к метро. Она не замечала лета. В мегаполисе вообще только одно время года, определяемое множеством нецензурных слов. Постепенно злость утихла. Но этот океан уже понял, что способен на шторм не по своей воле. Света велела себе подготовиться к бою – изучить все, что редактировала Нинель Николаевна. Потом аргументированно доказать: «Новый настоящий роман» будет востребован не старыми перечницами, а ее ровесницами, которым еще читать и читать до своих первых операций на глазах. И дочерям рекомендовать. Более того, надо создать фокус-группу из приятельниц и дать им рукописи Елизаветы и Жанны. Они ответят на вопросы анкеты, она сделает выводы. И обязательно нужен еще один автор. С тремя способными российскими бабами можно начинать что угодно.

Сотовый вынудил ее остановиться напротив входа в метро. Лера Могулева. Как ее только не «обзывали» с такой фамилией. Монголова, Гоголева, видимо по аналогии с яичным напитком, Мокеева… А непосредственная начальница, Фирдаус Искандеровна, каждое утро вежливо приветствовала: «Здравствуйте, Могулаева». Подруга, единомышленница. Самая первая, самая близкая. Как-то они забежали в супермаркет после шашлыков за городом – джинсы, футболки, кеды. Волосы растрепанные, ногти ободранные, лица нераскрашенные. Пристроились к кассе. А впереди стояла их ровесница-антипод – отмытая, причесанная, наряженная. И чем-то они ухоженному созданию не понравились до того, что оно решилось демонстрировать недовольство их соседством. Разворачивалось на сто восемьдесят градусов и буравило презрительным взглядом, громко требовало не задевать его корзиной, в общем, самоутверждалось. Наверное, часов пять трудилась, бедняжка, чтобы сносно выглядеть. И ее оскорбляло, что кто-то явился в гастроном без столь же тщательной подготовки. Они могли бы гордо игнорировать девицу, но вдруг подруга начала хохотать. Чем больше сдерживалась, тем непристойнее и громче оказывались вылетавшие изо рта звуки, то хрюканье, то ржание. Наконец, задыхаясь, проорала: «Она тут выкаблучивается, а у моей собаки комбинезон из такой же ткани, как у нее платье». Света пригляделась, так и есть. Маленькая очередь, развлекавшаяся напряженным противостоянием трех фиф, захихикала. Девица позеленела и, сжав в правой руке сдачу, левой мощно двинула вперед груженую тележку. Раздался вопль едва не сбитой насмерть бабуси. Народ веселился. Но подруга и не думала раскланиваться, как ни в чем не бывало заговорила со Светой о хлебе и молоке. Непосредственный и скромный она человек. Легка на помине.

– Как живешь? Скорее бы уж наши медовые месяцы кончились, виделись бы почаще.

Они в одно время ушли к мальчикам в съемные квартиры и условились не отвлекать друг друга с полгода. Вчетвером встречались, но болтать без мужчин обо всем, в том числе и о них, почти отвыкли.

– Живу бедненько, но чистенько, – отчиталась Света. – А ты?

– Обо мне после. Остановимся на бедности.

– Да уж, мимо не пройдешь. Я возле метро. Доберусь до Интернета, пообщаемся по скайпу бесплатно.

– Не волнуйся ты, за мои разговоры фирма платит, а для тебя входящий – шаром-даром.

– Тогда сразу поною, а то трясет всю. У меня такие грязные мысли только что возникли по поводу нашего редактора, которая мне ничего не сделала. Я – аморальное существо. И когда успела так низко пасть…

И Света рассказала ей все. Та засмеялась и приступила к исполнению долга растолковать близкому человеку, что он не хуже, чем остальные, и не лучше, чем она сама:

– Ты не забыла, сколько тебе лет? Мы в том возрасте, когда не тайна, что сослуживца можно заложить боссу из-за любой ерунды, оклеветать, расчетливо напортачить и подставить, убить, в конце концов. Разумеется, эти варианты прокрутятся в башке, если конкурент мешает. Если теоретически может быть помехой – тоже. Ты еще веришь, что есть идеальные люди, которым ничего такого в голову не приходит? Заглянуть бы тебе в мысли Нинель про тебя! Девять из десяти, что собственные про нее показались бы не грязными, а образцово чистыми. Мы же люди, мы обречены думать всякое. А делать или не делать – наш выбор. Даже неловко вдалбливать прописные истины тебе. Не вздумай заморачиваться. Я однажды вообще резала живого начальника на куски и бросала их с девятого этажа. Потом оказалось, что все наши галлюцинировали в таком ключе – кто кожу с него сдирал, кто четвертовал. И ничего, жив, здоров, сволочь. Еще богаче стал, еще наглее и отвратительнее.

Могулева была всезнайкой вроде Аранской. Говорила: «Не утомляйте меня описанием торопливых, поверхностных и неряшливых чувств современников. Лучше что-нибудь интересное тонко вклиньте». Вот кто принял бы на ура все авторские отступления. Установив героиню в ванной и дав ей в руку таблетку, Жанна сообщала о противозачаточных так много, что читать про любовь было уже трудно – хотелось бежать в аптеку со списком из романа. Света оценила самоотверженную речь своей адвокатессы, но та не дала ей рассыпаться в благодарностях, вспомнив, зачем звонит:

– Вернемся к «бедненько». У тебя есть гораздо более серьезные проблемы, чем редакторы в занюханном издательстве. Устройся работать в любое место, с кем-то будешь соперничать. Ты не из-за того из-за чего надо паникуешь. Говорить неприятно, но твой дурит тебя, как я не знаю кого. Мы с моим вчера были в гостях у его друзей. И познакомились с девицей, которая работает там же, где и Димка. Представления не имею кем, но явно не шоферит и не слесарит. И знаешь, сколько получает? Девяносто тысяч! А он? Девять? Девятнадцать? Коммерческий директор! Она говорит, они обедают каждый день в ресторане. Так что все его песни о становлении фирмы и бесплатном труде днем и ночью – вранье.

– Родителям отдает? – вырвалось у Светы.

– В наше-то время? Да и они у него не голодающие пенсионеры. Нет, милая, просто бросит тебе немного, чтобы его же завтраками кормила, а остальное – на личный счет. Я так понимаю, что вы живете в основном на твою мизерную зарплату?

– Да, но не забудь, что он платит за жилье. Слушай, может, человек нам на квартиру собирает? – лихорадочно искала приемлемое объяснение девушка. – На свадьбу копит?

– Почему бы не сказать тебе об этом? Не попросить терпеть? Хочет в больничной палате, когда ты загнешься, сюрприз сделать? «Дорогая, постарайся выздороветь, и тогда я транспортирую тебя отсюда не на кладбище, а в элитные апартаменты с заходом в ЗАГС»?

– А вдруг эта девица сама врет?

– Осенило с отчаяния, называется. Зачем ей? Это ты у нас в одних джинсах круглый год. А она прикинута будь здоров. И брюлики модные новые в ушах.

– Папа долларовый миллионер, – боролась за шанс не упасть в обморок Света.

– Не исключено. Только, сама понимаешь, дети богачей не работают за копейки в дешевых лавочках. И не вешаются на любого козла, чуть только его коза отвернется или зазевается. А она явно озабочена поисками мужа.

– Как ее зовут?!

Подруга сбавила азартный тон:

– Пока не скажу, извини. Нет, остынешь, будут тебе имя, фамилия и отчество, клянусь. А то явишься домой и устроишь скандал с мордобоем. Сейчас успокойся, проанализируй все. Спроси у Димки, как фирма развивается, когда там начнут платить по-человечески. Уснет – поройся в карманах. Только с чувством и расстановкой. А то у меня знакомая во внутренний пиджака лазила и неизменно извлекала тертый бумажник с шестьюстами рублями. Эта постоянная сумма ее и напрягла. Однажды додумалась в заднем брючном пошарить – нашла кредитки и три тысячи долларов. Представляешь? Мой свои материальные тайны скрывает между паспортом и обложкой. Тоже контролирую, пока молча. Я к тому, что нечего быть слишком щепетильной в наше время. Пошлость оказалась совсем не тем, что мы ею называли.