Текст книги "Разлучница"
Автор книги: Эллина Наумова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Из архитектурной мастерской Ася уволилась, но побездельничать ей теперь не удавалось неделями. Вернулась Марта Павловна и взялась за нее сурово, без поблажек. Мягкость ее исчезала с появлением в тонкой руке карандаша. Но такт оставался. Изредка в потогонные и красящие скулы румянцем моменты Ася представляла на месте учителя Киру Петровну и утраивала усилия. Она наконец познала благодать увлеченности делом. И увлеченность эта затмила прошлые неприятности на службе, грызню с теткой, охлаждение прежних дружб. Целый год старательная ученица Марты Павловны была счастлива. Ася и не собиралась становиться художницей. Но Марта Павловна ее хвалила, и так заманчиво было не болтаться по лабиринту людских предназначений, а остаться навсегда в облюбованном чистой Мартой месте.
А вот Саша недолго тешил самолюбие жены. Он начал, извиняясь, ссылаясь на усталость, позевывать над ее работами. И однажды не выдержал:
– Слушай, уже нет дома, куда мы вхожи, избавленного от твоей гравюры. Внучка Марты Павловны тиснула в своем журнале пару твоих березок. Единственную действительно удачную вещь Марта протащила на выставку. Но неужели ты не замечаешь, что, описав сложный замысел, на листах выдаешь только елки и сосны? Ася, я понимаю, что сейчас бешу тебя. Однако не вынуждай Марту выносить тебе приговор. Она не слишком оригинальный, но проницательный, острый и по-настоящему профессиональный художник. Не философ, но умна и наблюдательна… Обиделась, Ася? – осекся Саша.
– Нет. Я согласна с тобой. И мне, как девчонка из бара выразилась, тяжко и тошно.
Саша попытался утешить ее радикальным мужским способом, но вынужден был отметить кратковременность эффекта.
И понеслись горести одна за другой. Судьба словно взялась доказывать правоту Киры Петровны последовательно и безжалостно. Никогда Асе столько не врали в недавнем прошлом откровенные знакомые. Они повадились говорить о ком угодно, только не о себе. С ними можно было только сплетничать или обсуждать сериалы. Саша по вечерам явно напрягался и после ужина приникал к компьютеру. Даша хамила напропалую. Кира Петровна открыто издевалась: то суп холодный, то салфетка мятая. И ничегошеньки «не вырисовывалось» в эскизах, хоть смейся над собой, хоть оплакивай себя. Когда Ася запальчиво обещала Кире Петровне стать поломойкой, не состоявшись как художник, она догадывалась, что признавать поражение больно. Теперь она испытывала боль, рвущую душу в клочья, постоянно. «Если я не умру молодой, мне некуда будет деться от медленного старения в этих стенах. Или других, какая разница. Неужели я родилась только затем, чтобы убедиться в собственной бездарности? В никчемности? Бедная Кира остатками зубов цеплялась за не напрасность своей жизни. А я, идиотка, глумилась над скудными подручными средствами, коими она пользовалась, чтобы сделать существование сносным, чтобы разочароваться в мире, но не в себе», – рассуждала вплотную приблизившаяся к депрессии Ася.
От хандры она всегда спасалась в безумствах. И тут, чувствуя, что пропадает, отправилась воскресным утром на птичий рынок и купила сиамского котенка. Безумством в данном случае был принос малютки Кире Петровне, которая ненавидела домашних животных лишь чуть-чуть меньше, чем Асю. Но Ася, признававшая себя «на глазах подлеющей в разочарованиях бабой», сунула еще совсем беленькую кошечку под одеяло отсыпавшемуся Саше. А когда муж дернулся и вскрикнул, нежно поклялась, что царапнула его не лабораторная крыса. Саша покорно вышел к завтраку с орущей зверушкой в руках и сказал, будто она – подарок начальника. И Кира Петровна, оскалившись в сторону Аси, мрачно признала, что можно использовать служебное положение и для распихивания по подчиненным всяких ублюдочных тварей. Дашка скакала как одержимая, орала песни и лезла ко всем целоваться, чем умилила отца до всепрощенчества. Так Мотя обрела дом и хозяев, которым предстояло с ее помощью мучительно обретать себя и терять друг друга.
Ася продолжала брать уроки у Марты Павловны. Они трогательно дружили, но Асиного будущего не обсуждали. Женщины были слишком неравнозначны. Марта шла по осенней тропе сомнений много-много лет. Ася только что ступила на еще яркую палую листву несбыточных надежд. У нее пока была возможность выбраться назад в беззаботное лето, и старая художница не звала ее, не манила даже, не торопила. Просто оборачивала время от времени тревожное лицо, дескать, я здесь, впереди, со мной все в порядке, из-за меня с ног не сбивайся. В такие моменты Ася обижалась на Марту Павловну. Не тянула она на духовную наставницу, способную одним взглядом остановить суетные метания ученицы. Однако тащилась за ней Ася упорно. Позже Марта Павловна скажет ей, что в искусство стадом не ходят. Парами тоже. Что именно неповторимость отличает творческий путь от жизненного. А тогда Ася нервничала в страшном открытии: к созданию своих гравюр Марта Павловна относилась гораздо серьезнее и отчаяннее, чем к созданию ее, Аси. Когда Асиным приятелям становилось по-настоящему муторно и маетно, они забывали свой выпендреж, шли к ней и оказывались искренними, ранимыми, душевными, что ли. И эти моменты единения беззащитных против внутренних мук людей Ася привыкла ценить. Она вообще привыкла к тому, что такие ситуации должны возникать. Марта же, напротив, просила пощады в виде одиночества. Не Ася со всем ее арсеналом сострадания, сочувствия и соучастия была ей нужна, но бумага, карандаш и натура. Однажды они чуть не поссорились.
– Марта Павловна, не прячьтесь от меня, хоть вы не прячьтесь, – взмолилась Ася. – Я очень хочу помочь вам, развеселить вас. Я это умею. Вы не делайте из своих проблем тайны, не стесняйтесь. Меня невозможно обременить. Я – всеобщий носовой платок, мною удобно и приятно вытирать слезы.
– И сморкаться, Асенька? Слезы и, извините, сопли неразлучны. Раньше вы ухитрялись выворачиваться, складываться так, чтобы предоставлять людям чистую сухую сторону.
– А нынче я грязный кусок дешевой ткани, да? Чистых сторон не осталось, и все брезгливо отошли? – глухо спросила Ася.
– Так мы с вами сейчас занимаемся стиркой и глажкой. Но мне в качестве утиральника вы не нужны, не обессудьте.
– Я вам, похоже, ни в каком качестве не нужна.
– Нужны, очень нужны. И я стараюсь помочь вам найти способ самоочищения. Найти, Асенька. А вы будто сердитесь за то, что я вам его не навязываю.
«Но мне всегда что-нибудь или кого-нибудь навязывали», – уже срывалось с Асиного языка. Однако не сорвалось. Марта Павловна подметила главное: Асе не во что было превращать собственные и чужие переживания. «Фея я недоделанная», – вздохнула Ася и отпросилась домой горевать.
Ася задыхалась в этой плохой своей поре, когда вдруг вспомнила проклятие Киры Петровны. И испугалась до колик в животе. Все читанное и слышанное о сглазе и порче, как выяснилось, отложилось в ней. И служило отменным кормом страху за себя. То, что раньше считалось ею лишь рабочим моментом в жизни ее души, теперь представилось мучительством этой самой души чужой злой волей. Ася была вынуждена признать правоту Киры Петровны под пыткой колдовства.
– Нет, нет, нет, – твердила Ася, бегая по спальне и заткнув уши. – Я не стану второй Кирой, Дашка третьей и так далее. Я имею право на собственные ошибки. Это старуха безошибочна, как японский калькулятор в арифметических действиях, которые можно проверить, выполнив на бумажке. Я не собираюсь обеспечивать собой вечное земное существование Киры Петровны. Я на примерах почти всех своих знакомых убедилась, что она и так вечна. Молотком своего нежелания умирать она вколачивала в меня гнусности. Я сопротивлялась. И была ею за это проклята. И сразу все в жизни разладилось. И никакого просвета впереди.
Как Асе нужна была удача. Немедленно. Чтобы судьба, естественно, посредством каких-то людей сказала ее выбору «да». Чтобы рыкнула, провопила, прокричала это «да». Но дни перезрело срывались с веток обстоятельств, и никто их не подбирал. Бессонница и тошнота крепко подружились с Асей. И однажды ночью, впервые после кончины бабушки, она принялась молиться.
– Господи, – взывала Ася, – милый, добрый, справедливый, единственный. Я знаю, что люди материальны, поэтому с ними всякое может случаться: болезни, гибель родных, предательство близких. Нет застрахованных от несчастий. Но, если они будут ниспосланы Тобой, я все приму безропотно. Нет, вру, поропщу, Ты уж прости. Я признаю Твое право распоряжаться моей душой. Твое, но не Киры Петровны. Она не в состоянии навредить мне, потому что я принадлежу со всеми своими потрохами Тебе, а не ей. Самое большое унижение, нет, самая большая низость – поверить в ее безраздельное влияние на мое настоящее и будущее. Ты только не карай ее: она, верно, свихнулась, раз надумала подменять собой Тебя. Она вообразила себя всемогущей, а Ты, получается, у нее на посылках. В общем, Ты делай со мной что хочешь. А ей не давай. Я прощаю ее, честно. Ты же прости нас обеих, обе дуры…
В ночи молельщице виделись кошмары: какие-то печальные блестящие глаза плыли сквозь маслянистую тьму, беременная женщина в старомодном клетчатом сарафане отрешенно смотрела мимо нее, черные крысы с белыми грудками шныряли в старинном комоде со снежно хрустящим постельным бельем. Ася схватила их за глотки, хотела задушить, но то ли пожалела, то ли побрезговала и выкинула за дверь. Она вставала, бродила по квартире, курила, пила кофе. Но ощущение, будто она бродит, курит и пьет во сне, а в реальности все еще душит крыс, было неистребимо. И до рассвета она повторяла вариации своей молитвы. И темень вдруг взорвалась необыкновенно яркими и чистыми красками: густо, сплошь, неостановимо валились откуда-то сверху на Асю игрушки и конфеты, звездочки и шарики… «Еще, еще, еще», – восторженно упрашивала Ася. Но поток постепенно иссяк, и только одна изумрудная хлопушка все падала, падала, падала… Ася спала часа полтора, но встала с кровати такой спокойной и радостной, какой себя уже забыла.
После завтрака позвонила Марта Павловна и предложила Асе заниматься с детьми в центре художественного творчества два раза в неделю. Наверное, самой Марте этот приработок был нужнее. Но Ася впервые не стала рассуждать, а сразу согласилась.
Какое-то время она упивалась воспоминаниями той ночи. Ей очень хотелось кому-нибудь о ней рассказать, но даже Марта Павловна не услышала ни слова. Что-то мешало Асе. И наконец, стоя перед зеркалом, она изрекла:
– Я – трусливое и примитивное создание. Я испугалась слабой, грубой старухи, проклявшей меня от отчаяния. А контакт с Богом мой мозг оформил конфетками, сыплющимися с небес. Мне просто стыдно за себя, вот я и молчу.
Но, признав это, Ася почувствовала необыкновенную легкость.
Тем временем у Саши с Мотей складывались какие-то необыкновенные отношения. Мотя была истеричным котенком. Болела она часто – то рвота, то понос, то запор, то насморк. Саша дрожащими руками впихивал в крохотную пасть четвертинки таблеток и вливал из пипетки суспензии. Мотя царапалась, кусалась, плевалась, исходила пеной и часами отсиживалась по темным углам. Она требовала еды властно и громко. Позволяла себя гладить или не позволяла – по настроению. Но зато в минуты просветленной нежности отдавалась хозяйским рукам без колебаний, доверчиво и заинтересованно. Мурлыкать, как все сиамы, она не умела, но урчала басовито и самозабвенно. И победно таращила раскосые голубые глазищи на проходивших мимо них с Сашей домочадцев. Она провожала и встречала Сашу у порога, неприятным голосом мяукала ему что-то строгое после даже краткой разлуки и отгоняла от него Асю и Дашу недовольным шипением.
Саша мог подолгу стоять перед кошкой на коленях, уговаривая съесть кусочек деликатеса. И преисполнялся неподдельной гордости, когда Мотя соизволяла откушать. Все, что выставлялось в дорогих зоомагазинах для маленьких хищниц, приносилось в дом и неутомимо обсуждалось. Мотя проигнорировала пластмассовый домик – Саша не поленился в тот же вечер съездить за деревянным. Моте не пошел алый ошейник – Саша купил голубой, лиловый и зеленый на выбор.
– Ты в нее влюблен, – шутила Ася.
– Кажется, да, – покаянно и удивленно признавался Саша.
Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Не кошкой он увлекся, но ее натурой. Асина с некоторых пор стала вызывать в нем трепещущее чувство досады. Мотя не анализировала прошлых Сашиных слов и поступков: лишь его состояние в секунду их встречи явственно волновало ее. Мотя ни за что не была ему благодарна. Она без устали давала понять, что он обязан кормить и развлекать ее. Но каждое утро гордячка возникала перед ним, и было видно, насколько важна ей его ласка, подтверждение вчерашнего расположения. Мотя не отказывала себе в потребности и удовольствии пустить в ход когти, когда была чем-то недовольна, хотя исход борьбы с крупными двуногими был предрешен. Она избрала Сашу своим повелителем, чем поработила его. Красавица спала по двадцать часов в сутки, а оставшиеся четыре капризничала и играла с хозяином – смыслом ее кошачьей жизни. Мотя стеснялась неудач. Промахнувшись лапой по мячику, она делала вид, будто вообще не пробовала достать игрушку, и норовила на время исчезнуть с глаз долой. И главное – домашняя избалованная Мотя погибла бы на улице без Сашиной заботы. Вот этим всем она от Аси и отличалась.
Неуемная Ася затеяла участие Моти в открытой выставке кошек.
– Хоть узнаем у специалистов, действительно ли она сиамская.
Беспаспортная Мотя равнодушно продемонстрировала себя именитым судьям и получила два отличных диплома международной кошачьей федерации. «Так не бывает», – ревниво бросила Ася и через полгода снова поволокла свою Золушку на показ. Мотя вернулась домой с двумя титулами кандидатки в чемпионки Европы. Саша был юно пьян и счастлив. «Порода, непобедимая порода», – восхищенно бормотал он. А вот его жена сникла.
– Сносил бы кто-нибудь на выставку меня, – разнылась она. – И подслушивал бы под дверью, за которой творится экспертиза, и подглядывал бы в щелочку ослепшим от волнения глазом, и напился бы за мой успех в хлам. А в случае моего провала плакал бы, материл судей и орал об отсутствии справедливости в мире.
– Зачем? – впервые неприязненно спросил Саша. – Ты ведь в состоянии сама с собой все это проделать.
– О, – насторожилась Ася, – тебе мало моей материальной зависимости. Еще и моральной захотелось.
«Мне просто иногда хочется, чтобы ты перестала умничать. Чем хуже у тебя дела, тем сильнее ты выпендриваешься», – мог бы заявить Саша. Но ответил иначе:
– Не обманывайся и не обманывай. Ты в состоянии заработать столько, сколько тебе нужно. Вон как бойко распродала сухие цветы в рамках и вышивки своих студийцев. Оборудовала помещение, наловчилась сдавать его изучающим английский. Твои питомцы обеспечены не только рисовальными принадлежностями, но даже компьютерами. Ну а морально ты изначально, по-моему, с самого рождения свободна до полной потери связей с реальностью. Ты, Ася, способна обойтись безо всех. Только не без самой себя.
То, что внутри человека одинаково ощущается и в горькие, и в сладкие моменты и именуется душой, вдруг словно оперлось на Асину грудину, вытянулось в струнку и замерло. Ася давно сообразила, что фразы вроде заключительной Сашиной имеют однозначное продолжение: «И все могут обойтись без тебя. Люди взаимосвязаны. Ты рвешь связи, мы привыкаем жить сами по себе».
А Саша терзался банальностью нелюбви к сложному, хорошему, доброму человеку Асе. «Она сочетает норму и извращение, она глубока в чувстве и мелка в проявлении, – рассуждал он. – Она своеобразна, оригинальна даже. И подарила мне разочаровывающее открытие: оригинально и интересно – не синонимы. Если уж эта женщина элементарно наскучила, то, черт возьми, что у меня с другими получится? Не могу же я, в самом деле, на сиамской кошке жениться». Ася действительно была для жаждущего стабильности Саши вычерпанным колодцем. Теперь он утвердился в некогда норовящем вырваться из-под ног мире.
Изредка он порывался отвесить Асе земной поклон за то, что научила пользоваться любыми людьми. Но уже не мог взять в толк, почему сама она совершенно ничего из них не извлекает. Ведь почти все, бывавшие в доме, значились в Сашиной записной книжке. Они были неприхотливы, контактны и полезны. Пока жена изводилась тем, что они не спешат ставить в ее жизни все с ног на голову, муж с ними сотрудничал. Приятели ненормальной Аси трезво выводили его на богатых заказчиков, «по своим» раздобыли чудовищно недорогой дачный участок, помогли найти место под гараж, поддерживали машину в пристойном техническом состоянии… Он тоже делился связями, всего лишь. Чего еще можно требовать от людей? Ну, дорвалась она до Марты. Художница выбила ее из колеи. Так ведь другой не указала. Долго ли Ася будет носиться с детскими поделками? Они ей скоро надоедят, и она снова зарыдает в подушку. Ася не давала Саше расслабиться – воплощенное напоминание о том, что не все достижимо. А он давно заслужил отдых.
Вот Мотя – повесил на стенку ее дипломы, накормил вволю, поговорил ласково, и наслаждайся прикосновениями к холеной блестящей шерсти, дремли блаженно под довольное урчание. Ася же и дома имеет вид голодной неприкаянной девчонки, сколько в нее ни вкладывай, как ни балуй. А учить нечему, все сама знает прекрасно. И умудряется заслонять внешней правильностью свою внутреннюю ошибочность, да так ловко, что иногда кажется идеалом. Один Сашин коллега на корпоративной вечеринке требовал от своей благоверной:
– Ты приглядись к Асе, ты хоть попробуй походить на нее, уже королевой будешь.
– У меня не получится, – вяло отговаривалась та. – Я не могу себе позволить быть настолько свободной.
– Да, это не генами обеспечивается, а чем-то другим, – мечтательно изрек подвыпивший мужик и принялся тискать жену, такую, какая есть.
«Беспризорница она, это ее другое», – молча улыбался польщенный Саша. Но вскоре улыбаться перестал. Потому что, как выяснилось, Ася еще не все глупости сделала.
Однажды она, терзаемая бессонницей, исхаживала невесомыми шагами квартиру. Надвигались дни рождения Марты Павловны, Виолетты и Варюши. Они появились на свет в один месяц, поэтому поздравлять их было принято вместе. Перед событием Ася впадала в растерянность и тупость. Дело в том, что подарком этим нищим и гордым созданиям могли стать еловая ветка с шишками, рисунок, стихотворение, лоскут ткани небывалой окраски, подсвечник со свалки… Что угодно, только не купленные в магазине вещи. Даже Варюша отвергала шоколад и игрушки. Наблюдать муки ребенка, протянувшего худенькую руку за вожделенной Барби и послушно отдернувшего ее под окрик матери, Ася приспособлена не была. И как-то заговорила с Виолеттой о жестокости.
– Ася, не сердись, я знаю, ты одариваешь ее от души. Спасибо тебе и за то, что никогда Дашиной одежды «почти неношеной» не предлагаешь, а то меня другие уже до полусмерти этим довели. Только привыкнуть к дорогим приносам очень легко. А привыкнув, моя девочка уже не способна будет оценить дар доброго слова, не подкрепленный вещами. Сначала любыми, потом дорогими.
Ася хотела возразить, что из ежовых рукавиц Варюша все равно вырвется, но израненная и злая. И тут вспомнила комментарий собственной дочери после ухода одноклассников: «Сизов, позорник, виниловую пластинку приволок. Знает, кстати, что я их не коллекционирую. Гордыня все проклятая. Сказал бы честно, что сейчас на мели, и вообще ничего не дарил». Ася тогда даже не поежилась. А после слов Виолетты ладони закололо.
– Я не могу с тобой полностью согласиться, – все-таки поупиралась она. А потом неожиданно для себя ляпнула: – Я в детстве кричала на бабушку: «Тетя Оля огромного медведя подарила, а ты ластик и карандаш». Каюсь, было. Представляю, каково бедной во всех смыслах бабушке пришлось. Но может, стоит научить дочь с одинаковой радостью принимать все?
– А ты попробуй, – вспыхнула Виолетта.
Рыскать по помойкам в поисках сувениров Асе тем не менее не хотелось. Она поскулила у окна, села и нарисовала Марту Павловну, Виолетту и Варюшу на прогулке. Карандашный набросок, сплошное настроение. Что-то в нем ее удивило. Но вдруг нестерпимо захотелось спать. И лишь утром Ася сообразила – шляпы! И старая, и молодая, и маленькая почему-то были в шляпках разных фасонов. И новизна их обликов выбила из Аси торжествующий вопль.
– Ты чего? – заглянула к матери испуганная Дашка. – Умираешь?
– Кажется, наоборот. Живу, – не согласилась с трактовкой изданных звуков Ася.
Даша вошла, посмотрела рисунок и потребовала:
– Меня не забудь.
– В смысле?
– «Я тоже хочу в белых штанах».
– В штанах?
– Мам, ты сегодня подобна восковой фигуре – совсем как настоящая. Шляпу мне тоже, шляпу!
Неделю Ася кроила, шила, клеила. Она то просила Бога подержать голубиное перо, пока к нему намертво не прилипнет бусина, то требовала черта немедленно избавить ее от обрезков, в которых терялся бисер. В итоге Даша водрузила на голову нечто и попыталась прорваться в этом к двери, в школу. При виде дочери Саша застонал и приказал снять отвратительный убор. Дашка увернулась и сбежала, не чмокнув отца.
– Утренний ритуал нежности нарушен, – объявил Саша. – Теперь можно ждать чего угодно. Ася, это твоих рук дело в буквальном смысле слова.
Домой Даша вернулась с десятью заказами, причем не только от одноклассниц, но и от их мамаш.
– Надеюсь, ты не вздумаешь их выполнять, – предостерегла она Асю. – Во-первых, ты искромсала в доме все, вплоть до моей итальянской комбинации. Она старая, но дорога как память о миге, в который я осознала, что мы разбогатели. Во-вторых, эти дамы без воображения желают точную копию этой шляпы, а я только вкусила неповторимости.
Ася устало поклялась не прикасаться к ножницам. Однако на празднование к Марте Павловне она явилась с папкой, набитой рисунками, на которых шляпы облагораживали не только физиономии, но даже ступни ее знакомых, и с большим свертком. На сей раз поздравления сопровождал радостный визг именинниц. Ася волновалась до боли в затылке. А увидев хмурую длиннолицую Варюшу, видоизмененную светлой шляпкой с блестками в добродушное прелестное дитя, всплакнула.
– Девочки, идите сюда, – позвала Марта Павловна и распахнула шкаф.
Скудные запасы давным-давно обременявшей вешалки одежды ушивались, укорачивались или удлинялись, перепоясывались какими-то шарфиками целый час. Ася создавала подходящие к шляпкам костюмы так увлеченно и споро, будто всю жизнь только этим и занималась.
– На старт, внимание, марш! – хохоча, воскликнула Виолетта.
– Куда вы в таком виде? – жалобно ахнула Ася.
– Не вы, а мы. За шампанским, разумеется.
И ведь пошли. И шлялись по городу до вечера.
– Это успех, это признание, ты гениальна, – трясла Виолетта Асю, когда на них оглядывались, восхищались Варюшей или обращались к Марте Павловне: «Мадам, чего изволите?»
Изволили кутить вскладчину. До дома старой художницы добирались еще веселей: бутылки шипучки и упаковки печенья в руках, гроздь бананов, перекинутая на ленточке через хрупкое плечо девочки, и беззаботный смех повергали встречных в возбуждение и зависть. К ним пытались присоединиться, напрашивались в гости. Получив вежливый отказ, сворачивали к гастроному в надежде найти там похожую радость. И лишь две мрачные личности громко объявили их свихнутыми, но потом одумались, повинились и стрельнули сигарет. Ася со студенчества так не развлекалась. Она уже была готова исповедовать Сашину теорию о том, что с возрастом удовольствие доставляют все более изощренные забавы. Или теорию Киры Петровны об умирании склонности к безрассудству параллельно старению. И была счастлива тем, что муж и тетка ошибались.
Отпраздновав, разложили на столе Асины эскизы и принялись обсуждать. Ася, водя чуть дрожащим пальцем по листам, вслух бредила временами года, мимолетностью жизни, Богом, светом, тенью и снами. Ей внимали, вникали, сами говорили о том же. Засиделись до полуночи. Ася засобиралась домой. Марта Павловна попросила оставить папку:
– Девочки заночуют у меня, так что мы еще полюбуемся.
Ася давно спала в своей постели, а именинницы, уложив Варюшу, напряженно совещались. Утром Ася чистила зубы, а Виолетта звонила сокурснику – театральному художнику. Ася рассказывала Даше о вчерашнем за кофе, а Марта Павловна волокла на другой конец города ее папку. Ася слушала ругань Киры Петровны по поводу повышения цен, а молодой мужчина склонился над ее работами. Долго перебирал. Потом подмигнул Марте Павловне и попросил разрешения примерить ее шляпку. Придирчиво разглядывал себя в зеркале, прежде чем усмехнуться. Ася готовила обед, а мужчина звонил другу модельеру, предлагая скоренько подъехать и почти наверняка решить проблему головных уборов для будущей коллекции. Ася наносила ночной крем на щеки, когда Марта Павловна по телефону сказала, что завтра ее приглашают в дом моделей для обсуждения условий сотрудничества.
Асина навязчивая идея, безумно пестуемая химера материализовалась. Люди все-таки изменили ее судьбу, перевернули жизнь и, что там она еще навыдумывала, сделали. Пора было уточнить: люди, к делу которых она оказалась пригодна. Но вместо этого уточнения в духе Киры Петровны Ася слагала оду. «Милые, родные Марта и Виолетта, – шептала она. – Вам-то я не для дела, вам-то я не для пользы, а просто так. По душевной, что ли, однородности, по неумению и нежеланию жить как Кира Петровна. Мы не хитрим друг с другом, не льстим друг другу, ничего материального друг от друга не ждем, вот и все отношения. Сколько раз я обращалась к людям с просьбами. И никто палец о палец не ударил. Еще и обижали открытым пренебрежением, советами не искать добра от добра, не валять дурочку и наслаждаться тем, что можно купить за деньги Саши. Да и сама я, бывало, в отместку не делала для них того, о чем они смели просить. А вы ни копейки за хлопоты не возьмете и слишком бурной и цветистой благодарности не обрадуетесь. Как Виолетта мои комплиментарные словоизвержения усмиряет? «Горячо, Ася, слишком горячо. Прежде чем пить, остужать придется». А Марта Павловна вчера заклинала не путать внутренний мир с душой. «Душа, – говорила, – образец творчества неземных сил. Внутренний мир есть личное творчество. Чем дальше от образца отойдете, детка, тем ближе к нему окажетесь. Внутри нас нет обстоятельств». И это вместо того, чтобы натаскивать меня на выигрышную манеру общения с модельерами».
Саша устал от потрясений. Сделать профессией изготовление шляп было для него тем же самым, что начать изготовлять колеса.
– Я придумываю шляпы, – пробовала оправдываться жена. – И, скорее всего, ими не ограничусь.
– Перестань, мечтательница. Головной убор и есть головной убор. Колесо оно и есть колесо.
– Дом и есть дом. Однако, проектируя, ты мнишь себя творцом, – не выдержала явной несправедливости Ася.
И подумала: «Ого, я впервые ору на мужа. Так же как нынче выдержки, я с ним и девственности когда-то лишилась. Никакого кайфа, одна надежда на будущее наслаждение». Сашу сравнение шапки с предметом зодчества оскорбило. Ну не было в Асе масштаба, не было.
Кира Петровна, напротив, подобрела. Слова «заказчик» и «оплата» слагались для нее в легко расшифровывающийся наитием орнамент. Займись Ася деланием телег и найдись на них в городе покупатель, тетка благословила бы начинание, не моргнув и не перекрестившись. Не доверяла она ничьим мозгам, только сноровистым рукам. «Модисткой, значит, станешь? – уточнила она. – Родственница моя, Катька, в шестидесятом году шапочки вязала и на базаре продавала. Спекулянткой ее считали. Но, как сейчас помню, денег в матрасе было зашито…»
Даша была кратка, предварив машинальный поцелуй в щеку обращением: «Экзотическая моя мамочка».
Саша гладил Мотю и мысленно разносил Асю. Так заноситься – графика, выставки – и такой мелочью кончить. Так много обещать, так долго пыжиться и так мало добиться. Шляпница. Нет, Мотька умнее. Ее обязаны содержать, потому что она породиста, красива, ласкова и чистоплотна. Она, сытая, не прельстится грязной паршивой мышью. Умей она говорить, растолковала бы Асе, как достойно такое поведение женского пола. Вот Светочка не скрывает презрения к службе и желания быть домашней, ручной киской. Саша первый раз не дернулся, не проверил взглядом по реакции жены вслух или про себя произнес имя Светочки. Впрочем, хоть целуйся он сейчас с ней, Ася ничего не заметила бы, распадаясь на элементарные частицы в лихорадочном своем удовольствии.
Через месяц Ася поуспокоилась и сообщила Даше:
– Отец уже не влюблен. Он уже любит Мотьку.
«Ты такая умная и такая глупая одновременно. Если бы Мотьку», – подумала дочь, которую
Саша недавно не заметил из машины. Но Даша молодую простоволосую шатенку на переднем сиденье разглядела. И неожиданно представила себе, как та надевает шляпку. А отец подскакивает, срывает ее, бросает на землю и начинает топтать ногами, вопя что-то неприличное. «Да, стерва, кроме платочка, ты благодаря маме ничем никогда не покроешься», – фыркнула Даша. И решила, что считать соперницей кошку Асе будет легче.
Еще через месяц Саша предложил разойтись. Перед этим он так долго и вдохновенно разглагольствовал о Мотиных благородных повадках, что Ася поняла – непоправимо. И совсем не в кошке дело. Она заставляла себя играть жертву измены, но не могла. Мужчина открещивался от нее, ей было неуютно и неприятно. Но в голове билась мольба: «Господи, только бы он не передумал меня бросить».
– Когда-то со мной работала то ли лаборанткой, то ли уборщицей, не помню уже, одинокая женщина, – заторопилась с ответным монологом Ася. – Ободранная, тощая, миловидная Роза.
– Ты можешь хоть сейчас не забивать мне голову черт знает чем?! – взвыл пока еще муж.
– Не перебивай. В офисе постоянно был включен приемник. И только из него что-нибудь про любовь раздавалось, Роза бросала дела, присаживалась к столу, подпирала вечно мокрой мозолистой рукой щеку и замирала. Нашим дамам именно в эти минуты она становилась до зарезу нужна – не переносили, гадюки, ее отрешенности. Музыку заглушали визгом: «Роза, немедленно убери эти бумаги… Принеси папки… Роза, я на тебя докладную напишу…» Ну, Роза вздохнет, помедлит секунду, возьмет наугад пачку листов. А тут припев. Бывало, она, рванувшись назад к радио громкость прибавить, спотыкалась и падала. Документы разлетались по отделу. Все смеялись. «Какая тебе любовь с двумя детьми и мужем в зоне, – воспитывала ее при всех начальница. – Ты уже замучилась больничные после абортов таскать». Роза мертвела, ни звука не произносила, иногда всхлипывала. Но под звуки лирической песни опять впадала в транс. Мне ее так жалко всегда было. Поделилась в приступе человеколюбия собственным мнением с коллегами. А они мне: «Себя жалей. У Розки любовник – пьяница. Брюхатит ее, объедает детей, а она, кошка драная, пикники ему устраивает, на электричке катает». И веришь ли, Саша, мне действительно себя жалко стало. Мне захотелось влюбиться. Взаимно, безответно, все равно. Я возжаждала скандалов, ревности, попыток самоубийства от непонимания. Похоже, скоро это станет возможным. Спасибо тебе.
