Текст книги "Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)"

Автор книги: Элла Никольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Никольская Элла
Уходят не простившись (Русский десант на Майорку – 2)

ЭЛЛА НИКОЛЬСКАЯ

Русский десант на Майорку

криминальная мелодрама в трех повестях

Повесть вторая.

УХОДЯТ, НЕ ПРОСТИВШИСЬ

Редко кому удается проститься перед уходом. Я имею в виду последний уход, окончательный. Даже если возле постели уходящего толпятся его близкие, то они, да и сам он вместе с ними все надеются, никак не хотят согласиться с неизбежным и признаться, что пора уже... И упускают шанс.

А если уж настигнет человека внезапная смерть, то покинутые им на этом берегу долго ещё вглядываются в оставленную ушедшим пустоту, мучительно припоминая, чего не успели сказать и сделать. Как много всегда недосказанного между тем, кто ушел, и тем, кто остался...

Женщину зарезали средь бела дня в лифте на шестом этаже. Полоснули лезвием по беззащитному горлу, и она сползла на грязный пол, выставив колени и уронив на них голову. Копна крашеных волос свесилась, закрыла лицо, обнажились темные корни.

Убийца же преспокойно, никого не встретив, cпустился по лестнице и вышел в просторный, залитый солнцем проходной двор, а оттуда на улицу. Было около полудня, работающий люд давно разошелся по конторам, домохозяйки – по магазинам, дети – по школам. Стоял месяц май, самое начало.

Однако незамеченным убийца не ушел. Вездесущая и всезнающая баба Таня – старшая по подъезду, тому самому – как раз болтала со своей товаркой, старшей по соседнему подъезду (что это за звание такое – "старший по подъезду"? То ли с незапамятных времен сохранилось, то ли бабки-активистки попросту самозванки) – так вот, стояли две старухи, обе с пустыми мусорными ведрами: в старом доме, где приключилось злодеяние, мусоропровода нет. И баба Таня приметила, что в подведомственный ей подъезд вошел незнакомый мужчина, а через некоторое время вышел. Позже она описала его как плюгавенького такого, неприметного". "Среднего роста, среднего телосложения" – вздохнув, записал следователь, но этот перевод неточен, как видите. Недостаточно выразителен... "Рубашка в клетку некрупную, синяя с черным вроде, брюки сероватые как бы, а в руках пакет пластиковый с женщиной. Ну, баба голая...". Следователь и это старательно переложил на протокольный язык, но, к сожалению, эти вполне достоверные данные не помогли милиции разыскать преступника. Кого это нынче удивит? Нераскрытыми остаются и куда более громкие убийства. А тут самый заурядный случай: жертва немолода, некрасива, незнаменита и даже небогата – сплошное отрицание. Никому не интересна, словом...

Минут через пять после того, как незнакомец покинул двор, баба Таня закончила беседу с приятельницей и направилась домой. Лифт оказался наверху – постучав кулаком по решетке, покричала, задрав голову, понапрасну и чертыхаясь, медленно полезла на свой пятый этаж, громко понося тех, кто забывает, не думая о других, захлопнуть за собой дверь. Но поднявшись вскарабкалась ещё на этаж – звание обязывает, – чтобы закрыть-таки лифт, пусть жильцы не мучаются, многие же с тяжелыми сумками возвращаются. И тут-то обнаружила сидящую на грязном полу открытого лифта соседку. И лужа крови под ней! О Господи, спаси и помилуй...

Железная старуха не стала тратить времени на панику и суету: тут же спустилась к себе и позвонила в милицию. Оттуда примчались мгновенно, благо отделение в соседнем, а можно сказать, и в том же самом дворе: заборы-то ещё при Хрущеве ликвидировали, создали единое дворовое пространство. На какую хочешь улицу выходи: на 2-ю Брестскую, на Большую Грузинскую, а можно и на Грузинский вал, прямо к Белорусскому вокзалу, к метро, к ближним и дальним поездам.

Своевременно появился и дежурный следователь из прокуратуры. Розыскники привели собаку, доставили пешком на шестой этаж. Грузная овчарка, оседая на задние лапы, всем своим видом изобразила, сколь отвратительно то, что ей довелось увидеть в лифте, и тут же со всех ног кинулась вниз, волоча своего проводника по ступенькам, потопталась у подъезда и потащила его, натягивая поводок, на 2-ю Брестскую, где, естественно, след оборвался: тротуар затоптан спешащими на вокзал и с вокзала людьми.

Остальные участники о. м. п. – осмотра места происшествия занялись каждый своим делом, им не привыкать. Судмедэксперт констатировал смерть и предположил время – не более получаса назад. Один сотрудник в штатском даже в шахту лифта спускался. Двое молодых людей осторожно осмотрели убитую, сфотографировали со вспышкой несколько раз. Прошлись по подъезду, звоня во все двери подряд. На звонки большей частью никто не отвечал, а если и отвечал – старики через цепочку или малые дети, которым строго-настрого запрещено открывать чужим – то никто из них следствию помочь не сумел. Приступили с вопросами к старшей по подъезду – единственному пока свидетелю. Впрочем, и ещё какие-то граждане набежали, но в свидетели никто не годился: а что они могли видеть?

Баба же Таня и жертву опознала: жилицу с шестого этажа, и время назвала точное. И сама же бестрепетной рукой – а чего трепетать, когда так долго живешь на свете? – нажала кнопку звонка квартиры, в которой проживала убитая. Один из милиционеров дышал ей в затылок, но ничего не произошло. За дверьми, правда, почудилось какое-то движение, но на звонок никто не отозвался.

– Может, собака? – выдохнул милиционер.

– Залаяла бы, – резонно возразила баба Таня, – Кошка это. А муж ейный на той неделе уехал с чемоданом, машина за ним приходила казенная, бензином чадила на весь двор. Может, и вернулся уже – врать не стану, не видала. Открыть бы надо – а вдруг он там. Тоже...

Лукавила старая – сосед был в отъезде, ей ли не знать. Бдительная – не хуже пограничника Карацупы, героя её девичьих снов. Но кошку-то жалко – кто её, бедную, покормит? Пока ещё этот командировочный заявится...

Ключи нашлись в кармашке рюкзака – женщина явно собиралась за город, упаковала кое-что съестное на день-два. С помощью найденных ключей старшая по подъезду, двое понятых по её указу и милиционер проникли в квартиру, убедились, что трупов больше нет, зато имеются две вполне живые кошки, и с разрешения властей баба Таня сбегала к себе за сумкой на молнии и забрала их, горько плачущих, приютила сирот.

И хорошо сделала: хозяин вернулся нескоро, через неделю. В научно-исследовательском институте, где он работал, ужаснулись, услышав о происшествии, но разыскать его не сумели. Пребывал он в дальней загранице, на экзотических островах, поездка преследовала рекламные цели во имя развития индустрии туризма. Такие командировки достаются только начальникам, он таковым и являлся. А именно – директором НИИ.

Молодого следователя Пальникова – того, что опрашивал бабу Таню отрядили в институт на разведку, он же и сообщил заместителю директора печальную новость. Тот ахнул:

– Тамару? Убили? – и схватился за телефон. А куда звонить то?

– Жене. Можно?

Следователь милостиво позволил и, притворяясь, будто не слушает, на самом деле ни слова не пропустил из последовавшего телефонного разговора:

– Зоенька, ты как? Ксюшку проводила? Да не обращай ты внимания, все они такие сейчас, юные хамы. Зой, у меня плохая новость. Ужасная. С Тамарой несчастье... Нет, ты даже и не представляешь. Убили вчера вечером, у меня тут милиция сидит.

Во время наступившей паузы – Зоя на том конце держала долгую и весьма эмоциональную речь, которую муж пытался перебить успокаивающими междометиями типа "ну ладно, будет", "успокойся, зайка" и "уж лучше бы я и не говорил" – Паша разглядывал заместителя директора.

Лет сорока, а почти лыс, зато интеллигентен, одет хорошо: пиджак серый, дорогой, галстук яркий, но в меру... Кстати, действительно лучше бы жене не звонил, раз она там в истерике. Пришел бы домой да и сказал. Куда спешить-то с эдакой новостью?

Поразмыслив об этом с минуту, Паша пришел к выводу, что его собеседник счастлив в браке и между ним и его супругой существует некая невидимая связь, побуждающя делиться мыслями и чувствами, своего рода потребность души. Вот и сейчас, в шоке бессознательно схватился за телефон. Кроме того – Паша, несмотря на молодость, это уже давно понял – людям доставляет безотчетное удовольствие распространять дурные новости.

– Извините, Павел Всело... Вседо... – хозяин кабинета положил трубку и скосил глаза на лежавшую перед ним на столе визитную карточку гостя. Паше, как всегда в таких случаях, захотелось извиниться за свое неудобопроизносимое отчество.

– Все-во-ло-до-вич, – выговорил, наконец, заместитель директора по слогам, но твердо, – Извините, жена совсем расстроилась, они приятельницы с Тамарой Геннадьевной.

Он поднялся:

– Мне, простите, пора – через полчаса у министра должен быть, – И направился к двери. Следователь поспешил за ним, зачастил на ходу:

– Раз вы близко так знакомы, Петр Сергеевич, то скажите, были у Станишевской враги? Кому она помешать могла?

– Тамара? Да никому, какие там враги? Интеллигентная женщина, переводчица с английского, последнее время на пенсии, но по договорам ещё работала.

– Может, бизнес какой-нибудь у неё был? Иногда, сами знаете, это опасно.

Заместитель директора даже остановился. Они уже миновали приемную, перед ними был длинный коридор, и в конце этого коридора какой-то человек махал рукой, восклицая:

– Опаздываем, опаздываем ...

Замдиректора кивнул тому, а к гостю обратил извиняющийся взгляд: сами, мол, видите! И исчез. Гость же задержал шаг, постоял с полминуты и вернулся в приемную, где ещё по пути к цели приметил кое-что интересное, а именно красивую секретаршу.

Теперь ему предстояло убедиться, не ошибся ли он в спешке, а кроме того с секретаршами потолковать всегда полезно, народ, как правило, осведомленный.

Девица, только что чинно игравшая на клавишах компьютера, стоило начальству удалиться, вышла из-за стола и теперь заправляла кофеварку. Взгляд желтовато-карих, широко расставленных глаз – в нем явственно читалось приглашение – побудил Пашу сказать дерзко:

– На мою долю кофейку не найдется?

Ответом послужила ослепительная улыбка – вот это так зубы, один к одному – и дружелюбный кивок. Черные блестящие локоны дрогнули и снова красиво расположились по плечам. Красотка, да ещё любезная – чему обязан? Скорее всего визитной карточке, которую он и ей успел вручить ещё перед визитом к директору. А на карточке обозначена Пашина должность: оперуполномоченный Управления московского уголовного розыска. В собственную неотразимость Павел Всеволодович Пальников не слишком верил, но давно и не комплексовал по поводу своей внешности. Был он высок и очень даже недурен: светловолос, светлоглаз, но несколько смахивал на младенца. Никакой твердости в лице, пухлые губы складываются по-детски добродушно, да ещё и цвет лица бело-розовый, нежный как у школьницы с рекламы молочного шоколада. И все это – обман, своего рода камуфляж, хотя и невольный, потому что ни добродушием, ни стыдливостью Паша Пальников отнюдь не страдал, с виду только добряк и даже простофиля.

Кофе располагает к дружеской беседе не хуже, чем сигарета. Павел, кстати, и закурил бы охотно, но во время заметил на стене табличку: "Don' t even think about smoking here". Его английского хватило, чтобы сунуть обратно в карман пачку "Лаки страйк".

После первой же чашки молодые люди перешли на "ты".

– Я Лиза, а тебя как называть прикажешь: Павлик, Пава?

– В институте звали Пол, на работе Паша.

– А дома?

– Представь себе, Паульхен. Только не спрашивай, почему, долго объяснять.

– Cильно спешишь?

– Еще бы! Я к вам в институт не просто же так, а по делу.

– Проворовался кто? – в золотистых глазах безудержное любопытство, Скажи, кто, а?

Павел выдержал многозначительную паузу, предвкушая реакцию любознательной собеседницы:

– Казнокрадство – это не по моей части. Убийство. Жену директора вашего зарезали вчера.

Такой реакции, однако, он не предвидел. Новая его знакомая наклонилась, аккуратно поставила на низкий столик недопитую чашку и закрыла лицо руками. А когда отняла руки и подняла голову, это была совсем другая девушка. Где кокетливо-простодушный взгляд, ясная улыбка? Сузились глаза, заострились высокие скулы, щеки, чуть впалые, стали как серый мрамор, по которому мазнули розовым. Ишь как побледнела под своей косметикой. В чем дело, красавица? Спросить бы... Вместо этого гость произнес нараспев:

– У-ужас, правда? Прямо средь бела дня людей резать стали, – это он изобразил обывательское мнение, но Лиза отозвалась всерьез:

– Ужас, да ещё какой, – голос её сел почти до шепота, – Ты ещё и сам не знаешь, какой это ужас.

– Ты что имеешь ввиду?

Но у неё только губы задергались беззвучно, она уставилась в какую-то точку на поверхности стола, сосредоточилась, погрузилась в раздумье, видимо, располагая в уме полученную информацию, подыскивая ей подходящее место среди других фактов и событий. Павел ждал, не мешал. Наконец, Лиза обрела голос:

– Свалится же такое на человека! Сегодня у нас что, пятница? А в воскресенье любовница его утонула. Представляешь, вот только что была – и нету. Одни пузыри по воде пляшут...

– Какие ещё пузыри? – опешил редко теряющийся Павел.

– Не обращай внимания, это я так.

– Нет уж, ты объясни лучше. Что за любовница? А сам-то Станишевский где находился в прошлое воскресенье?

– Да там же, где и сейчас – на Сейшельских, что ли, островах. Она с ним просилась, а он не смог... Представляешь, приедет, а тут такое. Ни тебе жены, ни любимой женщины. Сбрендит, ей Богу!

Не сбрендит, авось. И не такое случается, уж он, Паша, повидал. Но и в самом деле странно: обе в одну неделю. Вот если бы наоборот – сначала жену убили, а после любовница концы отдала, то любовницу подозревать можно было бы... Хотя там мужик вроде бы действовал, старуха из подъезда его засекла... А Лиза-то эта не больно сочувствует, хотя и расстроилась всерьез. Разобраться бы – да времени нет.

– Лизок, – Павел заговорил нежно и успокаивающе, – Не бери в голову, бывают и похлеще совпадения. Мне сейчас пора, но мы ещё поговорим, ладно? Завтра сможем увидеться? После работы?

Привычные, до оскомины, должно быть, надоевшие слова привели красавицу в чувство. В глазах её Павел прочел: "и ты туда же..."

– Ладно, – равнодушно согласилась она, – Позвони сюда в первой половине дня, договоримся. Только не надолго, у меня экзамены.

– А домой можно позвонить?

– У меня домашнего нет, я за городом живу, – она уже сидела за столом, раскладывала какие-то бумаги, готовилась печатать.

– Слушай-ка, – вспомнил вдруг Павел, – Я когда сюда шел, портрет внизу видел, в траурной рамке. Внимания не обратил.

– Теперь обрати. Между прочим, напарница моя, в этой комнате сидела.

Из приемной, где происходил разговор, одна дверь вела в коридор, а ещё две двери – одна против другой – в кабинеты директора и его зама. Павел прищурился, прочитал фамилию на табличке: так и есть. Стало быть, второй рабочий столик, точно такой, как у Лизы, только с зачехленным компьютером, принадлежал покойнице, а ещё один, посредине, с тремя телефонами – общее владение. Павел взглядом осведомился об этом у Лизы и получил утвердительный ответ – тоже взглядом.

На выходе возле вахтерской будки Павел минут пять изучал женское лицо в черной рамке – молодое, нагловато-победительное, что-то собачье в оскале, глаза-буравчики... Но, в общем, недурна, такие нравятся. На любителя. Бойкая, видать, была. И умелая кое в чем... Снимок не с документа увеличен, не из отдела кадров взят, а с любительской фотографии. Нашлась у кого-то у той же Лизы, скорее всего. А то и в директорском столе – хотя вряд ли там искали. Разве что – ну да, Лиза, она может...

Возвращаясь домой, Павел привычно глянул на окна четвертого этажа. Светятся – отец дома. После смерти мамы вовсе выходить перестал, надо им заняться, уныние до добра не доводит. Паша и сам с утратой никак не смирится, полгода прошло, а болит, болит душа и пусто в ней. На работе ещё ничего, а к дому подойдешь – и все сначала. Каково же отцу – он-то уже не работает, на пенсии...

На кухне хозяйничал дядя Митя – школьный отцов приятель, незаменимый в доме человек. Котлеты жарит – вот это дело. И картошки начистил полную кастрюлю. Ужин будет. Мама избаловала своих мужчин – не знают, с какой стороны к плите подойти. Маются, осиротев, на сухомятке. Зато дядя Митя, хоть и утомительный человек, но на все руки:

– Пока картофель варится, я сельдь почищу.

Уважительно так: сельдь, картофель... А вот людей уважать старый сыщик не привык, насмешничает все. Но дай ему Бог здоровья – с отцом они ладят. Мама его любила тоже...

После ужина приятели усядутся за шахматы, ему, Павлу, посуду мыть. Плохо, плохо без мамы. Не из-за посуды, конечно. Одиноко всем троим, даже и Конькову, прибился он как-то к их дому, особенно последние несколько лет. Сам-то уж давно как бы осиротел – дочь единственная за границей, внуки-близнецы вроде и по-русски не говорят, забыли. Теща – Конькова жена туда-сюда ездит, а он большей частью один в пустой квартире. Павел часто примечал, что к матери его – Гизеле – привязался старый сыщик сверх всякой меры, и на похоронах убивался не меньше, чем сам он, Павел, и его отец. Ничего такого подозрительного – родители были образцовой парой. Просто люди разные – отец сдерживаться привык, приятель же его человек простой, все на виду. Хотя, впрочем, и Коньков ох как не прост...

Из кухни поглядывал Павел на стариков через распахнутую дверь. Отец, как всегда, помалкивает, противник его бормочет, приговаривает:

– Я сюда, а ты сюда. А мы тебя отсюда, мы тебя не пожалеем, ладью твою под прицел, коня твоего с поля вон, пешечка наша лапочка вперед устремляется...

Cтранно – Коньков и зубы подрастерял, и волосы, лицо морщинами изрыто, а смотрится моложе, чем отец с его густой снежно-белой сединой, гладким только под глазами мешки – лицом, да и мешков этих особенно за очками не видно. Профессорская внешность, почтенная. Мама всего на пять лет была моложе, а выглядела его дочкой. Тоненькая в свои шестьдесят, и частые мелкие морщинки как-то её не старили, взгляд синих глаз до самого конца оставался детски робким, застенчивым... Эх, упустили мы её, кто сейчас умирает от воспаления легких?

Ночью, засыпая уже, Павел перебирал в памяти женские лица – смуглое, с безупречным овалом, с тонкими чертами, улыбка – про такие говорят "Голивуд"". И та, с траурной фотографии – с неприятным собачьим оскалом, но веселая, задорная, не помышляющая о скорой смерти. И другая, что окончила свой земной путь вчера в лифте, в двух шагах от собственной квартиры, лицо белое, бескровное, квадратное обвисло безвольно, рот полуоткрыт вяло, волосы неряшливо свесились на лоб – а все равно видно, что при жизни было значительным. Львица – такие женщины Павлу никогда не нравились. И уже сквозь сон просияло ему взглядом и тихой улыбкой самое дорогое на свете лицо. Доброй тебе ночи, Паульхен, спи, мой мальчик.

...Красивая Лиза отвела ему следующий вечер. К тому, что встреча эта не совсем свидание, а по делу, отнеслась спокойно, с пониманием и даже как бы с одобрением, на вопросы отвечала охотно, обстоятельно, хотя что именно старший следователь Пальников пытался прояснить, он и сам не совсем понимал.

Тамару Геннадьевну Станишевскую Лиза встречала всего пару раз – на вечерах в институте, приуроченных к каким-то юбилеям. Как бы по протоколу мужчины с супругами, женщины – кому как удобнее. Эдакая кавалерственная дама, начальственная супруга – блондинка крашеная, высокая, в дорогой косметике и элегантных туалетах, призванных скрыть изрядный лишний вес... На работу к мужу не заходила никогда, звонила редко – хотя, может, по прямому и звонила...

– Как думаешь – знала она про любовницу?

– И думать не надо – знала точно. От Мирки от самой.

– Не понял. – Умеет эта Лиза удивить старшего следователя.

– Мира – девушка себе на уме. Сначала ему портретик свой преподнесла в надежде, что жена пороется в карманах мужниных, да и найдет. Специально снимочек подобрала – в нижнем белье, ножки врозь. Рекламка такая – законная супруга сразу поймет, что ничего тут платонического быть не может. Потом помаду свою французскую не пожалела – дома у него забыла как бы невзначай. Даже волосы однажды на расческе специально оставила...

– Понимаю, на скандал нарывалась. А скандал-то ей зачем? Выходит, она и дома у Станишевских бывала?

– Бывала, как видишь. И квартира ей очень нравилась. А жена на даче, в Москву редко наведывалась...

– Так она за Станишевского замуж норовила? Это всерьез у них было?

– Вот именно. И спешила очень, считала, что скандал в благородном семействе ей только на руку.

Павел задумался. Не очень-то он разбирался в женских хитростях. А Лиза вон уже поглядывает насмешливо.

– Не напрягайся, все равно не поймешь. И не надо тебе вникать, к делу не относится.

Вот тут она абсолютно права. Паше Пальникову поручено в числе множества других дел расследовать и убийство Станишевской, он изучает ближайшее окружение потерпевшей, однако любовница её мужа, тем более покойная, в это окружение не входит, она ни при чем. Незачем время терять на пустые расспросы. Сам муж другое дело, и его сотрудница – как, кстати, пишется твоя фамилия, Лизок, Маренко или Моренко? – готова о нем рассказать. Хотя у неё лично директор научно-исследовательского института Юрий Анатольевич Станишевский, которого она знает почти три года, подозрений не вызывает. У какого начальника их нет – секретарш этих, референтов, выполняющих, помимо служебных, и некоторые другие обязанности? Любому шефу она самый близкий человек. Крутится весь день перед ним, чай-кофе подает, бутербродики на его вкус – сама и в магазин сбегает, из дому кой-чего притаранит. В курсе всех его дел, от назойливых звонков отмажет, от вышестоящего начальства прикроет, и если водятся за шефом грешки вроде чрезмерной склонности к алкоголю, на неё можно положиться: не выдаст.

C женой-то шеф по утрам в кухне полчаса да вечером за телевизором, жена обижается, что он радостями-горестями не делится, устал, мол, и надоело – а просто он радости-горести уже близкому человеку излил, помощнице своей незаменимой, референту. И если только этот референт допустит или даже сам пожелает перевести эти добрые отношения в ещё более добрые – куда ему деваться, начальнику?

Следователь Пальников не переставал втайне удивляться, слушая раздраженную тираду собеседницы. Что-то очень личное в ней звучало. Может, защищается секретарша от несправедливости, от людской молвы?

– Ты чего сегодня такая сердитая? – примирительно сказал он, – Тебе, конечно, видней, секреты профессии кому и знать, как не тебе... Ну а сама-то ты?

– Я – нет! – Ложечка резко стукнула о дно опустевшей металлической вазочки из-под мороженого: они сидели за столиком Макдональда напротив телеграфа. – Посмотри-ка на меня. Повнимательней.

Павел и так глаз оторвать не мог и боковым зрением отмечал, что за соседними столиками мужчины волнуются, а протискивающиеся мимо оглядываются, рискуя уронить с подноса свой законный гамбургер или стаканчик с апельсиновым соком.

– В общем, давай лучше мною не заниматься, – подытожила Лиза свою речь. – Ты меня пригласил, чтобы получить информацию, – вот и задавай вопросы по существу. А то я как-то не очень понимаю, чем именно ты интересуешься. Убили-то не напарницу мою, а жену Станишевского...

– Хочешь сказать, что красивым девушкам ловчить не приходится? Не уверен, – Павел никак не мог отстать от задевшей его неизвестно почему темы. – Впрочем, ладно, ты права, я и сам не понимаю, какая тут связь одна утонула, другую через несколько дней прямо в лифте режут. Но что-то есть, я чувствую. А ты?

– Бывают совпадения, – неуверенно произнесла Лиза, – Хотя считается, что ничего случайного не происходит. В то воскресенье все как-то совпало, все не к добру. Мирка злилась, что директор один на острова укатил, её с собой не взял. Сначала все на мази было, его с женой пригласили на конференцию по развитию экзотического туризма, как раз по нашей тематике. В международных паспортах штамп о браке не ставят, так что Юрочка наш расхрабрился, принялся любовницу в качестве супруги оформлять, но что-то заело в последний момент. Мира дома осталась... А то бы...

Лиза примолкла, задумалась, отвернулась, предоставив Паше любоваться её точеным профилем.

– Ну а дальше? Злая она была после его отъезда, говоришь? И что-то совпало в тот выходной – что именно?

– Да, а тут как раз муж её начал возникать.

– Бывший муж?

– Бывший в Израиле давным-давно. А Борис – ныне действующий. Да не таращи ты глаза – они между собой договорились. Мирка его достала: Борька второй год безработный, у него специальность – сдохнешь! – патентовед. А во всем мире патентная система другая, не советская. И он пообещал Мирке не мешать, раз уж ей с директором засветило. Мира с Борей – сладкая парочка, она б его не забыла. Юрий-свет Анатольич встрял между ними, как – ну не знаю, как кто. Встрял, одним словом...

– Допустим, – в голосе следователя проступило недоверие, и Лиза насторожилась. – А в чем совпадение-то?

– А в том, что как раз я со своим расплевалась, собрала вещички – и к маме в Удельную. Пришла на работу в разобранном виде, расстроенная, все Мирке рассказала. А она – давай, я вас помирю, мы с Борисом приедем, Григория с собой прихватим. Пикничок устроим на озере – жара, помнишь, стояла несусветная. Уговорила. В непринужденной, дескать, обстановке все покажется в другом свете... Словом, была идея нас с Гришей мирить. А что вышло? Ужас...

– А надо было мирить? – осторожно спросил Павел, – Я, между прочим, и не догадывался, что ты замужем. Кольцо не носишь...

– А Гриша мне и не муж вовсе – бой-френд, чтобы приличнее прозвучало. Мы вместе почти год прожили, квартиру снимали на Тверской. Вернее, он снимал, – Лиза старалась быть предельно честной, и Паша это оценил, хотя слушать такие подробности было ему неприятно, – И учебу мою оплачивал. Сам курсы подобрал – недалеко от дома, английский и испанский. Хотел, чтобы я в его бизнес вошла, он аргентинским мясом торгует. И нечего ухмыляться бизнес как бизнес. С одной стороны милиция ваша жмет, с другой рэкетиры...

– Лизок, – хмуро попросил Пальников, – Не растекайся мыслью – при чем тут милиция и рэкетиры? Что произошло в воскресенье на озере?

– Сразу скажу, чего не произошло: не помирились мы с Гришей. Не договорились ни о чем. Он к жене вернулся – и все дела. А пикник получился нормальный. Прикатили они на гришкином "мерседесе", понавезли пива, закусок. Помидоры и огурцы на станции купили. Бутылка "абсолюта" была – вот её бы не надо. Борька напился, да и Мирка хороша была...

– Какого цвета "мерседес"? – скорее по привычке спросил Паша и услышав, что черный, задал следующий вопрос: – Как все же утонула Мира Дорфман, кто где в это время находился?

Озеро это между Малаховкой и Удельной Паша Пальников знал отлично, бывал там не раз. Длинное, узкое, расстояние между берегами невелико, дно чистое, песчаное, насчет глубины точно он не знал. Может, где посередине и глубоко, но в жаркий день на обоих берегах народу, что мух на липучке, и лодки снуют во всех направлениях. Это уметь надо утонуть в таком месте. Тонут, однако, довольно часто – пьяные, как правило.

– Она что, плавать не умела или поддала крепко? И почему не вытащили? Людное такое место...

Он представил себе: черный "мерседес" метрах в ста от берега, под деревьями, ближе там не подъедешь, берег изрыт мелкими овражками. Небольшая, но теплая компания – таких немало, конечно, было в тот жаркий день у воды. Бутылка "абсолюта" на четверых – нет, на троих, тот, что за рулем вряд ли пил. Разве что пиво – но если закуска хорошая, это нормально, не страшно... Выпили, закусили, поговорили...

– Нет, она плавала неплохо. И выпила не особенно. Это все Борька. Начал её попрекать любовником: что, мол, за чужой славой гоняешься да за чужими деньгами, возомнила о себе, размечталась, а на себя-то глянь... В этом роде, пообиднее старался задеть.

– Они же договорились!

– Трезвые договорились, а тут Борис вдруг разошелся. Они вдвоем водку прикончили, я только пиво, Гриша вовсе не пил. Борька вообще-то неплохой парень и Мирку любит. Потом знаешь как бился, плакал, казнился, что виноват. Врачи со скорой ему укол сделали – мы его успокоить не могли с Гришей. Мы и сами-то...

Картина, нарисованная воображением старшего следователя, приобретала все более четкие контуры. Одна супружеская пара повздорила. Вторая – Лиза с Григорием – забралась в машину ("Чего нам их слушать, пусть сами разбираются"), там удобнее обсудить собственные проблемы, а, может, решили помириться самым старым и самым верным способом. Хотя люди кругом, вряд ли, – подумал Паша, иcпытывая отчетливо неприятное чувство, – Ревную, что ли? Да не так уж она мне и нравится, эта Лиза, больно самоуверенна...

– Окна в машине открыли, чтобы ветерок, – как бы отвечая на невысказанные его сомнения, сказала Лиза. "Ну с открытыми-то окнами не пообнимаешься" – успокоился Павел.

Итак, они сидели в машине с открытыми окнами и разговаривали... Вторая пара продолжала шумно выяснять отношения. Поэтому Лиза не удивилась, увидев, что Мира бежит стремглав к берегу, а Борис за ней, с криком: "Миранда, не дури, вернись сейчас же, я кому говорю!"

– Так она топиться, может, побежала?

– Да ты что, такие ссоры каждый день у них... Она его не послушалась, добежала до пологого места, где песок – и в воду! А Борис за ней в воду не полез, к нам пришел в машину, злой такой, жаловался, что жизни не стало никакой, пусть уж к любовнику уходит или остается, одно из двух, а ему надоело.

Тут как раз дождь начался, понял Павел из дальнейшего рассказа. Вроде и туч не было. а загрохотало с ясного неба, ливануло сильно – народ из воды на берег побежал, никому ни до кого, каждый сам за себя, спасайся, кто может. Те, что в машине сидели, спохватились: да где же она, купальщица наша сумасшедшая? Сначала Борис к берегу кинулся, потом и Лиза с бой-френдом. Никого на воде, ни одной головы – только пузыри пляшут... Вот они, пузыри, о которых вчера она вспомнила. Всплыли.

Была ещё надежда, что Мира впопыхах не на тот берег вылезла – объехали на машине все озеро дважды, потом уж к спасателям. Вытащили утопленницу часа через три – это ещё быстро нашли. К тому времени пляжи опустели, дождь всех разогнал. Машины расползлись, как жуки, пробираясь к шоссе, один только черный "мерседес" сиротливо прикорнул под деревьями.

Павел представил себе отчетливо двоих мужчин и женщину, ожидающих в машине, – или под дождем стояли, не замечая его, в страхе и тревоге, все уже поняв? Представил нетрезвых, матерящихся, деньги вымогающих спасателей: "А чего мы, каторжные, что ли? Рабочий день кончился." Заплатил, конечно, "бой-френд".