Текст книги "Тайна Испанского мыса"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7
ТРАКТАТ О МОРАЛИ, УБИЙСТВАХ И ГОРНИЧНЫХ

– Мы продвигаемся, – задумчиво проговорил Эллери Квин. – Инспектор, мы наткнулись на золотоносную жилу. И все благодаря вездесущности Тиллера.

– Что ты несешь? – раздраженно воскликнул судья Маклин. – Ведь это была миссис Годфри. Марко был груб...

– А еще говорят о невинности младенцев, – вздохнул Эллери. – Дорогой Солон, тебе следовало бы провести несколько лет в суде по гражданским делам, вместо того чтобы бездельничать на генеральных сессиях.

– Ради всего святого, – отчаянно взмолился Молей, – что у вас на уме? Мне бы не хотелось постоянно перечить вам, но, друг мой... это дело об убийстве, а не посиделки. Говорите же, говорите!

– Тиллер, – начал Эллери, блеснув глазами, – у нас имеются неопровержимые доказательства того, что вы являетесь проницательным и наблюдательным человеком. – Он бросился на кровать Марко и растянулся на ней, подложив под голову руки. – Какого типа мужчины оскорбляют женщин?

– Ну, если судить по книгам, – неуверенно начал Тиллер после недолгого покашливания, – то это такие, как Дэшил Хэммет[8]8
  Хэммет, Дэшил (1894–1961) – знаменитый американский писатель, автор детективов.


[Закрыть], сэр.

– А! С золотым сердцем под грубой внешностью?

– Да, сэр. Богохульство, насилие...

– Давай ограничимся жизненными ситуациями как таковыми, Тиллер. Кстати, я подозреваю, что вы большой любитель детективов.

– О да, сэр! Я также читал много ваших, сэр, и...

– Хм, – быстро прервал его Эллери. – Давай не будем об этом. А в реальной жизни, Тиллер?

– Боюсь, – грустно вздохнул слуга, – что в реальной жизни золотых сердец не так уж много, сэр. А вот грубой внешности сколько угодно. Должен заметить, сэр, что существует два основных типа мужчин, ругающихся с женщинами. Это закоренелые женоненавистники и... мужья.

– Браво! – воскликнул Эллери, садясь на кровати. – Дважды браво. Ты слышал, судья? Женоненавистники и мужья. Очень хорошо, Тиллер, почти афоризм. Нет, беру свои слова обратно. Это и есть афоризм.

Судья не мог удержаться от смеха. Но инспектор Молей махнул рукой и, сердито глянув на Эллери, тяжело потопал к двери.

– Одну минутку, инспектор, – окликнул его Квин. – Это не пустой разговор. – Молей остановился и медленно обернулся. – Вы очень хорошо во всем разобрались, Тиллер. Мы мысленно философствуем с джентльменом по имени Джон Марко. Но даже простой анализ показывает, что он не подходит под эту классификацию. Из всего того, что мы знаем о покойном, он мало годился на роль хронического женоненавистника: он нежно любил женщин. И разумеется, не был мужем той особы, которую так грубо обругал вчера ночью. И тем не менее он обругал ее. Видите, к чему я веду?

– Да, сэр, – кивнул Тиллер, – но не в моем положении...

– Если вы хотите сказать, – рявкнул инспектор, – что он крутил шашни с миссис Годфри, какого черта вы не перестанете юлить и не скажете об этом простым языком?

Эллери сполз с кровати и всплеснул руками.

– Старый полицейский волк видит все насквозь! – хохотнул он. – Да, инспектор, именно это я и имел в виду. Тиллер, есть еще один тип: мужчины, которые были влюблены, и которым надоела их возлюбленная. Мужчины – газеты и поэты называют их «любовниками», – которые сыты по горло «священным огнем» и которым через какое-то время приедается их предмет обожания. Как это ни печально!

Судья Маклин нахмурился:

– Не хочешь ли ты сказать, что этот Марко и миссис Годфри...

Эллери вздохнул:

– Порочная практика высказывать предположения, но что остается делать бедной полицейской ищейке? Мой дорогой ягненок, мы не можем закрывать глаза на факты. Миссис Годфри прокралась ночью в комнату Марко. Не постучавшись. Это не просто поступок хозяйки, какие бы сильные собственнические чувства она ни питала в отношении покоев своих гостей. Вскоре после этого Марко грязно обругал ее за то, что она вмешивается не в свое дело. Это не обычная беседа между хозяйкой и гостем... Да-да, Ларошфуко был прав: «Чем больше мы любим женщину, тем ближе мы к тому, чтобы ненавидеть ее». Марко должен был однажды питать глубокую страсть к прелестной Стелле, чтобы так грубо обругать ее вчера ночью.

– Я согласен, – отрывисто буркнул Молей, – что между этими двоими должно было что-то быть. Но неужели вы думаете, что она...

– Вместе с де Сталь я считаю, что любовь – это история женской жизни, – отчетливо произнес Эллери, – и лишь эпизод – в мужской. Женщина, при определенных обстоятельствах, принимает умирание любви очень серьезно. Я могу ошибаться насчет этого случая, но...

Детектив Рош открыл дверь и не без патетики известил:

– Кажется, пора пожевать, шеф.

В дверях появилась Стелла Годфри. Они смотрели на нее с чувством вины, которое испытывает каждый, когда сталкивается с предметом, о котором только что сплетничал. Один только Тиллер благоразумно разглядывал пол.

Она привела себя в порядок: ее лицо было заново припудрено, а носовой платок свеж. Все они были истинными мужчинами, которые в очередной раз не могли не поразиться вечной загадке Евы. Перед ними стояла женщина с безупречной фигурой, все еще красивая, грациозная, величественная, богатая и по праву занимающая высокое положение в обществе. Видя ее самообладание, невозможно было себе представить ее с искаженным от страха лицом, покорно сносящую причуды сбрендившего старика или заламывающую в отчаянии тонкие, аристократические руки. Внутри ее самой, в ее внешности, в ее манере держаться была какая-то природная чистота – чистота и бесстрастность.

– Простите меня за то, что я вам помешала, джентльмены, – сдержанно начала она. – Я велела повару что-нибудь приготовить. Вы все, должно быть, голодны. Если вы пройдете за мной, миссис Бурлей...

И она могла думать о еде! Судья Маклин с трудом сглотнул и поднял голову. Эллери пробормотал что-то вроде цитаты из «Макбета» и тотчас улыбнулся.

– Миссис Годфри... – натянуто начал Молей.

– Как это мило и предупредительно с вашей стороны, – оживленно заговорил Эллери, ткнув инспектора под ребро. – На самом деле я и судья Маклин все утро испытываем дискомфорт от урчания в животе. Со вчерашнего ужина у нас не было во рту и маковой росинки.

– А вот и миссис Бурлей, моя экономка, – тихо произнесла Стелла Годфри, отступая в сторону.

– Да, мадам, – прозвучал застенчивый голос, и пожилая маленькая женщина показалась из-за спины хозяйки. – Если вы пройдете за мной в маленькую столовую, сэр и остальные джентльмены...

– С превеликим удовольствием, миссис Бурлей, с превеликим! Кстати, вам известно, что случилось?

– О да, сэр. Это ужасно.

– Действительно ужасно. Полагаю, вы нам ничем не можете помочь?

– Я, сэр? – Глаза миссис Бурлей превратились в блюдца. – О нет, сэр. Я знаю джентльменов только по виду. Откуда мне...

– Не уходите, миссис Годфри, – неожиданно велел Молей, когда высокая смуглая женщина сделала движение.

– Я и не собиралась, – отозвалась она, поднимая брови. – Я хотела сказать...

– Мне надо поговорить с вами... Нет, мистер Квин, я собираюсь действовать своими методами. Миссис Годфри...

– Полагаю, – улыбнулся Эллери, – нам придется немного отложить наш ленч, миссис Бурлей; я получил от начальства не терпящее возражений указание. Вы можете посоветовать повару поставить еду на теплую плиту. – Миссис Бурлей робко улыбнулась и удалилась. – И спасибо вам, Тиллер. Не знаю, что бы мы без вас делали.

Слуга поклонился:

– Я вам больше не нужен, сэр?

– Нет, если только вы не припрятали что-нибудь в рукаве.

– Боюсь, что нет, сэр, – почти с сожалением ответил Тиллер. Затем поклонился всем и ушел.

Смуглая женщина неожиданно замерла, только ее глаза оставались живыми. Они обежали комнату, скользнули по разбросанной на кровати мужской одежде, по ящичкам бюро, по шкафу... Инспектор Молей выразительно посмотрел на нее, и она медленно отступила назад. Он закрыл дверь, сердито глянул на Роша, подвинул стул и указал ей на него.

– Что еще? – спросила она, опускаясь на сиденье. Ее губы пересохли, и она облизнула их кончиком языка.

– Миссис Годфри, – с обидой в голосе произнес инспектор Молей, – почему вы не говорите всей правды?

– О... – Она замолчала. – Я не понимаю, о чем вы, инспектор.

– Вы отлично понимаете, о чем я! – Молей принялся ходить мимо нее туда-сюда, размахивая руками. – Неужели вы не понимаете, с чем имеете дело? Какое, черт возьми, значение имеют личные проблемы, когда вопрос идет о жизни и смерти? Это убийство, миссис Годфри... убийство! – Он остановился и, схватившись за подлокотник стула, навис над ней. – За убийство сажают на электрический стул, миссис Годфри. Убийство, у-б-и-й-с-т-в-о. Вам это ясно?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – холодно повторила она. – Вы пытаетесь запугать меня?

– Вы не хотите понимать! Вы что думаете, что людям вашего круга можно путать показания и оставаться безнаказанными?

– Я сказала вам правду, – тихо проговорила она.

– Да вы мне с три короба налгали! – рявкнул Молей. – Вы боитесь скандала. Вы боитесь, что скажет ваш муж, когда...

– Скандала? – Она запнулась; и они увидели, что вся ее выдержка медленно сходит на нет. Лицо Стеллы Годфри отразило переживаемое ею страдание.

Инспектор Молей дернул себя за ворот.

– Что вы делали в этой комнате... комнате Марко... вчера ночью, миссис Годфри?

Еще один бастион пал. Она смотрела на него в изумлении, ее лицо стало серее пепла.

– Я... – Она неожиданно закрыла лицо ладонями и зарыдала.

Эллери, сидевший на кровати Марко, бесшумно вздохнул; ему страшно хотелось есть и спать. Судья Маклин, заложив руки за спину, подошел к окну. Море было синим и прекрасным. Некоторым людям, думал он, посчастливилось наслаждаться этой красотой изо дня в день. Море, должно быть, потрясающе выглядит зимой. Волны, разбивающиеся о скалы далеко внизу, звуки шипящих водных брызг, хлещущий по щекам ветер... Его глаза сузились. Внизу появилась согнутая фигурка, плохо различимая для глаз судьи, искривленная и суетящаяся. Ею оказался Джером, ковыряющийся в своем саду вечности. Потом откуда-то сбоку материализовалась пузатая фигура Уолтера Годфри в рваной соломенной шляпе. Как он похож на толстый, грязный пион, подумал судья...

Годфри положил руку на плечо Джерома, и его резиновые губы зашевелились; Джером глянул вверх, скривил рот в улыбке и продолжил полоть сорняки. Судья Маклин почувствовал между ними сходство, молчаливое товарищество, что слегка его озадачило... Миллионер опустился на колени, желая получше разглядеть яркий цветок. Было что-то ироничное в этой сцене. Похоже на то, подумал судья, что Уолтер Годфри уделяет цветам в саду куда больше внимания, чем обитателям дома. И прямо из-под носа у него украли самый редкий его цветок.

Судья вздохнул и повернулся спиной к окну.

С инспектором Молеем произошла разительная перемена. Теперь он олицетворял собой картину отеческого сочувствия.

– Ну-ну, – сладким басом уговаривал он Стеллу Годфри, поглаживая ее по хрупкому плечу. – Я понимаю, это тяжело. Трудно признаваться в таких вещах, особенно посторонним людям. Но мистер Квин, судья Маклин и я – не просто посторонние люди; в каком-то смысле мы не совсем люди – как те священники. Кроме того, мы умеем держать рот на замке. – Он продолжал гладить ее по плечу.

Эллери кашлянул. Лицемер! – подумал он, усмехаясь про себя.

Миссис Годфри подняла голову. По напудренным щекам текли слезы, каким-то чудом появившиеся морщинки вокруг глаз и губ предательски выдавали возраст. Но ее рот оставался твердым, лицо выражало холодную отчужденность.

– Хорошо, – произнесла она бесцветным голосом, – поскольку вы все знаете, я ничего не стану отрицать. Да, я была здесь... наедине с ним... прошлой ночью.

Плечи Молея выразительно дернулись, как бы говоря: «Ну как вам моя тактика?» Эллери с грустным удивлением посмотрел на его широкую спину. Молей не видел выражения глаз женщины и твердой линии ее рта. Где-то в самых глубоких тайниках своей души Стелла Годфри нашла новые силы для обороны.

– Вот и хорошо, – обрадовался инспектор. – Это говорит о вашем здравом смысле, миссис Годфри. Вы не можете ожидать, что подобные вещи надолго останутся в секрете...

– Нет, – холодно кивнула она. – Полагаю, что нет. Это конечно же Тиллер? Он, должно быть, находился в своей буфетной. Я совсем забыла.

Ее холодный тон отрезвил Молея. Он извлек из кармана носовой платок и довольно нерешительно промокнул затылок, искоса глядя на Эллери. Эллери пожал плечами.

– Итак. Что вы делали в этой комнате? – спросил Молей.

– А это, – ответила она тем же холодным тоном, – мое дело, инспектор.

– Вы даже не постучали в дверь! – гневно воскликнул он, кажется понимая, что проиграл.

– Неужели? Какая я забывчивая.

Молей тяжело сглотнул, стараясь унять гнев.

– Вы отказываетесь отвечать мне, почему вы тайком пробрались в комнату к мужчине в полночь?

– Тайком, инспектор?

– Вы мне солгали сегодня утром, когда сказали, что легли спать рано! И что в последний раз видели Марко живым за игрой в бридж!

– Разумеется. Кто же признается в подобных вещах, инспектор? – Ее ладони так сильно сжались в кулаки, что даже костяшки пальцев побелели.

Молей снова тяжело сглотнул, сунул в рот сигару и чиркнул спичкой.

– Хорошо. Вы не хотите говорить об этом. Но вы с ним ссорились, разве нет? – Женщина молчала. – Он обругал вас грязными словами. – В ее глазах мелькнуло страдание, но она только плотнее сжала губы. – Итак, как долго это продолжалось, миссис Годфри? Как долго вы находились с ним?

– Я ушла от него без десяти час.

– Больше чем через три четверти часа, э? – рявкнул Молей и яростно запыхтел сигарой. Она молча сидела на краешке стула.

Эллери снова вздохнул.

– Э... был ли Марко одет полностью, когда вы вошли в его комнату, миссис Годфри?

На этот раз ее язык словно прилип к небу.

– Нет... я хочу сказать, не совсем.

– Что на нем было надето? Вы можете не желать обсуждать ваши личные дела, миссис Годфри, но его вчерашний наряд имеет крайне важное значение, и, разумеется, у вас нет причины утаивать эту информацию от нас. Его белый... та одежда, в которую он был одет в течение вчерашнего вечера... лежала на кровати, как и сейчас?

– Да. – Теперь Стелла Годфри принялась разглядывать костяшки своих пальцев. – Он надел... брюки, как раз перед тем, как я вошла. Темно-серые. И продолжал одеваться, пока... пока мы разговаривали. Он надел двубортный оксфордский костюм, серый по-моему, и другие подходящие по цвету аксессуары. Белую рубашку... О, я не помню!

– Вы заметили его шляпу, плащ и трость?

– Я... да. Они лежали на кровати.

– Он был полностью одет, когда вы уходили?

– Э... да. Он как раз завязал галстук и надевал плащ.

– Вы ушли вместе?

– Нет. Я... я ушла из комнаты первой, одна.

– Вы, случайно, не видели, как он выходил?

– Нет. – Ее лицо исказилось, словно от боли. – После того как я ушла в свою комнату – почти сразу же, – я услышала, как закрылась дверь. Я подумала... что он покинул комнату.

Эллери кивнул.

– И вы не открывали свою дверь, чтобы выглянуть наружу и посмотреть?

– Нет!

– Хм. Он не говорил вам, почему переоделся в другой костюм, миссис Годфри? Или куда он собирался?

– Нет! – Голос Стеллы Годфри странно зазвенел. – Он ничего не говорил. Но он был нетерпелив, как если бы торопился на свидание...

– И у вас даже не возникло желания пойти за ним, а? – рявкнул инспектор Молей.

– Говорю вам, нет! – Она внезапно поднялась. – Я... я не позволю и дальше докучать себе, джентльмены. Я сказала вам правду – насколько могла. Я была слишком... слишком расстроена, чтобы идти за ним. Я... никому не могу это сказать. Я... я сразу пошла спать и больше не видела его живым.

Трое мужчин не могли не поверить искренности и глубине переживаемых ею чувств.

– Хорошо. Пока все, – объявил инспектор.

Стелла Годфри вышла из комнаты, держа спину чрезвычайно прямо. Весь ее облик выражал облегчение.

– Из чего следует, – заметил Эллери, – что она еще не готова сломаться, инспектор. Вы выбрали неподходящее время. Эта женщина не обладает интеллектуальным оружием, но у нее крепкий позвоночник. Я пытался предупредить вас.

– Меня этим не возьмешь! – рявкнул инспектор. – Этот... – И тут он дал себе волю, гневно выплевывая все, что думал по поводу извращенности натуры, привычек, темперамента и предпочтений (вероятных) Джона Марко, с такой яростью и в таких ярких красках, что до глубины души шокировал судью Маклина и вызвал искреннее восхищение Эллери.

– О, превосходно, – с восторгом заявил Квин, когда Молей сделал паузу, чтобы передохнуть. – Бесподобный наглядный урок по владению бранной речью. А теперь, когда вы немного облегчили душу, инспектор, как насчет того, чтобы воспользоваться приглашением миссис Бурлей и удовлетворить наши животные потребности?

* * *

Во время ленча – королевского пиршества, подаваемого под присмотром хрупкой миссис Бурлей помощником дворецкого в великолепной «маленькой столовой», обставленной в сарацинском стиле, – инспектор Молей олицетворял собой полное уныние. Однако подавленное душевное состояние, не помешавшее ему с жадностью наброситься на пищу, заметно подействовало на окружавших. Он то хмурил брови, то глотал еду, то шумно вздыхал при каждом глотке кофе. Обслуживающий персонал, явно впечатленный его вздохами, тактично хранил молчание у дальнего края стола. И только Эллери и судья Маклин были полностью поглощены едой как таковой. Они страшно проголодались, а перед голодом пасует даже смерть.

– Хорошо вам обоим, – проворчал Молей, уплетая фруктовый пирог. – Вы здесь на отдыхе. И если я провалю это дело, то от вашего пирога ничего не убудет. Какого черта люди позволяют себя убивать, а?

Эллери проглотил последний кусок и, отложив в сторону салфетку, удовлетворенно откинулся назад.

– У китайцев есть верная поговорка: только королевской отрыжке под силу воздать должное эдакому пиршеству... Нет-нет, инспектор, вы ошибаетесь насчет нас. Если вы провалите это дело, то тем самым сведутся на нет все наши совместные усилия. Честно говоря, эта загадка не из самых банальных. И еще этот нудистский акцент...

– У вас есть точка зрения?

– У каждого божьего стручка есть своя точка зрения, инспектор. А на это дело можно посмотреть с разных точек зрения. Именно это меня и нервирует. К тому же у меня такое чувство, что ни одна из них не верна.

– Возьмем, к примеру, эту записку... – начал Молей.

– Я бы лучше немного вздремнул, – объявил судья, ставя на стол кофейную чашку.

– Так почему бы вам этого не сделать? – донесся от мавританской арки холодный голос.

Мужчины поспешили встать, когда в комнату вошла Роза Годфри. Она переоделась в шорты, и теперь они могли любоваться загорелой кожей ее стройных ног. Лишь синяк на виске девушки напоминал о происшедшем в коттедже Уоринга.

– Чудесная мысль, дитя мое, – сонно протянул судья. – Если бы вы могли отвезти меня обратно в коттедж на машине... Я уверен, ты не стал бы возражать, мой мальчик. Я чувствую себя немного...

– Я уже послала машину, – прервала его Роза, слегка тряхнув головой, – в ваш коттедж – в сопровождении патрульных – за вашими вещами. Да будет вам известно, что вы оба остаетесь у нас.

– Но в самом деле... – начал пожилой джентльмен.

– Воплощенная доброта! – бодро воскликнул Эллери. – Мисс Годфри, это так благородно с вашей стороны. Должен признаться, я без особого энтузиазма мечтал о яичнице-болтунье. Особенно после этой трапезы. Мой дорогой Солон, ты выглядишь совершенно измочаленным, тьфу! Мистер Молей и я продолжим дело без тебя.

– Возможно, даже лучше, – задумчиво изрек инспектор, – если в поместье кто-то останется. Неплохая идея. Идите, судья, отдыхайте.

Судья Маклин почесал подбородок и моргнул.

– А все запасы провизии в машине... Что ж, я не могу отказаться, не покривив душой.

– Конечно, не можете, – твердо заявила Роза. – Тиллер! – Маленький слуга возник словно из-под земли. – Проводи судью в голубую комнату в восточном крыле. Мистер Квин займет смежную спальню. Я уже обо всем договорилась с миссис Бурлей.

Когда судья исчез вместе с Тиллером, инспектор Молей проговорил:

– А теперь, после того как вы проявили доброту к пожилому джентльмену, мисс Годфри, не будете вы так же добры ко мне?

– Что вы имеете в виду?

– Покажите нам библиотеку вашего отца.

Через путаный лабиринт великолепных комнат она провела их к сокровищам библиотеки.

В ней царила атмосфера настоящего букинистического магазина, и у Эллери захватило дух от восхищения. Здесь, так же как и везде, повторялся испанский мотив, смешанный с превалирующим марокканским. Это была высокая комната, наполненная полумраком, как и всякая достойная уважения библиотека, с неожиданными укромными уголками и альковами, в которых можно было зарыться в подушки и обрести покой с книгой в руках.

Но в огрубевшей душе инспектора не осталось места для эстетического любования. Его жесткие, маленькие глазки первым делом обшарили все углы.

– А где пишущая машинка? – угрюмо спросил он.

Роза была поражена.

– Пишущая машинка? Я не... Где-то здесь.

Она провела их в альков, где стоял стол с пишущей машинкой, несколькими ящичками с картотекой и другими канцелярскими принадлежностями.

– Это папина «контора», если так можно выразиться. По крайней мере, здесь он занимается всякой деловой ерундой, когда живет на Испанском мысе.

– Он сам печатает на машинке?

– Очень редко. Он терпеть не может писать письма. Большинство деловых вопросов он решает здесь по телефону. У него прямая связь с Нью-Йорком.

– Но он умеет печатать?

– По-своему, да. – Роза приняла от Эллери сигарету и опустилась на кожаный диван. – Почему вы так интересуетесь моим отцом, инспектор?

– Он часто проводит здесь время? В этом алькове? – холодно продолжил задавать вопросы Молей.

– Где-то около часа в день. – Она посмотрела на него с пристальным любопытством.

– А вы когда-нибудь печатали для вашего отца?

– Я? – Она засмеялась. – Разумеется, нет, инспектор. В нашей семье – я трутень. Я ничего не умею.

Молей встал. Сунув сигару в пепельницу, он как можно небрежнее спросил:

– О, значит, вы не умеете печатать?

– Извините. Я не обязана отвечать вам. Мистер Квин, к чему все эти вопросы? Вы нашли новую улику? Что-то... – Она неожиданно выпрямилась. В ее голубых глазах мелькнул странный блеск.

Эллери развел руками:

– Этот орех принадлежит инспектору Молею, мисс Годфри. Так что он имеет право первым расколоть его.

– Извините меня, я на минутку, – сказал инспектор и вышел из библиотеки.

Роза снова откинулась на спинку дивана, затягиваясь сигаретой. Взгляду Эллери представилась ее обнаженная загорелая шея, пока она мечтательно разглядывала потолок. Он изучал ее с полуулыбкой. Эта девушка была хорошей актрисой. На первый взгляд могло показаться, будто перед вами холодная, уверенная в себе молодая женщина. Но у самого основания ее горла, словно пленница, нервно билась маленькая голубоватая жилка.

Эллери устало подошел к столу и сел на стоящий за ним шарнирный стул, ощутив разом все свои кости. Это был долгий бег с препятствиями, и он ужасно устал. И тем не менее вздохнул, снял пенсне и тщательно протер линзы, намереваясь продолжить работу. Роза искоса наблюдала за ним, не опуская головы.

– А знаете, мистер Квин, вы почти красивы, когда снимаете свое пенсне.

– Э?.. О да, поэтому я и ношу его. Чтобы отпугивать злонамеренных женщин. Жаль, что Джон Марко не пользовался чем-то подобным. – Он продолжил протирать стекла.

Роза пару секунд молчала. Когда же заговорила, ее голос звучал все так же игриво:

– Знаете, а я о вас слышала. Полагаю, большинство из нас слышали о вас. Вы не такой устрашающий, каким я вас себе представляла. Вы поймали целую армию убийц, да?

– Не могу пожаловаться. Благодаря моей крови, несомненно. Во мне есть некий химический элемент, который доводит мою кровь до точки кипения всякий раз, когда я сталкиваюсь с преступлением. Ничего фрейдистского; просто во мне сидит математик. А ведь я провалил геометрию на выпускном экзамене в школе! Это странно, потому что мне нравятся сложные задачки, особенно когда они выражены в терминах насилия. Марко представляет собой один из множителей уравнения. Этот человек положительно восхитил меня. – Он с чем-то возился на столе. Роза наблюдала за ним исподтишка; с виду это был прозрачный конверт, наполненный обрывками бумаги. – Чего только стоит, например, его вульгарная привычка гулять нагишом и позволять убивать себя. Это какая-то новая хитрость. Уверен, без высшей математики тут не обойтись.

Эллери заметил, хотя и не подал виду, как сильно изогнулось ее тело. Ее плечи вздрогнули.

– Это... это... просто ужасно, – сдавленно произнесла она.

– Нет, просто интересно. Видите ли, мы не можем позволить эмоциям вторгаться в нашу работу. Это крайне пагубно. – И он замолчал, полностью поглощенный своим занятием.

Роза видела, как Эллери вытащил из кармана странную маленькую коробочку, открыл ее, выбрал тоненькую кисточку и пузырек с сероватым порошком, посыпал обрывки бумаги, которые предварительно сложил вместе, порошком, осторожно и ловко проведя по поверхности кисточкой. Насвистывая унылую мелодию, он осторожно переворачивал каждый клочок, повторяя таинственную процедуру снова. Кажется, что-то привлекло его внимание, потому что он извлек из коробочки маленькую лупу и принялся рассматривать обрывок бумаги в ярком свете настольной лампы. Она видела, как он тряхнул головой.

– Что вы делаете? – не выдержала Роза.

– Ничего интересного. Ищу отпечатки пальцев. – Продолжая насвистывать мелодию, Эллери убрал пузырек и кисточку в коробочку, сунул ее в карман и потянулся к баночке с клеем на столе. – Ваш отец простит мне небольшую вольность, я уверен. – Он принялся шарить в ящичках стола, пока не нашел чистый лист кремовой бумаги. После чего аккуратно приклеил на него клочки бумаги, которые так пристально рассматривал.

– Это...

– Давайте подождем инспектора Молея, – неожиданно мрачно предложил Квин и, оставив лист на столе, поднялся. – А сейчас позвольте мне маленькую прихоть, мисс Годфри, и дайте подержать вашу руку.

– Подержать мою руку?! – Она выпрямилась на диване, ее глаза стали большими.

– Должен сказать, – продолжил Эллери, усаживаясь на диван рядом с ней и беря в свои ладони безвольные руки девушки, – что подобное удовольствие редко выпадает на долю детектива в процессе его... э... труда. Она у вас мягкая, загорелая и соблазнительная; я заметил, что во мне живет доктор Ватсон. А теперь вернемся к Холмсу. Расслабьтесь, пожалуйста. – Роза была слишком удивлена, чтобы убрать руку. Он наклонился над ней, держа руку ладонью вверх и пристально разглядывая мягкие подушечки ее пальцев. Затем перевернул ладонь и принялся разглядывать ногти, поглаживая при этом своими пальцами ее подушечки. – Хмм... Не до конца убедительно, но, по крайней мере, не свидетельствует о лжи.

Она слегка подалась назад, выдернув руку; в ее глазах промелькнул страх.

– Какого черта вы там бормочете, мистер Квин?

Эллери вздохнул и зажег сигарету.

– Это просто еще раз доказывает, что истинные удовольствия в жизни – провоцирующе коротки... О, не пугайтесь моей маленькой вольности, мисс Годфри. Я просто желал убедиться в вашей правдивости.

– Вы называете меня лгуньей?

– Как можно? Видите ли, физические привычки оставляют – очень часто – видимые знаки на восприимчивом человеческом теле. Доктор Бэлл открыл это Конан Дойлу, а тот любезно обучил этому Шерлока Холмса; в этом и заключался секрет большинства дедуктивных фокусов Холмса. От печатания на машинке затвердевают кончики пальцев; к тому же женщины-машинистки обычно коротко обрезают ногти. Ваши подушечки пальцев мягки, как птичья грудка, выражаясь словами поэта, а ваши ногти даже длиннее, чем того требует мода. Хотя это ничего не доказывает, так как вы не профессиональная машинистка. Но это дало мне возможность подержать вашу руку.

– Не стоило беспокоиться, – бросил инспектор, большими шагами входя в библиотеку. Он дружески кивнул Розе. – Это был старый розыгрыш еще в те времена, когда я был сосунком, мистер Квин. С юной леди все в порядке.

– Наличие совести делает всех нас трусами, – произнес Эллери, застенчиво краснея и чувствуя себя виноватым. – Но я никогда не сомневался в этом.

Роза встала с дивана, ее подбородок стал жестким.

– Неужели я под подозрением... после всего, что мне пришлось пережить?

– Моя дорогая юная леди, – усмехнулся инспектор, – все находятся под подозрением, пока они полностью себя не оправдают. Теперь вы полностью оправданы. Этой записки вы не писали.

Роза засмеялась отчаянным смехом.

– О чем это вы говорите? Какой записки?

Эллери и инспектор обменялись взглядами, затем Эллери встал и взял со стола лист бумаги, на который он наклеил клочки обгорелой записки, найденной в ванной комнате Марко. Без комментариев он передал лист Розе, которая прочла записку, озадаченно сдвинув брови. Увидев подпись, она удивленно расширила глаза:

– Я никогда не писала этого! Кто...

– Я лишь проверил ваше утверждение, – улыбка сползла с лица инспектора, – что вы не умеете печатать. Это правда, мистер Квин, она не умеет. Однако это не значит, что она не могла бы напечатать эту записку одним пальцем, но строчки для этого слишком ровные. Они напечатаны кем-то, кто хорошо печатает. Так что, принимая во внимание это и тот факт, что вы были похищены и всю ночь провели в бунгало Уоринга, связанная, вы – вне всяких подозрений.

Роза опустилась на диван.

– Никаких отпечатков, – сообщил Эллери инспектору. – Одни пятна.

– Я... я ничего не понимаю. Когда... где... я не понимаю, что это значит?

– Эта записка, – терпеливо принялся объяснять Эллери, – была послана Джону Марко вчера вечером. Вроде как от вас, как видите, и – довольно вольно интерпретирована – в ней ему назначалось свидание в час ночи на террасе. – Он обошел стол, открыл крышку пишущей машинки, вставил в нее лист кремовой бумаги Годфри и быстро застучал по клавишам.

Девушка смертельно побледнела в тусклом свете библиотеки.

– Тогда эта записка, – прошептала она, – выманила его к убийце? Я... я не могу в это поверить!

– Однако так все и было, – подтвердил инспектор Молей. – Ну как, шрифт соответствует, мистер Квин?

Эллери вытащил лист из машинки и положил его рядом с листом, на котором были наклеены обрывки записки. Молей тяжелой поступью подошел к нему, и они оба принялись сравнивать листы. Эллери напечатал те же самые слова, что и в записке.

– Тот же самый тип, – пробормотал Эллери, вытаскивая лупу и разглядывая характерные детали. – Хмм... все ясно, инспектор. Посмотрите на заглавную «Я». Обратите внимание – правая часть нижнего основания буквы плохо пробита; изношенный металл. А верхняя правая часть шляпки «т» также плохо пропечатана. На самом деле даже лента, по всей видимости, та же самая; и еще заметно размазаны основания «е» и «о». – Он передал лупу Молею, который с минуту внимательно рассматривал буквы, потом кивнул: