Текст книги "Легион"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Манова Елизавета
Легион

Елизавета МАНОВА

ЛЕГИОН

1. СОЛДАТИКИ

– Меня зовут Альд, – сказал новичок.

Приглашенье поговорить, но Алек угрюмо мотнул головой, потому что их уже вывели на рубеж.

Он все-таки глянул через плечо: как он, этот Альд? В прошлый раз там шагал Алул, но его распылили в последний бросок, тогда мы потеряли троих, ничего, подумал он, шестая цепь, проскочу. Я вернусь, подумал он, и тут наступил Сигнал, и стало наплевать, но он знал, что это пройдет. Лучше бы не проходило, подумал он, все равно ведь боишься, хорошо что этот Альд человек, подумал он, будет с кем поговорить, если вернемся, и тут шатнулась земля, и все расплылось – это их накрыло полем, сберегая до поры от огня.

...Первую цепь уже смели, и теперь докашивали вторую цепь, но настоящий страх еще не пришел, он придет потом, когда взорвется горящий танк. Почему те всегда поджигают первый танк, подумал он, не распыляют, как все, а просто поджигают, и он стоит и чадит, пока не бахнет? Он никогда не видел Тех и не знал, откуда приходит Сигнал, просто он знал всю эту игру, знал до изжоги, до тошноты.

Мы позволим им выжечь вторую цепь, а потом какой-нибудь танк из третьей цепи жахнет пламенем в горизонт, и тогда начнется ад, а мы встанем и пойдем сквозь огонь, паля в белый свет, и не увидим никого, а нас будут косить...

Сигнал подтолкнул вперед, и они пошли. Они шли, еще не таясь, не пригибаясь к земле, и Алек подумал опять: а как это, когда тебя распылят? Что ты чувствуешь, становясь ничем – уже взаправду ничем?

Та шестерка была из третьей цепи – уже третья цепь, подумал он, уже... – и только двое ушли от луча. Просто они шли по краям и успели упасть: здоровенный четверорукий и совсем маленький – человек?

Четверорукий остался лежать, но Алек видел, что он живой – накрыл голову парой рук, а другой скребет по земле, а маленький ползет, боже, куда он лезет, дурак, там же огонь!

Это и правда был человек, карлик? Нет, он мне по грудь, но тут наступил Сигнал, и опять он не думал до следующего рубежа, а там уже косили четвертую цепь, это не по правилам, подумал он и упал, потому что поле ушло.

Они лежали, уткнувшись в горячий прах, и ждали, когда их толкнет вперед, а малыш все полз к горящему танку, прямо в огонь. Ослеп, подумал Алек, сейчас он умрет, и я тоже скоро умру, господи, думал он, я больше не хочу умирать, господи, прости, что я в тебя не верю, только помоги ему и мне.

Малыш вскочил. Серебряная фигурка мелькнула в дыму и влетела в самое пламя. И пылающий танк ожил, шевельнулся, рыкнул – и как ахнет пламенем в горизонт! И сразу впереди все стало огнем, и другие танки дружно харкнули в горизонт, а маленький факел вылетел из костра и покатился, сбивая огонь, но они уже встали и пошли, и лучемет запрыгал в руках, и больше ничего, только огонь и ничего, ничего...

Они шли по черной, спаленной навек траве, и черные вихри кружили черный прах.

"Может, это те кого уже нет", – вяло подумал Алек, и это была первая мысль, а за нею пришла первая боль. Когда же это меня? подумал он. Ничего, пройдет, всегда проходит, и они шли; серебряные фигурки поднимались из черного и становились в цепь, и вся его пятерка была при нем, я – молодец, подумал он, здорово я тогда, и уже становилось светлей, и боль ушла, и серебряные стены Казармы засветились, обещая покой.

– Меня зовут Альд, – опять сказал новичок.

Они сидели вдвоем за столиком для людей, а Алрх и Алфрар свернулись в клубки на лежанках, а те двое ушли в свои спальные норы, потому что не нужна даже эта скудная благодать – время для себя.

– Алек, – лениво ответил он, и Альд поглядел на него. Совсем человеческое лицо, красивое даже, а видно, что не с Земли...

– Альд, Алек, Алрх?..

– И все прочие. Группа "Ал".

– Весельчаки! – сказал Альд. – Алек, что такое Легион?

Вопросик что надо, и взгляд у Альда прямой, и в голосе эдакий звон. Редко бывает, что из-за смысла слышишь чужой язык, а тут, словно фильм, озвученный за кадром. Он даже удивился, что вспомнил, давным-давно все ушло...

– Сборище мертвецов. Был у нас такой парень – Алул. Распылили. Значит, некомплект. А тут где-то Альда пришили. Воскресили, подучили – и в строй. Доволен?

– Нет, – сказал Альд. – Я в загробную жизнь не верю.

– Так пришили же?

– Еще как! Лучеметом на две половинки. А тебя?

– Забыл, – ответил Алек. – И ты забудешь.

– Значит так? – Альд обшарил взглядом Простор – нескончаемое пространство, где кишели люди и нелюди; сидели, лежали, висели, говорили, кричали, творили что-то такое, для чего не сыщешь слов, – и усмехнулся. Кто угодно, лишь бы не трус и умер в драке? Веселое место наша Вселенная! За что же мы воюем?

– Так.

– Тогда хоть с кем?

– Много вопросов задаешь, парень.

– А что, нельзя?

– Не стоит, – ответил Алек. – Кто много болтает, прямая дорожка в первую цепь. Видел?

– И вы со мной?

– Группу не делят. Боевая единица.

– Прости, Алек, – сказал Альд.

Спальная нора для человека – это два на два, постель, столик, да душ за узенькой дверкой.

Он сбросил форму и повалился в постель, ощупывая новый рубец. Гладкий, плотный и маленько зудит, пропадет, – подумал Алек. Будет новый бросок и новый рубец, а этот пропадет...

А раны все равно болят, подумал он. Проклятая игра, подумал он. Сколько раз меня убивали? Зачем мне живое тело, подумал он, чтобы чувствовать боль?

Минутка свободы перед тем, как тебя отключат. Ненависть до тоски и тоска до ненависти.

Ненавижу, подумал он. Белесое небо, под которым идти, и этот проклятый бой, когда не видишь врага и незачем его убивать.

Теперь пошла другая карта – третья цепь. Готовься в распыл. Не скажу, подумал он, выйдем на рубеж, сами поймут.

Они шли по еще живой земле, по коротенькой, нежной лазурной травке, а с белесого неба вроде даже бы пригревало, и стены Казармы уже растворились в Нигде.

Они шли не спеша, растягивали шаги, и сотни серебряных теней скользили со всех сторон, и сейчас он любил их всех, сколько их есть тут в степи, а больше всего своих, неустрашимую группу – "Ал"; ему даже захотелось что-то запеть, заорать какой-нибудь гимн, но мы это одолеем, знаем, что к чему, скоро я не то запою.

Алрх тихонько потянул за рукав, и Алек поглядел на него. Ишь ты! Сложил щупальца перед лицом и закрыл перепонку на глазах.

Алек засмеялся и похлопал по блестящей броне. Алрх пришел на бросок позднее, чем он, ему быть старшим, если меня распылят. Вот чудак, умиленно подумал он, нашел чего извиняться. Прямо совестно: а вдруг это его распылят? Извинялся – извинялся, а старшим не будет...

– Смотри! – сказал Альд и схватил за другой рукав, и Алек с тем же тупым умилением взглянул на него. Всем нам сегодня конец, вот не повезло мужику...

– Смотри! – заорал Альд. – Да ты гляди: вчерашний малышок!

И он увидел вчерашнего малыша. Вышагивает себе старшим перед пятеркой, а те сплошь нелюди, на голову, на две выше его.

– Живой! – все с тем же тупым умилением ответил он.

– Да гляди же! Клянусь светилом Латорна – это женщина!

И Алек вдруг увидел, что это женщина. И стал столбом. Он забыл, что на свете есть женщины.

Сигнал чуть-чуть подтолкнул вперед, и он пошел, оглядываясь, как дурак. Интересно, где они станут? Седьмая цепь, подумал он, вот здорово, седьмая у цепь, если б еще уцелеть...

...Когда пришла первая мысль, он ей не поверил. Даже первой боли еще не поверил. Нельзя тут было уцелеть. Никак.

Но еще кто-то шел за ним, Алек глянул через плечо – и только тут поверил. Алрх. Алрх весь был комок вялых щупалец и обвислых мембран, кровавые трещины расчертили блестящий хитин, и мотало его не дай бог.

– Алрх! – тихо сказал он. – Живой! Ох, здорово: живой!

Они стояли, сплетенные щупальцами и руками, качаясь от слабости, как поплавки на волне. А потом расплелись и пошли вперед, к серебряному облаку Казармы.

А у самой Казармы их нагнал Альд. Уже как новенький: ни царапины, ни ожога, ни пятнышка на мундире, только в глазах похмельная муть.

Теперь нас отведут, подумал Алек, хоть на две цепи, но отведут. Пятая цепь, подумал он, это еще раз уцелеть...

Сегодня Простор был пустоват. Нет, это наш сектор опустел, мы шли в передних цепях.

Они сидели с Альдом вдвоем, а Алрх ушел к себе – ему теперь не с кем сидеть. Жаль Алфрара, подумал он, те двое – все равно, а Алфа жаль...

– Алек, – спросил Альд. – А о чем можно говорить?

– Не знаю, – ответил он.

– Ты здесь давно?

– Бросков пятнадцать.

– А почему ты говоришь "бросок"?

– А как? Включили, бросили, подобрали, выключили.

Альд поглядел, постучал пальцами по столу и вдруг сказал:

– Алек, поищем малышку!

– Зачем? – вяло спросил он. Все равно ему было. Наплевать.

– Вот чудак! У нее же все нелюди. Одна сидит.

И они пошли.

Простор и правда был пустоват, а столиков сосчитать по пальцам, и только в третьем секторе они отыскали ее. Вовсе она была не малышка, нормального человеческого роста, просто кругом одни нелюди, при которых и мы – мелюзга.

Они подходили к столику, и она смотрела на Алека, только на него. Спокойные темные глаза и спокойные темные волосы, а лицо... Сначала оно показалось не очень красивым, потом очень, а потом это стало все равно: такое, как надо, единственное, которое может быть.

– Меня зовут Алек, – сказал он хрипло. Всегда так начинают, теперь только ждать, ответит...

– Инта, – сказала она. И голос у нее был спокойный – негромкий, уверенный голос. – Ты с Земли? – спросила она, и Алек совсем обалдел. Стоял и молчал, пока Альд не пихнул его в бок.

– Да, – ответил он запоздало. – С Земли. Только откуда?

Она засмеялась. Очень хорошо она засмеялась... как живая.

– Ничего, – сказала она, – я тоже не помню. Домик в саду и дождь – а больше ничего.

Что-то прошло по душе, но Альд уже влез в разговор. Он был еще очень живой, Альд, прямо завидно, сколько в нем всего. Интересно, когда мы забываем: когда отключают или когда бой?

– Ты здесь давно? – спросил Альд.

– Не помню. Дней... – она поколебалась и договорила, как вышло, двенадцать.

– Двенадцать бросков? А у меня был шестнадцатый!

– Нич-чего себе! – сказал Альд. – Ну, ребята, видно и местечко эта ваша Земля!

И еще минутка, последняя, вот-вот отключат.

– Инта, – тихо сказал он. Темное, теплое, мохнатое. Он прижал это к себе, улыбнулся и исчез.

Они пережили еще два броска. По-всякому ложилась карта, но всегда к добру. Им пятая – ей шестая, им четвертая – а ей опять седьмая. И каждый вечер они собирались втроем. Говорили? А о чем им было говорить, беспамятным и незнающим? Только Альд суетился, вопросы все перли из него, дурацкие вопросы, на которые нет ответов – мы молчали. Молчишь и смотришь на это тихое лицо, на тоненькие морщинки у глаз и жилочку на виске. Смотришь и думаешь: а завтра опять...

Господи, если ты есть, пусть меня, а не ее...

Господи, но тогда ведь я ее не увижу!

Они уже встали, чтобы уйти, и она вдруг спросила:

– Алек, ты еще ведешь свой расчет?

– Бросил, – ответил он удивленно.

– А я веду.

Она улыбнулась, но улыбка была не ее, и она не пошла к себе, а глядела им вслед.

В Просторе было почти темно, и свистки торопили их. А когда он понял и ринулся назад, сектора уже перекрыли, и некуда стало бежать.

Он давно уже не стонал от ран, но сейчас он стоял в своей конуре и мычал от тоски.

Ее группу три раза отводили назад. Седьмая, шестая и опять седьмая цепь. Господи, сволочь ты такая, неужели первая цепь? Господи, я ничего такого не сказал, только пощади! Меня, меня, меня, а не ее, господи!

Он все-таки увидел ее в передней цепи. В первый раз он боролся с Сигналом – и проиграл. Ноги шли, руки стреляли, и только глаза были его.

Раньше он не смотрел, как выметают первую цепь. Отсюда не видно, кто где. Просто серебряные искорки в черном дыму. И – все. Погасли.

Он все равно смотрел. Ноги шли, руки стреляли, а он смотрел. Оказывается, когда распыляют, не сразу исчезаешь. Разбрызгиваешься в облачко, а уж потом...

Только его не распылили. Он прошел весь бой до конца, до серебряной стены, и вывел с собой четверых.

И они сидели с Альдом вдвоем, потому что больше некуда было идти.

– ... – говорил Альд. Он глядел, как шевелятся губы, но ничего не понимал.

– !.. – говорил Альд. Он хотел что-то понять, но не смог.

Ушел к себе, повалился, уставился в потолок. И его отключили.

– Алек! – говорил Альд.

Двадцатый бросок думал он, чего же они тянут, сволочи?

– Алек! Дубина ты штурмовая! Слышишь, что я говорю?

Он вяло покачал головой.

– Алек, слушай, тут что-то не так.

Все не так, подумал он.

– Когда распыляют... это не уничтожение, понимаешь? Какой-то переход... пространственный?

Он остановился, глядя на Альда, и сразу Сигнал толкнул вперед.

– Может попробуем, а?

– Ты спятил, – сказал Алек. В первый раз он что-то сказал, и Альд облегченно вздохнул.

– А что нам терять?

– Сигнал, – сказал Алек. – От него не уйти.

– А помнишь, как Инта? Выкатиться из цепи – и все.

– Алрх! – властно сказал Алек. – Примешь группу... если я... того.

Черные вихри гуляли по черной земле, светлые тени текли, пробиваясь сквозь мрак, и стены Казармы уже серебрились вдали.

Он шел вперед без мысли и без боли – просто шел. Он шел, и шаги привели его в нору; он скинул форму, принял душ, лег – и его отключили.

...Они шли по еще живой лазурной траве, и с белесого неба вроде бы даже пригревало.

– Меня зовут Алек, – сказал он, и старший обернулся к нему. Такой вот красавчик три на два, весь в шипах, наростах и вздыбленной чешуе.

– Алоэн, – булькнул он и хвостом дернул по ногам. Слева шел человек по имени Альд, справа двуногий и двурукий Алул. Хорошая группа, подумал он, будет с кем говорить, если вернусь, и тут шатнулась земля и все расплылось – это их накрыли полем, до поры прикрыв от огня

2. НЕСТАНДАРТ

Темно-синее небо Латорна, думал он. Очень темное синее небо, и плывут облака... Я лежу потому, что ранен, думал он. Я ранен, и поэтому можно лежать и глядеть, как плывут облака.

Он открыл глаза и увидел мятущийся прах. Черные струи, кружась, заметали его; это было невыносимо, и он встал. Он шел сквозь мрак и сквозь боль и думал: почему я здесь? Как случилось, что я здесь?

– Я умер, – сказал он себе. – Я умер, но тогда был Латорн, было небо и были облака.

– Чепуха, – сказал он себе. – Если умер, нет уже ничего.

– Есть, – ответил кто-то другой. – Легион. Сборище мертвецов.

Он стоял, хотя его толкало вперед. Его толкало, а он стоял и думал: это сказал Алек. Какой Алек? Не знаю никакого Алека! Нет, знаю. Он был со мной в бою. Он ничего не говорил. Он сказал: "Меня зовут Алек", – и больше ничего.

Было очень трудно стоять, и он пошел. Я ранен, подумал он. Я ранен и сейчас упаду. Нет, я не упаду. Все раны заживают, пока идешь. Откуда я это знаю? – подумал он. Тут что-то не так, подумал он. Надо начать сначала, подумал он.

– Меня зовут Альд, – сказал он себе.

О Легионе говорил Алек. Он не мог мне об этом говорить, потому что сегодня я видел его в первый раз. Я не мог его видеть сегодня в первый раз, потому что я знаю, какой он в бою, как не мог бы узнать за один раз.

Боль исчезла, и он заспешил, догоняя своих. Они шли вчетвером: Старший, Алек, Алул и Альд, и пока не стоило говорить.

Мы – молодцы, подумал он, всего двоих в четвертой цепи. Сегодня мы будем говорить, подумал он, сядем за столик в Просторе и будем говорить.

И они сидели вдвоем, потому что Алул не стал говорить. Многим не надо говорить, они в себе и для себя. Не все человечества возникли из стадных существ, подумал он улыбнулся. Эта мысль была его мыслью, из Латорна, а не из Легиона.

– Алек, спросил он, – ты помнишь меня?

Алек качнул головой. Верзила с железным лицом и челюстью на двоих, знакомый, словно мы с ним не расставались всю жизнь.

– А я тебя помню. Будто ты был старший, а я шел в бою справа и позади.

– Врешь, – ответил Алек.

Место, где спят, почему-то зовется норой. Как сюда влезет Алек, если и мне тесно? Почему же я так за него уцепился?

Уменьшим селективность, подумал он, и это была хорошая мысль – из Латорна. Память – это просто информация, записанная в мозгу. Если она есть... Только не торопись, подумал он, пусть всплывет.

Белое небо и голубая трава. Серебро. Серебряные вспышки солдат. Серебряные стены в тяжелом дыму. Дым. Огонь. Серебряная фигурка, влетевшая в пламя. Малыш. Малышка...

Малышка, подумал он, шагая в своем ряду. Ушла неуклюжая радость, когда все легко. Легко убивать, легко умирать, легко терять своих. И только думать нельзя, потому что сплошная легкость в мозгах.

Но мы уже вышли на рубеж, и надо о чем-то думать... Страшно, подумал он. Я боюсь этого боя. Я каждого боя боюсь, но этого особенно, потому что он уже начался. Малышка, подумал он. Почему? Надо смотреть.

Он смотрел, как прошла мимо них четвертая цепь. Первые три ушли давно, а четвертая обгоняла их только сейчас.

Капельки ртути, подумал он. Вот сейчас сольются...

Он привстал на цыпочки, вглядываясь в далекий фланг. Вон там, последняя шестерка. Пять с половиной, подумал он, один человек – и тот малютка.

И тут загорелся танк.

Пятая цепь – это подарок судьбы. Он вышел из боя без единой починки и думать начал, когда еще не засверкали стены Казармы.

Значит, малыш все-таки есть, подумал он. Логика против памяти, подумал он. Я знаю Алека, каждое его движение в бою. Я знаю правила этой игры, как нельзя узнать за единственный раз. Я думал о малыше раньше, чем увидел его. В Легионе не так уж много людей. Маленьких тем более. Это больше, чем совпадение.

Какой-то цикл? подумал он. Проходишь круг и начинаешь сначала?

– Ну, – сказал Алек с усмешкой, – что ты еще вспомнил?

– Я видел малыша, – серьезно ответил Альд. – Маленького человека. Он шел в четвертой цепи.

– Что-то с тобой не то, – сказал Алек с грубоватой заботой. – Гляди, Альд!

– Давай его поищем!

– Чего это вдруг?

– Мне так нужно, понимаешь? Чтобы знать, я помню или это бред.

И Алек безропотно отправился с ним.

А в Просторе было полно. Они шли по мосткам над лежанками, вешалками и столами, и от тресков и голосов рокотало в ушах. Только в третьем секторе они нашли малыша. Он сидел за столом один, и когда Альд увидел его лицо, он немедленно встал столбом и Алек чуть не сшиб его с ног. Женщина, клянусь светилом Латорна!

Они все-таки сдвинулись с места и направились к ней, а она смотрела на них, нет, только на Алека. И это его она тихо спросила:

– Ты с Земли?

– Инта! – заорал Альд. – Инта! – и как двинет Алека в бок: – Ты что, Инту забыл, болван?

И тут железный вояка тихо взвыл и бессильно уселся на пол.

Ничего-то они не помнят, подумал Альд. Они просто поверили мне, потому что я привел их друг к другу. Не понимаю, подумал он. Начать вот так вот с пустого места, как будто бы и не рвалась нить. А если это не в первый раз? Сколько раз они находили и теряли друг друга и опять встречались – впервые?

– Инта, – сказал он с мольбой, – но хоть что-то ты помнишь?

Усмехнулась. Что-то жесткое всплыло в ее глазах, обозначилось в складке губ.

– Дождь и домик в саду. Не изводи себя, Альд. Таким, как мы, помять ни к чему.

– Я помню, – сказал ей Алек. – Я тебя потерял и больше не мог жить.

– Куда же я делась?

– Тебя распылили, – сказал Альд. – Загнали в первую цепь. Мы пошли за тобой.

Она засмеялась. Негромкий хрипловатый смех – как рыдание.

– Значит, если распылят?..

– Память стирается при переходе, – сказал Альд. – Я два дня мучился, пока вспомнил.

– Сам?

– Нестандарт, – буркнул Алек, и они опустили глаза, будто это словечко вдруг отрезало их от Альда.

– Тебе нельзя было сюда попадать, – очень грустно сказала она. – Это какая-то ошибка, что ты сюда попал.

– А ты? Все-таки женщина...

– Я стала солдатом не потому, что попала в Легион, а попала в Легион потому, что была солдатом.

– Не может этого быть, – сказал он с тоской.

– Не все ли равно? Мне подходит такая жизнь. Прошлого нет, а настоящее – бой.

– А мне не подходит, – выдавил Алек и грохнул на стол пудовые кулаки. – Игрушки, да? С одного конца доски на другой? И Сигнал в спину?

– Черт тебя принес, Альд, – сказала Инта. – Если б не знать...

И опять глядят друг на друга, словно они тут вдвоем, словно главное все решено и остались одни пустяки.

– Если опять перейдем, я тебя забуду.

– Да, – сказал Алек. – Это Альд тебя искал.

– Его уберут, – сказала Инта, и они опять опустили глаза.

– В могилу, что ли? – он заставил себя усмехнуться – зря старался, все равно они только вдвоем.

– Значит, уходим, сказала Инта.

– Куда?

– Не знаю, – сказал Алек.

Третья цепь, наш сектор впереди.

Так приятно идти, а пятерка топает за спиной, я люблю их, думала она, ничего, что с ними не поговоришь, а у черных даже нет имен, все равно они мои, мое ушестеренное "я".

В четвертой цепи она увидела их, и помахала рукой. Пятая цепь, теперь четвертая, значит, завтра они в шестой. Это хорошо. Если я... Я знаю, что должна уцелеть, но это тягостно – думать, что должна, и она замедлила шаг, чтобы Сигнал шибанул по мозгам.

Третий сектор, подумала она. После боя нас должны отвести. Мы плохие вояки, подумала она, в третьем секторе мало кто говорит, а такие и в цепи поодиночке. Паршиво, подумала она, первые цепи почти не ослабят удар, главное придется на нас.

Сигнал вывел их на рубеж, в самый центр, подумала она, опять я на острие, подумала она, а я ведь должна уцелеть, но танк уже зачадил, вот глупость, подумала она, какой дурацкий сигнал – два танка, чтобы обозначить атаку...

И то, что она давила с утра, поднялось наверх, и тошно, хоть плачь. Атака! подумала она, не бой, а обман, дурацкая игра, будьте вы прокляты, подумала она, опять у меня бой...

А игра как пожар расползалась по степи, и первая цепь уже догорала в ее огне, и Сигнал уже сдвинул навстречу огню вторую цепь.

Пора! Сигнал подтолкнул вперед, и она напряглась, одолевая его. До боли в стиснутых зубах, до капель на лбу. Тебя ломает, а ты стоишь, и пятерка топает за спиной, но цепь все-таки изогнулась, она удерживала центр, а фланги уходили вперед – пусть фланговый огонь ослабит удар. Невод, подумала она, где-то там идет третья цепь, и мы успеем ее искрошить.

И – ничего. Не приходила холодная радость боя, только стыд и глухая тоска. Сколько тех, кого я сейчас распылю, шагало рядом со мной? И сколько ожогов и ран я получила от прежних друзей?

– Надо кончать, – сказала она себе. – С этим все.

И тут начался бой.

И снова черные вихри гуляли по черной степи, и светлые тени текли сквозь роящийся мрак, и снова мы поднимались из праха, и поредевшие цепи шагали к Казарме.

Инта шагала одна. Может быть, кто-то еще догонит меня у стены...

– Я сделала все, что смогла, – сказала она себе. – Я берегла себя не больше, чем их. Они уже на той стороне, – сказала она себе, – и завтра мне в них стрелять.

Стыд и глухая тоска. Хорошо, что мне помогает боль. Мне больно, больно, очень больно, твердила она себе и вслушивалась в боль, и пряталась за ней, но боль ушла, стекла в горячий прах, и ничего не спрячешь от себя.

Меня обворовали. Все было ничего, пока был бой. Нелепый бой, бездарный бой – но бой.

Мне надо уходить, подумала она. Есть Алек – и я не хочу в него стрелять. И есть Альд... Вот дурачок, подумала она, зачем он все это распутал? Нет, это хорошо, что он распутал, я не из тех, кем можно так играть. Я им еще припомню. Она подумала, как это им припомнит, и покачала головой. Нет выхода, подумала она, мы – мертвецы, мы – копии, но ничего, подумала она, я – неплохая копия. Не знаю, как там было на Земле, но, кажется, ей очень повезло, когда меня убили.

Она подходила к Казарме одна, усталая женщина с тихим лицом, и створки огромных ворот ожидали ее. Последняя из живых входила в обширный проем, и двери Казармы сошлись за ее спиной.

А вечером мы сидели втроем, другая жизнь, подумала она, какая же я действительно я – та, что в бою, или та, что теперь?

– Я все время тебя видел, – сказал Алек, и она улыбнулась ему.

– А я вот думаю, – сказал Альд. – Этот бой... что-то тут не так.

– Дурацкий бой, – сказал Алек. – Крутят одно, как киношку.

И опять они молчали втроем, Алек видел спокойный лоб и морщинки у тихих глаз, Альд – бестрепетный взгляд и огонь непреклонной воли, прожигающий ложный покой, а Инта вовсе не видела их – Алека, которого, кажется, любит, и Альда, которому просто верит; не люди, а три боевых единицы, и надо подумать на что мы годны.

– Группа прорыва, – сказала она себе. – Прорыв, – сказала она вслух.

– Куда? – сказал ей Альд. – Это или бред или модель.

– Куда-нибудь, – сказала она. – Мы уже отошли от нормы. Значит, завтра... или скоро – первая цепь.

– Прочистка мозгов? – спросил с усмешечкой Альд. – И куда будем рваться: вверх, вниз, через стенку? Спятишь с вами, ребята! Вы что, не понимаете, что это моделируемая, а не действительная реальность?

Инта глядела на него. Ну-ну, еще...

– Не знаю, зачем моделируют наше сознание, но что это модель, я уверен. И что все прочее, – он обвел взглядом Простор, кивнул за плечо, обман, я тоже уверен. Как может смоделированное сознание выйти из модели, частью которой оно является?

– Погоди, Альд, – сказала она, – пожалей наше беспамятство. Я не очень понимаю, о чем ты говоришь, но я понимаю одно: мы слишком хорошо... повторены для такой дурацкой игры. Зачем?

– А иначе она потеряет смысл. Только мы в ней что-то можем. Единственное разнообразие: куда нас воткнут. И бой каждый раз немножко другой.

– Тогда почему же нас не выключить сразу? Отыграли свое – и выключить.

– Сотремся, – сказал Алек. – Если хоть чуть-чуть собой не побыть, сотрешься к чертовой матери.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Но если наша... особенность так важна, значит, что-то должно ее защищать. Ведь даже при переходе мы забываем все – но не себя, так?

– Так, – медленно ответил Альд.

– А когда нас выключат, мы ведь тоже ничего из себя не теряем?

– Но... – начал было он.

– Погоди, Альд! Ты сохранил память, а мы нет, но у нас есть... – она поглядела на Алека, и тот сначала кивнул, а потом развел руками, потому что где здесь найдешь слова? – Ну, неважно, как это назвать. И это мне говорит: не может быть, чтобы наша игра... чтобы это была единственная игра. Понимаешь, пока я верила в бой... ну, он мог быть единственным. Единственное существование, единственная смерть. А так...

– Что?

– Погоди, Альд, – снова сказала она. Было очень трудно находить слова, и все-таки они были, и она даже удивилась, что помнит так много слов, и что за этими словами есть смысл, и когда она говорит, он словно бы прорастает сам по себе. – Зачем нас отключают? Если Игра не прерывается, нас незачем отключать. Пусть мы будем думать, что спим. Или просто: лег а потом утрой и бой. Так? А тут четко: отключают. И появляемся не у себя, а уже в степи. Зачем?

– Не знаю, – сказал Альд. – Не думал.

– А если в это время просто другая Игра? И мы в нее тоже играем только по-другому.

– Ну и что?

– Просто я думаю: другая Игра. А если мы в нее перейдем – какие есть – ее правила... они будут для нас обязательны?

– Черт его знает, – сказал Алек.

– А если мы просто исчезнем – и тут и там?

– Я уже умер, – ответил Альд спокойно, – и радости в посмертном существовании не нахожу. А вы с Алеком?

Она улыбнулась. Очень спокойно улыбнулась, словно речь о пустяках.

– У нас нет выбора. Завтра или очень скоро нас опять загонят в первую цепь.

– К черту! – сказал Алек. – Я – за. Сдохнем – так сдохнем, оно честней.

Инта свернула в зияющий зев коридора, и они послушно свернули за ней.

Наш командир, подумал Альд. Мне по плечо, Алеку по грудь – а все равно командир.

Круглые входы чернели со всех сторон. Сектор был пуст, и норы пусты. Странно, подумал он, а где все те, что уже перешли? Завтра они будут в строю, но где же они теперь?

Инта остановилась. Ты гляди, беззлобно подумал он, а им и впрямь не нужны слова, взгляд – и Алек уже все знает...

Взгляд – и Алек шагнул в проем. Только метнулся, лишь заступил, а отверстие уже пошло зарастать; Алек уперся спиной в один край, руками и ногами – в другой; всей его силы хватило только на миг, но тот единственный, пока они с Интой шмыгнули вовнутрь и выдернули его уже из стены. А когда проход исчез без следа, можно было поглядеть, что тут есть.

Ничего там не было. Ни стен, ни пола, ни потолка – просто слабое мерцание, обозначившее объем. Ни лежанки, ни постели, ни стола – просто серенький свет, вялым комом висящий внутри.

– У него не было имени, – бросила Инта, и Алек спокойно кивнул. Все равно не спрошу, подумал Альд, не хочу я этого знать, наверняка какая-то мерзость...

– А здесь что, не отключат? – он спросил у Инты, а ответил Алек:

– Ни черта. Продержусь.

Он взъерошенный, как в бою, как в те последние минуты, когда Сигнал уже гонит вперед, но ты еще человек, еще можешь думать.

А это уже началось. Покуда лишь духота, словно заживо закопали, подумал Альд, и это было уже удушье, он рвал на груди мундир, не могу, подумал он, сейчас...

Алек застонал. Он стоял, наклонившись, расставив ноги, словно на нем лежал неподъемный груз, и этот груз пригибал его к земле, а он все старался распрямиться, и серенький свет уже покраснел, а Инта глядела на Алека, подпирала его взглядом, они словно бы вместе поднимали проклятый груз, и Алек вдруг захрипел и сбросил его со спины.

И появился воздух.

Он просто дышал: взахлеб, в запас, на всякий случай. Он просто был жив. Сейчас, сию минуту, на этот вот миг.

– Проскочили, – сказал Алек. Нехороший был у него голос, словно он только-только восстал из пепла.

– А дальше? – спросил Альд.

– Увидим, – ответила Инта.

И они увидели.

Сначала погасли стены. Ничто не обозначало объем, но они пока были здесь, в норе. Только серенький свет еще напоминал их мир, но он уже угасал, рассеивался ни в чем, но это не было темнотой, это было каким-то смутным движеньем, шевеленьем, существованием.

– Надо идти, – сказала Инта.

– Куда?

Она не ответила. Она просто пошла вперед, и движение впитало ее.

Они шли. То, что было, дышало, шевелилось вокруг, понемногу густело. Как туман, как вода, как кисель. Они шли, раздвигая это перед лицом, и оно обретало цвет, отзывалось вспышками голубого огня, крохотные радуги трепетали на кончиках пальцев, и уже красные вспышки отмечали каждый их шаг, и теперь они сами были черными тенями среди огня, но это был уже не огонь, многоцветный и вязкий туман, и опять стало трудно дышать, но это был уже не туман, а багровая взвесь, липкой дрянью она оседала на лицах, и в этом уже были какие-то сгустки – то ли предметы, то ли тени, и они двигались мимо них.

Они шли как тени среди теней, и это было похоже на цепь, но багровое уже выдавалось наверх, собралось над головой в тяжелую тучу, и в этой туче шли перевернутые фигурки солдат, дробились, корчились, меняли очертанья, и фигуры, которые двигались мимо них, тоже меняли свои очертания; тонкие фигуры людей превращались в кусты разрывов, огненные столбы вырывали конечности из земли и, раскинув щупальца, бежали вперед; откуда-то появился танк, он мчался прямо на них, но это был уже не танк, а боевая машина с побережья; башенка излучателя вылезла из-под брони, черное жерло уставилось прямо на них, Алек прыгнул вперед, заслонил Инту, но жерло перекосилось, превратилось в зубастую пасть, плюнуло тонкою струйкой вонючего дыма, и они прошагали сквозь танк, словно это был туман; сон, подумал Альд, Казарме снится, но тени уже ушли, перед ними была стена, и они прошагали сквозь стену; просто вошли в нее, как в черный туман, а потом туман разомкнулся, и не было никаких стен – только лазурная степь во все концы и белесое небо над головой.